Текст книги "Политическая наука №1 / 2015. Партии в соревновательных и несоревновательных политических системах"

Сами по себе конкурентные выборы и переход к многопартийной системе не гарантировали утверждения в Мексике консолидированной демократии. Демократические институты до сих пор работают со сбоями, среди населения и политических элит отсутствует согласие по ряду базовых общественно-политических вопросов. Об этом наглядно свидетельствовало оспаривание результатов президентских выборов во время «революции кактусов» в 2006 г.

Основные инструменты сохранения режима доминирующей партии были связаны с преимуществами гиперинкумбентства, предполагавшими монопольный доступ ИРП к общественным ресурсам, которые могли быть конвертированы в патронажные блага [Stokes, 2007].

Как будет показано ниже, патронаж во многом определил организационную структуру и механизмы рекрутирования политической элиты. Помимо этого, доминантная партия имела возможность использовать для решения политических задач неочевидные общественные блага. Как отмечает К. Грин, доминантные партии используют четыре способа расширения собственной ресурсной базы за счет государственного бюджета, которые обычно считаются незаконными. Во‐первых, они могут перенаправлять денежные средства из бюджетов госпредприятий, во главе которых, как правило, стоят политические назначенцы. Финансы этих компаний скрыты от общественного контроля, они вовлечены в трудно выявляемые трансферты с правительством, и это создает множество возможностей для злоупотреблений. Во‐вторых, обширный государственный сектор позволяет инкумбенту распределять между сторонниками огромное число рабочих мест и общественных должностей, отбирая их у оппонентов. В‐третьих, значимая роль государства в экономике побуждает деловые круги «платить за участие в игре», обменивая «откаты» и незаконные пожертвования в избирательный фонд на экономическую защиту и государственные контракты. Наконец, доминантные партии фактически превращают государственные учреждения в свои предвыборные штабы, используя их офисное оборудование, телефоны, почту, транспорт, да и самих госслужащих для мобилизации избирателей [Greene, 2010, p. 816–817].

Эти четыре способа были характерны и для мексиканской ИРП. Административный ресурс, в том числе в части, связанной с государственным компаниями, активно использовался для информирования и мобилизации электората. ИРП регулярно присваивала государственные средства, используя их для ведения избирательной кампании, принуждала государственных служащих вносить пожертвования в партийную казну и фактически превращала государственные учреждения в собственные предвыборные штабы. Помимо этого, практиковалось «поощрение» частных инвесторов к участию в политическом предприятии.

В свою очередь, оппозиционные партии были настолько бедны, что вели агитацию через подпольную прессу, ставили своих кандидатов перед необходимостью самостоятельно финансировать собственные кампании и испытывали трудности даже с электрическим освещением своих тесных штаб-квартир [Greene, 2007].

В деятельности ИРП широко использовались методы патронажа, в том числе пожертвования на благотворительные цели. ИРП строила в отдаленных местностях поселки городского типа, предлагала их жителям медицинское обслуживание и другие формы социального обеспечения, устраивала народные аптеки, организовывала кружки (по изучению иностранных языков, кройки и шитья) и спортивные соревнования; добивалась от министерств и правительственных организаций обслуживания «народных кварталов», в том числе строительства там водопроводов, проведения электричества и т.д.

По мнению Б. Магалони, ИРП не столько вознаграждала лояльных сторонников, сколько покупала лояльность потенциальных перебежчиков. Увеличивая расходы перед выборами, она действовала в расчете на перспективу: в частности, больше всего средств направлялось в муниципалитеты, выборы в которых обещали быть конкурентными. Муниципалитеты, в которых ИРП была уверена, получали значительно меньше финансов. Наказывая перебежчиков, ИРП отзывала средства из тех муниципалитетов, где победила оппозиция [Magaloni, 2006, p. 149].

Электоральные манипуляции и репрессии занимали среди ресурсов режима второстепенное место. Как отмечалось выше, репрессии в отношении оппозиции носили точечный характер и использовались тогда, когда другие механизмы давали сбой. Широко использовалось также включение представителей «оппозиционных» партий (типа Социалистической) в состав правящей элиты, а центристская политическая риторика ИРП затрудняла объединение правых и левых против доминантной партии [Greene, 2008].

Как уже было показано, выборы в Мексике не служили постоянным механизмом смены власти, а скорее выполняли функцию легитимации режима и правящей элиты, играли роль референдума о доверии [Greene, 2007]. Цена, которую оппозиционные силы платили за участие в них, была слишком велика – при очень невысокой вероятности успеха. И только серьезный кризис позволил оппозиции прийти к власти.

Организационное устройство и функционирование мексиканских партий в период доминантной партийной системы

Организационные основы функционирования Институционально-революционной партии и ее связей с обществом и государством играли существенную роль в обеспечении стабильности и воспроизводства политического режима.

К 1940‐м годам помимо четырех секторов в партию входили автономные организации, Национальное движение революционной молодежи и Национальная женская революционная ассоциация. Это позволило обеспечить партии широкую базу поддержки, включив в нее самые крупные профсоюзные, крестьянские и др. объединения. В 1946 г., после переименования ПМР в Институционно-революционную партию, ее корпоративистская структура была практически полностью сохранена. Был только ликвидирован военный сектор, члены которого перешли в народный. Таким образом, в партии остались три сектора: рабочий, аграрный и народный. Это позволяло партии обеспечивать представительство широкого спектра интересов99
  О рациональности создания больших коалиций в системах с партией-гегемоном; см.: [Magaloni, 2006].


[Закрыть] и выполнять функцию социального патронажа.

Все сектора были представлены в партийном руководстве на общенациональном и местном уровнях. Это позволяло режиму решать три взаимосвязанные задачи. Во‐первых, привлекать в сферу влияния ИРП максимально широкие слои населения, с тем чтобы она служила корпоративистским механизмом представительства интересов различных групп, обеспечивая тем самым единство мексиканских элит [Stevens, 1977]. Во‐вторых, ограничивать влияние на ИРП губернаторов и «касиков», способствуя большей централизации управления как партией, так и страной. В‐третьих, брать под контроль президента организационно раздробленный партийный аппарат, политическое влияние которого удавалось снижать благодаря внутрипартийной конкуренции (принцип «разделяй и властвуй»).

Помимо этого партия распределяла государственные посты, работа на которых хорошо оплачивалась и открывала различные возможности. Особое значение в отношениях партии и общественных организаций занимает типичное мексиканское явление – «чарризм», представляющий собой систему подкупа и расстановки через ИРП лидеров профсоюзных объединений. Эти коррумпированные лидеры сами становились крупными буржуа и одновременно членами верхушки ИРП, входящими в политическую «элиту» [Лапшев, 1990, с. 140].

Выполнение патронажной функции сказывалось также на механизме отбора кандидатов в депутаты и на выборные должности в исполнительной власти. В ИРП действовала иерархическая система, поэтому процесс номинирования кандидатов строго контролировался сверху еще на стадии выдвижения. Как правило, это делалось на уровне губернатора или депутата федерального собрания. Каждому из секторов партии гарантировался в списках определенный процент кандидатов. Кандидаты в президенты определялись действующим главой государства – как правило, из ближайшего окружения, членов кабинета, которые зачастую не имели опыта предвыборной борьбы. Участие рядовых членов в этом процессе сводилось к одобрению принятых решений [см. об этом: Wayne, 1991].

Кандидатство рассматривалось как вид патронажа, ориентированный на членов партии, услуги которых казались лидерам ценными, и на лидеров общественных организаций. Среди кандидатов было много друзей лидеров ИРП или людей, связанных с ними бизнес-интересами и не имеющих особого опыта участия в партийной жизни. Нередко это порождало недовольство деятельностью депутатов и должностных лиц, избранных от партии, особенно когда дело касалось местных проблем.

Оппозиционные партии, противопоставляя себя ИРП, напротив, подчеркивали свою демократичность и ориентацию на интересы рядовых членов. Например, чтобы стать кандидатом от ПНД, нужно было принять участие в праймериз и набрать не менее 60% голосов участников съездов. Как правило, кандидатство даже на федеральном уровне предполагало длительный опыт партийной работы. Оппозиционные кандидаты местного уровня чаще всего были местными партийными лидерами, готовыми тратить время на политическую борьбу и имеющими соответствующие навыки. С целью повышения популярности ПНД в районы с высоким уровнем конкуренции или невысоким уровнем поддержки партии часто посылались ее наиболее известные кандидаты.

Кандидаты на пост президента от ПНД и незарегистрированной Компартии выбирались из числа политических (и) интеллектуальных лидеров партий. Яркие, но, как правило, догматично и идеалистически настроенные лидеры этих организаций выдвигались не столько для победы на выборах, сколько для популяризации партий.

Демократизация в значительной степени повлияла на функционирование политических партий Мексики, в том числе на механизм отбора кандидатов. Это коснулось в первую очередь ИРП, в которой были модифицированы правила такого отбора. Был также открыт доступ к участию в выборах от партии людям, не являющимся ее членами. Основным критерием при этом выступала их потенциальная избираемость; среди кандидатов ИРП – также техническая компетентность, молодость и популярность на местном уровне. Результатом этого стало усиление борьбы между фракциями внутри ИРП, особенно за места в начале партийного списка.

В целом пример Мексики показывает, как применение определенных институциональных фильтров, организационных механизмов и неформальных практик может использоваться для поддержания неконкурентного режима доминирующей партии. Он также демонстрирует, как институциональное наследие, связанное с режимом партии-гегемона, в частности патронажные связи и клиентелизм, осложняет становление современных демократических институтов и консолидацию демократии на новом этапе развития страны.

Список литературы

Выборы во всем мире: Электоральная свобода и общественный прогресс: Энциклопедический справочник / Сост. А.А. Танин-Львов. – М.: РОССПЭН, 2001. – 1112 с.

Гомберг А. Эволюция в условиях диктатуры // Pro et Contra. – М., 2008. – № 1. – С. 46–61.

Мексика: капитализм и общество. Противоречия развития / Е. Лапшев и др. – М.: Наука, 1990. – 191 с.

Мелешкина Е.Ю. Доминирование по-русски или мировой феномен // Политическая наука. – М., 2006. – N 1. – С. 135–161.

Crespo J. The party system and democratic governance in Mexico // Policy papers on the Americas. – Washington, DC, 2004. – Vol. 15. – Р. 1–44.

Greene K. Why dominant parties lose: Mexico’s democratization in сomparative Perspective. – N.Y.: Cambridge univ. press, 2007. – 350 p.

Greene K. Dominant party strategy and democratization // American journal of political science. – Hoboken, NJ, 2008. – Vol. 52, N 1. – P. 16–31.

Greene K. The political economy of authoritarian single party dominance // Comparative political studies. – Beverly Hills, DC, 2010. – Vol. 43, N 7. – P. 807–834.

Magaloni B. Voting for autocracy: Hegemonic party survival and its demise in Mexico. – N.Y.: Cambridge univ. press, 2006. – 296 p.

Reuter O. The politics of dominant party formation: United Russia and Russia’s governors // Europe-Asia studies. – L., 2010. – Vol. 62, N 2. – P. 293–327.

Sartori G. Parties and party systems: A framework for analysis. – N.Y.: Cambridge univ. press, 1976. – 383 p.

Stevens E. Mexico’s PRI: The institutionalization of corporatism? // Authoritarianism and corporatism in Latin America / J.M. Malloy (ed.). – Pittsburgh, 1977. – Р. 227–258.

Stokes S. Political clientelism // The Oxford handbook of political science. – Oxford: Oxford univ. press, 2007. – Р. 604–627.

Wayne С., Craig A. The Mexican political system in transition. – La Jolla, CA: Center for U.S.-Mexican studies; Univ. of California; San Diego, 1991. – 124 р.

Политические партии в условиях авторитарной режимной среды: опыт постсоветского Казахстана

С.Н. Шкель

Опыт постсоветских стран позволяет проверить ряд гипотез относительно закономерностей развития партий и других политических институтов в условиях авторитаризма. Если ранее большинство политологов рассматривали выборы и партийную конкуренцию в условиях авторитаризма лишь как имитацию, имеющую целью сформировать привлекательный имидж режима на международной арене, то сегодня широкое распространение получили концепции Дж. Ганди и А. Пшеворского, согласно которым авторитарные лидеры вполне сознательно используют эти институты для укрепления собственной власти. С точки зрения исследователей, диктаторам выгодно кооптировать потенциальных оппонентов посредством электоральных процедур, сокращая пространство для своих принципиальных противников. Интегрируя потенциальных соперников в представительные институты, режим ставит их в положение лояльной полуоппозиции, сокращая риски открытого политического противостояния [Gandhi, Przeworski, 2007; Gandhi, 2008]. Кроме того, успехи оппозиции и падение рейтингов «партии власти» в отдельных регионах позволяют вовремя выявить насущные проблемы и принять соответствующие меры [Gandhi, Reuter, 2013].

Таким образом, выборы выполняют роль мониторинга слабых мест авторитарных режимов и позволяют им заблаговременно применять меры по интеграции элиты. Наличие оппозиции и сохранение хотя бы отчасти конкурентных выборов выгодны авторитарной элите, поскольку объективно укрепляют ее власть, легитимируют режим и кооптируют в него потенциальных соперников. Как указывает Й. Герчевски, наряду с репрессиями данные функции являются важнейшими «столпами» устойчивости и стабильности современных авторитарных режимов [Gerschewski, 2013].

С другой стороны, существует альтернативная точка зрения, согласно которой установившиеся институты – это лишь следствие баланса сил в рамках авторитарной элиты: они не являются причиной усиления или устойчивости авторитаризма, а, скорее, служат маркером, указывающим на уже произошедшую авторитарную консолидацию [Levitsky, Way, 2010, p. 183]. Развивая тезисы У. Рикера и Т. Пепински, Г. Голосов рассматривает институты авторитарных режимов как «эпифеномены», т.е. скорее как следствие, нежели причину устойчивости автократий [Golosov, 2013]. Не случайно опыт развития ряда авторитарных стран, в том числе на постсоветском пространстве, свидетельствует о том, что при определенных условиях электоральные процедуры, оппозиция и другие политические институты способны подорвать устойчивость власти и запустить процесс «опрокидывающих выборов» [Хантингтон, 2003, c. 178‒181].

«Электоральные революции» [McFaul, 2006] в ряде стран постсоветского пространства эмпирически подтвердили предположения о том, что партийные, парламентские и избирательные институты могут служить не только механизмами укрепления власти автократов, но и триггерами крушения недемократических режимов [McFaul, 2005; Kuzio, 2008; Bunce, Wolchik, 2011; The Colour Revolutions…, 2010; Гилев, 2010].

Последние исследования позволяют предположить, что устойчивость инкумбента во многом зависит от типа авторитарного режима. Статистика свидетельствует, что персоналистские авторитарные режимы в целом хуже справляются с поствыборными протестами, чем однопартийные или военные [Завадская, 2014]. Тем не менее, как показывает опыт постсоветских государств Центральной Азии и Кавказа, ряд персоналистских режимов оказываются вполне устойчивыми и успешно справляются с разного рода дестабилизирующими факторами. Вероятно, на устойчивость режима влияют не только сам его тип, но и способность авторитарного лидера эффективно осуществлять стратегию кооптации [Bueno De Mesquita, Smith, Siverson, Morrow, 2003], создающую предпосылки для его политического долгожительства. Эти возможности связаны как с экономическими основами авторитарного господства, так и с доминированием неформальных практик, а также с институциональной инженерией.

Механизмы и функции кооптации

Согласно теории селектората [Bueno De Mesquita, Smith, Siverson, Morrow, 2003], стабильность недемократического режима во многом зависит от способности автократа сформировать лояльную властвующую коалицию из основных сегментов элиты (инсайдеры), от лояльности основных социальных групп (электората), а также от степени маргинализации оппозиции и слабости элитных сегментов, не включенных в состав властвующей коалиции (аутсайдеры).

Кооптацию можно определить как пакет стратегических мер, принимаемых авторитарным лидером для формирования устойчивых связей с элитами и социальными группами с целью сохранения их лояльности.

По отношению к аутсайдерам стратегия кооптации состоит в поддержании раскола и маргинального состояния оппозиции. Именно для этого используются такие формальные каналы, как партии, легислатуры и выборы [Gandhi, Przeworski, 2007]. С их помощью режим кооптирует часть оппозиционных акторов в состав властвующей коалиции. В условиях электорального авторитаризма [Schedler, 2006] ключевой проблемой инкумбента является способность оппозиции к выступлению единым блоком [Bunce, Wolchik, 2011]. Ее частичное кооптирование в представительные органы власти приводит к разделению оппозиции на принципиальную (несистемную) и лояльную (системную, полуоппозицию) [Linz, 1978, p. 191]. В результате режим добивается маргинализации своих противников, которые, утратив стимулы к координации, не могут составить электоральную конкуренцию инкумбенту. Вследствие раскола и фрагментации «несистемная» оппозиция ограничена в возможностях массовой мобилизации, а попытки создать угрозу режиму посредством акций прямого действия легко купируются точечными репрессиями.

Более того, интеграция части оппозиции во властвующую коалицию порождает ситуацию, при которой противники власти конкурируют друг с другом, а не с инкумбентом. Члены лояльной полуоппозиции, получившие благодаря картельным договоренностям с властью места в легислатуре, не заинтересованы в расширении конкуренции и демократизации, которые создают угрозу их положению и в результате становятся верной опорой режима, выступая против расширения политических свобод и конкуренции.

Одной из главных проблем недемократических режимов является их слабая обратная связь с обществом. В отсутствие конкурентных выборов и ротации элит режим теряет чувствительность к изменению общественных настроений и способность к объективной оценке целевых ориентиров различных социальных групп. Частично эти проблемы может решить кооптация более широких слоев населения в разнообразные формальные структуры. Для этого режим создает различные организации ‒ от подконтрольных политических партий до общественных палат и ассамблей народов, призванных налаживать контакты и обмен информацией между широкими слоями населения и государственными органами. Власть также создает разного рода механизмы рекрутирования и селекции (молодежные парламенты и движения, кадровые резервы), призванные решать задачу отбора кадров и восполнения элит. Все эти органы, не будучи автономными от властвующих субъектов и не конкурируя с ними, носят корпоративный, а не демократический характер.

Таким образом, важную роль в устойчивости и долговременности авторитарных режимов играет институциональное закрепление доминирующего положения автократа, в том числе с помощью партий, обеспечивающих интеграцию и кооптацию элит.

Пример постсоветских государств Центральной Азии и Кавказа во многом подтверждает этот тезис. Например, в Азербайджане инкумбент сделал ставку на партию «Новый Азербайджан», с каждым избирательным циклом наращивающую свое электоральное преимущество. Подобным же образом функцию кооптации и интеграции элит, а также контроля за легислатурой выполняет Народно-демократическая партия Таджикистана. В Туркменистане и Узбекистане инкумбент использует для монополизации политического рынка как экс-коммунистические партии, так и новые проекты-спойлеры.

Вместе с тем опыт постсоветских стран демонстрирует, что конкретные механизмы институциональной инженерии, призванные сохранить авторитарное равновесие, не универсальны и имеют специфику, обусловленную внутриполитическими особенностями. Так, если в Казахстане и России инкумбенты пошли по пути повышения статуса партийных институтов и инвестиций в «партию власти», то в Азербайджане или Узбекистане властвующая элита, скорее, минимизирует роль партий, предпочитая опираться на персональные патронажные связи [Guliyev, 2013; Добронравин, 2007].

Более того, стратегии авторитарных лидеров в области институционального строительства и использования политических партий могут претерпевать изменения в зависимости от экономической ситуации, изменения структуры элиты и других факторов. Интересный пример в этом плане представляет собой постсоветский Казахстан, демонстрирующий логику трансформации кооптационной стратегии авторитарного лидера и эволюцию функциональной природы политических партий.

Политические клиентелы и партийные картели в Казахстане на этапе «плюрализма по умолчанию» (1989‒1998)

Среди постсоветских стран Казахстан выделяется минимальной долей титульного этноса. К моменту распада СССР казахи не являлись доминирующей этнической группой в республике, составляя только 40% населения [Dawisha, Parrott, 1994, p. 131‒141]. Большая доля русских и других этносов создавала «естественные» расколы, затрудняя консолидацию моноцентрической власти. Кроме того, оставалась незавершенной национальная консолидация самих казахов – продолжали сохранять устойчивость субэтнические идентичности, делящие автохтонное население на три жуза (старший, средний и младший) [Амеркулов, 2000]. Поэтому политическое поле оставалось в состоянии «плюрализма по умолчанию» [Way, 2002].

В период перестройки массовую поддержку в Казахстане получили неформальные организации националистической и экологической направленности [Дьяченко, Кармазина, Сейдуманов, 2000], которые, однако, в отличие от стран Балтии, не актуализировали проблему сепаратизма, а ограничивались требованиями культурного и экономического суверенитета [Olcott, 1997, p. 209]. Глава республики Н. Назарбаев умело использовал популярные националистические лозунги, взяв курс на умеренную изоляцию от центра, но отвергая радикальные крайности [Sarsembayev, 1999]. Это позволило ему балансировать на противоречиях между казахским и русским этносами, составляющими две почти равные численно культурные общности. Умеренность в национальном вопросе позволила Н. Назарбаеву позиционировать себя как лучшую из имеющихся альтернатив – как для русских, так и для казахов [Ларюэль, Пейроз, 2007, c. 66]. Он смог также кооптировать в созданный при правительстве Совет по религиозным делам мусульманских лидеров, поставив под государственный контроль развитие ислама и минимизировав стимулы к политизации религиозных идей [Tazmini, 2001, p. 71].

Поддержку казахской элиты Н. Назарбаев обеспечил увеличением доли ее представителей в составе парламента. Посредством нормы, согласно которой кандидаты в депутаты Верховного совета 1990 г. выдвигались от территориальных округов и общественных организаций, доля казахов в составе ВС увеличилась с 46,7 до 54,7%, а доля русских сократилась с 41 до 28,8% [Khazanov, 1995, p. 255].

Н. Назарбаев также смог использовать стратегию кооптации в отношении экологических движений, которые не ставили вопроса о монополии власти КПСС и в своих взглядах на стоящие перед Казахстаном задачи во многом совпадали с республиканской элитой. Н. Назарбаев поддержал движение «Невада – Семипалатинск», дав санкцию на расширение его деятельности. В марте 1989 г. в ходе своей рабочей поездки в Семипалатинскую область он признал заслуги движения в актуализации экологических проблем [Ертысбаев, 2001, с. 206].

Таким образом, при всей своей массовости экологические и националистические движения не представляли опасности для республиканской партийной элиты [Brown, 1990]. Н. Назарбаев удачно использовал их протестный потенциал в отстаивании интересов республики и тем самым укрепил свой авторитет внутри Казахстана. В целом ему удалось перехватить основные оппозиционные лозунги и минимизировать реальное политическое влияние общественных движений.

Ограниченный политический потенциал аутсайдеров наглядно проявился по итогам выборов республиканского Верховного совета 1990 г., на которых коммунисты сохранили свои доминирующие позиции [Выборы в Верховные советы республик СССР, 1990, c. 1‒2]. Депутаты избрали Н. Назарбаева председателем Верховного совета, а позже – по союзной модели – и президентом [Фурман, 2004, с. 187]. После провала августовского путча Н. Назарбаев укрепил свою легитимность посредством всенародных президентских выборов. Альтернативу действующему президенту пытался составить казахский диссидент, лидер партии «Желтоксан» Х. Кожахметов [Известия, 1991, с. 2], однако его не допустили до выборов, которые прошли на безальтернативной основе. При явке в 88,23% избирателей Н. Назарбаев получил 98,78% поддержки электората [Казахстанская правда, 1992, с. 1].

Основную проблему для утверждения режима личной власти Н. Назарбаева создавали региональные элиты, опирающиеся на патро-нальные сети локального уровня. Мажоритарная система выборов позволяла им, используя свои политические машины для избрания в Верховный совет, ограничивать полномочия президента.

Н. Назарбаев пытался ослабить их влияние с помощью инвестиций в «партию власти», но реализовать эту задачу смог не сразу. Сначала он продолжил коалиционное сотрудничество с коммунистами. В 1991 г. он собрал последний съезд Коммунистической партии с целью ее самороспуска и переименования в Социалистическую партию Казахстана. Однако инициированные правительством рыночные реформы противоречили интересам многих региональных элит, составлявших ядро бывших коммунистов. Поэтому вскоре партия перешла в оппозицию к президенту. В итоге Н. Назарбаеву пришлось создавать другую партию, кооптируя в нее на патронажно-клиентистской основе часть лояльных коммунистов, членов правительства, бюрократического аппарата, а также привлекая новых сторонников. Таким способом в 1993 г. была создана партия «Союз народного единства Казахстана» (СНЕК) [Isaacs, 2010, p. 13].

Кроме того, Н. Назарбаев активно создавал спойлеров, призванных расширить властную коалицию за счет части оппозиционеров. С этой целью администрация президента поддержала партию «Народный конгресс Казахстана» (НКК) во главе с популярным поэтом и экологом О. Сулейменовым. В 1993–1994 гг. он стал лидером оппозиции и мог составить существенную конкуренцию Н. Назарбаеву на президентских выборах. Нейтрализовать его удалось, предложив пост посла Казахстана в Италии [Isaacs, 2010, p. 13]. Таким образом, маргинализация оппозиции осуществлялась не столько с помощью репрессий, сколько кооптацией в патронажную сеть президента.

В полной мере сила региональных элит проявилась в ходе принятия новой Конституции страны. Н. Назарбаев, который был еще недостаточно силен для отпора удерживающейся в советах номенклатуре, пошел на ряд компромиссов, в результате чего первая Конституция независимого Казахстана, принятая Верховным советом 28 января 1993 г., сохранила довольно значимые полномочия за депутатским корпусом.

В условиях социально-экономического кризиса, когда исполнительной власти было необходимо идти на непопулярные меры, право Верховного совета блокировать решения президента и правительства привело к обострению конфликта между ветвями власти. Противоречие между Н. Назарбаевым и председателем Верховного совета С. Абдильдиным было похоже на противостояние Б. Ельцина и Р. Хасбулатова в России, однако в Казахстане разрешилось принципиально иным образом.

Н. Назарбаев использовал не силу, а патронажные практики. В ходе неформальных переговоров с частью депутатов районных Советов он предложил им государственные посты в обмен на инициирование процедуры самороспуска Советов [Isaacs, 2010, p. 12]. Власть удачно облекла свою волю в форму «народной инициативы». В ноябре 1993 г. пять районных Советов народных депутатов г. Алма-Аты неожиданно приняли решение о досрочном прекращении своих полномочий и призвали другие Советы последовать их примеру, обосновывая свой шаг необходимостью «избавления от порочной практики полновластия Советов» [Куртов, 2000]. Н. Назарбаев приложил максимум усилий, чтобы продавить в Президиуме Верховного совета решение о роспуске парламента [Куртов, 2000, c. 10].

Самороспуск ВС позволил ему получить дополнительные временные полномочия, но не сопровождался установлением новых политических институтов. «Компромиссная» Конституция 1993 г. продолжала действовать, и новые выборы Верховного совета (март 1994 г.), проводимые с явно антидемократическими ограничениями [Куртов, 2000, с. 10], воспроизвели тем не менее исходный конфликт законодательной власти с президентом [Олкотт, 2003, c. 125‒127]. Хотя президент добился, чтобы 42 из 177 депутатов назначались им лично в рамках «государственного списка» [Bremmer, 1996, p. 188], а большинство мест в ВС получила пропрезидентская партия СНЕК, в парламент прошли представители еще 13 партий и 59 независимых кандидатов, многие из которых составили оппозиционную фракцию. В результате новый парламент оказался еще более нелояльным, чем предыдущий [Isaacs, 2010, p. 15]. Депутаты из оппозиционных блоков оказывали постоянное давление на правительство [Olcott, 1997, p. 222‒223].

Политические акторы вновь попали в институциональную ловушку, выбраться из которой можно было либо силой, либо путем взаимных компромиссов. Однако Н. Назарбаев, как и раньше, нашел третий путь, распустив парламент с помощью более «тонкой» стратегии.

Он снова использовал неопатримониальные практики и личные связи, войдя в неформальную сделку с Т. Кватковской – одним из проигравших выборы кандидатов, которая согласилась подать в Конституционный суд иск о признании выборов в ее округе недействительными [Isaacs, 2010, p. 16]. Лоббированием «правильного» решения в Конституционном суде занимался К. Сулейменов [Isaacs, 2010, p. 16]. В итоге 6 марта 1995 г. Конституционный суд признал Верховный совет нелегитимным [Куртов, 1995, c. 214‒219]. Президент распустил Верховный совет, а также добился от Конституционного суда признания действующим закона от 10 декабря 1993 г. «О временном делегировании Президенту Республики Казахстан и главам местных администраций дополнительных полномочий» [Казахстанская правда, 1995, 16 марта, с. 3]. В результате глава государства получил всю полноту как исполнительной, так и законодательной власти.