Электронная библиотека » Коллектив авторов » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 3 октября 2022, 08:00


Автор книги: Коллектив авторов


Жанр: Журналы, Периодические издания


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Женщина торопливо зашагала к дому, стоявшему в середине аула. Он был выше и просторней других. Там жил её свёкор. Лай собак, как видно, слышали все – встречать путника вышли и женщины, и дети. Старый Кондыз тоже стоял здесь, опершись на трость, и ждал. Услышав за спиной скрип снега, оглянулся.

– Ты не разглядела, килен[3]3
  Килен – сноха.


[Закрыть]
, что это за человек? – спросил он.

– Нет, ата[4]4
  Ата – отец.


[Закрыть]
, не разглядела, – ответила Сылукыз, не спуская глаз с медленно приближающегося лыжника.

– А ну-ка, отзовите собак, – сказал старик путавшейся под ногами ребятне.

Два-три мальчика разом сорвались с места и во всё горло клича собак, бросились с горы. Услышав голоса мальчишек, собаки залаяли ещё яростней. Но вскоре притихли и наперегонки с детьми, увязая в снегу, помчались в гору. Охотник, увешанный шкурками лисы, белки, горностая, тяжело переставляя лыжи, поднялся на ровную площадку и стал приближаться к людям. Сердце Сылукыз вдруг тревожно забилось, ноги невольно подкосились. Теперь она знала, кто перед ней. Это был сын Ярмека, тот самый Камаш, который сватался к ней и проиграл поединок Мамаку.

Зачем он здесь? Заблудился или замыслил что-то?

Охотник вышел на тропу и остановился. Сняв лыжи, сунул их под мышки. Тропа вела к дому старого Кондыза. Приблизившись, охотник снова остановился, воткнул лыжи в сугроб, туда же сложил лук и колчан со стрелами, потом снял с пояса охотничью сумку. Он потряс шкурки, освобождая от снега, и подошёл к людям.

– Счастья дому вашему, ата, – сказал он, обращаясь к старому Кондызу.

– Проходи в дом, сынок, – сказал тот, оглядывая уставшего незнакомца.

– Я охотник Камаш из тузбашей, – представился молодой мужчина.

– Что ж, ладно, – сказал старик.

Он мало кого знал из тузбашей и, будучи музлом, знать их особо и не старался. Но поскольку жил на их земле, побаивался.

– Места эти всем тузбашам знакомы. Белки и лисицы здесь ловятся хорошо, – сказал охотник, будто угадывая мысли старика. – Аула тут раньше не было. Вот и решил поглядеть, что за люди живут… Дом ваш, дым видны издали, ата.

– Мы тут высоко живём. Не всякая птица до нас долетит, – сказал старик, – А ты давай проходи в дом. Устал, наверное.

– Да, устал, – признался гость, с трудом ворочая языком. – Вчера утром из дома вышел. С тех пор всё время на ногах.

– Вот как, – проговорил старый Кондыз, шагая к дому. – Пойдём, пойдём со мной.

Кондыз-алып был старейшиной аула, поэтому юрта его была просторней других. И всё же, когда входили пять-шесть человек, другим стоять было негде.

Гостю помогли раздеться, подбросили в очаг дров. Маленький чёрный горшок с пшённой кашей сняли с огня, отставили в сторону и подвесили большой железный казан с мясом, накрыв его медной крышкой.

Раздевшись, хозяин дома сел на своё возвышенное место. Гостя посадил рядом с собой. Снохи, дочери, малышня разместились на полу возле двери. Все с интересом разглядывали незнакомца. Это был рыжий человек с большой вытянутой кверху головой, тяжёлым подбородком и глубоко запавшими бесцветными глазами. Охотник тоже внимательно осмотрелся. Сылукыз он, конечно же, заметил сразу, однако ни радости, ни удивления не проявил, как будто и не видел её вовсе. Держался спокойно и свободно.

Пока мясо поспевало в казане, перед гостем поставили сушёный творог, чтобы немного утолил голод, потом всем дали по горсточке каши. Проголодавшийся охотник уговаривать себя не заставил, за милую душу сметал всё, что ни подавали, и рассказывал новости о Куксайской долине. Слушая о Туман-тархане, все сидели, затаив дыхание. Здесь не было никого, кто не знал бы сюннов, и не слышал о Туман-тархане. Слова «сюнн» и «тархан» были для них самым отвратительным ругательством. Гостя ни о чём не спрашивали, чувств своих не выдавали. Только старейшина Кондыз-алып изредка поглаживал бороду, поминая Аллаха и святых.

Когда мясо сварилось, поели, запивая шурпой[5]5
  Шурпа – бульон.


[Закрыть]
. Согревшись и наевшись, гость раскраснелся и оживился. От его глубоко спрятанных глаз остались одни только щёлочки, прикрытые редкими бровями. Раза два он, не в силах побороть сон, принимался клевать носом.

Старый Кондыз, бросив взгляд в сторону женщин, сказал:

– Одна сноха у меня из тузбашей, соплеменница твоя.

– Знаю, – отозвался охотник.

– Килен, – окликнул старик Сылукыз.

– Да, ата? – женщина застенчиво повернулась к свёкру.

– Дом у тебя просторный, сама ты проворная – пусть земляк у тебя заночует.

– Хорошо, ата, – отвечала Сылукыз, лицо которой вспыхнуло от неожиданности и волнения.

В ауле Кондыз, кроме старого хозяина, из мужчин не было никого. Все они – женатые сыновья старика, один зять, один работник – ещё месяц назад угнали скотину на зимовку в дальние угодья, называемые Язулы-кая. Пастбище это было собственностью семьи. Ещё живя в Куксайской долине, они на зиму ежегодно угоняли туда скот. Поселившись в горах, вначале боялись появляться в тех краях. Язулы-кая рядом с Куксаем. Люди тархана могли проникнуть туда без всяких препятствий. Но со временем стало ясно, что захватывать их угодья сюнны не собираются.

Этой осенью решились, наконец. Хорошенько осмотрев леса, через которые можно пройти в Язулы-кая, погнали стадо. Молодой муж Сылукыз ушёл вместе с братьями. Теперь все они там. Камаш, видно, знал это. А может, всё же случайно оказался здесь?

Торопливо пробираясь в темноте к своему дому, женщина с недоверием думала о незваном госте, не понимая, как ей вести себя с ним. В голове был туман, руки-ноги будто чужие. Она верила, что шагающий за ней мужчина не причинит ей зла, и всё же не могла избавиться от подозрительности и страха. Нет, не за себя боялась она, страшно было за мужа. Если бы вместо Камаша был теперь другой человек, который не состязался с Аю-Мамаком и не был повержен им, не знала бы она ни тревоги, ни подозрения. Всем известно, как опасен побеждённый человек, как бывает он мстителен и злобен.

Дома Сылукыз принялась привычно ворошить в очаге угли, подкинула дров, потом сняла шубу. Вдруг ей стало очень холодно. «Как быстро ушло тепло», – подумала женщина.

Гость задержался во дворе. Соблюдая обычай, оставил рядом с лыжами на снегу кожаную сумку с оружием и другими острыми предметами – даже такими, как игла и шило. Только добытые шкуры взял с собой. Потом подошёл к двери и, пошевелив полог, покашлял.

– Кто там? – сердито закричала Сылукыз, подойдя к двери. – Мужа дома нет, не шастайте тут среди ночи, не беспокойте добрых людей!

– Это я, охотник. Припозднился я. За мной волки, медведи гонятся, – сказал гость.

– Откуда ты, какого рода-племени? – крикнула она, чуть смягчив голос.

– Из тузбашей я, средний сын Ярмека буду, – отозвался спасающийся от волков и медведей.

– Что ж ты раньше-то не сказал?! Я ведь тоже из Тузбаша. Выходит, родня мы с тобой, – сказала Сылукыз и впустила его.

Согнувшись в три погибели, охотник влез в низенькую дверь. Распрямившись во весь рост, он, то ли всерьёз, то ли продолжая игру, сгрёб хозяйку в объятия.

– Родная моя! Сестрёнка! – завопил он громко, чтобы Мать-огонь в очаге услышала его.

Потом оторвал от лисьей шкуры кусок сала, согнувшись, бросил его в огонь и забормотал молитву.

– Не лишай нас милости твоей, Мать-огонь! – сказал он.

Проделав всё это, принялся не спеша раздеваться, словно пришёл в свой дом, к своей жене. Сылукыз помогла ему, как помогала мужу. Шкуры аккуратно сложила в сторонке. Раздев гостя, провела его на возвышенное место. Потом, волнуясь и спеша почему-то, стала готовить еду. Она накормила гостя мясом, разогрела шурпу.

– Так вот где ты живёшь! – заговорил гость, впервые заглянув соплеменнице в лицо.

– Вот тут и живу, – отвечала Сылукыз.

Она тоже впервые за всё время встречи осмелилась поднять глаза на грубое, обветренное лицо охотника и улыбнулась.

– Я тебя… искал, – без обиняков заявил вдруг ночной гость.

– А чего меня искать, я не лиса! – залилась женщина нежным смехом, напоминавшим звон колокольчика.

– Ты – неуловимая лиса, – сказал охотник, и на суровом лице его тоже возникло подобие улыбки.

– Так разве ты не сидишь рядом с неуловимой лисицей? – пошутила Сылукыз. – Зачем же искать меня?

– Не могу забыть.

Улыбка сошла с лица женщины.

– Как ты узнал, что мужчин нет дома? – спросила она.

– Я не знал, – ответил гость, помолчав.

Он не мог не заметить, как изменилось лицо женщины, и решил солгать.

– Не знал, а всё же пришёл. Не страшно было? – спросила она.

– Нет, я не боялся. Мне хотелось всего лишь взглянуть на тебя. Хотя бы издали, со стороны.

– Повезло тебе, видишь теперь совсем близко, – чуть-чуть кокетничая, сказала она.

– Он когда вернётся? – поинтересовался гость.

– На зимовье они в Язулы-кая. Будут ещё не скоро.

Щёлочки глаз охотника радостно расширились, он замер, словно увидел вдруг диковинную дичь.

– Да-а?.. – протянул он, приходя в себя. – Ну, в таком случае я погощу у тебя денька два-три.

Последние слова он сказал будто в шутку, но молодая женщина шутку не приняла. Хотя и поздно, она вдруг осознала, что обронила опасные слова, – свет мгновенно померк в её глазах…

VI

Было ещё темно, когда Камаш встал и принялся ощупью искать что-то. Сылукыз тоже проснулась и лежала тихо, не зная, что сказать мужчине, который шарился в темноте. Ей не нравилось, что он, ни слова не говоря, собирается что-то делать: то ли выйти, то ли вовсе покинуть её дом.

Почувствовав, что она тоже пробудилась, копошиться он перестал и сонным голосом негромко сказал: – Ухожу я. Капкан поставил, поглядеть надо. Вот, шкуру чёрной лисы тебе оставляю.

Было непонятно, собирается ли он, осмотрев капканы, вернуться или уходит совсем.

Сылукыз быстро встала, взяла в темноте протянутую Камашем шкуру и провела ладошкой от головы до хвоста. Похоже, это действительно была добытая им лиса.

– Иди, иди, проваливай! От меня ничего не получил, а лису мне оставил, растяпа! – грубо крикнула она замешкавшемуся у порога охотнику.

– Я ещё вернусь! Узнаешь у меня, какой я растяпа! – огрызнулся тот.

– Катись давай! Пустышка! Слюнтяй! – продолжала кричать Сылукыз, делая вид, будто гневается.

На самом деле она нисколько не обижалась. Просто по обычаю так принято было провожать мужчину. Гость тоже грубил, лишь соблюдая «приличие». Кончилось тем, что он непристойно выругался и вышел из дома. Раздался громкий скрип снега, когда он вытащил из сугроба лыжи и швырнул их наземь. Сылукыз тоже вышла и молча наблюдала, как он, нагнувшись, налаживал лыжи, потом тронулся в путь.

Вернувшись в дом, она поворошила угли в очаге и вздула огонь. Ложиться уже не хотелось. Сон пропал, а вместе с ним пропал и покой. Сидя перед очагом, она задумалась. Гость был чудной какой-то: как появился неожиданно, так же неожиданно исчез. А сам говорил, что хочет остаться на два-три дня. Неужели она не понравилась?

Сердце молодой женщины вдруг сильно забилось, на щеках вспыхнул румянец. Стыд какой!.. Но Сылукыз-то знала: не нравиться она просто не могла.

Нет, здесь явно что-то не так! Но что?!

Сылукыз догадывалась, в чём дело, но серьёзно думать об этом боялась. Она решила ждать. Что же ей оставалось? Сначала ждала рассвета, потом стала ждать полдня. Но гость так и не появился.

Вечером, завершив домашние хлопоты, она отправилась в дом свёкра и поведала отцу и матери о своих подозрениях.

– Не за белками да лисами приходил он сюда, – сказала Сылу-кыз старику Кондызу, – сына твоего младшего искал. Я сразу почуяла недоброе. Злым человеком оказался этот соплеменник мой. Он поражения своего забыть не может. Месть задумал, ата!

– За проигрыш в соревновании мстить не положено, – сказал старик, знаменитый в прошлом батыр.

– А вот он так не думает! – возразила женщина.

– Не сын мой нужен ему, ему нужна ты, килен, – улыбнулся старик.

Добродушие старого человека разозлило Сылукыз.

– Что, если капкан он не на зверя поставил, а на сына твоего!

– Разве он знает, где мои сыновья? – проговорил старик.

– Знает, – ответила Сылукыз, отведя взгляд в сторону.

– Кто сказал ему?!

– Я… Нечаянно проболталась, – призналась Сылукыз.

– Я уже стар, – заговорил Кондыз, – мне теперь уж не встать на лыжи, и глаза плохо видят. Ты, килен, самая живая и быстрая у нас. Предупредить бы надо скорей… Опередить злодея этого!

Сылукыз не хватало как раз этих слов. Совет мудрого человека избавил от сомнений. Она тут же бросилась к выходу и побежала к себе. Дома продумала, во что одеться, приготовила лук со стрелами, нож. Взяла также шкуру лисы, которую оставил Камаш. Она понадобится, чтобы показать мужу. Существовал закон: если в отсутствие мужа в доме ночует посторонний мужчина и уходит, не оставив подарка, женщина в таком случае считалась распутницей. Муж был вправе убить её или продать в рабство.

Сылукыз встала на лыжи, затянутые шкурками мелких зверушек, и легко покатила с горы. Дорогу в Язулы-кая она знала хорошо, и к утру надеялась добраться. Камаш, скорее всего, дороги этой не знает. Если попытается пройти прямо, будет долго плутать среди скал и оврагов. Ему туда не попасть, даже если будет идти целый день.

И всё же надо спешить! В любом случае она должна быть в Язулы-кая раньше него!

VII

Камашу было известно, что от Олытау и Кечетау прямой дороги в Язулы-кая нет, поэтому он направился в Куксайскую долину. В тех краях он знал все тропы.

До Куксайской долины добрался после полудня. Кое с кем из сюннов, охранников тархана, он был знаком. В прошлом году ходил туда с сородичами торговать шкурами, купил у них одежду и другие полезные в хозяйстве вещи. Придя в долину, он прежде всего отыскал жилище своего знакомца. Оружие оставил при входе, поэтому к езбашу баскаку Мичану охранники пропустили без задержки.

Баскаку Мичану посещение своё он объяснил так:

– Есть на севере Куксая, среди гор, большой камень, который зовётся Язулы-кая. Стоит он на высоченной скале, куда никто из людей взобраться не может, одни только птицы долетают. Древние люди оставили на камне какие-то письмена. Охотники и пастухи не бывают там, боятся этих знаков, думают, что злые духи оставили их. А внизу, под этим камнем, долина есть. Трава там по пояс. Скрывается в том месте разбойник из музлов. Вместе с братьями он всю зиму пасёт там скот, а весной возвращается к себе. Разбойника Мамака я знаю. Это человек, который угнал у вас стадо, сжёг постройки для скота, застрелил ваших людей. Мамак сильный, ни страха, ни жалости не знает. Говорят, он заживо сдирает с попавшего в его руки человека кожу, варит в казане и пожирает. Тузбаши смерть как боятся его, просто трясутся от страха.

– А тебе чем он навредил? – спросил баскак Мичан, не очень-то доверяя болтовне дикаря.

– Ещё как навредил! Когда я был на охоте, он украл мою молодую жену. Говорят, прячутся они там, в долине Язулы-кая. Могу показать вам туда дорогу.

– В Язулы-кая? Стоит ли идти туда только ради того, чтобы выручить твою жену?

– Почему же только жену? У них там огромные стада. Вам что же, мяса не надо?!

Камашу Салчак поверил. Ему, понятно, и разбойника поймать хотелось, и стадо пригнать. Приказал баскаку Мичану отрядить в Язулы-кая десять человек.

К вечеру того же дня хорошо вооружённые сюннские мужчины, построившись, отправились на север, где высились поросшие лесами горы.

В лесу, кроме редких лыжных следов, ничего не было. Сугробы среди деревьев были глубокие, лошадь проводника то и дело проваливалась по самое брюхо. Шедшую впереди выбившуюся из сил лошадь заменили другой. В некоторых местах у подножий гор снега не было. По таким местам продвигались быстро. Отряд в пятьдесят всадников бесшумно углублялся в горы, то останавливаясь, то замедляясь, то ускоряясь.

Ночью они отдохнули в лесу, среди карагачей, где дуло меньше. Рано утром, едва на востоке стали различаться вершины гор, они снова двинулись в путь и через некоторое время довольно быстрой езды добрались до нужного места.

Долина Язулыкая состояла из трёх пологих косогоров, переходящих один в другой. Узкими полосами тянулись они с юга к северу, гранича слева с островерхими скалистыми горами, а справа, внизу, с извилистым руслом лесного ручья, за которым, поднимаясь чёрной стеной, вдаль уходил бесконечный дремучий лес. На открытых пастбищах виднелись смешанные стада овец, коров и лошадей, внизу расположились пастухи. Из конусообразного шалаша курился редкий сизоватый дымок. Сначала он поднимался кверху, а потом, стелясь понизу в сторону леса, рассеивался в воздухе.

Животные, даже чуткие собаки, как-то не учуяли людей, появившихся со стороны Куксая. Салчаку, потерпевшему крах на войне с чинами, хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы тархан похвалил его, сказал тёплое слово. Поэтому он возглавил набег и постарался исполнить всё лучшим образом.

– Пока пастухи не опомнились, окружить! Шалаш раскидать! Людей взять живыми! – скомандовал он.

Чтобы разорить один-единственный шалаш, пятидесяти человек было многовато. Поэтому баскак Мичан взял с собой десять самых храбрых и ловких. Ехавший всю дорогу впереди, прокладывая путь, и выбившийся из сил Камаш тоже пожелал идти с ними. Возражать никто не стал. Сюнны пешком начали спускаться к ручью. Пять-шесть человек взяли наизготовку луки со стрелами, остальные – арканы. Когда сюнны осторожно приблизились к шалашу, лежавшие где-то рядом собаки разом вскочили и с лаем бросились на чужаков. От неожиданности те завопили. Слева в собак полетели стрелы. Лай тотчас захлебнулся. Мирный шалаш, над которым уютно поднимался дымок, оказался оцепленным со всех сторон.

На шум из него выбежали перепуганные люди. Один был раздет, без шапки, другой в накинутой на плечи лёгкой шубе. Увидев, что окружены, они снова исчезли в шалаше. Из него тут же появился молодой мужчина с копьём. Нападавшие метнули на шалаш аркан. Взмахнув копьём, пастух пытался отбросить его, однако петля успела зацепиться за верхушку.

За первой петлёй полетела вторая. Несколько сюннов ухватились за арканы и с дружным криком «хай-ху!» сильным рывком сдвинули шалаш с места, потом начали валить его. Озадаченные пастухи, не зная что делать, бегали вокруг, крича и пытаясь сопротивляться, но ничего поделать не могли.

Один Аю-Мамак не растерялся. Спасаясь от летящей петли, он отпрыгнул в сторону. Стрелу, пущенную в него, сбил копьём. Во время короткой схватки он узнал среди сюннов Камаша.

– Ага, попался, Мышонок-Мамак?! – злорадно заорал тот. – В прошлый раз ты одолел меня, а теперь…

Но договорить ему не пришлось. В глазах Аю-Мамака вспыхнули ненависть и ярость. Изо рта вырвался звук, похожий на звериный рык, и копьё, единственное своё оружие, он с силой всадил в грудь врага.

Большое тело охотника Камаша качнулось назад и, не удержавшись на ногах, тяжело осело на снег. Он пытался ухватиться руками за торчавшее у него из груди копьё, но не смог и без сил рухнул на спину. По белому снегу расплылось чёрное пятно крови.

Аю-Мамак закричал от радости, но торжество его было недолгим – сзади кто-то успел накинуть на него аркан. Твёрдая, гладкая петля обвилась, как змея, и сдавила его тело.

Если не считать Камаша, сына Ярмека, набег обошёлся без крови. Пастухов взяли живыми, связали за спиной руки и увели с собой. Покосившийся шалаш сожгли, а тело Камаша вместе с убитыми собаками побросали в огонь. Скот, вяло щипавший на косогоре траву, копытами добывая её из-под тонкого пласта снега, изумлённый нежданной дикостью людей, погнали проторённой дорогой в Куксайскую долину.

VIII

На восточной окраине Куксайской долины, ближе к лесистым горам, есть плоские возвышенности. На одну из них, самую большую и высокую, сюнны натаскали хворост. Одни на лошадях привозили его из леса, другие укладывали. Так поднялась огромная гора. Рядом поставили четыре столба, укрепив их на мёрзлой земле брёвнами крест-накрест. На столбах вровень с кучей хвороста соорудили деревянный помост и приставили к нему длинную лестницу.

Сегодня состоится здесь обряд поминания погибших на войне мужчин. Оставшиеся в живых сюнны готовились встретиться с душами родственников, которые до сих пор были не погребены. Скорбные и неприкаянные души их мыкаются по миру, нуждаясь в сострадании и покое. Сегодня им принесут жертву. По этому случаю будет приготовлена обильная еда, ведь не только измученные и усталые живые, но и мёртвые, вернее, души погибших, должны до отвала насытиться едой и питьём! Их ждут полные казаны варёного мяса. Но мяса в казанах духам недостаточно. Для полного успокоения им нужна кровь, живая кровь врага! Ради чего шли они по повелению тархана на войну? Что заставило их рваться в бой, в объятия смерти? Разве не жажда крови гнала их вперёд?! Да, они хотели крови, но вместо того, чтобы напиться крови врага, пролили свою и полегли на поле боя. «Крови дайте нам, – с тоской взывают они к живым, – крови! Хотя бы одну каплю! Капля крови сделает нас бессмертными!» Они умоляли, угрожали, мучили оставшихся в живых, то и дело являясь к ним в виде оборотней, призраков, чудовищ.

Когда всё было готово для почести убитых, вернулся Салчак, которому было поручено добыть пленника. Увидев издали всадников в сопровождении большого стада, сюнны радостно загалдели. Повезло Салчак-алыпу! Все бросились встречать победителей: у кого была лошадь – верхом, безлошадные же – на своих двоих.

Ощущение праздника, начавшееся с приветствия поохотившихся на славу участников набега, продолжалось до конца дня. С заходом солнца торжество перекочевало к возвышенности с хворостом. Люди там толпились с утра, а к вечеру их становилось всё больше и больше. Ближе к середине, возле столбов с помостом теснились пешие, а позади плотной стеной окружали их конники.

Когда совсем стемнело, и глаза уже мало что различали, в центре вдруг застучали барабаны. Народ притих. Из темноты верхом на белом коне явился тархан. Коня его кто-то вёл под уздцы. Прямо державшийся в седле тархан остановился в некотором отдалении от столбов. Барабаны смолкли. Установилась тишина, полная тревоги и напряжения. Сотня певчих с сильными басовитыми голосами затянули печальную, рвущую душу песнь. Все эти певцы были камами, постоянными исполнителями погребального обряда.

Слова песни говорили о неизбежности смерти и взывали к душам умерших, прося у них прощения. Но вот пение подошло к концу. Певчие помолчали, потом затянули новую мелодию. Стена всадников на западе дрогнула и расступилась, оставив узкий промежуток. Запад, куда по обычаю выносили покойников, считался обиталищем смерти. Из промежутка, конец которого терялся в темноте, появилась худая, в белом одеянии, без единой кровинки в лице старуха с большим тяжёлым ножом в руках. То была сама смерть. Когда старуха проходила мимо, люди невольно шарахались, вскрикивали и закрывали лицо руками.

Старуха тащилась медленно. Тысячи мужчин, замерев, ждали, когда она доберётся до лестницы, ведущей на помост. Дряхлая и бессильная развалина остановилась – стена всадников снова сомкнулась.

Промежуток на западе закрылся, зато такой же открылся на востоке. Вдоль него с обеих сторон на длинных шестах зажглись огни. Забыв о внушающей ужас старухе, люди устремили взгляды туда.

По освещённому проходу вели молодого мужчину, руки которого были связаны за спиной, а грудь стягивал аркан. Голова непокрыта, поношенная одежда не по погоде легка. К нему с двух сторон приставлены вооружённые мужчины, а сзади шёл третий, держа конец аркана. Пленник, невысокий, широкоплечий, крепко сбитый, шёл, тяжело переставляя ноги. Это был тот самый «бессердечный разбойник», «лесной дикарь» Аю-Мамак. Человека, который показывал сюннам дорогу, преданного тархану Камашу, он на глазах у всех заколол копьём. Вот почему решено было в жертву принести его, а сородичей превратить в рабов.

Перед лестницей обречённый остановился и огляделся. Перед ним стояли такие же, как он, люди, только жестокие и бессердечные. «За что? Почему?» – говорил его печальный растерянный взгляд. Ему хотелось кричать, да так, чтобы из равнодушно уставившихся на него тысяч глаз брызнули горячие слёз жалости и сочувствия, чтобы эти люди поняли, что он такой же человек, как они, – молодой, здоровый, добрый. Что за горами у него тоже есть старая мать, отец, молодая красивая жена. Хотелось сказать: «Почему, за что собираетесь вы лишить меня жизни, разлучить с солнцем, миром, женой?..»

Но ничего этого сказать он не мог. Только из глаз выкатились две чистые и светлые, как жемчужины, слезинки. Слёзы, видимо, вернули его к реальности. Он понял, что желание его – это малодушие. Разве сам он не убил когда-то медведицу! Ни он, ни зверь не пожалели тогда друг друга. А этих много, и они не медведи, а гораздо хуже. Глаза их такие бездушные, в них столько злобы, чего не было в глазах даже зверя. Нет, эти не поймут его, не пожалеют…

Он расправил сдавленную арканом грудь, поднял голову и с большим трудом стал взбираться по лестнице. Охранники полезли за ним. Старуха-смерть ждала его наверху. Последним на помост поднялся кам в длинной шубе и лоснящейся от долгого использования можжевеловой палкой в руке. Он сверху окинул взглядом толпу, отыскивая тархана. Взгляды их встретились.

– Итак, приступим с помощью Аллаха? – спросил кам.

– Приступим, – отозвался тархан.

Стоящие на эшафоте зашевелились. Охранники крепко ухватили Аю-Мамака за связанные руки, натянули аркан. Старуха стала медленно поднимать нож.

– Ты раб Аллаха, такова твоя судьба, – сказал кам, обращаясь к обречённому. – Мы приносим тебя в жертву тысячам наших родных, которые были убиты на войне с чинами. Душа твоя воспарит к Аллаху. Когда будешь там, скажи: пусть убитые наши братья не таят на нас, живых, обиду. Пусть в дела наши не вмешиваются и не чинят нам зла.

Мамак не смог ответить каму – старуха-смерть неожиданно бодро взмахнула ножом, и голова молодого алыпа, который был так отважен, состязаясь за любимую, отделилась от туловища и скатилась вниз. Из раны хлынула горячая кровь.

Теперь уж алчные духи вдоволь напьются крови. Успокоившись навеки, они вместе с душой Аю-Мамака улетят на небо, чтобы на следующий год вернуться на землю зелёной травой, пчёлами и цветами, бабочками и листьями. Так что не засохнет корень жизни.

Слава, вечная слава тебе, дорогой брат мой! Святая кровь твоя воскресит тебя из мёртвых и продолжит жизнь!

Люди стояли, затаив дыхание, потрясённые страшным зрелищем. Кто-то из мужчин поджёг хворост. С трудом выбившийся из-под мёрзлых веток живой огонёк вначале боязливо рыпался во тьме во все стороны, не имея сил разгореться. Но вот в костёр, как того требовал обычай, вылили горшок масла – дар Матери-огню. Огонёк тотчас окреп и весело заплясал, треща и рассыпая искры. Языки пламени принялись лизать сучья и ветки. На глазах у тысяч людей началась тяжба огня и хвороста, огня и воды. Заледенелые сучья, не желая сдаваться на милость огню, шипели, попискивали, выжимая из-под коры влагу, силясь потушить пламя. А оно, притихнув на время, набиралось сил, чтобы взвиться внезапно, с жадностью накинуться на хворост и пожирать его. То тут, то там слышалось, как с жалобным хрустом ломались сучья, будто стонали в ответ на победное беспощадное шествие. Ветви тонкие и потолще, попав в круговерть огня, превращались в кроваво-красные угли и рассыпались пеплом.



А люди, целые поколения людей, угодив в жерло смерти, не превращаются ли они в подобные обгорелые головешки, не рассыпаются ли в прах! Сколько их полегло в землю Аръяка! Мужчин… Крепких, сильных алыпов! – Все канули в вечность. И поделать с этим ничего нельзя! Сколько пропало молодых, которые были надеждой и будущим сюннов! Да пребудут их души в раю! Только молю тебя, мой Тенгре, сделай так, чтобы они не вредили живым, хотели бы им только добра…

На разгулявшееся пламя тархан смотрел со страхом. Блики играли на его заросшем щетиной исхудалом лице. Но огонь не в силах был хоть сколько-нибудь утешить его душу с её глубоко затаённой болью. Напротив, чёрные тучи над ней лишь сгущались. И туч этих вполне хватило бы на то, чтобы залить всё это буйство огня. В глазах тархана словно оживали тысячи, десятки тысяч воинов, которые полегли далеко отсюда. Его преследовали их крики, плач, жалобы. Казалось, не языки пламени плясали перед ним, а призраки разъярённых, умоляющих, исступлённых, доведённых до отчаяния людей. Они будто требовали вернуть им бездарно загубленные жизни, угрожали, пытались дотянуться до тархана и испепелить его своими огненными руками.

Оказавшись под впечатлением огня в объятиях тревожных воспоминаний, тархан внезапно зарыдал. Проливая слёзы, он направил коня вниз по откосу. За ним последовали Котлуг-бек, Кара-Тире-би, Салчак и прочие приближённые. Все, как один, вторили тархану, надрываясь в плаче.

Тархан со своей свитой трижды – с запада на восток – объехал костёр и отправился прочь. После них к огню подходили другие мужчины. Они тоже испускали вопли, в кровь расцарапывали себе лицо и также трижды обходили холм. Каждый произносил имя убитого– родственника, знакомого, близкого – и бросал в костёр какое-нибудь подношение Матери-огню: ветку, палку или щепку. Брошеное в огонь становилось призраком погибшего. Ритуал этот полностью заменял обычное погребение покойного. Как невозможно возрождение погребённого, призрак сожжённого на костре так же не мог вернуться к жизни. Но хоронящий в огне должен быть уверен, что человека, о котором он думает, точно нет в живых. Ошибка могла навлечь беду и даже внезапную смерть.

Х

Туман-тархан знал, что старший его сын, рождённый от старшей жены, в тот памятный день воевал под началом Кара-Тире-бия и дрался в переднем ряду. Знал также, что все почти джигиты тагин-углана погибли. Ему докладывали, что два-три человека, которым удалось укрыться от страшных чинских стрел, видели своими глазами, как сын его упал с лошади посреди всей этой кровавой кутерьмы, и были уверены, что остаться в живых он никак не мог. Услышав такое, тархан ощутил, как сердце его пронзила боль, ведь сына от старшей жены он всё же любил искренне, всей душой. С другой стороны, как ни странно, весть о гибели Албуги принесла облегчение. В сердце тархана давно сидела заноза, причинявшая боль. Точно так человеку становится легко, когда внезапно лопается мучивший его нарыв.

Как бы то ни было, тагина-углана, похоже, нет в живых, и связанные с ним беспокойство, сомнения, душевные муки, теперь уйдут навсегда. Чувство освобождения было столь велико, что на время позволило даже забыть о позоре и горечи поражения в войне. К радости избавления от переживаний, связанных с сыном, добавилась радость избавления от преследования Ментьяна. Ему было так хорошо, что какое-то время казалось даже, что победу в войне одержал он.

Отделавшись от непрерывных скачек, от спешки и постоянной нужды прорываться куда-то, тархан успокоился и посреди неприступных, высоких гор чувствовал себя в безопасности. Однако о сыне он теперь начал думать по-другому. Ведь мёртвым Албугу он не видел и голову сына ему никто не принёс. Уверения людей, будто они видели что-то своими глазами, часто бывают обманчивы. Какие же у него основания думать, что в этот раз всё не так?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации