Текст книги "Чекист: В небе только девушки! И… я. Мы взлетали, как утки… Чекист"

Глава 6
Эскадрилья в строю

В 19.00 отставил все дела и начал заниматься согласованием. Эскадрилье предстоял вылет практически полным составом: 8 самолетов, но двумя группами. И при работе над первой целью требовалось, чтобы кто-то отвлек противника. Целями было два моста через Северский Донец. Первый возле Чугуева, второй западнее у Черемушек. В Чугуеве, известном больше по пошлой частушке, крупный аэродром и просто охренительное количество зениток. Отловить могут на наборе после удара. А Черемушки прикрыты пятью батареями, стоящими звездой вокруг моста. Мосты короткие: три пролета. Путь уложен так, что бомбить вдоль – это проходить прямо над батареями прикрытия. Совсем не хочется. Решил действовать иначе. Мне все равно требуются командиры звеньев, без них никак! Поэтому первое звено поведет Лиля, а второе – Андрей. Я буду работать с Лилей, а разведчиком с Андреем пойдет Кравченко с Ланцовой. Заход с юга на Ливну, там делимся на две группы, девчонки начинают планировать в точку, а мы с Кравченко держим высоту и скорость, чтобы быть в двух минутах впереди их. Играем и с осветительными. Вместо ОАБ, у которой один светящийся элемент, берем САБ-250, где светящихся элементов семь. Подсветка должна быть хорошей. В 19.30 собралась эскадрилья, и я поставил задачу. Настя раздала штурманяшкам карты с расчетами. Лица у всех серьезные.

– Так, девочки, мост поперек вы бомбили на полигоне. Не все получилось, у каждой из вас были свои ошибки. Угол пикирования в этом случае 70 градусов. Автоматы вывода у всех настроены на 2800. Времени прицелиться у вас мало. Андрей, у тебя на 2300. Напоминаю, как входить в пикирование по курсу без отрицаловки: валитесь на крыло, крен 90, и даете нижнюю ногу, поймав цель в прицел, останавливаете угол и выравниваетесь по крену, постоянно держа цель в прицеле. Сейчас вспоминайте свои ошибки при выполнении бомбометания по мосту. Сброс бомб – пакетом, все вместе вываливайте. Андрей, ты нормально можешь работать с каждой парой бомб, у тебя времени больше. Гарик может помогать тебе из штурманской, со второго прицела. Девочки, угол пикирования большой, помогайте автомату. И следите за скоростью. Если по ней провалитесь, то на 710 включайте вручную автомат. Превышать 710 – запрещаю! Всем понятно? Мужчины! Вас это тоже касается! По выводу отворот на юг! Прямо не ходить, там зенитки! Всё, готовимся к вылету!

Автобуса нет, поэтому гурьбой движемся к стоянкам. Но дойти до них не успели. Рядом останавливается целая колонна автомашин, из которых вышли Черевиченко, Кравченко, Красовский и толпа штабных. «Перехватили!» Доложился, начались вопросы, но я дал команду: «Готовьте машины! Младший лейтенант Афанасьева, готовьте за меня!», а сам остался на растерзание начальством. Оба начальника недовольны: штаб фронта оказался не при делах и не принимал участие в разработке и, главное, в контроле проведения «стратегической» операции, а Красовский после моего доклада прозвонился Сталину, а тот его прервал, что он уже в курсе. Получилось, что я через голову обоих перепрыгнул. Как мене не ай-я-яй! Черевиченке ответил, что «проводила учебно-боевой вылет для отработки нового приема бомбардировки с пикированием по протяженной цели».

– А вам, Степан Акимович, я позвонила и доложилась, как только были получены из проявки пленки с подтверждением попаданий. Но, Степан Акимович, это еще не совсем моя эскадрилья, это – «курочки» Расковой, которой они в рот смотрят, которая их собрала в дивизию. Ей кто-то, не выясняла, позвонил и доложился по непроверенным данным, по докладу штурмана и стрелка-радиста «двойки». Она и раструбила. У меня люди в машинах сидят, меня ждут! У нас первый вылет на боевую работу почти всей эскадрильей, осталась без ввода только одна Богданова. Время!

– Подождут!

– Не могут, вылет согласован с АДД и «ночниками» Юго-Западного.

– Ладно, товарищ командующий, надо бы отпустить.

– Ну хорошо, но после вылета – ко мне!

– Что бомбите? – послышался вслед вопрос Красовского.

Я отмахнулся на бегу, дескать, потом! По времени оставалось всего семь минут, поэтому с ходу запрыгнул в сиденье и дал команду к запуску. Открыл форточку и спросил Иваныча о готовности. Тот, недовольный, что нарушен порядок осмотра перед вылетом, козырнул и прокричал, что все в порядке. И я начал запуск. Прогрелись и выкатились на старт. Я поторапливался, чтобы вылет не отменили. Мало ли что придет в голову начальству, если они попрутся на КП? Получив от Богдановой, она – руководитель полетов сегодня, прибавил обороты и взлетел. Во время сбора группы по радио услышал очень лестную оценку своих действий:

– «Птичка» – «Клену»! – «Птичка» – это я, а «Клен» – это Красовский, приперся все-таки на КП.

– На приеме!

– Ты, сволочь, что делаешь? Ты куда сосунков повела?

– Все будет нормально, Степан Акимович! Сработаем!

– Вернешься – убью! Только вернись, пожалуйста!

– Тьфу-тьфу-тьфу. Типун вам на язык!

– И тебя к черту, и остальных.

Работаем!

Высоковато, конечно, стоит вывод у девчонок, вряд ли попадут, но Андрей имеет такую возможность, а подставлять девиц в первом вылете под семикратную перегрузку не с руки, совсем не с руки. Не потянут они. Сделать бы смешанные экипажи! Было бы дело! Но пока требуется успех. Аккуратный успех, без дров и гробов. Поэтому набрали свои «законные» 10 500 и плывем по ночному небу с одной включенной синей лампочкой двумя колоннами. У концевых и эта лампочка не горит. Обходим активные узлы ПВО, заползаем в узенькую щель, которая приведет нас к Ливне. У Насти сегодня ответственный момент: ей надо точно отбомбиться по совсем маленькой цели осветительной и «фотабом». Ей предстоит нырять в штурманский кокпит, управлять оттуда мной, найти этот чертов мост, ввести все поправки, в том числе и на снос при неизвестных параметрах погоды, а потом вовремя нажать на сброс. Отсчитать предвычисленные секунды и сбросить «фотаб». Успеть вылезти из узкой щели нижней кабины и пересесть в кресло для работы с АФАРом. Вторым АФАРом командует Майя. Потом опять повторять такую же процедуру на втором заходе. Поэтому сидит, щелкает штурманской линейкой, подсвечивая себе слабенькой синей лампочкой. Иногда в зеркале заднего вида мелькает ее тень, и по СПУ идут команды и доклады. Прошло полтора часа полета, она подала команду на смену курса. Теперь пересчитывает и выясняет снос. Я веду машину ровненько, чтобы не мешать ей. Сопит у меня под ухом, вглядываясь через мое плечо в черноту ночи за лобовым стеклом. Полное новолуние, так что темно, лишь безответные звезды рассыпаны по всему черному небу. На этой высоте ночью оно совсем черное. Внизу небольшие кусочки кучевых облачков, довольно высоких, так что земля немного видна. Опять убрала подбородок с моего плеча и зашуршала листочками штурманского блокнота.

– Саша, десять минут, курс прежний, выходим точно.

– Умница! Дай ручку! Тьфу, свою ручку! Нафига мне эта!

Похохотали. По рации молчание уже тридцать минут. Справа над Чугуевом появились разрывы «ахт-ахтов». Обещанное обеспечение начало работу. У них три волны, мы работаем во время третьей.

Настя кладет мне руку на плечо, по «руке» я должен подать команду остальным. Она сжала мне плечо, и я передал остальным: «Точка», и пошел на правый вираж, к Чугуеву. Убавляю газ, так, чтобы только держать высоту. Сейчас бы закрылки не помешали, но низкие обороты двигателя важнее. Там, на земле, нас слушают, хотя все внимание немцев отвлечено на заходящие на них ТБ-3, ТБ-7 и Ер-2. Чуть ниже работают СБ Юго-Западного. По связи голос Лили: «Расчетная». Это она про скорость. Тут же по СПУ голос Насти: «Плюс семь». У нее в руках маленькая табличка, которую она подсчитала, где внесена расчетная скорость, чтобы удерживать интервал 120 секунд.

– В набор! Держать по прибору! – я прибавляю обороты и дал пять градусов тангаж. Надо набрать 11 200, чтобы «ахт-ахты» не зацепили, и забить шумопеленгаторы немцев своими моторами, прикрывая планирующих девчонок. Настя ныряет вниз, переключает СПУ уже в штурманской кабине. Сопит, там неудобно лежать в меховом костюме.

– Два влево!

Аккуратно довожу одними педалями. Говорю ей:

– Заданная. – И выравниваю машину по горизонту.

– Цель вижу! – Я делаю выдох, но не нажимая правой кнопки. Пришли! Заморгали лампочки, которыми Настя подает мне команды вправо и влево.

– На боевом! – этой командой мне запрещается менять скорость, курс и высоту. А чуть ниже нас уже работают осколки шрапнельных снарядов самого эффективного орудия вермахта во Второй мировой войне. Зажужжали моторы створок бомболюка. Еще десять секунд, и первый сброс, затем второй. И уже по радио голос Насти:

– Сброс! – По дюралю гремят носки ее сапог, это она задом выползает из штурманской, выставив свою аппетитную попку. Влетает в кабину и плюхается в кресло, раскрывает створки АФАР и ждет.

– Сто восемнадцать, сто девятнадцать, сто двадцать, вспышка! – И жмет на спуск камеры, а я передаю это остальным, это для них сигнал на пикирование. Они сейчас летят с плотно закрытыми глазами.

– Атака! – голос Лили, потом голос Андрея, что он тоже пошел в пике. Разница составила 12 секунд, с той стороны ветер, который учесть было невозможно. Я разворачиваюсь влево, на Чугуев, чтобы отвести огонь немцев чуть в сторону от девчат.

– Сброс, вывод! – снова Лиля. Голос сухой, без эмоций. Берет хороший пример! Через десять секунд сброс выполнила Тамара и еще через десять Катя. Немцы огонь ведут только по мне, девчонки вышли без обстрела. Я набрал 12 и развернулся снимать объект.

– На курсе! – А внизу что-то горит!!! И сильно! – «Быть того не может! Это же мост! Промахнулись, видать!» Запрашиваю Валю, как у нее, это второй разведчик.

– Я на курсе! – Ей некогда. Настя выполнила сброс и выползает в кабину. Влетев в кабину, буквально кричит по СПУ: «Там цистерны горят! Снято!» Я прибавляю обороты, я по радио радую остальных. РЛС нет, я их не вижу, хотя и Настя, и Майя смотрят во все глаза, ища малейшие признаки самолетов девочек.

– У меня сзади «мессер»! Я – «ноль семь». – Сказано это было тихим-тихим голосом, почти шепотом.

– Высота?

– Девять с копейками.

– Он тебя видит?

– Не знаю. Сто девятый.

– Следи за выхлопом. Ты где?

Катя передала свое место. Это впереди и ниже. Начал спускаться, но через несколько секунд Катя повеселевшим голосом сказала, что «мессер» ушел вперед и высоту не набирает, прошел под ней. У нее уже 10 500. Я прекратил снижение на одиннадцати тысячах. В принципе, всё, задание выполнено, даже если во второй группе никто не попал. Катя передает, что снимки сделаны, но состояние моста неизвестно. Визуально определить не смогли, много пыли, и появился какой-то туман или задымление. Огня не наблюдала.

Мы сели первыми, Валя полную группу к месту сбора не привела. Через 12 минут сели три ее машины. Девчонки бегут на КП, а Андрей и ребята не торопясь подходят, предварительно раскурив папиросы. Идут вразвалочку, довольные. Гарик при докладе доложил, что лично видел поражение предмостья первой парой бомб. Гита Баркан на связь выходила в момент атаки и вывода. В точку сбора не прибыла. Ждали пять минут. Я стоял у КП и ждал. Всякое бывает. Я у них принимал зачет по бомбежкам. Гита – низенькая, с широкими бедрами и с «ушами», брюнетка. Из Одессы. Катя – штурман, худенькая блондинка с Сибири, из Алейска, маленького городка под Барнаулом. И Маша – стрелок, из Новгорода, настоящая русская красавица. Крупная, дородная, смешливая. Все меня подкалывала, что мне вес набрать не помешало бы. Они не сели. «Пятерка» доложила, что ничего не видели. Ни стрелок, ни штурман. Ко мне подошла Настя:

– Саша, у них уже кончилось топливо. Пошли, тебя девчонки ждут.

Тут у меня по щеке прокатилась слеза. Я последний раз плакал в пятилетнем возрасте, когда влетел в канаву на «школьнике», спускаясь с горки в летном городке, у которого отказали тормоза. Сильно разбил коленки. Больше никогда не плакал.

«Саша?» – «Я». – «Как тебе это удалось?» – «Гита – моя подруга, мы из одного города, она писала мне с самого начала войны. А потом, видимо, записалась к Расковой». – «Я не об этом, я о слезе». – «Не знаю, просто для меня этот человек имел большое значение: она младшая сестра моей ближайшей подруги. Мы ее с детства нянчили».

Я вошел в класс и приказал вызвать начальника кислородной станции. Девочки, большая часть из которых ревела и выстраивала различные версии: заблудились, сбиты на отходе, атакованы «мессершмиттом», конспирологическое: «нас ждали», удивленно посмотрели на меня.

– Что уставились?

– А зачем он на разборе?

– Из-за него или его людей погиб полностью экипаж. Во всех остальных случаях они бы вышли на связь. Высота дает нам защиту от врага, но сама по себе является нашим с вами врагом. И единственная наша защита от нее: кислород. Кислорода внезапно не стало. Это, и только это причина гибели самолета. И его экипажа. Прошу почтить их память вставанием!

Все встали. И через минуту Валя Кравченко сказала:

– Давайте не будем терять надежду! Может быть, кто-то выпрыгнул.

Вошел Красовский, а вслед за ним старший лейтенант с довольно помятым заспанным лицом, который заведовал станцией. После доклада командующему о завершении вылета, я попросил у него минуту времени, чтобы разобраться с причинами потери самолета и экипажа. Красовский пожал плечами. Я пальцами подозвал старлея, тот даже не стал мне докладываться, хотя я его вызывал, а все время смотрел на генерала.

– Дыхните!

– Я пил на ужине «фронтовые»!

– Сказки будете рассказывать в трибунале. Сдайте оружие, вы арестованы. Это – Воронеж, отсюда до фронта пилить и пилить. Кроме летного состава, фронтовые никто не получает.

– Вы не имеете права!

Тут Красовский разразился такой «тирадой», что ему бы позавидовал любой боцман, его адъютант произвел арест и передал арестованного охране командующего. Несколько емкостей с 99-процентным спиртом были разбавлены. Всем остальным экипажам просто крупно повезло. В авиации 100-процентный или «абсолютный» спирт используют для удаления влаги из кислородной распределительной станции. Используется его свойство активно поглощать даже пары воды, чтобы превратиться в обычный 96 %-й спирт. Если влагу не удалить, то пары сконденсируются из-за понижения температуры до минус 60–70 градусов, и какие-нибудь клапана или редукторы могут прекратить работать. Хорошо удаляет пары воды только спирт, процентный состав которого не ниже 99 процентов. Как только плотность спирта падает до этой отметки, его использование для обработки СКУ запрещается, он списывается и отправляется на переработку, чтобы опять получить стопроцентный. Внешне «Абсолют» ничем не отличается от 96 %-го, поэтому хранится отдельно, в специальных герметически упакованных емкостях, и выдается прибористу под запись в специальном журнале. На кислородной станции всегда есть спирт, и его много, поэтому это место служит «Меккой» для всех пьяниц и других желающих погреть на процентах руки. Сплошные «Миши-три-процента».

После этого неприятного инцидента провели разбор полета, тщательно рассмотрели снимки, которые уже проявили. На мосту под Чугуевом находился эшелон с танками и топливом. Паровоз был с южной стороны, шел к Изюму. Танковая рота до места назначения не дошла, полностью или частично. Мост разрушен в двух пролетах. Пожар на обоих берегах. «Сотки» дают очень горячие осколки, и бензин от них неплохо взрывается. Мост под Черемушками, действительно, скрыт дымзавесой на последнем снимке. Но снимки экипажей показывали разрушение всех трех пролетов. Мост разбит надолго.

До чего Красовский любит целоваться! Всех перецеловал. Настю так три раза по три. Досталось и мне, и даже Андрееву экипажу. Довольно хлопнув кого-то из девушек по заднице, собрал бумажки и уехал в штаб фронта. Мне пришлось ехать с ним к Черевиченко. Приказы надо выполнять! Генерал видел тридцатый сон, поэтому нам пришлось его ждать. Было видно, что недоволен, что его разбудили. А нефиг давать непродуманные приказания! Однако новости были слишком хорошими, чтобы сразу не позвонить в Москву. Вместо выволочки мне опять пришлось вытирать щеки и губы, теперь от его слюней. Черевиченко и Красовский подписали представления, и Кравченко подписал, и все улетело в Москву. Заметив, наконец, что у меня слипаются глаза, меня отпустили, но так как отцы командиры продолжали что-то обсуждать, то мне пришлось ловить попутку. С транспортом в эскадрилье было не шибко хорошо. Надо бы этим заняться.

Поспать не дали, утром прилетела Раскова, и нас с Настей и Майей разбудили. Девчонки остались досыпать, мне же пришлось вставать, мыться и идти завтракать вместе с Мариной Михайловной, которая довольно искренне радовалась успехам и сильно горевала по поводу гибели первых своих девочек. Но не без оборота на себя! После завтрака мне было предложено переодеться и лететь в Москву. Я – отказался. Марина удивленно посмотрела на меня:

– Почему?

– На днях начнется наступление: или наше, или немецкое. Сегодня – второе мая.

– Успеешь! Завтра вернешься, а полеты без тебя мы отменим.

Она так и сделала: позвонила Красовскому, и как я не отнекивался и не ссылался на Дружковский и Краматорский мосты, всем было до одного места! Это направление не нашего фронта, и полоса не нашей армии. Как будто те три моста, которые разбили, были в нашей полосе! Пошел переодеваться, Марина со мной. Галифе она забраковала, юбки у меня не было, и тут она обратила внимание на мои руки.

– Господи! Какой ужас! Что у тебя с руками! Надо срочно делать маникюр и снимать вот эту мерзость! – она показала на мозоли, таким трудом и потом набитые. Сашка, подлюка, тихо радовалась моменту и мыслями была уже в Москве. В голове – сплошное раздвоение личности. Цыкнул на Сашку, но она так жалобно простонала, что очень хочет этой поездки… Пришлось брать быка за рога и объяснять Марине Михайловне, что я такая, какая есть! Меня другой не сделать, тем более за один и на один день. Еду я в брюках, юбки нет и носить ее я не собираюсь. В брюках удобнее, во всех случаях жизни, а задирать юбку я не собираюсь.

– Ты неисправима и совсем омужичилась. Женщина должна оставаться женщиной, даже на войне.

– Война – дело не женское, Марина Михайловна. Поверьте, я лучше знаю.

– Но ты же успешно воюешь!

– Я успела омужичиться, как вы только что сказали. Всё, разговоры разговаривать некогда. И вообще, зря вы меня в Москву тащите, лучше бы с транспортом и с инженером эскадрильи помогли.

– К этому разговору мы вернемся. Готова? Пошли.

Глава 7
«Страна должна знать своих героев», и как с этим бороться

Садились прямо в центре Москвы, теперь этого аэродрома нет и полеты над городом запрещены, кроме вертолетов ГАИ и санитаров, ну, правда, не для всех… Борт уже встречают: корреспонденты, куча баб, куча генералов, как от ВВС, так и армейских. Что-что, а толк в рекламе Раскова понимала, ей бы менеджером по связям с общественностью работать. Впрочем, это я ехидничаю: во время войны такие рекламные кампании просто необходимы, особенно после поражений летом сорок первого. Страна обязана сплотиться и знать своих героев и героинь. Жаль, что я попался на эту роль. Не сильно гожусь. Речи толкать не умею, местных лозунгов – не знаю, так что тут мой PR-менеджер малость промахнулась. Но ей выбирать не из кого, пока. Остальные девочки только на крыло становятся. Изображаю смущенную улыбку, запинаюсь, краснею, тут уж Сашка мне вовсю помогает. Что-то лопочу корреспондентам, все равно все переврут и перепишут, но наше дело не рожать! Всю эту шоблу возглавлял замначальника ГПУ РККА армейский комиссар второго ранга Щербаков. Оно и понятно, Мехлис сейчас на Крымском фронте опалу себе зарабатывает. Щербакову я не сильно понравился, ему требовался актер побоевитей, но на безрыбье… Потащили меня в Дом Советов на скучнейшее заседание. Но основное отличие от дня сегодняшнего: никаких листочков с написанными речами не давали! Эта зараза, видимо, поразила ГПУ чуточку позже. Мое выступление, с абсолютно красным лицом, длилось меньше минуты из запланированных десяти. Но видимо по инерции, аплодисменты я сорвал, тем, что сказал, что выступать не умею, я лучше это выступление снарядами и бомбами скажу, а если «на бис», то и пропою. Под аплодисменты и хороший здоровый смех зала сошел на место. И под конец совещания в зале появляется Михаил Иванович Калинин. Опять вызвали меня, и он под аплодисменты вручил мне Золотую Звезду и два ордена Ленина. На сцену поднялась и Раскова, у которой точно такие же награды. Так вместе нас и сфотографировали. После этого меня перевезли на Центральный и посадили в самолет. Мой бенефис в Москве был закончен. Я показал свою полную профнепригодность для такого рода деятельности.

Раскова усадила меня в правое кресло, пришлось напяливать на себя чужие наушники и цеплять ларингофоны. Стрелков Марина Михайловна отогнала с боевых мест, нас и так шесть истребителей охраняют. Так что предстояла лекция на понимание политического значения нашей миссии для того, чтобы я осознал, какое значительное мероприятие я сорвал, и какое значение имеет формирование женских авиаполков для защиты Родины. Слушал вполуха, больше по привычке следя за воздухом. Она говорила почти час, после этого спросила:

– Мне кажется, что ты меня не слушала.

– Да, вы правы, считаю это утопией. Женщины должны служить в смешанных бомбардировочных полках и в отдельных легкомоторных.

– Это почему еще?

– Удержите штурвал! – и я потянул его на себя. Против меня действовала она и динамическая стабильность этого утюга ПС-84. Пээска задрала нос, и я отдал его, выравниваясь по высоте.

– Без автомата вывода вы, Марина Михайловна, с машиной на пикировании не справитесь. И все, кто у меня собрались, тоже. Может быть, Лиля. Она отдельно и усиленно занимается своей физподготовкой. Какой воздушный бой, какие перегрузки? Это запрещено самой физиологией и системой подготовки летного состава. В бомбардировочной, пикирующей авиации с одним пилотом, управляющим самолетом, за штурвалом должен сидеть мужик приличного размера и поднимающий пару сотен килограммов и жимом, и рывком. А вы в это кресло институток посадили. Случись что, беды не миновать. Достаточно выхода из строя автомата вывода. Двоих мы уже похоронили. Поэтому с феминизмом пора завязывать, а «делать» нормальных штурманов и стрелков. Здесь девочкам равных не будет. Вон, смотрите на Настю. За штурвал – не посажу, а штурман она великолепный!

– Нет, Александра Петровна, женщина может… – И Остапа опять понесло. Феминизм – штука заразная и просто так не излечивается. Война все сама доказала, выступив в роли арбитра и антибиотика: истребительный и бомбардировочный полки понесли потери и превратились в смешанные, а «ночные ведьмы» на По-2 живы в памяти народной! Дошли до Берлина и Праги, 23 Героя Советского Союза, и ни одного (!!!) увольнения по причине беременности из летного состава до конца войны! Вот это ВЕДЬМЫ! Это был не полк, а орден имени майора ВВС Марины Михайловны Расковой. Девочки сами приняли этот обет безбрачия и свято блюли его, перечеркнув свое «Я» ради Родины и ради Победы. Это сейчас им вбивают в голову, что все делается через секс: «Это так просто, миг, и ты станешь взрослой!» А потом столбы обвешиваются объявлениями: «Жена на час! 24 часа», «VIP-отдых! 24». Эти – не продавались дьяволу, эти – дрались! И миллионы килограммов бомб летело через их тонкие и слабые руки на головы врага.

Естественно, что самой Марине я этого не сказал, но этим бортом летит новый инженер эскадрильи инженер-майор Александр Иванович Путилов, прочнист и бывший главный конструктор фюзеляжа самолета ВИ-100, из которого родилась и «пешка», и ее модификация ВИ. Как его смогла выцарапать Раскова, я не знаю. Судя по рукам, он последнее время не карандаш в руке держал, а где-то сучья рубил. Так оно и оказалось! Его уволили перед войной и собирались посадить за аварию. Потом война, и он попал, рядовым, в саперы на Карельском фронте. Строил оборонительные сооружения. Его жена нашла Раскову в Москве, и они выдернули его из-под Койозера. Звание ему вернули, правда, на две шпалы у него меньше стало. Сразу по прилету состоялся разговор с начальником ОО эскадрильи, который решил предупредить меня о том, что это, возможно, враг народа.

– Ты его руки видел?

– Мое дело вас предупредить!

– Все, предупредил! И иди к себе в свою норку, можешь на меня донос написать. А инженеру – не мешай, Павел.

Тот помялся и попросил разрешения удалиться. Он мужик не самый вредный и тоже нужный на войне. Девочку из немецкой разведки, устроившуюся на работу в столовую, вычислил мгновенно. С ним у нас мир-дружба-жвачка, но Путилов нужнее и важнее. Он весь НКАП насквозь знает! И инженер был от бога! Организовал мастерскую по подготовке двигателей. У них век короткий: сто часов и на выброс, вернее, на капремонт, но потом они на борт высотников уже не попадают, идут в линейные части. С его и божьей помощью удалось снизить вес на почти полсотни килограммов и поднять мощность почти на сотню. Не сразу, конечно, Но все начинается с малого. Он в совершенстве знал фюзеляж и заложенные в него 10 g, поэтому сразу начал выдавать очень ценные рекомендации по дальнейшему снижению веса планера. Списался с группой Петрова и Енгбаряна, и через два месяца у всех машин были настоящие гермокабины, а не их подделка. К сожалению, наша «птичка» ушла на свалку. Сашка всплакнула. Она научилась шмыгать носом и реветь, чем подставила меня в первую ночь после Москвы. Разбудила всех в комнате, Настя и Майя не знали, что делать: героиня лежит в койке и ревет. Сашку мне удалось успокоить, но через пару недель, днем, опять в постели после вылета, она призналась, что может шевелить мизинцем левой руки. Небольшие его подрагивания я ощутил. И рассказала, почему заревела после Москвы.

– Мне кажется, что я бы так не смогла. Ты и сильнее, и опытнее меня. И еще, Олежка, я… тебя… люблю. – Всю мою морду залило краской, уши просто запылали.

– Да, ладно, чего уж там. Муж-жена – одна сатана, а у нас это еще и в одном флаконе. Не надо больше об этом, Саша. Договорились?

– Договорились. Но ты знай это!

– Я уже знаю.

Третьего состоялся наш дневной бенефис у Белгорода. Там окопалась лучшая немецкая дивизия «Великая Германия». Нас прикрывал целый полк «яковлевых», Красовский очень беспокоился, но вылет разрешил. Незадолго до рассвета мы взлетели, зашли с севера, вдоль линии фронта, спланировали на высоту 5000 и устроили вальс-«бабочку». Это – та же «вертушка», но каждая машина после сброса уходит в другую сторону, затрудняя зенитчикам противника противодействие. Мы были увешаны пятидесятикилограммовками и «сотками» и более получаса работали по небольшому немецкому плацдарму у Мясоедово на правом берегу Разумовки. После этого поднялась пехота и захватила и сам плацдарм, и немецкую переправу через Разумовку. К вечеру начались бои на окраинах Белгорода. У нас потерь нет, но и штурманам, и стрелкам пришлось поработать пулеметами. Немцы таки попытались сорвать нам выступление. Девчонки из машин на земле просто вывалились. Умотались так, что до вечера пошевелиться не могли. Большинство жаловались на сильную боль в мышцах. И только Лиля, которая практически не расставалась со штангой, чуть ли не спала с ней, выглядела бодрячком. После этого и остальные летчицы активно занялись тренировками. «Гром не грянет – мужик не перекрестится!» Я специально повел эскадрилью в этот вылет, так как после первых успехов у многих закружилась голова. Проклятые корреспонденты пронюхали про эскадрилью, и от них отбоя не стало. Девочкам нравилось позировать на камеру, давать интервью, быть «героинями». Вот я им и показал, чего стоит весь их героизм. На час полета сил не хватает.

Лиля, получившая орден Ленина за Амурский мост, при получении застеснялась, подошла ко мне:

– Александра Петровна! Я же промахнулась! – смущенно проговорила она.

– А ты считай это авансом и меньше об этом думай. Они сами посыплются, если будешь думать о целях, а не о наградах. Звезды – они такие, падучие! – улыбнулся я и понял, что один командир звена у меня уже есть. Это – радовало. Напротив, Андрей задрал нос, и однажды я их прихватил на пьянке и скабрезных разговорах о членах эскадрильи. Загордились мужички! И еще одна «новость»: пришел на стоянку к «птичке», смотрю, никого нет, а люк открыт, рули шевелятся. Даже пистолет достал. На выдвигающуюся ступеньку не вставал, аккуратно и тихо поднимаюсь по трапу. В кресле сидит Майя и с закрытыми глазами выполняет маневры, причем сложные! Убрал пистолет, прикоснулся к ней рукой. Как заверещит! Испугалась. Сели под крылом, поговорили. Она родилась в Ростове, отец – журналист в областной газете, мать – корректор там же. Она училась на геофаке в Ростовском универе. Гео – это геологический, а не географический. Что-то произошло у отца на работе, не ту статью написал, Майя точно не знает, семья сорвалась с места и переселилась в маленькие Ессентуки, в какой-то подвал. Девчонку родители сорвали со второго курса: «Иначе папу расстреляют!» Закончила в Мин водах аэроклуб, мотаясь каждый день на полеты на пригородной «кукушке». Пошла в пилотажную группу, получила первый разряд по самолетному спорту, и тут война! Все студентки сразу стали командирами, все инструктора по первоначальному обучению – тоже. А ее взяли, с большим трудом, в стрелки-радисты. Я потрепал ей волосы рукой по голове и приказал готовиться к зачету по матчасти. Она опустила голову и сказала:

– Я готова, Александра Петровна.

Зачеты она сдала с первого захода, вылетел с ней на Пе-3УТВ. Очень уверенно пилотирует. Опыт летчика на УТ-2п чувствуется сразу. Сели и снова на взлет, на пилотаж. Пилотирует правильно, даже красиво, но предсказуемо, спортсменка! Этот комплекс, действительно, для кандидатов в мастера спорта крутили. Он в учебнике по пилотажу есть. Сам такой разучивал.

– Майечка, все абсолютно правильно, но так пилотировать в бою нельзя.

Она даже обернулась, и по СПУ прозвучало тихое:

– А как?

– Смотри!

И я устроил каскад фигур, рваных, неправильных, с неожиданными переходами из одной фигуры в другую. Двигатели ревели на переменных оборотах, менялся шаг, машина без полочек переходила из одной фигуры в другую, сбивая воображаемого противника с толку, штопорила, почти срывалась в него, но вытягивала, с переворотом уходя из-под огня.

– Поняла?

– Поняла!!! Александра Петровна, все поняла. Не заканчивать фигуру, дело не в красоте, а в изменении положения, скорости и высоты. Разрешите?

– Давай!

Машину она чувствовала! Прирожденный истребитель! Тот самородок, который я искал, перерывая, как петух, кучу мусора.