Текст книги "100 сказок народов мира"

СОВЕСТЬ

Случилось это в давнишние, давнишние, незапамятные времена, когда и летописей-то еще не писалось! Случалось и тогда людям делать глупости, но никто их глупостей не записывал. Оттого, может быть, мы и считаем наших предков мудрыми.

В те незапамятные времена и родилась на свет Совесть. Родилась она тихою ночью, когда все думает. Думает речка, блестя на лунном свете, думает тростник, замерши, думает трава, думает небо. Оттого так и тихо.

Днем-то все шумит и живет, а ночью все молчит и думает. Каждая куколка думает, с какими бы пестрыми разводами ей выпустить бабочку. Растения ночью выдумывают цветы, соловей – песни, а звезды – будущее.

В такую ночь, когда все думало, и родилась Совесть. С глазами большими, как у ночных птиц. Лунный свет окрасил ее лицо бледным цветом. А звезды зажгли огонь в глубине ее очей.

И пошла Совесть по земле.

Жилось ей наполовину хорошо, наполовину плохо. Жила, как сова.

Днем никто с ней не хотел разговаривать. Днем не до того.

Там стройка, там канаву роют. Подойдет к кому – тот от нее и руками и ногами: – Не видишь, что кругом делается? Тут камни тащат, тут бревна волокут, тут лошади ездят. Тут надо смотреть, как бы самого не раздавили. Время ли с тобой разговаривать! Зато ночью она шла спокойно. Она заходила и в богатые фарфоровые дома, и в шалаши из тростника. Тихонько дотрагивалась до спящего. Тот просыпался, видел ее в темноте горящие глаза и спрашивал:

– Что тебе?

– А ты что сегодня делал? – тихонько спрашивала Совесть.

– Что я делал! Ничего, кажется, я такого не делал!

– А ты подумай. – Разве вот что…

Совесть уходила к другому, а проснувшийся человек так уж и не мог заснуть до утра и все думал о том, что он делал днем. И многое, чего ему не слышалось в шуме дня, слышалось в тишине задумавшейся ночи. И мало кто спал. Напала на всех бессонница.

Даже богатым ни доктора, ни опиум помочь не могли. Сам мудрый Ли-Хан-Дзу не знал средства от бессонницы. У Ли-Хан-Дзу было больше всех-денег, больше всех земли, больше всех домов. Потому люди и думали: – Раз у него всего больше всех, – значит, у него больше всех и ума!

И звали Ли-Хан-Дзу премудрым. Но и сам премудрый Ли-Хан-Дзу еще больше других страдал от той же болезни и не знал, что поделать.

Кругом все были ему должны, и все всю жизнь только и делали, что ему долг отрабатывали. Так мудро Ли-Хан-Дзу устроил.

Как мудрый человек, он всегда знал, что надо делать. Когда кто-нибудь из должников крал у него что и попадался, Ли-Хан-Дзу колотил его, – и колотил, по своей мудрости, так примерно, чтоб и другим неповадно было.

И днем это выходило очень мудро: потому что другие действительно боялись.

А по ночам Ли-Хан-Дзу приходили иные мысли: – А почему он ворует? Потому что есть нечего. А почему есть нечего? Потому что заработать некогда: он весь день только и делает, что мне долг отрабатывает. Так что мудрый Ли-Хан-Дзу даже смеялся.

– Вот хорошо! Выходит, меня же обворовали, я же и не прав!

Смеялся, – а заснуть все-таки не мог. И до того его бессонные ночи довели, что Ли-Хан-Дзу, – несмотря на всю свою мудрость, однажды взял, да и объявил: – Верну я им все их деньги, все их земли, все их дома! Тут уж родные мудрого Ли-Хан-Дзу вой подняли: – Это с ним от бессонницы. От бессонных ночей на мудрого человека безумье напало! И доктора сказали то же. Пошел шум: – Все «она» виновата! Если уж на мудрейшего из людей безумье напало, что же с нами будет? И испугались все: и богатые, и бедные. Все жалуются:

– И меня «она» бессонницами мучает!

– И меня!

– И меня!

Бедные испугались еще больше, чем богатые:

– У нас всего меньше всех, значит, и ума меньше. Что же с нашими умишками будет?

А богатые сказали:

– Видите, как «она» бедных людей пугает, надо нам хоть за бедных вступиться!

И все стали думать, как бы от Совести отделаться. Но с кем ни советовались, ничего выдумать не могли.

Жил тогда в Нанкине А-Пу-О, такой мудрый и такой ученый, что равного ему по мудрости и учености не было во всем Китае. Решили люди:

– Надо у него совета спросить. Кроме него, никто помочь не может!

Снарядили посольство, принесли дары и до земли много раз поклонились.

– Помоги от бессонницы!

Выслушал А-Пу-О про народное горе, подумал, улыбнулся и сказал:

– Можно помочь! Можно и так сделать, что «она» даже и приходить не будет иметь права!

Все так и насторожились. А-Пу-О опять улыбнулся и сказал:

– Давайте сочинять законы. Где ж темному человеку знать, что он должен делать, чего не должен? Вот и давайте – напишем на святках, что человек должен делать и чего нет. Мандарины будут учить законы наизусть, а прочие пусть к ним приходят спрашивать: можно или нельзя. Пусть тогда «она» придет: «Что ты сегодня делал?» – «А то делал, что полагается, что в свитках написано». И будут все спать спокойно. Конечно, прочие будут мандаринам платить: не даром же мандарины будут себе мозги законами набивать!

Обрадовались тут все.

Мандарины – потому что все-таки легче в книжных значках ковыряться, чем, например, в земле.

А прочие – что лучше уж мандарину заплатить да днем с ним минутку поговорить, чем по ночам с «ней» разговаривать.

И принялись писать все, что человек должен делать и чего он не должен. И написали.

А мудрого А-Пу-О сделали верховнейшим из мандаринов. И зажили люди отлично. Даже с лица поправляться стали.

Нужно человеку что сделать, он сейчас к мандарину, выкладывает перед ним приношение:

– Здравствуй, премудрый! Разворачивай-ка свитки, – что в таком случае делать надлежит?

Зайдет спор, оба к мандарину идут, оба приношения выкладывают:

– Разворачивай свитки. Кто по ним выходит прав? Только уж самые последние бедняки, у которых даже мандарину за совет заплатить было нечем, бессонницей страдали.

А прочие, как только к ним приходила ночью Совесть, говорили:

– Что ты к нам лезешь! Я по законам поступал! Как в свитках написано! Я не сам! Переворачивались на другой бок и засыпали.

Даже мудрец Ли-Хан-Дзу, который больше всех от бессонницы страдал, теперь только посмеивался, если к нему ночью Совесть приходила:

– Здравствуй, красавица! Что скажешь?

– Что ж, ты имущество возвращать хотел? – спрашивала Совесть, глядя на него глазами, в которых мерцали звезды.

– А имею я право? – похохатывал Ли-Хан-Дзу. – А что в свитках сказано? «Имущество каждого принадлежит ему и его потомству». Как же я буду чужое имущество расточать, если мое потомство на раздачу не согласно? Выходит, или я вор, у них краду, или сумасшедший, потому что у себя ворую. А в законе сказано: «Вора и сумасшедшего сажать на цепь». А потому и меня оставь спать спокойно, да и тебе советую лучше спать, а не шататься!

Поворачивался к ней, спокойно и сладко засыпал. И всюду, куда ни приходила Совесть, она слышала одно и то же:

– Почем мы знаем! Как мандарины говорят, так мы и делаем. У них поди и спрашивай! Мы – по закону.

Пошла Совесть по мандаринам:

– Почему меня никто слушать не хочет?

Мандарины смеются:

– А законы на что? Разве можно, чтобы люди тебя слушались и так поступали! А не поймет кто тебя, а перепутает, а переврет? А тут для всех тушью на желтой бумаге написано! Великая штука! Недаром А-Пу-О за то, что это выдумал, верховнейшим мандарином числится.

Пошла тогда Совесть к самому премудрому А-Пу-О. Дотронулась до него слегка и стала. Проснулся А-Пу-О, вскочил:

– Как ты смеешь ночью без спроса в чужой дом являться? Что в законе написано? «Кто явится ночью тайком в чужой дом, того считать за вора и сажать его в тюрьму».

– Да я не воровать у тебя пришла! – отвечала Совесть. – Я Совесть!

– А по закону ты развратная женщина. Ясно сказано: «Если женщина ночью является к постороннему мужчине, – считать ее развратной женщиной и сажать ее в тюрьму!» Ты развратница, значит, если не воровка?

– Какая я развратница! – воскликнула Совесть. – Что ты?!

– Ах, ты, значит, не развратница и не воровка, а просто не хочешь исполнять законов? В таком случае и на это закон есть: «Кто не хочет исполнять законов, – считать того беззаконником и сажать в тюрьму». Гей, люди! Заколотить-ка эту женщину в колодки, да посадить за решетку на веки вечные, как развратницу, подозреваемую в воровстве и уличенную в явном неповиновении законам.

Наколотили Совести на руки колодки и заперли. С тех пор она уж, конечно, ни к кому больше не является и никого не беспокоит. Так что даже совсем про нее забыли.

Разве иногда какой грубиян, недовольный мандаринами, крикнет:

– Совести у вас нету!

Так ему сейчас бумагу покажут, что Совесть под замком сидит.

– Значит, есть, если мы ее под замком держим!

И грубиян смолкнет: видит, что действительно правы! И живут люди с тех пор спокойно, спокойно.

ГУСЛЯР

Богдыхан Дзин-Ла-О, да будет его память священна для всего мира, который только носит косы, – был мудрый и справедливый богдыхан.

Однажды он призвал к себе своих приближенных и сказал им: – Я хотел бы знать имя величайшего злодея во всем Пекине, – чтоб наказав его примерно, устрашить злых и поощрить к добродетелям добрых.

Придворные поклонились в ноги и отправились. Три дня и три вечера ходили они по Пекину, посещали базары, чайные дома, курильни опиума, храмы и вообще места, где толпился народ. Внимательно прислушивались.

А на четвертый день пришли к богдыхану, поклонились в ноги и сказали:

– Мы сделали все, что нам только позволяли наши слабые силы, чтоб исполнить твою небесную волю. И исполнили.

– Знаете ли вы теперь величайшего злодея в Пекине? – спросил богдыхан.

– Да, повелитель вселенной. Мы его знаем. – Его имя? – Тзянь-Фу.

– Чем же занимается этот негодяй? – воскликнул, вскипев благородным негодованием, богдыхан.

– Он играет на гуслях! – ответили посланные.

– Какие же преступления совершает этот гусляр? Он убивает людей? – спросил богдыхан.

– Нет.

– Он грабит?

– Нет.

– Он крадет?

– Нет.

– Да что же, наконец, такое невероятное делает этот человек? воскликнул богдыхан, теряясь в догадках.

– Ровно ничего! – ответили посланные. – Он только играет на гуслях. И славно играет, надо сознаться. Сам ты, владыка солнца и повелитель вселенной, не раз изволил слушать его игру и даже одобрять ее.

– Да, да! Теперь я припоминаю! Гусляр Тзянь-Фу! Припоминаю. Отличный гусляр! Но почему же вы считаете его величайшим злодеем в Пекине?

Придворные поклонились и отвечали:

– Потому что его ругает весь Пекин. «Негодяй Тзянь-Фу»! «Мошенник Тзянь-Фу»! «Злодей Тзянь-Фу»! – только и слышишь на каждом шагу. Мы обошли все храмы, все базары, все чайные дома, все места, где толпится народ, – и всюду все только и говорили, что о Тзянь-Фу. А говоря о нем, только и делали, что его ругали.

– Странно! – воскликнул богдыхан. – Нет, тут что-нибудь да не так!

И он решил сам расследовать загадочное дело. Переоделся простолюдином и в сопровождении двух тоже переодетых телохранителей отправился странствовать по улицам Пекина. Он пришел на базар.

Утренний торг кончился, торговцы складывали свои корзины и болтали между собой.

– Негодяй этот Тзянь-Фу! – кричал один из торговцев. – Он опять вчера вечером на празднике, по случаю новолунья, играл печальную песню. Что бы ему сыграть что-нибудь веселое!

– Да как же! Ждите! – злобно захохотал другой. – Разве этот негодяй может играть веселые песни! Весел тот, у кого душа бела, как цветок чайного дерева. А у этого мошенника душа черна, как тушь. Вот он и играет печальные песни.

– Как только не повесят такого злодея! – воскликнул кто-то в толпе.

– Его надо распилить тупой пилой пополам, и непременно вдоль! поправил сосед.

– Нет, привязать к двум лошадям за руки и за ноги и так разорвать!

– Посадить в мешок с давно не кормленными кошками!

И все кричали:

– Злодей Тзянь-Фу! – Негодяй Тзянь-Фу! – Как его терпит земля!

Богдыхан пошел в чайный дом.

Посетители сидели на циновках и пили чай из крошечных чашечек.

– Добрый день, добрые люди! Пусть души предков шепчут вашим душам хорошие советы! – приветствовал богдыхан, входя и кланяясь. – Что новенького в Пекине?

– Да вот мы только что без тебя говорили о негодяе Тзянь-Фу! сказал один из присутствовавших. – А он сделал что-нибудь? – спросил богдыхан. – Как? Разве ты не слышал? Весь город говорит об этом! воскликнули все кругом. – Вчера он нечаянно зацепил ногтем не за ту струну и взял неверную ноту! Негодяй!

– Что это был за ужас! – воскликнул один, делая вид, что корчится.

– И его еще не повесили! – Не растерзали!

И все, возмущенные до глубины души, восклицали:

– Негодяй Тзянь-Фу! – Мошенник Тзянь-Фу! – Злодей Тзянь-Фу!

Богдыхан пошел в курильню опиума. Там стоял страшный шум.

– Что случилось? – спросил богдыхан.

– А! Как всегда! Спорят о Тзянь-Фу! – махнул рукой хозяин.

Курильщики, ложась на полати, ругали Тзянь-Фу на чем свет стоит.

– Сыграл вчера пять песен! – кричал один. – Как будто не достаточно двух! – Сыграл вчера пять песен! – ворчал другой. – Как будто не мог сыграть семь или восемь!

И они ругательски ругали Тзянь-Фу, пока не засыпали с открытыми глазами.

И тогда все-таки бормотали во сне: – Злодей Тзянь-Фу! – Негодяй Тзянь-Фу!

– Мошенник из мошенников Тзянь-Фу!

Богдыхан пошел в храм.

Люди молились богам, но, когда уставали молиться, обменивались замечаниями и шепотом говорили друг другу:

– А Тзянь-Фу, все-таки, негодяй!

Короче сказать, до вечера богдыхан обошел весь город и везде только слышал: – Тзянь-Фу! Тзянь-Фу! Тзянь-Фу! Злодей! Негодяй! Мошенник! Наконец, вечером, возвращаясь домой, он зашел по дороге в дом бедного кули и, пожелав хозяевам хорошего ужина, спросил:

– Слыхали ли вы гусляра Тзянь-Фу?

– Где нам! – ответил бедный кули. – Разве у нас есть время развлекаться или платить за игру на гуслях! У нас не хватает на рис! Но мы знаем все-таки, что Тзянь-Фу негодяй! Об этом говорит весь Пекин.

И вся семья принялась разбирать игру человека, которого они никогда не видали и не слыхали, и приговаривать: – Злодей Тзянь-Фу! Негодяй Тзянь-Фу! – Мошенник Тзянь-Фу!

Богдыхан, вернувшись во дворец, был вне себя от изумления.

– Что бы это значило?

И, несмотря на поздний час, приказал немедленно разыскать и привести Тзянь-Фу.

Гусляра разыскали и немедленно привели к богдыхану.

– Здравствуй, Тзянь-Фу! – сказал богдыхану. – Знаешь ли ты, что во всем Пекине никого не ругают, кроме тебя?

– Знаю, небесная мудрость! – отвечал, лежа ниц, Тзянь-Фу.

– Все только и делают, что разбирают твою игру. Докапываются до таких мелочей, что просто ужас. И ругают тебя за эти мелочи на чем свет стоит!

– Знаю, небесная мудрость! – лепетал Тзянь-Фу.

– Отчего же это происходит?

– А происходит это по очень простой причине! – отвечал Тзянь-Фу. – Им не позволено ничего обсуждать, кроме моей игры на гуслях. Вот они меня одного и разбирают, и ругают.

Богдыхан приложил палец ко лбу и сказал:

– А!

И приказал запретить также обсуждать и игру Тзянь-Фу. Богдыхан Дзин-Ла-О был справедливый богдыхан.

НАГРАДЫ

При дворе, ведь, любят делать шум, хотя, по этикету, и полагается полнейшая тишина.

В Пекине однажды случилось следующее происшествие. Богдыхан Юн-Хо-Зан проснулся поздно и в дурном расположении духа.

Он призвал к себе главного евнуха и сказал:

– Сегодня я проспал доклад моих приближенных и не мог сделать распоряжений, как управлять страной. Вместе с тем я проспал и утреннюю молитву, – и души предков огорчены теперь, сердятся и, наверное, нашлют несчастья на Китай и на меня. И все эти беспорядки на земле и на небе происходят оттого, что какой-то зверь сегодня всю ночь рычал в саду у моего окна и мешал мне спать.

Главный евнух задрожал всем телом и сказал:

– Уж не забрался ли как-нибудь тигр?!

Но богдыхан пожал плечами и ответил:

– Ты вечно сочиняешь страхи и ужасы там, где их нет. Это не был тигр. Рычание было куда тише.

– Не был ли в таком случае это осел? – воскликнул евнух. – Он кричит тоже пренеприятно!

– Нет! – подумав, заметил богдыхан. – Это не был и крик осла. Я знаю, как кричит осел. Это было гораздо, гораздо тише. Зверь рычал вот так. Я хорошо запомнил.

И богдыхан показал, как рычал неизвестный зверь.

– Хорошо! – сказал главный евнух. – Прикажу сейчас созвать всех наших ученых. Пусть призовут на помощь все-все свои знания, пусть пороются в книгах, старых и современных, – и решат, что это был за зверь!

С этими словами он после бесчисленных поклонов удалился, отправился преспокойно к себе, попил чаю, повалялся в постели и часа через три явился к богдыхану и сказал:

– Ученые оказались на высоте своего звания и разгадали загадку. Животное, которое не давало тебе спать, сын неба, известно, ученым под именем – лягушки. Это – одно из самых хитрых животных, какие только существуют на свете. Оно живет в траве, – и, чтобы не быть пойманным, нарочно отличается маленькими размерами, крайней быстротой в движениях и имеет зеленый цвет!

– Да! При таких условиях очень трудно поймать это животное в траве! – сказал богдыхан. – Тем не менее, я очень хотел бы, чтоб вы постарались. Поймайте, убейте, – вообще сделайте что-нибудь такое, чтоб я мог спать, молиться и заниматься делами.

– Желанье, как видишь сам, сын неба, почти неисполнимое! воскликнул главный евнух. – Тем не менее, мы приложим все наши силы, всю нашу энергию, призовем на помощь все силы нашего рассудка, и, может быть, любовь и преданность к тебе помогут нам с честью выполнить задачу!

– Благодарю заранее! – сказал тронутый богдыхан. – Передай всем, что сумею наградить усердие каждого.

Главный евнух отдал положенное число поклонов, вышел и сказал младшему евнуху:

– Там, в саду, завелась лягушка. Скажи, чтоб ее поймали и убили!

Младший евнух передал приказание смотрителю дворца, смотритель дворца – садовнику, садовник – начальнику роз, начальник роз старшему поливальщику, старший поливальщик призвал рабочего Тун-Ли и сказал ему:

– Пойди и поймай лягушку!

Тун-Ли пошел в сад, поймал лягушку, прыгавшую по дорожке, взял ее за задние лапки, ударил головкой о камень, принес и положил:

– Пожалуйте!

Старший поливальщик отнес лягушку начальнику роз, начальник роз садовнику, садовник – смотрителю дворца, смотритель дворца – младшему евнуху, младший евнух принес ее к старшему:

– Вот лягушка! Поймана и убита!

Но старший евнух сказал:

– Ну, нет! Это было бы чересчур просто! И приказал бить в самый большой гонг и созывать всех служащих при дворце. Охотников, стражу, войска, евнухов и жрецов.

Поднялась страшная суматоха.

Богдыхан видел из окна, как прошел начальник охотников и полюбовался его вооружением.

На начальнике охотников были надеты латы, за поясом торчало до десяти кинжалов. На нем было два меча: один висел с левого бока, другой с правого, на случай, если бы первый сломался. В одной руке было у него копье с красными перьями, в другой – лук из черного дерева со страшно тугой тетивой. За плечами у него висело два колчана со стрелами. На одном крупными буквами было написано:

– Не трогайте! Стрелы отравлены!

На другом:

– Можно трогать. Стрелы не отравлены.

За ним шли рядами охотники, которые и оцепили весь сад. За каждым кустом стояло по охотнику с натянутым луком.

Стража заняла дворец и с обнаженным оружием стояла у всех дверей и окон, на случай, если бы зверь, испугавшись облав, вздумал кинуться во дворец.

Во дворе на всякий случай стоял отряд войска, построенный в боевой порядок.

Жрецы в кумирне возносили молитвы богам о благополучном исходе охоты.

А евнухи во внутренних покоях утешали плачущих жен и рассказывали им разные сказки.

Среди всей этой суматохи ходил богдыхан и подбодрял то тех, то других обещанием награды. Так прошел весь день.

Когда же спустилась на землю ночь, и цветы дворцового сада утонули во мраке, давая знать о своем существовании только благоуханием, – тогда вдруг раздался громовый победный клик.

Главный евнух вбежал к богдыхану, упал ниц и воскликнул:

– Лягушка убита!

Следом за ним шесть евнухов внесли на большом золотом блюде маленькую зеленую лягушку с белым брюшком и разбитой головой.

– Поразительно! – воскликнул богдыхан. – Как они в темноте могли рассмотреть такого крошечного зверька!

– Все благодаря усердию! – поклонился главный евнух и вздохнул. Дело, как видишь сам, было нелегкое. Конечно, это я распорядился и созвать всех, и разместить. Но, следуя истине, я все же не могу приписать себе одному всю заслугу этой блестящей охоты. Все старались, все работали, все, кто только есть при дворце.

Богдыхан нахмурился:

– Ну, нет! Не все. Днем, обходя охотников, стражу, войско, сад, дворец и все службы, я заметил одного лентяя в одежде простого рабочего. В то время, как все были заняты охотой на зверя, он лежал на животе и грел себе спину на солнце. Сейчас же узнать мне его имя!

Главный евнух побежал узнавать. Это был не кто иной, как Тун-Ли.

Поймав лягушку и доставив ее старшему поливальщику, он завалился на солнце и пролежал весь день.

Его сейчас же отыскали, и главный евнух поспешил донести богдыхану:

– Имя лентяя – Тун-Ли!

– Чего же он валялся, как последняя из свиней, когда все работали и ловили лягушку? – в гневе воскликнул богдыхан.

– По привычке к лени и праздности! – пожал плечами главный евнух. – Простой народ – что с ними поделаешь! Разве им есть до чего дело? Они привыкли лентяйничать, ничего не делать и любят валяться на боку. Из всего делают себе праздники!

– Хорошо же! – воскликнул богдыхан. – Я сумею наградить каждого по заслугам!

И он щедрой рукой рассыпал вокруг себя милости. Главный евнух получил на три года в свое распоряжение богатейшую провинцию со всеми доходами.

Остальные евнухи получили по золотому кафтану за утешение жен во время несчастья.

Жрецы были осыпаны деньгами за успешные молитвы и получили в свое распоряжение столько жертв, сколько обыкновенно не получали в течение года.

Начальнику охотников отделали драгоценными камнями все оружие.

Все охотники получили в подарок дорогое оружие, точно так же, как и стража, охранявшая дворец во время охоты.

Даже ученые, совершенно неожиданно для них, получили: кто лишние шарики на шапку, кто почетную куртку, кто мандаринское достоинство.

А Тун-Ли было приказано дать 50 ударов бамбуками по пяткам:

– За лень, праздность и ничегонеделание во время охоты на лягушку.

И удары лежавшему Тун-Ли давал старший садовник, а главный евнух стоял около и считал. Странно устроен свет.

«Кто лежит – часто должен был бы стоять. А стоит тот, кто должен был бы лежать», – как говорит китайская пословица.

И ничего!

Пока, наконец, один факир, тридцать лет перед тем не открывавший рта, не снял ради меня с себя обет молчания. Он рассказал мне эту легенду – благословят его Брама, Вишну, Сигма и прочие индийские божества. Вот как было дело.