Текст книги "Саммари книги «Племя. Как выжить в мире тотального одиночества»"

Коллектив авторов
Саммари книги «Племя. Как выжить в мире тотального одиночества»

Как пишет Себастьян Юнгер, основой книги «Племя» послужила его статья о посттравматическом синдроме ветеранов. О том, что связано с войной, Юнгер знает не понаслышке. Антрополог по специальности, он не в меньшей степени, чем Хемингуэй в свое время, испытывал интерес к острым ситуациям, выживанию на грани, мужеству и солдатскому братству. Он был в горячих точках в составе боевых частей, снимая документальные фильмы в Нигерии, Сьерра-Леоне, Ираке, Боснии и Афганистане. Он написал несколько бестселлеров, в том числе экранизированный «Идеальный шторм», снял несколько документальных фильмов, и в каждом из своих произведений задавался вопросом человеческой солидарности, без которой немыслимо выживание людей как вида. Он заметил, что по какой-то странной причине люди на войне, во время стихийных бедствий, перед лицом смерти прекрасно умеют организоваться, чтобы противостоять опасности. Им нечего делить, некогда задаваться вопросом, кто из них лучше и заслуживает большего уважения. Включается древний инстинкт выживания, который подсказывает нам, что выжить можно только сообща. Люди чувствуют плечо друг друга, знают, что могут положиться на любого члена сообщества, им нравится держаться вместе. Как только реальная угроза исчезает, все возвращается на круги своя. Поэтому многие солдаты, вернувшиеся с войны, не находят себя в мирной жизни. Да и не только они – практически все члены современного общества страшно разобщены. Преуспевание, богатство и высокий статус удовлетворяют ненадолго. Богатство не спасает от одиночества – обратной стороны индивидуализма.

Автор рассказывает о своем детстве, проведенном в тихом маленьком пригороде Бостона, где никогда ничего не случалось. Соседи были почти незнакомы друг с другом, хотя жили бок о бок, правда, отгородившись высокими заборами. Да и зачем им было знакомиться, когда у них не было никаких общих задач? На случай неприятностей имелись пожарная команда, скорая помощь, полиция и ремонтные службы.

В детстве Юнгер мечтал о том, как что-нибудь случится и заставит всех людей покинуть свои дворы за высокими заборами и объединиться, чтобы действовать сообща. Пусть это будет торнадо, ураган или цунами – что угодно, чтобы все могли почувствовать себя единым целым, одним племенем. Ничего подобного не происходило, и в колледже он стал задумываться, как можно стать мужчиной в обществе, которое ни от кого не требует мужества.

Закончив колледж, Юнгер решил проехаться автостопом по Америке, чтобы получить опыт взросления на стороне. В 1986 году он отправился в путь. С собой он прихватил карту, рюкзак с палаткой, спальным мешком, посудой и небольшим запасом еды.

Однажды он ловил попутку возле городка Джиллет в штате Вайоминг. Прошло уже несколько часов, никто не останавливался, какая-то компания бросила в него пивной бутылкой, но промахнулась. И вдруг он увидел, что к нему по обочине идет оборванный и небритый человек. На всякий случай он приготовился к стычке. Человек поинтересовался, есть ли у него еда. Боясь, что еду отберут, автор ответил, что есть немного сыра – он уже успел раздать много еды тем, кто говорил, что голоден. Бродяга сказал, что на сыре Юнгер далеко не уедет, и дал ему коробку с бутербродом, чипсами и парой яблок. По его словам, он еще давно заметил Юнгера, пошел в город наниматься на работу, а поскольку работы не нашлось, специально пришел отдать ему свою еду, а заодно убедиться, что с ним все в порядке. Автору оставалось только принять дар и поблагодарить.

Этого человека Юнгер запомнил на всю жизнь. Он не просто поделился едой, а прошел несколько километров, чтобы убедиться, что с человеком на шоссе все в порядке. По какой-то причине он увидел в одиноком парне на дороге члена своего племени.

Это чувство общности, сознание человеческой солидарности очень редко, практически потеряно в наши дни. Автор считает, что племенные общества могли бы дать нам урок, в котором мы нуждаемся – о том, как почувствовать себя нужными.

Когда-то племена были солидарны и в мирной жизни, и в войне, но сегодня мы сближаемся только во время бедствий. Только катастрофы дают нам ощущение необходимости, того, что от нас многое зависит и что мы больше не одиноки.

О том, почему так происходит, у автора есть несколько важных идей.

Идея № 1. Во все времена цивилизованные люди стремились уйти в племенное общество, а не наоборот

Начиная с испанских колонизаторов времен Колумба против коренного населения Америки велась постоянная война. Сначала индейцев истребляли, потом пытались колонизировать и обратить в христианство, расселяли в резервации. Пришедшие на американский континент европейцы были лучше вооружены, имели численное превосходство и были куда более цивилизованными. У них были суд и законы, регулирующие классовые разногласия. Индейцы жили в передвижных лагерях, в любой момент готовые сняться с места, решения принимали коллективно и не знали имущественного неравенства. Авторитет зарабатывался отвагой и справедливостью, а не навязывался сверху правящей элитой.

Постепенно враждующие стороны научились как-то сосуществовать. В американских городах вовсю шла промышленная революция, индейцы отступали вглубь страны, все дальше. Одни племена сопротивлялись, другие смирились с неизбежным. К концу XIX века американские историки заметили странное явление – все больше белых уходили жить в индейские племена и оставались там навсегда.

Они перенимали образ жизни индейских племен, вступали в браки, символически усыновлялись, иногда сражались вместе плечом к плечу. Однако обратного явления не наблюдалось: индейцы не желали интегрироваться в европейское общество. Цивилизация стремилась в племенное общество, а не наоборот, что ставило в тупик европейцев. Бенджамин Франклин писал другу, что даже индейские дети, которых миссионеры пытались научить читать и писать, кормили и одевали, при первой же возможности убегали назад, к своим соплеменникам.

Если из индейского плена освобождали белых, они уже не могли приспособиться к обществу, питали отвращение к европейскому образу жизни и при первой возможности возвращались в дикое племя, откуда их с таким трудом освободили.

После победы американских солдат в пограничных войнах 1760-х годов с индейцами был подписан договор, включающий незамедлительное освобождение всех белых пленных. Вскоре индейцы привезли около 200 белых женщин и детей, многие из которых забыли английский язык и свои прежние имена и не имели ни малейшего желания уходить из племени. Не только дети, но и взрослые, когда-то взятые в плен и полюбившие жизнь в племени, возвращаться не хотели. Девушка, которую похитили индейцы в 15-летнем возрасте, считала свою жизнь в племени намного лучше и свободнее, чем дома, и спряталась, когда ее пришли забрать домой.

Конечно, нравы в индейских племенах не были пасторальными: до XVII–XVIII века в них были и сражения, и пытки пленных, и снятие скальпов, но и в Европе была инквизиция и сожжение еретиков. Однако в других аспектах племенная жизнь превосходила цивилизованную. Охота для перебежчиков была интереснее земледелия. Сексуальной свободы было не в пример больше, чем в пуританской Новой Англии. Одежда была удобной, а общество – бесклассовым.

Поскольку индейцы вели кочевой образ жизни, им было сложно копить богатства – все имущество должно было уместиться на лошади. Лучшие охотники и воины могли взять больше жен, но их статус не передавался по наследству, как и управление племенем – его надо было заслужить. У женщин в индейских племенах было куда больше прав, чем в американском обществе, они сами могли выбирать себе мужей и сами решали, сколько детей им рожать.

При относительной свободе нравов страшными грехами считались убийство внутри племени, общение с врагом и трусость. Преданность племени и доблесть были главными добродетелями.

Почему же цивилизация с ее комфортом и достатком оказывается настолько непривлекательной? По мнению Юнгера, чем богаче общество, тем больше оно требует от своих членов времени и обязательств. Но достатка и безопасности мало для полного счастья.

Идея № 2. С развитием цивилизации ослаблялось значение коллективных усилий, направленных на общее благо

Автор рассказывает о бушменском племени кунг, живущем в пустыне Калахари. Для него это образец первобытного племенного общества. Исследование 1960-х годов выявило, что для выживания они работают 12 часов в неделю. Все сотрудничают: одни охотятся, другие заняты сбором съедобных плодов и растений, добыча делится на всех. Таким образом личное накопление практически невозможно. При этом никто не изнурен непосильной работой.

Если сравнить жизнь кунгов с жизнью современного человека, то сравнение, по мнению Юнгера, будет не в пользу последнего. У него намного меньше свободного времени, больше обязательств и работы – плата за комфорт и блага цивилизации.

Племя кунг сохранилось почти нетронутым, потому что кроме бушменов, никто не способен выжить в Калахари. Потому и цивилизация их почти не коснулась, и живут они так, как жили наши предки до появления сельского хозяйства.

Они кочуют группами в 40–50 человек, дружно взаимодействующих. И хотя у них нередки несчастные случаи, но исключены накопительство и эгоизм. Они сообща воспитывают детей, и какие бы лишения их ни коснулись, никто из племени никогда не останется в одиночестве. Житель современного мегаполиса может бродить по своему району весь день и не увидеть ни одного знакомого лица, несмотря на обилие людей на улицах.

Исследования показали, что современный человек, несмотря на все блага цивилизации, имеет очень высокие показатели психических и нервных заболеваний. Он страдает от хронического одиночества и беспокойства. Растет и уровень самоубийств. В племенных обществах, по крайней мере, тех, где можно отследить статистику, процент суицидов очень низок. Американские индейцы прибегают к самоубийству крайне редко: в глубокой старости, от горя после смерти близкого и чтобы избежать мучений. Среди амишей практически не бывает депрессии – а они наименее ассимилированы в современном американском обществе.

В США среди белых мужчин среднего возраста на каждые 100 тысяч приходится 30 самоубийств. Население богатых стран страдает от депрессии в 8 раз чаще, чем в бедных странах. Чем больше разрыв между богатыми и бедными, тем выше уровень психических и нервных расстройств.

Это происходит потому, считает автор, что бедные люди вынуждены чаще делиться временем и ресурсами, чем богатые, жизнь заставляет их проявлять солидарность. В бедности мало хорошего, но она ближе к племенному обществу, из которого вышли мы все.

Идея № 3. Современное общество делает людей отчужденными друг от друга почти с рождения

В племенных обществах матери носили новорожденных детей на себе большую часть дня, как и другие приматы. Приматолог и психолог Гарри Харлоу провел в 1950-х годах эксперимент с обезьянами. Детей макак-резусов отделили от матерей и в качестве замены предложили в одном случае «мать», сделанную из махровой ткани, и «мать» из железной сетки, в которой была спрятана соска, откуда можно было пить молоко. Напившись молока, детеныши тут же кидались к мягкой ткани, ища тепла и защиты. Детям человеческим не менее важно прикосновение к матери.

Между тем, в 1970-х годах матери проводили с новорожденными детьми только 16 процентов времени в сутки. В 1980-е было принято укладывать одних даже младенцев. Им подсовывали игрушки, чтобы облегчить засыпание; Юнгер называет их «чучелами животных» и сетует, что ни одно чучело не заменит человеческого тепла.

Для примата оставить детеныша одного, без присмотра равносильно его гибели – молодняк всегда был легкой добычей для хищников. Дети знают это на генетическом уровне, потому они и боятся остаться одни в темной комнате. У индейцев Гватемалы дети и младенцы засыпают когда хотят, у них нет пижам или ночных рубашек. Ночуют они в одной комнате с родителями или братьями и сестрами.

Постепенно с развитием цивилизации сокращались области сотрудничества и рос престиж власти. Антропологические исследования демонстрировали, что общим для племенных сообществ было отсутствие резких различий в уровне богатства и невозможность произвола властей. Долгое время одиночкам, желающим единолично править племенем, противостояли группы других мужчин. Ведь группа должна держаться сообща и одинаково заботиться о каждом.

Групповое давление заложило основы нравственности – плохие в отношении группы поступки наказывались, а хорошие поощрялись. Плохими деяниями считались мошенничество, воровство, отлынивание от общей работы. В современном обществе мошенничество процветает на самом высоком уровне. При этом никто не считает, что совершает преступление против группы – за ипотечный кризис 2008 года никто не понёс наказание. А тотальное отчуждение людей друг от друга делает невозможной борьбу за свои права, считает автор.

Идея № 4. Бедствия заставляют людей проявлять солидарность и поднимают их дух

Современное общество не проводит обряд инициации, но молодые мужчины все равно нуждаются в этом. Инициация в первобытных обществах посвящает юношей во взрослую жизнь. Только пройдя тяжелые испытания, молодой человек считался мужчиной в глазах племени. Иногда испытания даже приводили к смерти, но если мальчик отказывался от посвящения, его не считали мужчиной. Он не имел права жениться и иметь детей.

В современном цивилизованном обществе вместо обряда инициации подростки показывают перед сверстниками или парнями постарше свою крутизну: дерутся, задираются, занимаются спортом, вступают в разные братства, от студенческих фи-бета-каппа до уличных молодежных банд. Молодежь пытается придумать собственные обряды инициации, потому что в обществе они отсутствуют, но в нашем генетическом коде записаны. Их часто тянет на войну, в контрактную армию, не столько из любви к насилию, сколько из желания добиться уважения. И на войне они часто находят то, что искали, – наконец-то становятся мужчинами, от которых что-то зависит.

Сам Юнгер из тех же соображений отправился в Боснию во время гражданской войны в бывшей Югославии. Он приехал в разрушенное Сараево, где шли уличные бои. Почти ничего не осталось от города империи Габсбургов, с событий в котором в свое время началась Первая мировая война.

Бои в Сараево шли почти три года, было убито около 70 тысяч человек, на улице часто можно было видеть застреленных снайперами людей. Дети видели смерть рядом с собой, почти у каждого погибали родственники. Ночью город погружался во тьму.

Это был общественный крах, но в нем все были равны. А кроме того, люди очень быстро научились организовываться, сопротивляться, как будто все их бойцовские качества проснулись с первыми же испытаниями.

Так было и во время немецких бомбардировок Лондона, и английских бомбардировок Дрездена. Города были буквально стерты с лица земли, но люди научились находить убежища, поддерживать друг друга, бороться с хаосом и противостоять врагу. Несчастья научили их солидарности. Эмиль Дюркгейм отмечал, что во время Второй мировой войны резко сократилось количество депрессий и психических расстройств. То же явление можно было наблюдать во время гражданских войн в разных странах. Казалось, что когда люди участвуют в общем деле, это придает жизни смысл. Конечно, ни один врач не будет прописывать участие в войне своему пациенту, но факт остается фактом: что бы ни сближало людей, оно благотворно действует на их психическое здоровье. И наоборот – чем дальше люди от боевых действий, тем больше они страдают от душевных расстройств, потому что не участвуют в общем деле.

Бедствия создают сообщества, вынуждают людей вернуться к древнему способу общения, испытывать связь с другими.

Перед лицом смерти стираются классовые, расовые и финансовые различия, людей оценивают по тому, что они готовы сделать для группы. Это очень приятно обычному человеку и благотворно для человека с душевным расстройством.

Автор приводит историю Юнгая, города в Чили, разрушенного землетрясением в 1970-м году. Выжило только 10 процентов населения. От горного обвала и рухнувших зданий поднялось такое облако пыли, что вертолеты несколько дней не могли приземлиться, чтобы оказать помощь выжившим. Несколько дней уцелевшие были предоставлены сами себе, и проявляли удивительную солидарность, организовав порядок, в котором не было никаких сословных различий. Среди них были представители всех классов: крестьяне-индейцы, метисы, аристократия, и все сотрудничали сообща, чтобы выжить. Как только вертолеты смогли приземлиться и оказать помощь, все постепенно вернулось на круги своя: каждый снова был сам за себя.

Идея № 5. Люди запрограммированы на сотрудничество с первобытных времен

Юнгер считает, что для нас настолько естественно действовать сообща и быть членом группы, что многие готовы рискнуть жизнью ради совершенно посторонних людей. В помощи незнакомцам проявляются гендерные различия. Исследования показали, что мужчины, подвергая опасности собственную жизнь, приходят на помощь детям, женщинам и пожилым людям, но довольно редко – другим мужчинам, если они не старики или инвалиды. Зато женщины репродуктивного возраста могут рассчитывать на помощь постороннего. Это идет из древности, когда в племенном обществе женщины, рожая детей, обеспечивали будущее племени, и потому мужчины инстинктивно готовы были рисковать ради них чем угодно.

Женщины чаще проявляют не физическое, а моральное мужество ради посторонних людей. Среди них много «праведников мира», спасших жизнь евреям во время Холокоста, когда они прятали у себя дома, рискуя жизнью, целые семьи. У них более четкое представление о добре и зле. Женщинам неважно, знают об их героическом поступке посторонние или нет. Они анонимно могут пожертвовать почку постороннему человеку и делают это чаще, чем мужчины. Мужчины же готовы рискнуть жизнью в любой момент, и эта готовность усиливается в присутствии других людей.

Юнгер приводит случай в Кении в 2015 году, когда боевики-экстремисты, истребляющие христиан, остановили автобус с пассажирами и потребовали, чтобы мусульмане и христиане разделились на две группы (христиан собирались убить). Но пассажиры-мусульмане, в основном женщины, отказались это делать и сказали, что лучше умрут все вместе. В итоге отпустили всех.

Нас окружает враждебный мир, несущий угрозы, но у нас есть мораль и чувство справедливости. Люди в сообществе имеют больше шансов на выживание. Женщины с риском для жизни давали приют гонимому народу, потому что не хотели, чтобы их дети росли в мире, где людей убивают из-за их расы или убеждений. Такую же самоотверженность проявляют мужчины, бросаясь в горящий дом спасать чужих детей. Именно эта самоотверженность отличает нас от наших предков – высших приматов и делает людьми.

Наш безопасный мир прекрасен, и в то же время не дает возможности проявить солидарность. Можно прожить всю жизнь и так и не воспользоваться случаем кому-то помочь, даже если эта помощь не связана с опасностью. Никто не задает себе вопрос, за что он готов умереть – по мнению автора, это и дар современной цивилизации, и проклятие. Жизнь стала безопасной и комфортной, но мы перестали ощущать чужое плечо. Чувство солидарности испытывают только представители опасных профессий, таких как шахтеры, военные или спасатели.

Катастрофы поворачивают время вспять. Мы снова оказываемся в первобытном мире, где личные интересы полностью совпадают с общими, – ведь от этого зависит выживание всех и каждого. Людям необходима эта социальная связь, но вспоминают о ней только во время катастроф.

Автор рассказывает о своей знакомой, которая была подростком во время югославского конфликта. Раненую осколками, ее с трудом переправили в Италию, где ей сделали операцию и вылечили. Пожив немного в благополучной стране, она стала рваться домой – туда, где остались ее родные и друзья, где все были нужны друг другу. В Италии она испытывала страшное одиночество. Ей удалось вернуться, и она выжила. Когда война закончилась, снова наступила разобщенность. Сотрудничество исчезло, и люди тосковали по нему.

Идея № 6. Одна из причин развития посттравматического синдрома у солдат – не столько события войны, сколько возвращение к мирной жизни

США вели немало войн, но только современные войны дали такое количество посттравматических синдромов. И проблема, считает автор, не в ужасах войны, а в возвращении в общество, где вчерашние солдаты чувствуют себя отчужденными и подавленными.

Это чувство знакомо не только солдатам – добровольцы Корпуса мира, возвращаясь домой, в благополучную страну, тоже испытывают подавленность и депрессию, как и эвакуированные из неблагополучных стран люди.

Это не значит, что война лучше, чем мир. Но восстановление после войны (и после любой травмы вообще) зависит от общества.

Долгое время не признавалось само существование травмы, и только недавно солдатам, пережившим ее, даже если не представлено никаких доказательств, на основании одних только слов, дают инвалидность и пособие. Некоторые вполне здоровые участники боевых действий этим воспользовались, наряду с теми, кто действительно был тяжело травмирован психически.

Во время вьетнамской войны солдаты находились в более опасных условиях, чем при войнах недавнего времени, и многие пережили ПТСР, но восстанавливались намного быстрее, возвращаясь к мирной жизни, где им хватало забот.

Современные американские солдаты, даже те, кто был далеко от линии фронта, в подавляющем большинстве чувствуют дома свою ненужность. У них нет ПТСР, возможно, это какой-то отдельный синдром, которому еще дадут название, считает автор. Они просто расстроены своим возвращением. Люди, готовые умереть за свою страну, не понимают, как им жить для нее.

Многие ностальгически вспоминают, как им приходилось выживать. Лондонцы, пережившие немецкие бомбардировки, в мирной жизни испытывали ностальгию по прошлому. Солдаты, чудом уцелевшие, тоскуют по товарищам, солдатскому братству, остроте ощущений.

Конечно, люди скучают не по опасностям или ужасам, а по единству, которое испытали в то время. Группа дает ощущение семьи, чувство безопасности, даже если вокруг рвутся снаряды. Солдат, который приходит домой, отрывается от своей группы, возвращаясь в общество, где все до вечера находятся на работе вне дома, детей воспитывают посторонние, а семьи не входят в более широкую общину. Даже если у них есть семья, это не совсем то, что большая группа. Человек – существо коллективное, и индивидуализм, как бы его ни превозносили, глубоко ему чужд и вреден. Современное племя – это в лучшем случае семья: дети, супруг, иногда еще и родители. Все прочие – чужаки.

И в армии, и в Корпусе мира люди не одиноки. Они вместе едят и спят, и это дает ощущение безопасности. Юнгер вспоминает, что когда он ночевал с американскими солдатами на дальнем форпосте в Афганистане, все спали в одной комнате. Люди храпели, вставали, болтали, на форпост совершались нападения, но в восприятии Юнгера это было самое безопасное место в мире, потому что он был в группе. Такой групповой сон идет от племенных обществ и был нормой на протяжении веков. Сегодня даже дети спят одни, даже супруги спят в одной кровати далеко не всегда. Это плохо сказывается на психике и на течении ПТСР после боевых действий.

Исследования показали, что лабораторные крысы быстрее восстанавливаются после травмы, если находятся в коллективе. Если у людей нет социальной поддержки во время ПТСР, он вряд ли выздоровеет, и само осознание одиночества тяжелее, чем течение синдрома.