Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2020"

 
Я один пройду меж кусковских пихт
на голландский пруд сквозь сырой туман.
Будет мне о чём расспросить у них
в октябре, топыря вином карман.
Вновь увижу рамы барочной крем
и графини с круглым брюшком халат.
Я сжимал здесь руку Елены М.
лет пятнадцать с лишком тому назад,
в год, когда почти пустовал престол,
толковали что-то про новый нэп,
хоть и было видно: король-то гол.
Нет в земле родимой надёжных скреп.
Вот и вспомнил – чёлку, тугой платок
и холщовый крепкий ремень сумы…
Но когда студенческий наш урок
оборвался, редко встречались мы.
А когда и встретимся – что с того?
Посудачим, не возвращаясь вспять.
Но ведь было что-то у моего
сердца? Кто теперь может знать…
 
 
Потому и сутолоки похорон
я не видел и не спешу туда,
где в высоких терниях грай ворон
над всего однажды сказавшей да.
 

13 августа 1979

Вальдемар Вебер
Стихи разных лет

Вальдемар Вебер – поэт, прозаик, переводчик. Пишет на русском и немецком языках. Родился в 1944 г. в Сибири. Детство прошло во Владимирской обл. С 1962 г. жил в Москве. Окончил педагогический факультет Московского Ин`яза. Автор нескольких книг поэзии и прозы на русском и немецком. Печатался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Арион», «Нева», «Интерпоэзия», «Плавучий мост» и др. Переводчик и составитель многих известных антологий немецкой поэзии на русском языке в 1970-2000-е годы. Руководил семинаром поэтики и художественного перевода в Литературном институте им. Горького. С 1992 по 2004 г. работал в университетах Граца, Инсбрука, Вены, Маннгейма, Пассау. В 2002 г. основал в Аугсбурге издательства Waldemar Weber Verlag и Verlag an der Wertach. Переводился на французский, английский и болгарский. Лауреат трех международных литературных премий. Живёт в Аугсбурге (Германия) и Москве.

 
   Вновь запевает ранняя птица
   и распускается роза,
   и ты ощущаешь себя
   заодно с рассветом…
   Похоже, создателю ты еще нужен,
   и пока не исполнил
   всех своих обязательств,
   если он каждое утро,
   свой резец вложив тебе в руку,
   как всегда, говорит: «Давай!»
 

 
Сожженный германский город.
Безлюдный,
безмолвный,
и я в нем,
почтовый голубь
c посланием,
которое некому передать…
 

Виталию Штемпелю

 
Наше счастье, что мы —
не сыны палачей,
что мы – из семьи убитых,
оклеветанных и забытых,
что не надо нам опускать очей,
повстречавши однажды
потомков жертв,
у которых в груди
словно кратер отверст…
 
 
Нам с тобой повезло. С тем везеньем живем.
Только нашей заслуги нисколько нет в том,
как на них, «невезучих», – той самой вины,
в ад превращающей дни и сны…
 
 
О памяти мертвородящий голем,
копилка с прожорливым дном!
Грохнуть бы оземь,
и дело с концом!
 
 
Да только она не бьется…
 

Юлии Покровской

 
Один честный поэт признался,
звуки немецкой речи
у него вызывают
металлический привкус во рту.
О незлопамятный русский слух,
и я не раз замечал,
мое имя
приводит тебя в смущенье.
Надо бы взять псевдоним,
да теперь уже поздно,
тогда молодым
я не знал,
что не только опыт
правит людским сознаньем.
Гораздо родней миражи;
достаточно чарки водки —
и уже из дали доносится
эхо татарских копыт.
 

 
За пустырями прозрачнеют дали,
снег прекращается, словно подняли
белую штору большого окна,
полдень всплывает, будто со дна
света бездонного… все теперь в мире
будет иначе, к нам из Сибири
бабушку вдруг насовсем отпустили,
в спальный вагон ей плацкарту купили,
белые простыни, проводница,
шумных попутчиков добрые лица,
снабженец, геолог и даже мент…
Его не коробит ее акцент.
Чай в подстаканниках с видом Кремля.
Та же дорога. Та же земля.
 

1957–2019

А.Ренанскому

 
   Лукавый жрец,
   на все руки шельмец,
   лжец-летописец сходит с ума…
 
 
И тогда История берется за дело сама,
и начинается страшная кутерьма,
и тут не до правды уже, не до лжи,
слова, как ножи.
 
 
Но вот чей-то голос
иное, чем все, говорит,
одуматься просит, зовет врача,
находит правильные слова…
 
 
Вон и шапка уже на воре не горит,
а у пальто с чужого плеча
подрезаны рукава.
 

2016

 
Сколько их было,
вернувшихся
с фронта и Соловков,
выживших, но загнувшихся
уже через пару годков.
Кто их помнил в победной драме
под литавры и барабаны,
их, не разгуливавших с рукавами,
засунутыми в карманы.
 

2018

 
В 1973 году я бродил по Восточному Берлину
в компании с художницей.
Куда б мы ни шли,
упирались в Стену,
или она сама
вставала у нас на пути,
Меня поражала
ее жестокая обыденность.
Мою спутницу занимало другое.
«Ах, какая она некрасивая!» —
причитала художница, —
«ну зачем этот серый унылый бетон,
рядом с ним все мертвеет…
и предсмертный крик в ночи
должен быть прекрасным,
и он тоже…»
 

2018

* * *

 
У входа
в «Мемориальный центр жертвам войны»
носится мальчишка
с игрушечным пистолетом,
палит в прохожих холостыми хлопками.
Дедушка-ветеран глядит на него умиленно,
просит: «Петька, побереги патроны,
а то ведь опять не хватит до конца прогулки!»
 

 
На плите закипает вода для кофе.
Я жду.
Минуты, часы стояния.
В очереди у кассы.
На перроне вокзала.
В ожиданьи загрузки компьютера.
 
 
Вынужденное безделие,
когда вдруг задумываешься о том,
о чем только и нужно думать,
но в суете забываешь
и вот вспоминаешь…
Миг надежды, что запах кофе
все сразу тебе объяснит.
 

 
Терпеливо внимает рассказам
измотанных жизнью женщин,
рассказам мужчин,
заходящих в бар незаметно,
как невидимки,
чтоб через час или два
уйти с геройской осанкой.
В который раз она слышит слова,
те, что чаще всего говорят,
головою склонившись на стойку,
«кабы», «если бы», «лучше б», «надо бы»,
жизнь несостоявшихся,
жизнь в сослагательном наклонении.
Здесь у стойки,
как у дорожной развилки,
они просят ее поведать,
куда им дальше идти…
Хотя бы разок
поменяться с ними ролями.
 

Марине Гарбер

 
Я мало что знаю
о Млечных путях-дорогах,
зато слышать могу
шаги дроздов по ночному саду,
видеть, как в темноте
зреет жемчуг росы,
испытывать страх
за судьбу майских почек.
А случись,
затоскую вдруг
по звезде незакатной —
ведром изловлю ее
из своего колодца.
 

 
В чашки кладут белые леденцы,
словно сколки льда c приморской скалы.
Наливают крепкий процеженный чай,
добавляют ложечкой сливки —
круговым движением по краю чашки —
обязательно против часовой стрелки.
Таким способом обозначают остановку времени
в течение всей церемонии чаепития.
Кому, как не им, поморам, не знать, что такое время,
как оно холодно и неумолимо.
Но сейчас им удается навязать ему свою волю.
И каждый глядит на свое
сливочное облако
на поверхности чая…
 

* * *

 
Осень.
Никому не слышно
робкого звука
на землю падающих семян…
 

* * *

 
Нужно было прочесть
сотни книг,
чтобы задуматься
о несказанном в них
 

* * *

 
Самое обидное,
что книги,
которых уже не прочту,
об этом не пожалеют
 

* * *

 
У чужбины есть все.
Кроме дара сочувствия.
 

* * *

 
Самые хорошие улыбки у тех,
кто редко улыбается
 

* * *

 
Беспризорные дети,
словно рожденные
галками и голубями
 

* * *

 
Отпусти из души своей
ястреба
на свободу
 

* * *

 
Надписи в отхожих местах,
начертанные в припадке одиночества.
Сколько в их грубости
отчаяния и тоски!
 

* * *

 
Диктатора в кино изображали там,
где он был и не был.
Последнее не искажало правды.
Он был везде.
 

* * *

 
Музеи концлагерей.
Безопасный туризм
в край чужого страдания.
 

* * *

 
Жизнь это владение малым
с нeнасытным желанием
обладать многим.
Смерть – приобретение всего.
 

* * *

 
С древа жизни
опавшие ветви и листья.
Сгорая, они согревают мне руки.
На большее не хватает.
 

* * *

 
Противники владения оружием
предпочитают
совершать убийства
словом
 

* * *

 
Бог дал тебе
время, землю.
О хлебе, вине
позаботься сам.
 

* * *

 
Вечная тайна жизни.
Одни влюбленные знают разгадку,
но так заняты собой,
что каждый раз забывают открыть
                                ее миру,
а после не могут вспомнить.
 

 
Cловно дитя, выставляю туфли
за дверь,
на коврик…
Чтобы утром
опять заглянуть
в их завораживающую
пустоту
 

2017

I

 
Счастливые не знают,
что существуют несчастные.
Рассказывают им про свои огорчения.
Никакой разницы
между схватившими насморк
и выжившими в цунами.
 

II

 
Никакого отличия
между
твердыми принципами
и приемами грабежа.
 

2016

* * *

 
Традиции
сродни плантациям рабства,
где рабами —
люди знатных сословий
порабощенных царств,
забывшие
о своем прошлом.
 

2017

 
  Ночь всегда далеко.
  День бесконечен, как жизнь,
  и тягучий асфальт,
  что плавится под тобой,
  не вызывает страха.
  Даже когда закат
 
 
разольется, как кровь твоя,
и солнце утонет в реке,
так верить легко,
что ночь далеко.
что ночь еще далеко…
 

* * *

 
О ветры пустыни,
песчаные смерчи,
мутные миражи,
в которых пляшут уродцы.
Жизнь продолжается,
несмотря на все подлости и коварства
и все старания
их изничтожить.
Тем, кто живет по правде,
не воздается…
У великой степи нет морали, —
лишь сострадание
в виде глотка воды,
луча солнца,
куска хлеба
 

* * *

 
Лишь мой взгляд
делает тебя такой,
какая ты есть,
прядет
золотые секунды,
серебряные минуты,
тебя извлекает
из молочных туманов,
из паутины лета,
из плоти розы…
 

2016

 
Фиалковый цвет залива.
Тоска неутолённого дня.
В церкви душно.
Ждут священника,
помахивая веерами, как в концерте.
Круги, полукружья, локтей колыханье.
Язык веера…
Перекличка улыбок, взглядов.
Начинается месса.
Вдруг все вееры сложены,
как ладони пред Девой Марией.
 

2000

* * *

 
Вновь приехал в Таллин через пять лет.
Остановился в той же гостинице.
Спустился в бар.
Барменша, готовя мне кофе,
сказала:
«Вы у нас стали реже бывать».
 

 
Однажды закрыл крышку рояля
и больше никогда не прикасался к клавишам;
вдруг понял,
что его оставила благодать,
и ее, как женщину, уже не вернуть,
ощутил пепел на подушечках пальцев.
 

 
Великих деяния —
всеобщее достояние.
Разбирают по камушкам, по песчинкам,
кому жемчужина, а кому росинка…
Что поделать с породой людской, —
благодарности никакой!
И я,
когда от огня твоих глаз
хмелею,
не вспоминаю о Прометее.
 

* * *

 
По утрам к твоему изголовью
приношу незабудок букет…
Опьяняться твоей любовью
не мешает мне божий свет.
Позволять голубиной стае
быть свидетелем наших ласк —
так похоже на сон о рае,
мною виденный только раз.
 

* * *

 
Никому не понять печали позднего солнца,
помнящего о былой своей силе,
не могущего ныне быть хозяином жизни:
завладевать пространством, разбивать цветники.
Слабое утешенье, что солнце есть солнце,
пока у него остается хотя бы лучик,
способный всегда сотворить чудо большого огня…
 

* * *

 
Чтобы ночь любви удалась, кроме страсти
нужно совсем немного,
                              хлеб, вино, запах соли морской,
свечи, спички, сухие дрова, черновик,
чтобы дать дровам разгореться…
И еще какая-то малость,
                                незримая, без названья,
несгорающая в огне…
 

* * *

 
Любовь с женщиной,
много любившей,
недолюбившей…
Ты ничего не можешь дать ей,
чего бы она не испытала с другими,
лишь вкушать остатки
из винного погреба
ее страсти.
 

* * *

 
В неразделенной любви
есть особенная свобода.
Можешь брать ее с собою
хоть на край земли,
перемещаться
из света в тень и обратно,
и быть абсолютно уверенным
в ее верности.
 

* * *

 
Делающий добро,
не знает об этом.
Подобное знанье
свело б для него на нет
ценность творимого им.
Большинство благородных поступков
остаются поэтому безымянными.
И слава Богу!
 

 
Наступит день, обычный день, когда
ты или я – проснемся друг без друга.
Все будет, как вчера, и как всегда,
наш дом и сад, и тихая округа.
На стрелке у слияния двух рек
потоку вслед глядящий человек,
 
 
не ведающий дальше ни полшага…
Небурных вод безжалостная тяга.
Куда и для чего они текут?
И для кого их неотступный труд?
В соседнем доме вдруг заплачут дети
и церковь прозвонит им в лад,
никто ему на это не ответит
на всей земле, лишь отведет свой взгляд.
 

2013

* * *

 
Все прожито, все пережито, ныне
любой счастливый день, как рецидив
иль как кротовый холмик на равнине…
Все пройдено и отдано в архив.
И потому не так уж интересно,
что там в итоге, грош иль золотой,
шагнув за ту черту, где гений места
уже не властен больше над тобой.
 

Александру Радашкевичу

 
Странствуя,
ищу себе равных,
безземельных, бездомных,
с молитвами о милосердии,
ищущих
траву раскаяния,
траву прощения…
Да и разве мы безземельны?
Разве земля не готова
принять нас в любое время,
где б мы не оказались?
И разве потом не слетятся пчелы к цветам,
склоненным главами к земле
на наших могилах.
 

 
   После всего пережитого никакой усталости.
   Вот теперь бы
   в состоянии бодрой мудрости
   и начать составлять планы будущего.
   Но жизни не нужны моложавые мудрецы.
   Ей нужны молодые безумцы.
 

2013

 
   В аллеях этих больше я не жду
   встреч новых… Божеству воспоминаний
   в парк неосуществленных упований
   теперь я помолиться прихожу.
 
 
   Минувшего загадочный излишек.
   Напрасных дней бездонная криница.
   Хотя бы для того, чтобы услышать
   шум ветра в кронах, стоило родиться.
 

2016

 
Я сказал тебе:
«Наши деревья стареют,
давай посадим еще одно,
грушу иль вишню,
а может быть даже персик…"
 
 
Ты отвечала с улыбкой:
«Порою ты забываешь,
какие твои лета, —
не исключено, не успеешь
вкусить от его плодов…»
 
 
Пришлось звать на помощь Лютера:
Даже если б я знал,
что завтра конец света,
я бы еще сегодня
яблоньку посадил.
 
 
Убедил ли тебя мудрый Мартин,
этого я не знаю.
Но теперь ты в раздумье молчала.
Улыбаться был мой черед.
 

2019

Дельта

Голоса

Стихи участников поэтического вечера в ЦДЛ 10 марта 2020 г.

Андрей Тавров

 
У длинного журавля ни ветрил ни руля
и в клюве его зола, а сам – земля
у него в ногах сердца убиенных птах
с людской многочисленной головой
меж парусов и плах
 
 
У длинноногой и журавлиной гроша слеза
не стоит пускай а в небе кочует снаряд
из птичьей ключицы ясного взгляда
трубок и перьев и людских, заблудившихся в красных светилах
продольных и мерзлых как метр на лафете стай
 
 
Зачем тебе голова твоего мужа, царица?
Она уже – колесо в пене, как конь отскакавший в попоне,
она уже – плица
она уже спица, коей воздух в глазах прожилками вяжут,
она уже пароход на Волге с музыкой по берегам
 
 
Зри!
Рок расположен там, где клювоногие Парки
тянут нить, тянут персть в продольное время
нет времени для парохода в музыке среди садов неотъемных
ни пятой ни йотой не смочь туда Року-Судьбе
нет входа времени, пище детерминации, логическому событию
туда. Не быть им в бесшумном крике, небесном лике,
в занебесной трубе.
 
 
У длинного журавля ни времени ни рубля,
но кость с нуля и судьба с нуля
и капилляры, вытканы словно плат
на черной земле лежат.
 
 
Ах журавль, пенелопин корабль, пожалей царей
дай из клюва испить твоих серебряных снегирей
не уходи от меня колодцем о ста ногах
но возьми меня в небо в мускулистых руках
в мыслящих облаках
 
 
Скачет белая лань в темный угол, в короб земной
с разорванной шеей, с родной отцово-девичьей головой
темная лань ты сердце мое не рань
поплачь над птичьей моей, забубенной моей судьбой
 
 
пока корни в землю идут, пока ангел мнет целофан
небес, пока время стоит пропадая в дереве и сверчке
пусть бьет из чаши живой и единой на всех фонтан
красной рукой дотянувшись до бакена на реке
 
 
а на волнах человек с сердечной землей стоит
сам как бакен, качаясь, горит
видит ясно грудная его земля
полет занебесного журавля.
 

Валерий Лобанов

 
Прыгали то вверх, то вниз,
на Кавказе загорали,
и маячил коммунизм
где-то там, не за горами.
 
 
Партия, рабочий класс,
человек – всего основа…
Но однажды пробил час
для неведомого слова.
 
 
Гласность. Ясность. Перестройка.
– С нами будешь? Побожись!
Только хрупкая постройка —
дорогая наша жизнь.
 
 
Выпей сладкую отраву!
Чёрный снег ложится, брат,
на равнину, на дубраву,
на провинцию Герат.
 
 
Скушай блинчик с пыла, с жара!
Разберёмся – что к чему —
в небе над Килиманджаро,
в историческом Крыму.
 
 
Времена летят незримо,
век летит очередной
над Венецией, над Римом,
над империей родной.
 

март, 5, 2020

Илья Оганджанов

 
   На рассвете,
   ещё в поле лежал подвенечным нарядом туман,
   я пришёл на родник.
   Смеясь и плача,
   в траве исчезал ручеёк —
   словно голос до боли знакомый.
   Оступаясь и падая,
   за ним бежало сердце.
   Ключевая вода ледяным огнём обожгла.
 

 
провожаю взглядом облака
с детства не знавал занятия серьёзней
разве что на берегу реки
там где стрёкот со щебетом спорят
глядеть на неутомимую воду
доверяя ветру слетающие с губ слова
 

 
   Паутина морщин на твоём лице.
   Ты долго трудился над цепким узором,
   ты был прилежным учеником.
   Но всё, что поймал ты в эти силки,
   досталось дождю или ветру.
   И теперь
   (паук запутался в паутине)
   твои глаза —
   птичьи гнёзда в сетке ветвей.
   Зима миновала,
   и стая, скользящая по небу,
   словно секундная стрелка по циферблату,
   не вернётся на старое место
   высиживать птенцов.
 

Герман Власов

 
Мне дерево ближе людей. Это липа
с коленями круглыми. В ночь на балконе —
тиха, полновесна. Скажу «терпелива»,
когда бы не липкие эти ладони.
 
 
Кора – будто круп лошадиный в тени;
цветенье – фарфоровой чашки огни
весной на зеленой клеенке.
Табачного дыма веревки.
 
 
С тобою деревья весной говорили,
а ты имена окруженью дарила.
Нарцис, Полидевк, человек, гиацинт,
алмазное небо и тусклый Коцит.
 
 
Еще водопад, черемша, виноград;
а был еще сон, за собой уводящий
дорогою жизни в сплошной Ленинград;
и авиабомбы саднящий, щемящий,
стирающий звук прижимает к земле;
и слово (какое?) к гортани прилипло:
когда это было? Давно, в январе,
а в Летнем саду распускаются липы.
Сегодня их либе – намытый песок
и слово любовь это липы крылатка.
Нам скажут, что липа – не липа, мулатка;
что солнечный луч это липовый сок.
Он теплый, чуть мыльный, но, все-таки, сладко?
 
 
Ты желтую прядку откинешь со лба,
присядешь, обычный сорвешь одуванчик,
подуешь, как будто он маленький мальчик
и он разлетится от слова «волшба».
 
 
Летя, он к стеклу прижимается лбом —
во мне и в тебе,
в этой липе,
в любом.
 

Татьяна Грауз

 
сосуды кровеносные земли
о! неподвижные деревья
 
 
земля ты говоришь их шумом
их шелестом зелёным и молчаньем
и корень с силой тянет тёмный сок
               из глаза дня
     из сердца Мандельштама
    и щёлкает щеглом гортань небес
   срывает голос
            на последней
               на непрочной
            безымянной высоте
где синь и хруст сияние хрустально
прозрачен лист Новалис Тракль Целан
 
 
и свет
как будто мы
как будто ны
как будто вы
к а ч н у л с я
 

Ярослав Пичугин

 
безразличное сиянье солнца
вдаль уводит за собой апрель
а снега растаяли до донца
размывая леса акварель
 
 
и выходит на подмостки поля
в черном фраке долговязый грач
но артист не ведает пароля
и трагедии не нужен врач
 
 
безразмерные штаны шекспира
и такой же театральный флирт
хоть штаны примерили полмира
но еще не выпили шекспирт
 

 
   Кружится первый снег упрямый,
   летит в осенний водоем,
   края которого, как рамой,
   охвачены тончайшим льдом.
 
 
   Через Славянку – мост Кентавров
   застыл в ноябрьской пустоте.
   Здесь можно снять немало кадров,
   нам интересны только те,
 
 
   где луг, взбегающий на всхолмье,
   тропой приводит ко дворцу.
   Там русский Гамлет скажет:
   «Роль мне
   не удалась,
   хвала Творцу…»
 

Наталья Никулина

 
злое – помнят долго.
доброе – только
благодарные потомки.
 

 
первым закроется
третий глаз.
потом… два первых.
 

 
сегодня твоя тень
похожа на цветок.
пошевели лепестками.
 

 
все звали её Сонечка
потому что она любила мармелад.
а больше нипочему…
 

 
не подходи зима!
и выставлю жгучие
солнечные лучи.
 

Вячеслав Кожемякин

 
Зима была прекрасным сном.
Впав без неё в туман, и в жижу,
Как плоский червь на дне морском
Я только в сером цвете вижу.
 
 
Как плоский червь. Зачатки глаз,
Нет слуха, нету сердца стука,
Во мраке вод, как Божий глас,
Тень каракатицына брюха.
 

Алексей Ивантер

 
Вдова жила за старой фермой,
На берегу большой реки.
Была изба от речки – первой,
Сюда и плыли рыбаки.
Краснела горькая калина
За огородом, над водой.
И злая кличка – Магдалина
Прилипла к бабе молодой.
В деревне, сплетнями богатой,
В мешке не спрячешь мужика,
Чьи лодки к пристани горбатой
Несла широкая река.
И взглядом детским любопытным,
В очках, с рахитной худобой,
За бытом вдовьим и постыдным
Я наблюдал за городьбой.
Ах, Акулина, Акулина,
Погасли окон огоньки,
Но та же старая калина
Цветёт весною у реки.
И лодки крепкие другие
Стоят за старой городьбой,
И ходят женщины нагие,
Не осуждённые молвой.
Ах, Акулина, Акулина,
То «Магдалина», то «Чума» —
Крещеньем схоронила сына,
И прибралась за ним сама.
И у натоптанной дорожки
От серых кнехтов до сеней —
Давно не светятся окошки,
Кому-то нужного нужней.
А на обломанной калине
Скворечня старая жива…
Об Акулине-Магдалине
Прими, Господь, мои слова…
 

Марина Кудимова

Когда в толпе ты встретишь человека…

Козьма Прутков

 
Когда встает детеныш человека
В могутный рост
И, выворачивая волчье веко,
Свой ловит хвост,
Я ни обмолвкой малой не перечу, —
И страх берет, и что добавишь тут,
Где сонмами приверженцы навстречу
Ему идут.
И лишь одна старуха человека
Не сходит постановочно с ума.
Ее хотел бы написать Эль-Греко,
Но над Толедо грозовая тьма.
Уже ей невозбранно все и можно,
Да мир она отвергла – в чем душа,
На полустанке диком внеположно
Горбушку ноздреватую кроша.