Текст книги "Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства"

На фоне таких высказываний 1670–1680-х годов нас не должен удивить девиз на гравюре 1697 года, помещенный между двумя колоннами и аллегорически изображающий взятие Азова: Plus ultra rosseanum (Дале и боле российское). Это намек на девиз (Plus oultre – Между колоннами) знаменитого Карла V, действительно всемирного монарха, владевшего Испанией с Нидерландами и Южной Италией вместе со Священной Римской империей и Новым Светом. Колонны – это Геркулесовы столпы, по античной традиции находящиеся у западного пролива в Средиземное море, которые указали испанцам путь к западу, к новым странам и завоеваниям. В аллегории Азов имеет тот же смысл[87]87
  Богословский М.М. Петр I: Материалы для биографии. М., 1940–1948. Т. 1–5; Yates F. A. Astraea: the Imperial Theme in the Sixteenth Century. London, 1985. Р. 54, 56–58.


[Закрыть]. Так что гордились только размерами и военной славой России, а не положением «метрополии», господствующей над периферией.

Накануне «метаморфосиса» России (слова Шафирова) национальное самосознание русских, по крайне мере русской элиты, состояло из трех элементов. Первый элемент – представление о России как о государстве православном, находящемся под властью исключительно благочестивых и боголюбивых царей. Это представление более династическое, чем государственное. Среди простого народа оно оставалось доминирующим и, наверное, единственным способом понимания России долгое время после Петра I.

С помощью киевских монахов элита «пристроила» к этой базовой структуре второй элемент – идею славено-российского народа, единого народа, состоявшего из русинов и московитов. Третий и совсем новый элемент, появившийся только в 1670–1680-х годах, можно назвать имперским чувством, гордостью за новую, сильную, огромную Россию, достигшую в это время новой мощи. Все три элемента, даже два последних, выросли на почве православия, в среде клира. Петровское время принесло новые понятия о культуре, человеке, государстве, и на их основе русское национальное самосознание неизбежно менялось. Как и что именно менялось – вопросы для новых исследований.

Людмила Шарипова
Еще о «человеке многих миров»:
Петр Могила – традиционалист, реформатор, оппортунист

Наилучшая характеристика личности Петра Могилы, выдающегося религиозного и культурного деятеля первой половины ХVІІ века, посредством лишь нескольких слов удачно вписывающая его в культурный контекст эпохи барокко, дана в статье американского ученого украинского происхождения Игоря Шевченко, назвавшего Могилу «человеком многих миров»[88]88
  Shevchenko I. The Many Worlds of Peter Mohyla // Harvard Ukrainian Studies. 1984. № VIII. Определение Шевченко, как бы отсылает нас к своему своеобразному антитезису, содержащемуся в известном предостережении Фомы Аквинского: «Бойся человека одной книги».


[Закрыть]. Ценность этой барочной метафоры – в ее многоплановости: Петр Могила принадлежал не только православной, но и католической религиозной культуре; не только польской политической нации, но и рутенскому полиэтническому сообществу в составе Польско-Литовского государства; не только Рутении как территориально-культурному ареалу, но и русской культуре в широчайшем смысле[89]89
  Здесь и далее, когда автору не удается избежать определений вроде «русский», их необходимо толковать в расширительном смысле, как «восточнославянский», т.е. относящийся к (или имевший место на) территории современных государств Белоруссия, Россия и Украина. Используемые в статье термины «Рутения» и «рутенский» обозначают украинские и белорусские земли в составе Польско-Литовского государства, преимущественно населенные православными. Под термином «рутенский язык» здесь имеется в виду разговорный язык населения этих земель, использовавшийся не только в повседневной жизни, но и в религиозной полемической, преимущественно антикатолической, литературе ХVІ-ХVІІ вв., а также в документах того времени.


[Закрыть]; не только ХVІІ веку, но и ХVІ, и ХVІІІ векам. Объяснюсь: биография личности калибра Могилы самодостаточна как предмет исторического исследования. Однако ее проецирование на более широкий культурно-исторический контекст позволяет делать далеко идущие выводы о путях формирования позднейших, в том числе и российских имперских, традиций. Приведу лишь несколько конкретных примеров. Завещав свою библиотеку Киевскому коллегиуму, Петр Могила положил начало ранее практически не существовавшей традиции жертвования книжных коллекций библиотекам образовательных учреждений. Во времена преобразований в России конца ХVІІ – начала ХVІІІ века именно выпускники Могилянского коллегиума обеспечили интеллектуальный костяк команды Петра І, по чьему прямому распоряжению сотни московитян направлялись на обучение в Киев; обратным потоком ехали в Великороссию киевские ученые-схоласты, чтобы занять там высокие церковные должности, основать семинарии и школы, завещая им свои библиотеки[90]90
  См.: Okenfuss MJ. The Jesuit Origins of Petrine Education // The Eighteenth Century in Russia / Ed. by J.G. Garrard. Oxford, 1973. P. 121-122; Корчмарик Ф.Б. Духовні вливи Кива на Московщину в добу Гетьманськоï Украни. Нью-Йорк, 1964. P. 89, и др.


[Закрыть]. Одним из наиболее ярких представителей этой когорты был Феофан Прокопович, автор петровской церковной реформы, позволившей царю сосредоточить в своих руках максимум власти для проведения в жизнь плана европеизации Российской империи. Вплоть до ХІХ века оставались актуальными заложенные Петром Могилой основы теологической системы русского православия. И таких примеров множество.

Существует обширная историография, подробно освещающая деятельность Петра Могилы в период с конца 1620-х годов, когда он вступает на церковное поприще и становится видным политическим и культурным деятелем своего времени, сыгравшим основополагающую роль как в современном ему, так и в последующем развитии русского православия и образования. В то же время ощущается огромный недостаток достоверных документальных свидетельств о Могиле в том, что касается первых тридцати лет его жизни, и в особенности детства и отрочества[91]91
  См., например, комментарий М. Жюги в его достаточно обширной статье о Петре Могиле, написанной в первой трети ХХ в. и помещенной в «Энциклопедии католической теологии»: «Несмотря на то, что о Петре Могиле много написано, о его жизни, особенно в первой ее части, нам по-прежнему известно очень мало» (Dictionnaire de Thйologie Catholique. Paris, 1929. Vol. X, 1. Col. 2063).


[Закрыть]. Следствием этого является практическое отсутствие в историографии в достаточной мере обоснованных гипотез о том, в каких условиях происходило формирование личности Петра Могилы, где он получил свое образование, а также о месте его пребывания на протяжении значительных отрезков времени, таких, например, как тринадцать лет, минувших со времени смерти его отца в 1607 году до 1621 года, когда он принял участие в битве при Хотине. Это также привело к появлению и бытованию в исторической литературе ряда достаточно неправдоподобных версий об отдельных периодах его биографии[92]92
  Таких, например, как гипотеза о том, что он учился в парижской Сорбонне, об этом см. ниже.


[Закрыть].

Именно ранние годы становления личности являются ключом к пониманию причин последующего выбора ею жизненного пути, мотивации поступков, симпатий и антипатий. Именно поэтому все попытки интерпретации ранних периодов жизни исторических деятелей требуют особой осторожности и должны так или иначе опираться на имеющийся фактический материал как бы скуден он ни был и как бы он ни противоречил личностным установкам самого исследователя. К сожалению, автор предлагаемой статьи не располагает квалификацией, необходимой для создания психобиографического портрета Петра Могилы, по примеру замечательной работы Уильяма Майсснера, члена Общества Иисуса и профессионального психоаналитика, посвященной формированию личности основателя ордена иезуитов Св. Игнатия Лойолы[93]93
  MeissnerW.W. The Psychology of a Saint: Ignatius of Loyola. New Haven, 1992.


[Закрыть]. В то же время в этом исследовании будет предпринята попытка обрисовать в общих чертах условия и наиболее важные впечатления, которые могли послужить становлению во многом парадоксального, противоречивого и в то же время достаточно типичного для своего времени характера традиционалиста и реформатора Могилы. Кроме хорошо известных в историографии первоисточников, в статье использованы такие новые и достаточно нетрадиционные источники информации, как владельческие знаки, а также дарственные и иные записи в книгах, принадлежавших Петру Могиле.

Большинство известных нам фактов указывают на то, что Петр Могила родился 21 декабря 1596 года, того самого, когда появление в небе кометы, по утверждению его позднейших панегиристов, предвестило важное счастливое событие в жизни Русской православной церкви и ее верующих[94]94
  Здесь и далее в тексте все даты даются в соответствии с юлианским календарем. Молдавские историки, сделавшие значительный вклад в биографические исследования о Петре Могиле, как правило, называют годом его рождения 1597 г.: Cazacu М. Pierre Mohyla et la Roumanie // Harvard Ukrainian Studies. 1984. № VIII. P. 202. Российские и украинские историки, опираясь на информацию, содержащуюся в мемуарах Иоахима Ерлича, созданных в 1650-х гг., согласно которой Петр Могила прожил «полных пятьдесят лет» и умер к конце 1646 г., в основном согласны между собой в том, что он родился в 1596 г. Ерлич посвятил Могиле несколько страниц своих мемуаров:Jer/z'cz J. Latopisiec albo kroniczka. Warszawa, 1853. C. 56-59.
  Выдвинутая в начале 1980-х гг. Олесем Билодидом гипотеза о том, что датой рождения Петра Могилы на самом деле был 1574 г., а не вторая половина 1590-х гг., не выдерживает критики. Она была основана на палеографической расшифровке Билодидом написанной буквами старославянского алфавита даты, обнаруженной на серебряной пластинке, которая некогда была прикреплена к крышке гроба Могилы, захороненного в киевском Успенском соборе Киево-Печерской лавры: Бiлoдiд О. Загадка Петра Могили. Кив, 1997. C. 25–39. Прежде всего, это невозможно потому, что родители Петра Могилы поженились ок. 1590 г., и он был в семье третьим сыном. Старший брат Михаил родился в 1591 или 1592 г.; точный год рождения второго сына, Гавриила, к сожалению, неизвестен: Cazacu М. Op. cit. C. 202. Также см.: Kлiмoβ В. та in. Феномен Петра Могили. Кив, 1996. C. 40–48; Гаюк I. Дилеми біографічних пошуків // П. Могила: богослов, церковний і культурний діяч / Ред. А. Колодний, В. Клімов. С. 108–113.


[Закрыть]. Петр появился на свет в Сучаве, тогдашней столице Молдавии, и был третьим сыном Симеона Могилы, в то время молдавского воеводы под властью господаря Иеремии Могилы, старшего брата Симеона.

Политическая ситуация в Молдавии конца ХVІ столетия была сложной. В 1402 году она подпала под власть Польши. В середине ХV века Молдавию подчинили себе турки, которые готовы были, однако, смотреть сквозь пальцы на ее зависимость от Польши в такой мере, чтобы их союз с последней позволял держать на расстоянии Габсбургов. Молдавия также выступала в качестве буферного государства, на территории которого Польша и Турция противостояли своим извечным врагам – татарам и казакам, стараясь в то же время оставаться в рамках существующих мирных договоров, соответственно с Московией и Габсбургской империей. В результате молдавские господари вынуждены были постоянно маневрировать, прилагая максимум усилий к тому, чтобы сохранить свой трон. Это вело к нестабильности власти, заговорам и постоянным конфликтам между могущественными кланами и их ответвлениями внутри страны.

Преимущественно православная Молдавия поддерживала тесные культурные связи с Галицией, а основным языком церкви и управления в ней был церковнославянский. Польский язык также получил широкое распространение и использовался не только в переписке господарей с польской администрацией, но и в их корреспонденции с Успенским православным церковным братством во Львове (основано ок. 1585 года). «Полемическая религиозная литература ХVІ и начала ХVІІ в. на польском и рутенском языках… поступала в Молдавию преимущественно через Львовское братство. В свою очередь, многие господари щедро жертвовали на нужды братства, равно как и других православных учреждений за пределами Молдавии, таких как Афонский монастырь в Греции и монастырь Св. Екатерины на горе Синай»[95]95
  Shevchenko I. Op. cit. P. 12.


[Закрыть].

Не только о предках, но, собственно, и о родителях Петра Могилы известно немного. Первый представитель рода Могил упомянут в документах как придворный одного из молдавских господарей в 1490 году[96]96
  Cazacu M. Op. cit. P. 195.


[Закрыть]. В середине ХVІ века Иоанн Могила, дед Петра по отцовской линии, отличился на службе у господаря Александра Лапушнеану. Известно также, что около 1563 года он постригся в монахи, и есть предположение, что он сделал это не по собственной воле[97]97
  Жуковський А. Петро Могила й питання єдностi церков. Киïв, 1997. C. 38; Cazacu M. Op. cit. P. 197.


[Закрыть].

Восхождение в 1595 году на молдавский трон под протекторатом Польши Иеремии Могилы, дяди Петра по отцовской линии, ознаменовало собой начало династического правления Могил, которое дало Молдавии восемь господарей и продлилось с перерывами 26 лет[98]98
  Ibid. P. 190.


[Закрыть]. Этот период характеризовался наибольшим политическим, культурным и экономическим влиянием Польши на Молдавию. В начале 20-х годов ХVІІ столетия ситуация изменилась благодаря кризису в Польше, вынужденной противостоять казацким восстаниям и набегам татар, параллельно ведущей изнурительную войну с Московией, а также ослабленной внутренней борьбой собственной шляхты[99]99
  Ibid. P. 192.


[Закрыть]. Моисей Могила, младший брат Петра, вынужденный бежать из Молдавии в Польшу в 1634 году, был последним представителем рода Могил на молдавском престоле.

С середины ХVІ века род Могил поддерживал семейные связи с польской аристократией[100]100
  Ibid. P. 196.


[Закрыть]. Дочери Иеремии, дяди Петра, были замужем за представителями влиятельных родов Вишневецких, Потоцких, Корецких, Пшерембских[101]101
  Голубев С. Киевский митрополит Петр Могила и его сподвижники: Опыт исторического исследования. Киев, 1883. Т. I. C. 44.


[Закрыть]. Благодаря этим связям представители рода Могил с 1593 года пользовались привилегией индигената, то есть правом владеть землей в пределах Польско-Литовского государства[102]102
  Jablonowski A. Akademia Kijowsko-Mohilanska: Zarys historyczny na tle rozwoju ogolnego cywilizacyi zachodniej na Rusi. Krakow, 1899–1900. S. 78; Жуковський А. Указ. соч. P. 37, 40.


[Закрыть].

Другой дядя Петра Могилы по отцовской линии, Георгий, с 1588 года – православный митрополит Сучавский, по свидетельствам современников, был склонен к поиску путей примирения православных и католиков[103]103
  Там же. C. 39.


[Закрыть]. Ко времени рождения Петра его отец был молдавским воеводой; он стал господарем Валахии на короткое время в 1601–1602 годах и заменил своего брата Иеремию на молдавском троне в 1606 году. 14 сентября 1607 года Симеон умер, как подозревают, отравленный заговорщиками, среди которых была вдова Иеремии, Екатерина, которая таким образом пыталась расчистить своему сыну Константину путь на престол[104]104
  Cazacu M. Op. cit. P. 205.


[Закрыть].

Те достаточно фрагментарные сведения о братьях Иеремии и Симеоне Могилах, которыми мы располагаем, дают представление о честолюбивых, вспыльчивых натурах, вероятно, хорошо образованных, с широкими взглядами правителях, преданных традиционной вере – православию. Согласно свидетельству польского историка ХVІІ века Шимона Окольского, Иеремия Могила, признавая политическую власть Польши над Молдавией, оставался непоколебимым сторонником свободы исповедания для православных[105]105
  Okolski S. Orbis Polonus. Krakow, 1641. Vol. II. P. 230.


[Закрыть]. В инструкции 1606 года папскому нунцию Франческо Симонетто (1606–1611), посланной из Рима, Симеон Могила характеризовался как «человек, преданный православию, однако так же, как и его [покойный] брат Иеремия, после которого Симеон унаследовал [молдавский] трон, с симпатией относящийся к католикам»[106]106
  Цит. по: Jablonowski A. Op. cit. S. 78.


[Закрыть]. Иеремия и Симеон Могилы были известны как покровители львовского Успенского православного братства. Их благотворительная помощь на строительство новой церкви Успения Богородицы во Львове (1598–1630) была увековечена в надписи по окружности внутри главного купола церкви, в которой братья названы ктиторами (основателями) церкви[107]107
  В городском обиходе церковь называлась Валашской. Кроме Иеремии и Симеона Могилы в надписи упоминаются король Польши Сигизмунд ІІІ, в правление которого была начата и закончена постройка церкви; московский царь Федор Иванович, пожертвовавший на строительство (надпись называет его благодателем); и Мирон Берновский-Могила, господар Молдавии (1626–1629, 1633), чье пожертвование помогло завершить строительство (названный в надписи свершителем): Голубев С. Материалы для истории западнорусской церкви. Киев, 1891. Т. I. C. 47. Именно в этой церкви Петр Могила будет впоследствие рукоположен в сан митрополита Киевского и Галицкого: Жуковський А. Указ. соч. C. 45.


[Закрыть].

После смерти Симеона молдавским господарем на короткое время стал старший его сын Михаил. Однако всего через несколько месяцев ему пришлось бежать в Валахию, где он умер 27 января 1608 года[108]108
  Thomson F.J. Peter Mohyla’s Ecclesiastical Reforms and the Ukrainian Contribution to Russian Culture: A Critique of Georges Florovsky’s Theory of The Pseudomorphosis of Orthodoxy // Slavica Gandensia. 1993. № 20. P. 79.


[Закрыть]. Попытка Маргиты, вдовы Симеона, возвести на трон старшего из оставшихся сыновей, Гавриила, не увенчалась успехом[109]109
  Cazacu M. Op. cit. P. 205–206. Гавриил (ум. 1635) был впоследствии при помощи турецкого султана возведен на валашский трон, но лишился его в 1620 г. Павел, четвертый сын Симеона и Маргиты, умер ребенком в 1607 г.: Ibid. P. 199. Пятым сыном Симеона и Маргиты был, по-видимому, Иоанн, о котором неизвестно ничего, кроме имени. И, наконец, младший сын Симеона Могилы, Моисей, дважды на короткое время занимал молдавский трон: 1630–1631 и 1633–1634 гг., но в конце концов был изгнан из страны: Ibid. P. 210. Также известно о существовании двух дочерей Симеона и Маргиты: Феодосии (ум. 1596) и Руксанды (упом. в 1607 г.): Ibid. P. 199. См. также генеалогическое древо Могил, помещенное у Жуковского: Жуковський А. Указ. соч. C. 37.


[Закрыть]. О матери Петра известно очень мало, но, судя по всему, она была женщиной с сильным характером и не чуждой интриг: так, Матей Казаку упоминает, что спустя некоторое время она «способствовала свержению ветви Иеремии [Могилы] в Молдавии и [разжиганию] последующих польско-турецких войн»[110]110
  Cazacu M. Op. cit. P. 206–207.


[Закрыть]. Поскольку после Михаила к власти пришел господарь Константин, сын Иеремии, который, как и его мать, был враждебно настроен к Маргите и ее детям, претендующим на молдавский трон, семья Симеона, по всей видимости, сочла за лучшее оставить Молдавию и около 1608 года направиться в Польшу, где они остановились в Дедилове – городе, принадлежавшем одному из польских родственников Могил, Станиславу Жолкевскому, великому коронному гетману (1613–1620)[111]111
  Ibid. P. 206.


[Закрыть].

С этого времени и до 1621 года о месте пребывания и роде занятий Петра Могилы документальных свидетельств не имеется. Существует лишь указание на то, что в сентябре 1610 года он присутствовал на церемонии пострижения в монахи Стефана, старого слуги его отца. Церемония проходила в Сучевицком монастыре, основанном Иеремией и Симеоном в 1583–1586 годах, фамильном месте захоронения Могил[112]112
  Ibid. P. 195, 207.


[Закрыть].

Та информация о том, где, чему и у кого учился Могила, которой мы в настоящее время располагаем, – это несколько лаконичных фраз его современников, содержащих скорее намеки, чем достоверные данные, и вкладная запись самого Могилы в книге, подаренной им одному из православных монастырей в Галиции.

Попробуем, однако, проанализировать имеющуюся информацию. К тому моменту, когда Маргита с детьми покинули Молдавию, Петру было около 11 лет. Большинство авторов склоняются к мнению, что, по обычаю аристократических семей того времени, Петра, скорее всего, обучали дома специально посланные для этого преподаватели школы Львовского православного братства[113]113
  Голубев С. Указ. соч. C. 16; Жуковський А. Указ. соч. C. 41–42; Medlin W.K., Patrinelis C.G. Renaissance Influences and Religious Reforms in Russia: Western and Post-Byzantine Impacts on Culture and Education (16th–17th Centuries). Geneva, 1971. P. 130–132; Joubert A. De Luther а Mohila: La Pologne dans la crise de la Chrйtientй, 1517–1648. Paris, 1974. P. 368, и др.


[Закрыть]. На это, хотя и косвенно, указывает цитируемый Казаку фрагмент посланного из Дедилова во Львов письма Маргиты, в котором речь идет об «учителях и профессоре» школы львовского Успенского братства, обучавших «ее сыновей»[114]114
  См.: Cazacu M. Op. cit. P. 206.


[Закрыть]. Имена сыновей, к сожалению, не названы, но поскольку письмо датируется 1614 годом, когда старшие из живущих сыновей, Гавриил и Петр, были уже слишком взрослыми для домашнего обучения, а четвертый, Павел, умер в 1607 году, и если у Симеона и Маргиты не было других сыновей, тогда речь в письме должна идти об Иоанне и младшем сыне Моисее. Обращает на себя внимание упомянутое в письме Маргиты присутствие «профессора» в числе преподавателей, посланных для обучения отпрысков Симеона Могилы в Дедилов. Формально это может означать, что спектр наук, которые он мог преподавать, охватывал дисциплины от поэтики до теологии. Но поскольку теологию во львовской школе никогда не преподавали, ее из этого ряда необходимо исключить, ограничившись поэтикой, риторикой и философией, причем, вероятнее всего, ее начальным этапом – диалектикой, далее которой преподавание во львовской школе не шло[115]115
  Неясным остается, что же послужило причиной отсылки преподавателей обратно во Львов. В письме Маргита лишь замечает, что «они, как оказалось, знаются и с правдой, и с ложью», но фраза эта слишком темна для дальнейших выводов. По предположению Казаку, львовских учителей могли обвинить в «ереси»: Ibid.


[Закрыть].

Интересно в этой связи обратиться к уже упомянутой вкладной записи, сделанной Могилой на экземпляре составленного им «Литургиариона», изданного в 1629 году типографией Киево-Печерской лавры: «В память себе и родителям своим и своего учителя Христофора Волковидного, иеромонаха, в монастырь Грушевский Щепловский, иде же погребен есть, дана сия книга Петром Могилою Архиепископом Митрополитом Киевским Галицким и всея России Архимандритом Печерским в лето 1636 Апреля 21 дня»[116]116
  Цит. по: Колосовська О. Дослідження та колекціонування стародрукованої кириличноï книги в Галичині (кінець ХVІІІ – перша половина ХХ ст.) / Дис. … канд. ист. наук. Киïв, 1998. C. 130.


[Закрыть]. Эта запись является лишь недавно введенным в научный оборот и до сих пор неизвестным широкому кругу историков уникальным и единственным достоверным свидетельством о лице, которое имело прямое отношение к образованию Петра Могилы. Разумеется, эта информация ставит больше вопросов, чем дает ответов, самые главные из которых – где и когда мог Волковидный учить молодого Петра? Конечно, крайне интересно было бы узнать о личности самого Волковидного и о том, какое образование получил он сам. В исторической литературе его имя не упоминается, так что эти вопросы требуют целенаправленного и кропотливого архивного поиска. Судя по тому, что Волковидный какое-то время жил и умер в Галиции, не исключена возможность того, что он преподавал в школе львовского Успенского братства, откуда мог быть послан в Дедилов для обучения сыновей Симеона и Маргиты. Однако пока это предположение ничем не подкреплено.

Существуют еще два свидетельства современников Могилы о роде полученного им образования. Одно из них – найденное в письме Мелетия Смотрицкого упоминание о том, что молодой Петр «и по-латыни, и по-гречески учился»[117]117
  Цит. по: Голубев C. Указ. соч. C. 18. Мелетий Смотрицкий – неординарная и во многом трагическая фигура: человек, книгу которого «Тренос, или Плач греко-русской церкви» православные просили класть к себе в гроб после смерти; затем «отступивший» в Унию, как он сам объяснял, для того чтобы помочь расколотой христианской церкви воссоединиться, сжегший незадолго до собственной смерти почти всю свою библиотеку и завещавший похоронить себя с письмом Константинопольского патриарха в одной руке и письмом римского папы – в другой. О нем см. великолепную монографию: Frick D. Meletij Smotryc’kij. Cambridge, Mass., 1995, и недавнюю статью Френсиса Томсона: Мелетий Смотрицкий и уния с Римом: Религиозная дилемма в Рутении ХVІ века // 400 лет Брестской церковной унии (1596–1996): Критическая переоценка: Сб. статей / Под ред. А. Юдина. Нейменген, 1998. C. 177–218.


[Закрыть]. Другое – это место в панегирике Феодосия Баевского, преподнесенном Могиле ко дню его рождения в 1645 году, где говорится, что тот «провел свои молодые годы в изучении свободных искусств и на военной службе королю Польши Сигизмунду ІІІ»[118]118
  Bajewski T. Sancti Petri metropolitae Kijoviensis Thaumaturgi Rossiae… Petrus Mohila. Киев, 1645. Мне удалось найти экземпляр этого редкого издания переплетенным в составе конволюта, состоящего из брошюр ХVІІІ в., в Центральном государственном историческом архиве Украины в г. Киеве (далее – ЦГИАУ (К)): Ф. 739. Оп. 1. Д. 50.


[Закрыть]. Из этого пассажа, кажется, следует, что военная служба следовала сразу за годами учения. Таким образом, Петр мог получить образование, которое можно условно назвать здесь «средним» или «неоконченным высшим» в период между 1608 годом, когда семья переехала в Дедилов, до конца 1610-х годов, когда он, вероятнее всего, появился при дворе своего опекуна, гетмана Жолкевского (подробнее об этом см. ниже).

Два других источника сведений на этот счет содержат менее ясную информацию и требуют по отношению к себе определенной доли осторожности. Первое оставлено безымянным автором документа, озаглавленного «Великое искусство рассуждения о любом предмете» (Magna ars disserendi de qualibet materia), найденного в начале ХХ века в архиве приходской церкви Перемышльской епархии Василием Щуратом и датированного им ХVІІ веком. Однако слишком вольное обращение с именем, упомянутым в документе, допущенное самим Щуратом, а вслед за ним и рядом авторов, на него ссылавшихся, на наш взгляд, привело к неверному пониманию смысла написанного. По всей видимости, защищая Могилу от нападок недоброжелателей, неизвестный автор пишет: «Вообще зря ругают [его]. Непревзойденный Варон был его учителем»[119]119
  Цит по: Щурат В. Украïнські жерела до історіï філософіï: історично-філософічний начерк. Львов, 1908. С. 29. В латинском оригинале: «Per summum nefas vitupteratur. Varonem enim praeceptorem habebat eminentissimus».


[Закрыть]. В латинском тексте документа имя стоит в винительном падеже: «Varonem», что в предложном падеже дает латинскую форму «Varro», в славянской транскрипции – Варон. На этом основании Щурат сделал смелое предположение, что речь идет об иезуите Франсуа Вероне (Francois Vйron, 1575–1649), с 1609 года по середину 1610-х годов профессоре логики, физики и метафизики в иезуитском коллегиуме Ла Флеш (La Fleche) во Франции[120]120
  Щурат В. Указ. соч. С. 29. О Вероне см.: Rochemonteix C. de. Le collиge Henri IV de La Flиche. Le Man, 1889. Vol. IV. C. 51–52; Dictionnaire de Thйologie Catholique. Paris, 1950. Vol. XV, 2. Col. 2699. Верон был автором 76 опубликованных работ, в том числе ряда полемических антипротестантских трудов. Он был также достаточно эксцентричным человеком. Известно, что в 1620 г. он по собственному желанию покинул ряды членов Общества Иисуса, объяснив это тем, что «хочет иметь больше свободы в своих духовных трудах»: Ibid. Иезуитский коллегиум Ла Флеш предлагал программу образования, включавшую полный курс философии и длившуюся девять лет. Рене Декарт, учившийся в Ла Флеш, позднее отдал должное коллегиуму, назвав его «одной из самых выдающихся школ Европы» (Descartes R. Discourse on the Method and Meditations on First Philosophy / Ed. by D. Weissman. New Haven, 1996. P. 5). Гипотеза Щурата получила признание среди ряда авторов, см., например: Хижняк З.И. Киево-Могилянская академия. Киев, 1988. C. 58; Жуковський А. Указ. соч. C. 42–43, и др.


[Закрыть]. Можно предположить, что Франсуа Верон в свое время был неплохо известен в среде католических и протестантских полемистов, однако напрашивается вопрос: была ли его слава столь велика, чтобы на украинских землях Польско-Литовского государства кто-то мог говорить о нем как о «непревзойденном»? Скорее всего, «Варон», упомянутый в документе, – не современник Петра Могилы, а один из величайших писателей и риторов Древнего Рима Марк Терентиус Варон, имя которого было использовано неизвестным автором документа для того, чтобы указать на классическое образование, полученное Могилой[121]121
  К сожалению, сам документ, на который ссылается Щурат, до наших дней, по всей видимости, не сохранился. По крайней мере, автору данной статьи выйти на его след не удалось.


[Закрыть]. И, наконец, так называемый Каталог Киевских митрополитов, составленный в ХVІІІ веке, утверждает, что Петр «обучался греческому и латинскому языкам, словесным наукам и богословию неизвестно в каких училищах, а по сказанию-де некоторых, якобы от отца послан был в Парижский и другие зарубежные университеты»[122]122
  К сожалению, сам документ, на который ссылается Щурат, до наших дней, по всей видимости, не сохранился. По крайней мере, автору данной статьи выйти на его след не удалось.
  35 См.: Описание Киево-Софийского собора и Киевской иерархии // Митрополит Євгений Болховитинов. Вибрані праці з історіі Киïва / Сост. Т. Ананьева. Киïв, 1995. C. 154–155; курсив мой. Также см.: [Митрополит Евгений (Болховитинов)]. Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина греко-российской церкви. Лейпциг, 1971. Т. II. C. 156. Каталог, безусловно, является очень поздним источником, но нам неизвестно, на каких не сохранившихся до нашего времени документах мог основывать свои выводы его составитель.


[Закрыть].

Таким образом, мы имеем, хотя и позднее, неясное и небесспорное, но все же указание на то, что образование Петра Могилы не ограничилось домашним обучением. Он мог быть послан за границу с целью дальнейшего образования по воле отца (вероятно, посмертной). Поскольку, по свидетельствам, Симеон Могила относился к католикам с терпимостью, а иезуиты предлагали лучшее в Европе того времени образование, предположение, что Петр мог учиться в иезуитском коллегиуме, можно оспорить, но его нельзя исключить. В то же время он мог начать обучение в одном месте, а завершить (или не завершить) его – в другом. Происхождение «парижской» версии остается неразъясненным, а ее правдоподобность – сомнительной. Последнее относится и к попытке Щурата определить иезуитскую коллегию Ла Флеш как место возможного обучения Петра Могилы. Прочие бытующие в историографии версии, связывающие его образование с академией в Замостье, Голландией и т.п., являются вообще ни на чем не основанными[123]123
  См.: Жуковський А. Указ. соч. C. 43–46.


[Закрыть].

Рассматриваемые в более широком контексте, эти предположения не противоречат, а, кажется, дополняют друг друга и согласуются с другими известными фактами биографии Петра Могилы. Так, сославшись на наличие в семье двух старших сыновей, Казаку высказал мысль, что еще при жизни Симеона могло быть принято решение дать Петру такое образование, которое позволило бы ему в дальнейшем попробовать себя как на политическом, светском, так и на духовном поприще[124]124
  Cazacu M. Op. cit. P. 205.


[Закрыть]. Кроме того, «свободные искусства», упомянутые в панегирике Баевского, были основой гуманистической программы обучения практически во всех европейских учебных заведениях того времени, включая иезуитские коллегиумы. «Латынь и греческий», о которых говорится в письме Смотрицкого, были языками, на которых, в свою очередь, основывалось преподавание «свободных искусств». В этой связи напрашивается еще одно важное соображение. Позднейшие инновации Петра Могилы в области образования, формирования системы русского православного богословия и организации церкви, а также неоднократно высказанная в его работах неприязнь к протестантизму указывают на прямое глубинное заимствование опыта и методов ордена иезуитов. Кроме того, если он и в самом деле учился у иезуитов, именно этим может объясняться нежелание даже ближайших его соратников, которые наверняка должны были знать о том, где и у кого Могила получил свое образование, каким бы то ни было образом связывать его имя с иезуитами, считавшимися злейшими врагами православия. Вполне вероятно, что они предпочли бы хранить молчание на этот счет.

Теоретически Петр мог учиться в одном из зарубежных или даже польских университетов, как указывается в Каталоге. Практически же это, скорее всего, было бы невозможным вследствие различия в вероисповедании. Ни один католический университет или академия не допустили бы до изучения курса теологии некатолика. С другой стороны, образование вплоть до полного курса философии включительно можно было получить, например, в иезуитском коллегиуме высшего типа. Представляется маловероятным, что Петр мог изучать теологию в одном из протестантских университетов. Изучал ли он теологию вообще? Эти и подобные вопросы останутся без ответа до тех пор, пока не будут обнаружены новые документы, которые могли бы пролить свет на эту проблему. В то же время, даже весьма поверхностное знакомство с наследием Петра Могилы: языком его работ, содержащимися в них классическими аллюзиями и символами, равно как и та легкость, с которой он оперировал идеями и понятиями, присущими западной философской традиции, но практически неизвестными в Рутении и Московии того времени, – свидетельствует о том, что полученное Могилой образование должно было по крайней мере включать в себя полный курс философии.

Для благородных польских юношей было обычным в возрасте около двадцати лет поступать на службу к одному из магнатов – видных военных и политических деятелей, который был бы их опекуном и наставником в ратном деле и тонкостях придворной жизни. Вероятно, в конце 1610-х годов таким опекуном стал для Петра Могилы великий коронный гетман Станислав Жолкевский, под покровительством которого Маргита и ее дети жили в Дедилове[125]125
  Голубев С. Указ. соч. C. 52.


[Закрыть]. Однако в 1620 году Жолкевский пал в битве при Цецоре, где польская армия потерпела сокрушительное поражение от турок. Водруженная на острие пики его голова была поднесена турецкому главнокомандующему Искендер-Паше[126]126
  Davis N. God’s Playground: A History of Poland. Oxford, 1982. Vol. I. P. 460.


[Закрыть]. Об участии Могилы в Цецорском сражении нам ничего не известно. Зато хорошо известно, как отличился он в Хотинской войне 1620–1621 годов, где во главе собственного отряда («ставаючи одважне з своим власним людом военним… против турчина»[127]127
  Фрагмент надписи на серебряной пластинке, которая была прикреплена к крышке гроба Могилы, цит. по: Білодід О. Указ. соч. C. 66.


[Закрыть]) сражался под командованием Яна Кароля Ходкевича, великого гетмана литовского (1605–1621)[128]128
  На участие Петра Могилы в Хотинской битве 1621 г. указывает целый ряд источников. См., например, упоминание в предисловии-дедикации к изданной в Кутейнском монастыре (на территории нынешней Белоруссии): Гистории албо правдивом быписании Ст. Иоанна Дамаскина о житии Стых. Преподобных Отцев Варлаама Иоасафа и о навернении индиан (1637), б. паг. C. [5]. См. также: Гаюк I. Указ. соч. C. 112. После долгого кровопролитного сражения поляки, поддержанные в решающий момент казаками под предводительством гетмана Петра Сагайдачного, одержали победу, которая привела к заключению мирного договора с турками: Davis N. Op. cit. P. 461.


[Закрыть]. Есть некоторые основания полагать, что ко времени Хотинской битвы Петр Могила заявил о своих правах в качестве претендента на молдавский престол[129]129
  На это указывают по крайней мере два источника. Один – написанная Вацлавом Потоцким (1621–1696) во второй половине ХVІІ ст. поэма «Хотинская война» (Wojna chocimska). В частности, там говорится: «Когда умер Жолкевский, его верный покровитель, [Могила] примкнул к Ходкевичу, надеясь восстановить свои наследственные права [на Молдавию]» (Potocki W. Wojna chocimska. Krakow, 1924. S. 74). Напомним, что семейства Потоцких и Могил состояли в родстве, так что сведения о том, что Петр в молодости претендовал на молдавский престол, могли сохраниться как в семейном предании, так и в семейных архивах. Вторым источником, также указывающим на этот факт, является анонимная рукопись, содержащая в себе описание сражения под Хотином и сохранившаяся в архиве семейства польских магнатов Чарторыйских (см.: Cazacu M. Op. cit. P. 208). В то же время приходится согласиться, что подобное важное утверждение должно подкрепляться свидетельствами более бесспорными, чем поздняя поэма и упоминание в рукописи неизвестного автора.


[Закрыть].

Следующий, 1622 год принес с собой сразу две утраты: потерпела поражение организованная поляками молдавская военная экспедиция, вероятно имевшая целью возведение одного из сыновей Симеона Могилы на молдавский престол[130]130
  Joubert A. Op. cit. P. 367; Dictionnaire de Thйologie Catholique. Vol. X, 1. Col. 2064; New Catholic Encyclopedia. N.Y., 1967. Vol. IX. P. 998.


[Закрыть]; а его вдова, Маргита, скончалась в Трансильвании[131]131
  Согласно с ее последней волей, Маргита была похоронена рядом с мужем в монастыре Сучевица: Cazacu M. Op. cit. P. 210.


[Закрыть]. В том же году Петр Могила предпринял свое первое паломничество в Киев, на праздник Успения Божьей Матери. Подобные посещения киевских святынь стали регулярными и продолжались в течение ряда лет, с 1624 по 1627 год, когда Могила стал архимандритом Киево-Печерской лавры. Приблизительно в это же время он начал приобретать недвижимость поблизости от Киева[132]132
  Голубев С. Указ. соч. C. 55.


[Закрыть] и установил тесные, возможно даже дружеские отношения с Иовом Борецким, митрополитом восстановленной в 1620 году иерусалимским патриархом Феофаном и существовавшей „нелегально“ православной иерархии (1620–1631)[133]133
  Санкционированная польскими властями православная иерархия прекратила свое существование в 1596 г., в результате раскола православной церкви в Польско-Литовском государстве Брестской церковной унией. Раскол привел к возникновению греко-католической (униатской) церкви, сохранившей православную обрядность, но подчинившейся римскому папе, и так называемой дизунитской церкви, которая отказалась признать главенство папы и как бы перестала существовать в глазах Польско-Литовского государства, где, в соответствии с правом патроната, все назначения на высшие церковные должности должны были утверждаться королем. Сигизмунд ІІІ решительно встал на сторону униатской церкви, таким образом поставив «дизунитов» вне закона.


[Закрыть]. Глубину этих отношений можно оценить по тому факту, что завещанием умершего в 1631 году Борецкого забота о его дочери Евпраксии и сестре Минодоре была поручена именно Петру Могиле, именованному в документе его, Борецкого, «великим добродеем»[134]134
  Там же. Приложения. C. 397.


[Закрыть]. Кажется логичным предположить, что именно с этого времени Могила стал принимать активное участие в церковных делах Киева[135]135
  Жуковський А. Указ. соч. C. 50.


[Закрыть].

В конце 1627 года он сменил умершего архимандрита Киево-Печерского монастыря. Есть основания думать, что к моменту своего избрания на этот пост 16 сентября 1627 года Могила все еще был светским лицом и что он принял постриг не ранее января или февраля 1628 года после того, как король Сигизмунд ІІІ подтвердил его избрание своим привилеем от 29 ноября 1627 года[136]136
  Thomson F.J. Op. cit. C. 80. В соответствии со ставропигиальным статусом Киево-Печерской лавры, ее архимандриты избирались совместно монахами монастыря и светскими представителями, но это избрание непременно должно было утверждаться королем, пользовавшимся правом патроната церковных учреждений на всех землях Короны Польской. О праве патроната см.: Савич А. Нариси з історіï культурних рухів на Вкраïні та Білорусі в ХVІ–ХVІІІ в. Киïв, 1929. C. 73; Ульяновський В. Історія церкви й релігійноï думки в Украïні. Киïв, 1994. Т. I. C. 174–175, 187; и др. Об избрании Петра Могилы лаврским архимандритом см.: Архив юго-западной России, изданный Комиссиею для разбора древних актов, состоящей при Киевском, Подольском и Волынском генерал-губернаторе. Киев, 1883. Т. I, 6. C. 586; декрет Сигизмунда ІІІ, утверждающий его на этой должности, опубликован в работе: Голубев С. Указ. соч. Приложения. C. 296–297. Отнесение времени посвящения Могилы в монашеский сан к 1625 г. ([Болховитинов]. Словарь исторический. C. 156; Joubert A. Op. cit. P. 367; Shevchenko I. Op. cit. P. 12) или даже 1622 г. (Medlin W.K., Patrinelis C.G. Op. cit. P. 130), по всей вероятности, неверно. Голубев сумел документально доказать, что Могила не жил постоянно в Киеве в 1626–1627 гг.: Голубев С. Указ. соч. C. 55; а Афанасий Кальнофойский упомянул в своей Тератургиме, что Могила стал архимандритом, не будучи перед тем простым монахом: Kalnofojski A. Teratourghma, lubo cuda, ktore byly tak w samym swiatocudotwornym monastyru Pieczarskim Kijowskim. Киев, 1638. C. 44. В произведениях Мелетия Смотрицкого того времени указывается, что Могила все еще был светским лицом ко времени их встречи в Киеве в сентябре 1627 г., но уже монахом и архимандритом Киево-Печерской лавры – в марте следующего, 1628 г.; см.: Frick D. Op. cit. P. 124–125. Вообще в исторической литературе и документах имеется множество примеров того, что избрание светского лица на высокую церковную должность в то время не было чем-то из ряда вон выходящим.


[Закрыть].

Все существующие на сегодняшний день предположения о том, почему Петр Могила решил стать духовным лицом, являются беспочвенными, так как никаких свидетельств из первых рук на этот счет не сохранилось. Избрал ли он церковное поприще потому, что был глубоко верующим человеком, выросшим в традиционно-православной семье, известной своим активным участием в разных сферах церковной жизни? Или он просто стремился к власти и достижению тех благ, что давала своему владельцу высокая церковная должность? Решил ли Петр Могила стать духовным лицом лишь после того, как обратились в прах его надежды на молдавский престол? Или «дорогой в Дамаск» мог стать для него путь Цецоры и Хотина? Взятые в отдельности, подобные предположения никуда не ведут. Сочетание некоторых из них, вероятно, могло бы стать ключом к мотивации поступков Могилы. Но на чем нужно остановиться, а что – отбросить?

Существуют серьезные основания думать, что Петр Могила активно добивался поста лаврского архимандрита[137]137
  Так, сам Могила говорил о мерах, направленных на поддержку его кандидатуры, которые были предприняты его польскими родственниками, в частности, канцлером Томашем Замойским, в своем предисловии к Триодиону: Triwdion… си ест Трипеснец великой пятидесятницы Пентикостарион… нареченный. Киев, 1631, без паг. C. [1]. Предисловие переполнено классическими аллюзиями и ссылками на классических авторов. Замойский, имевший репутацию прекрасно образованного для своего времени человека (см.: Davis N. Op. cit. P. 379), должен был по достоинству оценить подобное ученое посвящение.


[Закрыть]. В то же время следует обратить внимание на тот факт, что из ряда кандидатов именно он оказался наиболее приемлемым с точки зрения польских властей[138]138
  Несколько ранее король Сигизмунд ІІІ отказался утвердить кандидатуру Феофана Боярского, избранного монастырской братией и светскими депутатами на этот пост вскоре после смерти предыдущего архимандрита, Захарии Копыстенского, в марте 1627 г. В ЦГИАУ(К) хранится письмо неизвестного к киевскому подвоеводе Феодору Ельцу, датированное 12 января 1627 г. Автор письма, по всей видимости, также бывший кандидатом на лаврскую архимандрию, заверяет своего адресата в том, что, узнав о королевском привилее, дарованном Могиле, отказывается от каких бы то ни было претензий на архимандрию, «желиб не был ему на прешкоде алем уступил его милости» (Ф. 182. Оп. 2. Д.74. Л. 1).


[Закрыть]. Как отмечает Френсис Томсон, именно «неуклонная лояльность Короне Польской… обеспечила ему доверие со стороны польских властей, на которое другие рассчитывать не могли»[139]139
  Thomson F.J. Op. cit. P. 80.


[Закрыть].

Как бы то ни было, желание Петра Могилы стать печерским архимандритом может лишь частично служить объяснением того, почему он избрал церковное поприще, ибо принятие монашеского сана и роль церковного иерарха это все же разные уровни того, что подразумевает занятие высокой церковной должности. Петр Могила – «воеводич земель молдавских» – титул, который он неизменно использовал на протяжении всей жизни уже по праву своего высокого аристократического происхождения, мог рассчитывать на любой высокий пост в православной церкви. В то же время, как свидетельствуют тексты сохранившейся книги его личных записей, идеалы Могилы как настоятеля крупнейшего монастыря Русской православной церкви были достаточно высоки.

Эта книга является чрезвычайно интересным источником сведений о духовном мире Петра Могилы. Записи его рукой вносились в 1629–1633 годах и, очевидно, не были предназначены для постороннего взгляда. Их искренность не может быть поставлена под сомнение даже из-за обязательного присутствия риторики, соответствующей характеру благочестивых размышлений. Монашеский идеал Могилы – апостольское служение, его основная черта – отказ от земных благ, поскольку «Любовь двойственная есть… к Богу и к вещем, сия же обоя в едино совокуплятись не могут… по Апостолу: „любовь плотская вражда есть на Бога“. Тем же инок, имяй любовь к вещам, духовную, яже к Богу, имети не может»[140]140
  Архив юго-западной России. Киев, 1887. Т. І, 7. C. 173.


[Закрыть]. По его мнению, «любовь к вещам» была главным препятствием к обретению благодати, так как монах, не способный отказаться от земных привязанностей, не способен и к смирению. «Конечное же и истинное всего отречение есть не точию мира и яже в мире всех отрещись… но к сим еже и самого себе и воли своей отрещись… и своей воли ни в чесом не угаждати, точию повелению настоятеля во всем, аки самому Христу, тщатись»[141]141
  Там же. C. 175.


[Закрыть]. С одной стороны, подобные размышления вполне укладываются в рамки аскетической христианской традиции, однако тема смирения и подчинения себя воле вышестоящих духовных лиц имела во времена Могилы особое значение. Она не только являлась кардинальной для идеологии ордена иезуитов, распространивших в конце ХVІ – начале ХVІІ века свое миссионерское влияние практически на все православные земли Польско-Литовского государства, но и была актуальной и в православной среде: светские деятели православных братств, недовольные моральным разложением своих епископов, подозревавшие их в отступничестве, нередко (и не всегда безуспешно) пытались освободиться от их власти, тем самым подрывая вековые устои церкви. Очевидным является и тот факт, что для традиционалиста Могилы понятие церкви имело смысл, лишь если она рассматривалась как единый организм, в котором каждый член обязан был выполнять отведенные ему функции, и исключались попытки светских лиц подменить собой роль, отведенную священникам и епископам[142]142
  В своих работах Могила постоянно возвращался к теме роли и высокого предназначения священничества в духовной жизни общества.


[Закрыть]. Для Могилы монашество было «христианского жития совершенством»[143]143
  Архив Юго-Западной России. C. 171.


[Закрыть], но жизнь инока и жизнь благочестивого христианина имели одну основу: понятие строго определенной иерархии в церкви.