Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2020"

Плавучий мост

© Редакция журнала «Плавучий мост», 2020

© Waldemar Weber Verlag, Аугсбург, 2020

© Авторы публикаций, 2020

Поэзия и время

Виталий Штемпель
Редакторская ремарка

Говорить о журнале, к которому ты и сам, наряду с другими его редакторами, имеешь непосредственное отношение, не так просто. С одной стороны, ты должен любить дело, которое делаешь. С другой – обращение к суперлативу в его оценке может только навредить. Мысль сама по себе не слишком оригинальна. Но в этом, ставшем уже традиционным, ежегодном вступлении к первому номеру «Плавучего моста» мне хотелось бы донести до наших авторов и читателей именно ту информацию, которая как-то определяет его лицо. Начну с главной темы – суверенности литературного издания. Мне уже приходилось говорить, что независимость журнала всегда очень относительна. Многие связывают это с финансовой независимостью, и – как следствие – отсутствием ментора, указующего что и как следует делать. Почему-то любая финансовая зависимость предполагает в сознании многих подобного рода контроль. Для меня это совершенный нонсенс. Я был бы счастлив, если бы «Плавучий мост» обрёл щедрого мецената. Добавлю – уважающего цели и задачи литературного журнала. Всё, что лежит за пределами этого, – разрушает саму идею подобного рода финансовой поддержки. А потому не имеет никакого смысла. Независимость журнала для меня – это возможность получать материал высокого качества и публиковать наилучший. Это когда самостоятельность в принятии решений каждым отдельным редактором предполагает также меру ответственности. Только в этом случае успех журнала может стать общим успехом – редакторов, авторов, читателей. Сайт журнала «Плавучий мост» читается сегодня в более, чем 50-ти странах мира. География наших авторов также очень обширна. Это отнюдь не значит, что «Плавучий мост» – журнал международный. Мы существуем в пространстве русского языка. То есть всюду, где проживают его носители. Не просто и не только говорящие по-русски, но и не безразличные к культуре России. К литературе, к поэзии – в частности.

На страницах нашего журнала опубликованы большинство лучших современных русскоязычных поэтов. Сразу оговорюсь: это очень относительно. Ибо русская поэзия постоянно пополняется новыми замечательными именами.

Две поэтические премии, которые мы учредили в 2019 году, именно: «Стихи в журнале» и «До тридцати» – это тоже логическое развитие нашего журнала.

Очень важно было с самого начала заложить в них те основы, которые исключали бы кулуарный характер определения лауреатов. Помимо редакторов и членов редакторского совета журнала, членами жюри премий стали также известные поэты и прозаики, приглашённые со стороны. В состав жюри премии «Стихи в журнале» были приглашены: Иван Жданов (поэт, Симеиз, Крым), Юрий Казарин (поэт, Екатеринбург), Юрий Кублановский (поэт, Москва), Владислав Отрошенко (прозаик, Москва), Алексей Пурин (поэт, Санкт-Петербург), Юрий Ряшенцев (поэт, Москва), Александр Радашкевич (поэт, Париж). В состав премии «До тридцати»: Андрей Бауман (поэт, Санкт-Петербург), Герман Власов (поэт, Москва), Игорь Волгин (поэт, Москва), Инна Кабыш, (поэт, Москва), Павел Крючков (критик, журнал «Новый мир», Москва), Олеся Николаева (поэт, профессор Литературного института, Москва), Сергей Шаргунов (прозаик, гл. редактор журнала «Юность, Москва). От имени нашей редакторской группы мне хочется поблагодарить их за проделанную работу. Естественно, наибольшее внимание любителей поэзии было приковано к Премии «Стихи в журнале». Финалистами этой Премии стали поэты Мария Ватутина, Татьяна Грауз, Василий Казанцев, Максим Калинин, Игорь Караулов, Константин Кравцов, Дмитрий Мельников, Юлия Пивоварова, Евгений Чепурных. Первым её лауреатом стал Евгений Чепурных (г. Самара). Здесь будет уместным привести слова Евгений Евтушенко о его творчестве: «Стихи Евгения Чепурных – это прививка задушевности, веры в любовь на всю жизнь без какого-либо назойливого поучительства.»

Лишь в самый последний момент определилось имя лауреата Премии «До тридцати». 17 членов жюри назвали имена 11-ти молодых поэтов, которые, по их мнению, заслуживали бы стать лауреатом. Это – Мария Берестова (г. Мыски, Кемеровская обла), Анна Горецкая (Мариуполь), Егана Джаббарова (Екатеринбург), Группа «За стеной» (Москва), Дарья Ильгова (Москва), Василий Нацентов (Воронеж), Амангельды Рахметов (Шымкент), Серафима Сапрыкина (Санкт-Петербург), Даниил Тестов (Москва), Константин Шакарян (Ереван), Юля Шокол (Вена). В итоге наибольшее количество баллов набрала Дарья Ильгова, а потому, совершенно заслуженно, стала первым лауреатом премии «До тридцати», учреждённой специально для молодых поэтов. Можно только порадоваться не только уровню всех названных авторов, но и географии их проживания. Оба наших лауреата, в качестве премии, получили контракт на издание книги в издательстве «Летний сад» (Москва). Надеюсь, очень скоро мы будем иметь возможность представить сборники их стихотворений любителям поэзии.

Дорогие наши авторы, дорогие читатели! Сегодня, когда живое общение между людьми, по известным причинам, ограничено до минимума, нам особенно дорог каждый контакт с вами. Мы остаёмся с вами, остаёмся для вас.

Примечание:

Виталий Штемпель – руководитель проекта, редактор ПМ.

Берега

Юрий Кублановский
«…Только в памяти цело»

Стихи 1967–2019

Поэт, эссеист, публицист и литературный критик Юрий Михайлович Кублановский родился в Рыбинске Ярославской обл. Окончил искусствоведческое отделение исторического факультета Московского государственного университета. В 1982 г., после выхода за границей сборника его стихов под редакцией Иосифа Бродского, был вынужден эмигрировать. Вернулся в Россию восемь лет спустя первым из политических эмигрантов. Заведовал отделом публицистики, а затем поэзии в журнале «Новый мир». Автор многих поэтических сборников, вышедших в США, Франции, России. По словам Александра Исаевича Солженицына, «поэзии Кублановского свойственны смелость метафор, живейшее ощущение русского языка, интимная сроднённость с историей и неуходящее ощущение Бога над нами». Лауреат премии Правительства Российской Федерации в области культуры за 2012 год, Почётный гражданин города Рыбинска, отмечен многими литературными наградами, в том числе Литературной премией Александра Солженицына (2003), Новой

Пушкинской премией (2006), Патриаршей премией имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия (2015) и другими. Предлагаем вниманию читателей новые стихи Юрия Кублановского, дополненные рестроспективной подборкой, составленной самим автором по предложению редакции.

Так давно,

что тогдашних дождей рядно

перетлело

и только в памяти цело.

 
Держась, горячий не по-детски,
как можно дальше от престола,
я стал под ветром соловецким
похож глазами на монгола.
 
 
Там в плащ-палатке ветхой, прочной,
с полой, омоченной росою,
спешил с утра за свежей почтой
на встречу с лётной полосою.
 
 
Водил в тогдашней жизни шаткой
я дружбу с островным шалманом,
закусывая шоколадкой,
как лётчики перед тараном.
 
 
Сознанья зыбкий морок. Соль же,
что с кусковым сравнима мелом,
в том, что, кажись, я прожил дольше,
чем позволяет время в целом.
 
 
Утешу ли хотя б одним лишь
подругу, чтоб от слёз не слепла:
я не смотрю, а ты не видишь,
как парусинит струйка пепла.
 

2018

H. G.

 
Явь, нашпигованная фейками,
давно не дружит с костью лобной.
А забытьё сравнимо с флейтой,
масонской, но богоподобной.
 
 
Там с нежным смешано тревожное,
чтобы прочнее сохраниться.
Ведь ты, считай, на невозможное
пошла тогда, как говорится.
 
 
Когда под хлябями летучими
нас в роще непогодь застала,
 
 
ты вдруг лицо моё колючее
разглаживать ладонью стала.
С тех пор каким-то чудом минули
 
 
добро бы годы – но эоны.
Из слишком многих душу вынули,
нагнули под свои законы.
 
 
Но до сих пор обрывки голоса,
что стал от никотина ниже,
ещё слышны…
                   И меркнут волосы
твои за столиком в Париже.
 

2018

 
   Бывает, по выходным,
              спешившись с мотоциклов,
                      на которых проще припарковаться,
   вольные каменщики
              заходят в неприметные двери лож
                       или в парижские с цветением палисады.
 
 
Что там сегодня – в теневых кабинетах,
какая повестка дня?
Прежние черепа и шпаги?
Бизнес-ланч?
Закулисная перекройка мира?
 
 
Собирался перечитать про масонские похождения Пьера,
но ушёл на глубину
                    встречи его с Наташей,
им неузнанной поначалу – после войны —
                    в тёмной комнате с видом на пепелище.
 
 
И тотчас стариковские пресные слёзы,
слёзы русской любви и боли,
затопили глаза,
в малопевчем уже запершили горле.
 

2018

 
Российские пропилеи
на старости лет меня
практически одолели.
Считай, не проходит дня
без новых попыток снова
раскручивать вспять судьбу,
всю певчую силу слова
неся на своём горбу.
 
 
Спускались бы нынче ниже,
клубясь, облака с утра.
Скулили бы тише, тише,
как блудные псы, ветра…
Дремал бы я под порошей,
щетинился хвоей лес…
И снился бы мне хороший
кулацкий двойной обрез.
 

2018

 
На картонных фото деды в гимназиях,
а потом на службе – в воротничках.
Балтии насельники и Евразии
Левины, Самарины и – покой в зрачках.
 
 
И почтарки-чайки живут на Белом.
И орлы гнездятся в солончаках.
Нет такого качества в мире целом…
А потом
           на скользких полах ЧК
сколько их в ночные часы допрошено,
пытано, избито до синевы,
наконец, в расстрельные ямы сброшено,
как когда-то в чумные рвы.
 

2018

Если пылит пехота,

а небеса нежнее,

стало быть, есть же что-то

жизни и поважнее.

 
Возраст… А то бы пошёл на фронт —
в эпицентр землетряса.
Сонные степи, гремучий понт
слушались бы приказа
деда в замызганном камуфляже.
Вспыхнуло… И обожгло плечо.
Жизнь заставляет спешить и даже
драться особенно горячо.
 
 
Только не рви на груди рубашку,
а, наступая издалека,
спрыскивай, запрокинув фляжку,
горло остатками коньяка.
Пьём за победу, как говорится.
Мы оставили за собой,
будто сонную голубицу,
полузаброшенную границу
между родиной и судьбой.
 
 
Правда, не слышу теперь, хоть тресни,
после контузии и всего
даже простой колыбельной песни
у изголовья у своего.
 

2018

Заводи заброшенные, ничьи,

при подъёме с вёсел бегут ручьи.

 
Жизнь не только в волнах акации
и искристой зыби под старым садом.
 
 
Нет, она и в залах реанимации,
где мужи и женщины стонут рядом.
 
 
Сняты с пальцев кольца, с груди кресты.
И болезнь пытается сжечь мосты.
 
 
Иссякновенье трудов и дней,
любви и ночью огней над ней.
 
 
Видит тут чистилище разумеющий.
А когда-то я в солнцепёк без тени,
зная твой характер взрывной, нежнеющий,
покаянно ткнулся в твои колени.
 
 
А когда решился поднять глаза,
загадав, что будет однажды с нами,
я увидел чистую, как слеза,
темноту, усеянную мирами.
 

17 июня 2018

 
   Кто до самой старости учится на отлично,
   и того вдруг подмывает, ты не поверишь,
   напоследок высказаться публично,
   прошептать бессильно, выкрикнуть истерично:
   отчую историю не соберешь, не склеишь.
 
 
Как она держалась на честном слове
помнит ветер,
                 сдувающий камилавку,
теребивший закладку в молитвослове,
гребни сосен в Оптиной и Белёве
иль папаху, отсыревшую в Могилёве,
когда царь, навек покидая ставку,
оставлял страну рогатым на переплавку.
 

2018

Памяти Сергея Шмелёва (†1921)

 
Кто глядел на холку морской струи
за кормой, в черёд возвращенья веря.
Кто остался тут в Киммерии и
стал добычей в лапах мадьяра-зверя.
До бесцветья выжженные холмы.
В их лощинах вместо античных баек —
неужели все эти люди мы? —
на заре расправы
                        и гомон чаек,
так и несмолкающий посейчас.
Птичий грай, подобный обрывкам фраз.
 
 
Только у расщелины бледный мак,
изнурённый, выстрелов не боится,
понимая жизнь, очевидно, так,
что и, обрываясь, она продлится.
Ветер с моря лижет мою ладонь.
Не перекреститься. Не поквитаться.
Солнце мёртвых. Белый его огонь.
Я иду к нему,
                   чтобы там остаться.
 

Июнь 2018

Н. П.

 
Накрывала прежде любовь, поверь,
с головой. Стихи про неё слагая,
я словам потворствовал. Но теперь
им с тобой не справиться – ты другая.
Враз мороз и лекарь от всяких скверн,
и витражный мастер, искусной флорой
нам напоминающий про модерн,
флорой, наша ночь голубей с которой…
А когда свечные, в глазах рябя,
огоньки утонут в горячем воске,
лишний раз не снясь и не теребя,
терпеливый, буду я ждать тебя
на с земли невидимом перекрёстке.
 

20 сентября 2018

С. Е.

 
Примстились
              свечи в тесной горнице
с оконцами в дремучий сад,
где оправляют крылья горлицы
и гулят с отпеванием в лад.
И запах издали доносится
окровавленного свинца
и пота с ворса переносицы
печоринского жеребца.
 
 
Мы земляки не только с самою
родимой Волгой и Окой
с их гаснущею амальгамою,
но вот – и с южнорусской драмою,
её оборванной строкой.
 
 
Присовокупь сюда и звёздные
пространства на излёте тьмы
с их обещаньями негрозными,
что скоро будем вместе мы.
С ней как-то связана в подробностях
та в отчем доме в давний день,
считай, во всех стеклянных ёмкостях
густая белая сирень…
 
 
За всё, последний друг единственный,
что с детства знаем наизусть,
за свет из наших книг таинственный
я беспокоюсь и страшусь:
сумею вспомнить ли обширную
в совсем-совсем другом краю
земную враз и неотмирную
былую родину свою?
 

2 июля 2019, Касимов

1

 
Прощай, дорогая, настала пора расставанья,
змеиных разводов лепнины вокруг потолка,
душ неискушённых, неутолённых желаний
и розовых пятен на пальцах цветного мелка.
 
 
С той самой весны
                         я тебя и запомнил такою:
из чёрного сада под горку скользила тропа
– к лохматому льду, проходившему по-над рекою,
и падала щедро на нас соляная крупа.
 
 
…В мещанском квартале погибших домов деревянных
доныне гуляют в прохладном покое удач
два голубя тучных, бродяжка с серьгой оловянной,
с растительным маслом в причёске проезжий силач.
 

2

 
Ты слышишь,
               ты слышишь – то нас призывают с тобою.
Своё промолчала ты, я своё отголосил.
И радужит воздух над коркою берестяною,
ещё догорая в расщелинах бурых осин.
 
 
В апрельских ветрах мы на днях растворимся с тобою,
когда забулдыга, на вешнее солнце кривясь
и снежную влагу с тропы загребая полою,
проглотит слюну и почует в себе ипостась.
 
 
Да, мы отлучимся, но после своё наверстаем,
неся над землёю в ответ шелестящую весть:
ограбленный дед мой в снегах ярославских окраин
простил
          и дозволил всей живности снова расцвесть.
 

1967

…ближе к милому пределу

П.

1. Вера, Надежда, Любовь

 
Бабьего лета отеческий лик.
Штрифель в холщовом кармане.
Красно-зелёный кленовый плавник
поутру выплыл в тумане.
Нищий сидит у церковных ворот
к мелу спиной, подбородком вперёд.
 
 
Видят насквозь ледяные глаза.
Вылинял ворот рубашки.
К сальной подкладке его картуза
весело липнут медяшки.
 
 
С шишечкой чёрной резины костыль.
Псевдоплодовой отравы бутыль.
 
 
…Это, должно быть, сама благодать —
луч на надвратной иконе!
Бабки к ограде пришли торговать
астры и сливы в бидоне.
 
 
Тает холодная слива во рту.
Крепнет малиновый звон на лету.
 

30 сентября

2

 
На Никольском погосте в ограде
вязью значится «Регент Машков».
В глянцевитом земля листопаде
от кленовых красна гребешков.
 
 
Точно в махом разбитой копилке,
перед нищим с грошами картуз.
– Парень, парень, сходи за бутылкой! —
Побегу и скорее вернусь.
 
 
…Хорошо нам на родине, дома,
в сальных ватниках с толщей стежков!
Верно, чувствуем – близится дрёма
та, в которой и регент Машков.
 
 
На ветру отсыревшие спички
инвалид прикрывает рукой.
По округе стучат электрички:
упокой, упокой, упокой.
 

3

 
Безнадёжно в осенние дни
пахнет яблочной гнилью вино.
Алый панцирь кленовой клешни,
как холстину, топорщит окно.
 
 
Краснопёрая севера темь!
Кто из русских не хочет того,
чтобы не было больше совсем
ничего, ничего, ничего.
 
 
Подстригает стога под горшок
ветер, лишку хватив по пути.
В Емишёво дорога, дружок,
стала жижей, и нам не пройти.
 
 
Только сразу заплывший чертёж
сапогом на раскисшем песке…
Только тянущий жилы галдёж
журавлей в предотлётной тоске!
 
 
…Всё отдать за понюх табаку
– землю, волю, судьбу и фиту,
и лежать на печи на боку
с кочерыжкою зайчьей во рту.
 

4

С. Стратановскому

 
В край киреевских серых зарниц,
под шатёр карамазовских сосен,
где Алёша, поверженный ниц,
возмужал, когда умер Амвросий,
 
 
исцелявший сердца на крыльце,
ибо каждое чем-то блазнится,
куда Лев Николаич в конце
то раздумает, то постучится, —
 
 
я приехал в октябрьскую мгу
посидеть наподобье калеки
у руин и никак не могу
приподнять задубевшие веки.
 
 
…Надо встать, да пойти, да купить
настоящей отравы бутылку,
карамельки какой закусить,
чтобы стало лицу и затылку
 
 
сразу весело, жарко. А то
в шарф упрятать простывшую выю.
Всё я думаю: братья!
                            За что
изувечили нашу Россию?
 

5

 
Небо рыхлое тёмное,
точно ямы во льду.
Даль земная огромная,
вся она на виду.
 
 
От рябины с оскоминой
лает рыжий трезор.
Путник в ризе заплёванной
входит в оптинский бор.
 
 
Страстотерпцу мерещится
вразумлённая Русь.
В старке ивовой плещется
подмерзающий гусь.
 
 
Птица глупая серая,
в Палестину лети,
где кончаются, веруя,
человечьи пути.
 
 
Там, где самая строгая
служба ночью и днём,
– Ждите нашего Гоголя! —
крикни с лёта в проём.
 

6

 
  В лжеучении Толстого
  есть над чем всплакнуть,
  от Козельска до Белёва
  коротая путь
 
 
с тенью оптинского бора,
где одно в одно:
ребятни патлатой свора,
ругань да вино.
 
 
Ужас вместо русской чести
побелил кулак —
только вспомнил шелест жести,
храмин сбитый праг
 
 
и ломоть, подобный глине,
из которой плоть…
Сколько зла в своей святыне
попустил Господь!
 

7

 
Наметало кленовых стожков
с веток, свищущих, как кнутовища.
Коля Воронов. Регент Машков.
По соседству кресты и жилища.
 
 
С благовестом милеет лицо
за оградой юродки счастливой.
В стороне заросло озерцо
камышами с каурою гривой.
 
 
…Перелётная утка крылом
расплескала осеннюю старку.
Но когда б я сидел за столом,
мне хватило б на целую чарку,
 
 
что наполнена по ободок
на расшитом крестом полотенце…
Я бы, выпив её за глоток,
помянул старика и младенца!
 

8. Покров день

 
Каурым перелеском сшитое,
жнивьём ершащееся поле.
Знать, подмосковье самовитое
печётся о своём престоле.
 
 
Покров с надвратными иконами
зарю встречает властным звоном,
плывущим над погостом с клёнами,
и мне б хотелось на котором
 
 
однажды лечь под свежей пахотой,
пока её не смёрзлась проба,
чтобы у паперти распахнутой
стояла твёрдо крышка гроба.
 
 
…Но идущим путями скользкими
невместно и мечтать об этом.
Не стоит кладбища Никольского
не брезгающий белым светом.
 
 
За верную измену родине
взамен широких листьев с веток
ему махровых черносотенных
на крест навешают виньеток.
 

14 октября

…Удушает прах летучий

Б.

1

 
Это – когда опять без угла,
а дело вовсю к зиме.
Электричка клацнула и ушла,
нас утопив во тьме.
 
 
Ещё в пути человек простой
всё угостить хотел,
да я в ответ мотнул головой:
не буду, дескать, – говел.
 
 
На полустанке ледок и слизь.
Пришлось его довести:
– А ну, браток, на скамью садись,
а я побежал, прости.
 
 
…По чёрным путям к любимой своей,
где её отец-инвалид
из суток в сутки на койке спит,
где венчик газа всю ночь горит,
но стоек сквозняк с полей.
 

28 октября

2

 
Первый снежок завсегда служил
ссыльному для охот.
Наливки няниной заложил,
вскочил в седло и – вперёд.
 
 
Под небом дымчатым с бирюзой
лицейский аллюр…
                        А тут
скорее сам бежишь от борзой,
слыша спиной: ату!
 
 
Не разбирая, где топь, где мрежь,
где лес, а где городская муть.
И сорок вёрст пробежишь, допрежь
найдёшь – у кого стрельнуть.
 
 
…И всё угадывая в пути
не просто смерти грядущий час,
а миг, когда пригласят пройти
иль дотянут блатную козу – до глаз.
 

29 ноября

3

 
Забудь, чего я тебе скажу.
А не забудешь – что ж.
Я сам, что тать, по ночам дрожу
и выкрикну первым: ложь!
 
 
Заворожённо с дубовых крон
рушится ржавый лист.
Руины красной щербат пилон.
Ветра холодный свист
 
 
по-уркаганьи прилип к лицу.
Ухватчив сухой репей…
Здесь бы повёл я тебя к венцу
мимо живых ветвей
 
 
во дни – как ладан катил слои
к оперенью свеч, за которым Спас.
Чтоб отец, и мама, и все твои…
Далека дорога обратно – и
на заре ободок у глаз.
 

30 октября

4

 
В чужом дому. Книгу возьму
(а дело к зиме – беда!) —
или слово не по уму,
или белиберда.
 
 
Посеребрён вдалеке лесок,
и обесчещен храм.
Как ржав кирпичный его песок,
когда долетает к нам!
 
 
…Скоро за раму сала кусок
повесит добряк-отец.
И будет синица его – цок, цок,
пока не склюёт вконец.
 
 
Но в эти дни уже тут с тобой
не просыпаться мне.
А где-нибудь с больной головой,
с монеткой (а на пивко) сырой,
с зимним бельмом в окне.
 

2 ноября 1978

 
Чёрный лебедь сухо шуршит крылом,
окунает клюв в патриарший ил.
Мне сегодня страшно – и поделом.
Не скажу, чтоб сильно тебя любил,
но чего-то медлится на скамье.
В десяти минутах ходьбы – Арбат,
где когда-то пили пивко в фойе
до начала сеанса сестра и брат.
А чего смотрели? По чьей вине?
Не припомню, да и тогда не знал.
Никого вокруг. Лишь откуда не —
известно взявшийся генерал
бычью шею мнёт пятернёй – озяб,
и идёт в ворота к себе домой,
представляя, верно, что там генштаб,
где дурные сводки лежат горой.
. . . . . . . . . . . . . .
Никогда уже в пестроватый ворс
твоего жакета не ткнуться лбом.
На заросший ровной травой откос
вышел лебедь, чёрным шурша крылом.
 

14 августа