Текст книги "Антология альтернативной литературы 1. Альманах"

Коллектив авторов
Антология альтернативной литературы 1. Альманах

ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ

Книгу, которую вы держите в руках, мы готовили в течении года. Еще когда задумывались сайт и издательство «Альтернативная Литература», было решено выпустить в свет периодическое издание – «Антологию Альтернативной литературы». Первая «Антология» – итог неполного года работы сайта и издательства. За это время мы успели опубликовать на alterlit.ru около 6000 произведений, и выпустить в свет две книги наших авторов, которые сейчас с успехом продаются.

Эта «Антология» – первая из серии. За ней последуют другие, с периодичностью приблизительно три книги в год, несмотря на финансовый кризис. Все последующие «Антологии» будут наполнены текстами, которые талантливые авторы публикуют на сайте alterlit.ru. Это наша общая победа, и наш общий праздник, с чем мы вас, дорогие авторы и читатели, и поздравляем!

ПРОЗА

Михаил Языков (ШГБ) Москва :: Сonfessa

В полупустом кафе хорошая акустика. Хриплый и мягкий мужской голос выводит свою грустную партию между рвущими реальность скрипками. «Su confessa amore mio…»

He надо быть итальянцем, чтобы понять. Он любил, она ушла.

Мелодия уводит от окружающей суеты… Под спокойный перебор гитары голос то уходит ввысь, то бессильно затихает, и тут по расслабленным нервам бьет: «Ма perch…»

И снова скрипки. Густым сильным аккордом поднимают со дна души то, что казалось, уже никогда не сможешь почувствовать. Если бы помнил, как плачут – заплакал. Если бы умел, то любил.

Я смотрю на девушку, сидящую напротив меня, и в который раз за вечер задаю себе вопрос – зачем она мне? Готовая лечь в постель после получаса общения и бокала вина – зачем?

Новых ощущений не будет, а старые…

Похмельное утро в прокуренной комнате с женщиной, от которой хочешь убежать? Зачем мне это? А ей зачем?

– Очень рад, что мы познакомились, но мне пора. Дела. В субботу улетаю. Давайте встретимся после моего возвращения? Если вы не будете против, я позвоню?

…Как же она смотрела на меня через залепленное постерами стекло увозившего такси. Разочарование, обида и непонимание.

Девочка… Я не буду просить у тебя прощения и никогда больше с тобой не встречусь. Потом ты поймёшь, что так лучше. Ну, если не лучше, то правильнее и честнее. Это у тебя я первый взрослый мужчина, а ты у меня… Я и имени твоего не запомнил. Да и как смогу объяснить, что не ты мне нужна. Ты просто тень моей первой любви. Которую не смог удержать двадцать лет назад и не могу забыть…

Сел в машину. Тяжёлая дверь захлопнулась, отрезав от уличного шума. Нужный диск лежал на заднем сидении. Я повернул регулятор громкости до отказа. И снова. Хриплый и мягкий мужской голос выводит свою грустную партию между рвущими реальность скрипками. Если бы помнил, как плачут – заплакал. Если б умел, то любил.

Песня длится чуть больше пяти минут. Но эти пять минут я буду на двадцать лет моложе…

 
Su confessa amore mio
io non sono pi; il solo, l’unico
hai nascosto nel cuore tuo
una storia irrinunciabile
 
 
Ma perch… non l’hai detto primaaaa!
chi non ama… non sar; amato mai!?
 
 
Так признайся, любовь моя,
Что я больше не тот единственный.
В сердце спрятала от меня
Ты историю с горькой истиной…
 
 
Но почему ты не сказала раньше —
Кто не любит, никогда не будет любим?..
 

Михаил Языков (ШГБ). Москва :: Мой маленький мирок

Круглый столик с тяжёлой мраморной столешницей, видимо, достался владельцу кафе в наследство от советских времён. Как его не ставь, как не подкладывай салфетки под ножки, а он всё равно будет качаться. Зануда, а не столик.

Я боролся со столиком-занудой. Пил третий двойной эспрессо. Курил. Смотрел в окно и никуда не хотел идти. Сегодня выпал очередной, свободный от семейных обязанностей день. Моя жена уехала к родителям, и дома никто не ждал.

Ровно напротив кафе разлилась широкая, в пол-улицы, не объезжаемая лужа. При удачном попадании машины, волна полностью накрывала тротуар, и брызги били в большое, до пола, стекло витрины кафе. Если в этот момент пробегал прохожий, получалось забавно. Особенно развлекала следующая за этим реакция.

Вжик. Хлюп.

По мимике на лице прохожего легко читалось: «Сволочи!!!» А кто, спрашивается, сволочи? Сам виноват, внимательнее надо, тщательнее.

Потенциальные жертвы перебежками спешили по своим делам, не подозревая о проводимом мною исследовании. Результативность удачного попадания составляла примерно десять процентов. Неплохой показатель для уикенда. В наблюдении за несчастьем другого всегда есть что-то веселящее, когда тебе ничто не угрожает. Я продолжал созерцать, прибывая в умиротворенном состоянии защищенности уютного мирка. Настроение вполне подходящее для рождения эпохальной шедевралки на вселенскую тематику.

 
«Человек рождён для радости,
но если счастья в жизни нет,
он другому строит гадости,
чувством радости согрет».
 

Услышал эту сентенцию от одной из своих подруг. Такой у неё был жизненный девиз. Сволочь она редкая, но секс запомнился. Считается, что здоровый мужской организм думает о сексе каждые семнадцать минут. Враньё. Чаще, пока не успокоится и не найдёт свою половину, а вот с этого момента каждые семнадцать минут. Но о сексе не с ней.

Секс-половина. Свою искал пятнадцать лет, выбирая методом проб и ошибок. Сколько проб было?.. Достаточно много для того, чтобы забыть их точное количество. Странно, но вопреки законам диалектики, количество никак не хотело переходить в качество. Наоборот. Чем больше было проб, тем больше ошибок. С опытом первоначальное деление на «красивых» и «некрасивых» приобретало более детальную классификацию. Сходные виды объединялись в роды, роды в семейства, семейства в отряды, отряды в классы, классы в подтипы, и т. д.

Всё по науке. Вот только объединяет и отличает их друг от друга не сходство строения, а недостатки. Но я с упорством неудачника продолжал искать единственную. Ту, с которой будет приятно проснуться утром. Заканчивалось всё одинаково. На пятый – седьмой раз совместного просыпания очередная Василиса Прекрасная, возвращалась в исходное состояние. То ли не везло, то ли жаб слишком много, не знаю.

Опаньки! Хо-ро-шо! Ещё одного замочили. За окном, как в немом кино, мужнина «весь-в-белом», лихач на Жигулях, немая сцена. Чаплин, блин… Ну, просто именины сердца, а не вечер.

Ну так, вот… О, бля… Пардон, о женщинах. Бляди – мелкий подвид, о нём позже.

Начальный период крупной классификации на «красивых» и «некрасивых» и накопления сексуального опыта проходил бурно, но сильно смахивал на однообразную домашнюю порнуху. Меня можно было легко поймать на мини юбку со стройными ножками, чистое личико и умение правильно ставить ударение в слове «позвонишь». Если дама предпочитала носить чулки, а не штопаные колготки, такая особь получала преимущество, и пофигу было правильное ударение.

Конечно, чулки, это своего рода фетишизм, но кто не любит женщин в чулках, пусть первым бросит в меня камень. Первая же сообразительная порно-звезда попыталась заставить меня на себе жениться, угрожая запретить доступ к телу. Так пришло понимание, что за любовь приходиться платить всегда. И я пошёл по проституткам. ПО ПРОСТИТУТКАМ заметьте, а не по блядям. В чём разница? Разница между проститутками и блядями, как между Большим театром и художественной самодеятельностью в колхозе. Проститутка – это профессия, а блядь – хобби или призвание. Блядями – рождаются, проститутками – становятся. И ещё – проститутки дешевле. Кто сказал замечательную фразу: «Я готов быть терпимым к разврату и к расчету в отдельности, но их сочетание непереносимо»? Я с ним согласен.

В итоге моих изысканий, к классификации по внешнему виду добавилось разделение на блядей, проституток и прочих – порядочных. Порядочные были таковыми по разным причинам. Кто из-за профнепригодности, кто по идеологическим причинам, но большинство и по тому, и по другому. Профнепригодность рождала идеологию.

Ливень не прекращался. Мимо кафе попыталась проскочить парочка влюблённых. Он нежно прятал девушку под полой своего плаща. Плащ был длинным и закрывал её почти всю, оставляя незащищенными лишь щиколотки стройных ног, обутых в ярко-красные туфли. Они бежали, наклонившись вперёд, и не видели засады. Волна накрыла с головой. Влюблённые не прореагировали и поспешили дальше, занятые какой-то своей проблемой.

Трахаться, наверное… Я зевнул и заказал очередной кофе. Может и мне метнуть куда-нибудь своё натренированное тело? Нее. Была охота жопу мочить!..

Сюжет за окном принял новый оборот. В соседнем с кафе кинотеатре закончился сеанс и актёров стало больше. Вид попавших в эксперимент влюблённых заставил остальных подопытных поменять стратегию. Теперь они соизмеряли скорость своего перемещения с движением транспорта, ускоряясь и подпрыгивая. Тоже комично, но не так, как раньше. Результативность стала падать. Эксперимент спас водитель маршрутки. Выехав на встречную полосу, он со спины окатил подопытных. Ну, молодца! Так держать! На каждую хитрую жопу найдётся болт с винтом, а на болт с винтом отверстие с обратной резьбой. Вот только зря ты остановился. Теперь, получая люлей от обрызганных, стал наглядным подтверждением второй части поговорки. Ошибочка вышла, но кто не ошибался?

Был в моей генитально-изыскательной экспедиции и ложный путь классификации на «умных» и «глупых». Ошибался. Каюсь. Теперь твердо убежден: все бабы дуры, и не потому, что дуры, а потому, что бабы – это их обобщающий признак. Для всех мужчин бабы – дуры. Для всех женщин мужики – козлы. Это субъективно-женское мнение только подтверждает правильность вывода о дурах. Правда, иногда мне попадались умные дуры, но это извращение и о нём не будем.

Отрицательный результат – тоже результат. Я снизил требования к умственным способностям кандидатки. Стало проще. В итоге нашел то, что хотел. Симпатичную, стройную, спокойную, понимающую, любящую детей и дом, редкую женщину. Которую с удовольствием отнёс к новому неисследованному виду – «ЖЕНА». И успокоился. Ну, не совсем успокоился, но к экспериментам на стороне стал относиться как к развлечению, а не делу всей жизни. Естественно, соблюдая правила конспирации.

Дождь перестал. Лужа постепенно исчезала в ливневом колодце. Тринадцать замоченных, наверное, хороший результат, не знаю. Не с чем сравнивать. Расплатившись за кофе, вышел на улицу. Приятный свежий воздух. Лучи вечернего солнца, подкрашивая сепией стены домов, превращали улицу в ностальгическую фотографию из старого альбома. Хо-ро-шо-о-оо-то как… А не пошалить ли мне?

Вжик. Ххх…люп.

– Сволочь!!! – орал уже я, четырнадцатый, вслед удаляющейся девятке. – Кто тебе права продал?! Не видишь куда едешь? Рожа!

От былого умиротворения не осталось и следа. Теперь только домой.

Отворив дверь, бросил мокрую куртку на тумбочку. На вешалке весел плащ жены. Странно, но мокрым он был только снизу.

– Счастье моё, ты дома?

– Я в ванной!.. – от звука её мелодичного, с переливами голоса я стал успокаиваться.

– Как родители?

– Извини, милый, не слышу. Сейчас выйду…

Раздеваясь на ходу, бросился в спальню. Любящая женщина, спокойный, ласковый секс. Вот, что мне сейчас было нужно.

На застеленной кровати валялись ее сброшенные вещи, сверху лежали черные в сеточку чулки. На полу стояли ярко-красные туфли.

Вжик. Ххх…люп.

Мой маленький мирок летел к чертям…

Виталий Смышляев (базука). Москва :: Боулынг-хана

Девять тридцать семь. Наконец-то можно не вставать в полседьмого, с детства ненавижу ранние подъёмы. Особенно бесился по субботам – хочется отоспаться после рабочей недели, а вскидываешься почему-то ни свет, ни заря.

Потянулся, зевнул, покрутился с боку на бок, потыкал кулаком подушку.

Мысли пошли по привычному кругу. Правильно говорят: «Кто был богат и обеднел – ещё двадцать лет будет богат. Кто был беден и разбогател – ещё двадцать лет будет беден».

Бабушкину квартиру я продал ещё в конце марта, уже апрель. Из осточертевшей инвесткомпании уволился через два дня, пару недель погулял.

И что дальше?

Я получил за квартиру четыреста тридцать пять тысяч. Евро.

Знаменитый дом в стиле русского модерна на углу Покровки и Чистых прудов, фасад расписан декадансными завитушками и волшебными птицами.

Сирин, Гамаюн, Алконост.

Под окнами постоянно аварии – бульвар резко переходит в островок трамвайной остановки, не все успевают среагировать.

С детства помню магазин «Мужская одежда» внизу; ждал, не мог дождаться, когда вырасту, чтобы одежду там покупать.

Нет больше маленького Альки, нет бабушки, нет квартиры, нет «Мужской одежды».

Двадцатку успешно прогулял, остальное – в банк. Десять процентов годовых – в месяц получается около ста тридцати тысяч рублей.

И ещё налоги, наверное, вычтут, без этого у нас никак. Конечно, это побольше, чем говенный оклад в говённой компании – а что толку?

Как следует на такие деньги не поживёшь, а постоянно кроить, растягивая проценты – нахер было с работы увольняться?

Но с капиталом почти в полмиллиона евро работать менеджером? Тоже глупо.

Я зло дёрнул головой – и было-то не полмиллиона, а существенно меньше, сейчас ещё убавилось.

Надо что-то делать…

В казино играть?

Или на бирже?

Или вложить куда-то?

Вложить легко, обратно выложить трудно. За четыре года работы в инвесткомпании «Октагон» вдоволь насмотрелся.

Правильнее было бы её «Фуфлогон» назвать.

Отбросил одеяло, сел.

Посмотрел на свои ноги и вдруг заметил, что ногти на больших пальцах стали точь-в-точь как у отца.

Давным-давно, двадцать лет назад… или двадцать пять? Или сто?… Я сидел возле него на пляже, копался в песке. Отчётливо запомнил пугающе крупные слоистые ногти на больших пальцах, а мои – маленькие и розовые… Помню, как отодвинулся подальше – отец стал мне физически неприятен, неосознанно почувствовал нарастающее возрастное разложение его тела. Помню ощущение стыда и вины за свою брезгливость.

Теперь такие же ногти у меня – рифлёные и кривые, мутно-белые, как селёдочные очистки… Только сына у меня нет. И жены нет.

Есть вздорная баба, с которой даже после развода мы не можем спокойно разговаривать дольше минуты, и вроде-бы-дочь: голенастая школьница, которую я вижу раз в две недели. О чём с ней говорить, не знаю, задаю одни и те же дебильные вопросы про школу и кинофильмы, она вежливо отвечает, одновременно втыкая в мобильник.

Интересно, что она думает про своего воскресного папу?

Ничего хорошего, уверен.

А ногти мои ей фиолетовы. Как и я сам. Я думаю, если у меня вообще ногтей не станет, она не заметит.

И ног.

И рук. И меня самого.

А я отца любил.

…В будние дни меня поднимала мама, а в выходные – только папа. Толкал по дороге в ванную: «Алька, вставай!»

Я взбивал над собой одеяло неряшливым комком, изгибался углом, раскорячивал ноги и руки, распластываясь как лягушка, выворачивал ступни в разные стороны, голову – набок, прижимая подбородок к плечу, становился очень плоским.

Типа, меня нет – встал и ушёл, не прибрав постель.

Папа ходил по комнате, старательно заглядывал под стулья, открывал ящики шкафа, выходил из комнаты, кричал маме: «Тань, Альку не видела? Еде Алик? Пропал куда-то. Наверное, ушёл уже…». Мама поддакивала с кухни, по квартире шёл запах оладушек… и не надоедало им.

Все выходные, год за годом.

Забулькал мобильный. Еде-то в коридоре… Под зеркалом нет, на зарядке нет. Всегда дико раздражает это невидимое навязчивое бульканье, ты его ищешь, а он пищит.

В костюме с вечера оставил телефон!.. В костюме на старой вешалке. Полез в дальний карман, неуклюже потянул его вниз и обломил крючок у плечиков. Костюм, взмахнув полами пиджака, бесформенно осел вниз.

Серёга.

Так я и знал – будет ещё в долг просить. Не дам.

Обрадовался, блин, нашёл бездонный источник.

– Привет.

…Ну, деньги получать – это всегда удобно. А ты ж вроде на четыре месяца брал?

…Давай через пару часиков. В «Кофе-Хаузе» на Новослободской. Давай, пока.

* * *

– Слушай, где ж так бабки отбиваются? Ты у меня двести тысяч рублей взял, и через две недели – двести шестьдесят.

…Да ладно тебе!.. Ты гонишь.

…Да ты что?!

– Аль, я тоже сначала думал – бред! Алишер этот карщиком у нас на складе работает – шустрый, как гуппи, земляки к нему постоянно шастают с утра до вечера. А здесь Алишер этот потерял карточку свою – ну, разрешение на работу – пришёл ко мне. А мне что-то скучно было… хуё-моё, слово за слово, припёр его на автомате по своей линии, по безопасности. Туда-сюда… просто так сидел, порожняк гнал, прикалывался. Типа – нам всё известно, есть сигналы… ну, обычная херня, в общем.

Закошмарил его по-полной, короче, и, прикинь – он вдруг раскалывается до самой сраки.

Вообще не ожидал!.. Мастерство не пропьёшь, хуле.

И зовёт меня в долю… Наглый, бля, сучонок.

У меня своих было четыреста тысяч, на квартиру первый взнос откладывал, ещё назанимал там-сям.

Миллион набрал, короче, потом стрёмно стало, только семьсот дал. А на хуя, спрашивается, столько занимал? Непонятно.

А всё равно стрёмно!.. Прессовал-прессовал его, аж у самого яйца вспотели. Через месяц приносит полтора миллиона, кланяется, отдаёт.

Вот так.

А отдал бы миллион, получил бы два с половиной. Алишер говорит, была бы сумма нормальная, можно оптом брать, вообще шесть ударов.

– Не понял.

– Что непонятного? Маленькие деньги – маленькая партия. Вторые-третьи руки, поэтому и навару мало.

– Ты обалдел, Серёга! Ты за месяц удвоил! Это… это… две тысячи пятьсот шестьдесят восемь годовых!!! Ты понимаешь, вообще?..

– Тихо, не ори. А если порошок в Хатлонской области из первых рук брать – шестьсот процентов. Один к шести – прикинь!

Минимум. И всех дел – на десять дней.

Алишер говорит – как два пальца. А у него там завязки, все дела, двоюродный брат – большой человек, глава рода – «колони хона». Плюс он же в хукумате – местной мэрии – какая-то шишка.

Только бабки нужны, чтобы оптом взять за нормальную цену. Я три миллиона набрал, под двадцать годовых, через неделю лечу.

– Если так всё просто, что ж твой чурка карщиком работает?

– Да я спрашивал тоже. Бабок-то у него своих нет, вот он и набирает потихоньку. Сейчас стаж накрутит, легализуется, гражданство получит. А потом ещё, видишь, у них система клановая – сказали: «работай здесь, так для семьи нужно», значит, будет работать.

– Серёг, ты вроде бывший сотрудник, до подполковника дошёл, умный мужик, а такую чепуху мелешь.

Кино насмотрелся? Так в кино, кстати, и показывают, как с наркотой влетают. Или наркоконтроль повяжет, или пристрелят как собаку.

– Да я ж не собираюсь этим напостоянку заниматься! Не дурей тебя!

Пару ходок – и в тину. Мне б на квартиру только… Это ты с детства весь в шоколаде: бабка на Покровке, тётка – на Больших Каменщиках, бывшая с дочкой – в двушке, сам – в трёшке. А я, блядь… Заебался я десять лет в Балашихе в малосемейке этой, Ленка стонет уже.

– Будет тебе малосемейка в Бутырке… или в Матросской Тишине… – где там за порошок содержат?

– Ладно, всё. Забыли. Сам как?

– Я?.. Нормально.

Да ты что – не понимаешь, что даже если и купишь, не удастся провезти оттуда?! На границе обшмонают – и привет.

Серёга отмахнулся, задел рукой девчонку за соседним столиком. Мы нависли над столиком, придвинулись головами вплотную.

– Бля, столики в кофейнях пихают – пёрднуть негде. Скоро в два яруса будут ставить.

…Ты как маленький. Я ж тебе говорю, у него брат в хукумате – отдаёшь тариф, а там они уже сами разбираются. Из Фирюзабада на машине довезут до узбекской границы, потом козьими тропами до Самарканда, там встретят, и через Казахстан в Россию. Алишер так несколько раз сопровождал. Таджиков-то ещё трясут более-менее, а белым людям – как два пальца.

Главное – не пытаться ни-ко-го кинуть. Взял десять кило, заплати, что положено, не пытайся прогнать, что пять везёшь.

– Да скорей тебя кинут тридцать три раза. Сахарной пудры наложат вместо порошка, и привет. Ты, что – разбираешься в нём, что ли?! Или с умным видом на язык будешь пробовать – холодит-не холодит?

– Не кинут.

Алишер со мной поедет. Если чего – я его прижму так, что он у меня до конца жизни жопой порошок фасовать будет. И его придавлю, и родичей. У них всё гнездо здесь – и дядя, и шурин, и ещё половина их «тупа». «Туп» – род. Почти как у чехов – «тейп». Из-за родственников обоссытся меня подставлять.

– Дурень ты, Серёга. Я удивляюсь просто. Битый мужик, почти полкан, начальник службы безопасности, а дурень. Рассказываешь так, будто это за грибами на Куровскую съездить. Деньги потеряешь и посадят ещё. А здесь – будешь чеки с порошком по улицам разносить?

– Здесь Алишер всё на себя берёт. Оптом привезу – оптом отдам.

– Жопу ты свою оптом отдашь, вот что. Куда ты лезешь?

А как деньги туда довезти? В двух чемоданах? Тоже пойдёшь к Лужкову в хукумат договариваться? Забудь про это…

* * *

Пить мы начали в Домодедово, смутно помню тяжёлую Серёгину ругань на багажном контроле, куда-то он там ходил, с кем-то разбирался… я продремал около вещей.

В Душанбе прилетели ранним утром, договорились с местным бомбилой в тюбетейке до Фирюзабада.

Наркокарщик Алишер заболел пневмонией, не поехал, из Москвы созвонились с Аюпом, его двоюродным братом – «братом из хукумата» – тот всё подтвердил.

Прохождения границы в Душанбе нет, но паспорта на выходе проверяют. Капитан-погранец впился колючим взглядом: «Зачем прибыли в Душанбе? Цель поездки?»

Серёга улыбнулся: «Туризм. Солнышка захотелось. Плова с курагой поесть. Авитаминоз, бля».

Капитан пытался спрашивать про маршрут следования и место размещения, Серёга его отшил в полпинка.

На горных поворотах нас сморило, проснулись только у въезда в город – каменные столбы, фантастической величины дурацкие железные ворота, караул. «Как в «Тысяче и одной ночи», – подумал я.

Аюп встретил нас перед воротами. Мягко, как будто отгоняя мошек от вазы с фруктами, шевельнул пальцами в сторону своего водителя. Водитель – высокий, костистый, с глубоко посаженными глазами – шагнул к нашему бомбиле, протянул ему деньги и что-то буркнул.

Тот попятился, кланяясь Аюпу, на нас не глядя, сложился в суставах, во всех своих сочленениях, и втянулся в салон. Словно всосало его туда. Не переставая кланяться, завёл двигатель и, взвизгнув резиной, умчался прочь.

– Вы – гости, – говорил Аюп, подсаживая нас в белый «Круизер» с молитвенным ковриком на панели приборов. – Вы – гости. Как же так, из аэропорта сами поехали, не позвонили. Это нехорошо, это стыд для меня.

– Да хуле лишний раз беспокоить, – сказал Серёга.

– Беспокойство – это жизнь без гостей, – не очень понятно сказал Аюп и мы въехали в город.

Вдоль улиц тянулись побеленные заборы-дувалы с резными узорами виноградных и инжировых листьев, в проёмах слепо кривились двери и ворота из ветхого, изъеденного жучками дерева. Полуденное солнце не давало тени, дувалы и низкие дома с маленькими окнами выглядели пугающе плоскими, как безглазые стёртые лица из мутных снов. Невидящие окна, никуда не ведущие двери.

По берегам уличных арыков росли крепкостволые раскидистые деревья с мелкой листвой, тёмно-зелёной сверху и белесой с изнанки, слабый ветер шевелил их кроны, как будто за окном непрерывно переодевались женщины – шуршание юбок, мелькание нижнего белья. Впрочем, с похмелюги у меня всегда стояк дикий и всякая похабщина в голову лезет.

Редкие прохожие почтительно кланялись вслед тёмным стеклам автомобиля.

– Почему на некоторых деревьях в садах ленточки? – спросил я.

– Там, где в доме невеста и скоро свадьба. Таков старый обычай, – ответил Аюп и развёл руками, будто извиняясь.

По-русски он говорил хорошо. С падежами, конечно, не справлялся, и непривычно чётко расставлял ударения; гласные подчёркивал вытянутыми губами и горлом, выделял букву «о», иногда растягивая её как «оу», вместо «ш» кое-где вставлял «ч». Непохоже на остопиздевший москвичам кавказский выговор: чеченцы с дагами шипят и скрежещут, то и дело срываясь на угрожающее рычание, речь же Аюпа, наполненная гулкими гласными, напоминала клекотанье большой птицы.

Мы въехали на возвышенную площадь с остатками крепостных стен, машина остановилась. Водитель выскочил, распахнул дверь передо мной, Аюп, поклонившись, помог выйти Серёге.

Площадь удивительно походила на смотровую площадку перед Московским Университетом – как если б мы подъехали к баллюстраде со стороны главного здания.

Только вместо реки и Лужников – нереальная панорама горного хребта, а на площадке вместо матрёшечников – кафешечные столики и навесы. Прозрачный воздух, пропитанный ароматами цветов, лепешек и жареной баранины дрожал и переливался снизу доверху.

В Москве, когда в длинной пробке стоишь, вперёд смотришь – тоже по типу этого слоями воздух струится. Выхлопы из глушаков.

Мы шли между огромными клумбами и цветниками, водяная пыльца фонтанов, приятно освежая, падала на плечи, мгновенно высыхала под жарким солнцем. Пацаны носились по асфальтовым дорожкам, катались на роликах и велосипедах, аккуратно объезжали миндальные деревья в розово-белом цвету, под развесистыми широколистыми чинарами сидели старики в галошах и высоких разноцветных носках-джурабах, молодые мамы с колясками. Всё как у нас, только мамы не в мини, а в ало-зелёных шароварах с халатами.

Наш путь ни разу никто не пересек, по длинной тенистой аллее через всю площадь мы прошли одни.

Сзади, чуть приотстав, шагал водитель.

– Мы совсем не так представляли себе ваш город, – сказал я.

– А как? – вежливо улыбнулся Аюп.

– Ну, так… более традиционно… – замялся я.

 
– Арык бежит,
Большой бежит,
Бода несёт прохладу.
Голодный тигр
Давно не спит,
Его убить нам надо…
 

– неожиданно продекламировал Аюп.

Это мы так в школе русскую азбуку учили…

Смешно, да? Развиваемся немножко, развиваемся. Здесь раньче середина старый город базар был, вонючий (у него прозвучало – «вонучи»), грязный, эпдемичски опасный. Снесли, всё убрали, немножко цветы, немножко фонтаны, детский городок, кафе, ресторанчики, боулинг – пусть люди отдыхают.

От базара название оставили: «Девори баланд» – «высокие стены». Старое тоже немножко нужно помнить, как вы считаете?

– Прекрасно получилось, – искренне сказал я, стараясь сдержать улыбку – над тёмными стёклами здания слева красовались яркие буквы: «Боулынг-хана» и «Билъ-ярдон».

– Ещё не всё, не всё получилось, – развёл руками Аюп, – не всё. Если не возражаете, давайте вон там сядем, – он показал на столик под огромной чинарой.

Сквозь листву чинары просвечивали мягкие очертания светлых проплешин на стволе. От этих нежно-телесных пятен с полупрозрачной нежной шелухой по краям на меня опять повеяло тяжёлой томной эротикой… как будто подглядываешь за женщиной, приспустившей чулки.

У столика уже кланялся официант (официанты в тёмных брюках, белых рубашках и тюбетейках выглядели смешно, и окликали их гости тоже смешно: «гарсон-джён!»), на тарелках лежали закуски, зелень, нарезанная соломкой редька и пухлые лепёшки с точечками кунжута, стояли запотевшие глиняные кувшины.

Аюп опять лёгким движением пальцев отгоняя невидимых мух, отпустил официанта, сам разлил по бокалам холодное вино.

– Как же с Кораном? Коран-то вино запрещает? – спросил Серёга.

Не понравился мне Серёгин тон, и кривая высокомерная усмешка не понравилась.

– Дорогой Сергей, Омар Хайям очень правильно сказал:

 
«Вино запрещено, но есть четыре “но”:
Смотря, кто, с кем, когда и в меру…»
 

Здесь все четыре «но» встретились, поэтому два стаканчика нам Аллах простит. Я надеюсь.

За ваше здоровье, дорогие! Я рад, что вы посетили наш скромный город, примите моё уважение и почтение. Конечно, это не Москва, наш город маленький, и мы сами – маленькие люди. Горы больчой, а город – маленький…

Аюп выговаривал здравицу медленно и чётко, без улыбки, каким-то образом удерживая в поле зрения своих желтоватых глаз нас обоих сразу. В правой руке он держал бокал, левой в такт словам кругообразно помахивал снизу вверх.

Как дирижёр.

Или как строгий учитель, приглашающий школьников подняться.

Я встал.

– Сядь, бля! – прошипел Сергей и потянул меня за ремень.

– Сидите, дорогие, сидите! – Аюп повернул руку вниз ладонью, – вы – гости!.. Сидите. А я должен хлопотать вокруг вас. Сидите.

Я сел. Аюп договорил тост, сел, сказал что-то на своём, плеснул немного вина из бокала на землю и выпил.

– Зачем вы из бокала на землю плеснули? – спросил я.

– Заметил?.. Ты внимательный. Это – для духов нашей земли, – сказал Аюп. – Ты знаешь, мы не очень хорошие мусульмане… немножко ленивые, немножко хитрые. Немножко Аллаха просим одно, другое, но по своей старой вере – до ислама – духов боимся. У нас говорят: «Худо зада бошу арвохь зада не» – это если по-русски перевести… – Аюп задумался, – «Если Бог тебя бросит, то это ничего, а если арвохъ – дух, то есть, – тебя бросит, то жизнь пропадёт». Поэтому стараемся их поить и кормить. Искандар… Александр Македонский долго наш город хотел взять – три месяца.

Не взял, войско снял, пошёл в Индию. Когда основной войско ушёл, наши ребята сделали выход из стен, взяли много пленных, числом возле двести, резали, давали кровь арвохъ, как благодарность. Почти на этом месте. Да, на этом месте.

Аюп замолчал и посмотрел на нас. Я кивнул. Подошедший официант расставил миски с густым горячим супом и маленькие чашки с приправой.

Красное густое вино напоминало чилийское, и подействовало оно на старые дрожжи, из-за жары и усталости – быстро и крепко.

Я откинулся на спинку стула. Над головой шелестела чинара, слоистый дым мангала лёгкими завитками уходил вверх, смешивался с пеной цветущих вишен, поднимался выше, превращаясь в облака и белоснежные горные вершины. Из соседнего кафе доносился прошлогодний хит «Фабрики звёзд» – «Я тебя любила, Только я забыла, Как меня сгубила…»

– Что порожняк зря гонять, давай о делах поговорим, – сказал Сергей и отодвинул бокал.

Несмотря на палящее солнце, он сидел в куртке. Правая рука всё время лежала на коленях, ел и пил он левой; от жары, или от острого горячего супа его лысая голова покрылась мелкими капельками пота.

«Интересно, на голове пот такой же, как под мышками или нет?», – мелькнула у меня глупая мысль.

– Успеем о делах, – ответил Аюп, не поворачиваясь. Прищурясь, он смотрел на далёкие горы. С лёгкой покровительственной улыбкой смотрел, как на маленького ребёнка. – Успеем. Сегодня вы – гости. Отдыхайте.

– Чтоб сразу было понятно – кэша с собой нет, на пластике всё. Товар посмотрим, тогда обналичим, – сказал Сергей с глухим вызовом и промокнул салфеткой лысину.

– Молодец, – сказал Аюп, по-прежнему не глядя в нашу сторону. – Правильно. Зачем мешок деньги таскать? Ты думаечь, мы здесь совсем дикие? Немножко развиваемся. Завтра в банкомат сходичь и снимечь, если будет нужно.

Но это завтра.

Завтра поговорим о делах, о деньгах… Отдыхайте, – Аюп обвёл горизонт широким жестом.