Текст книги "Две жизни. III–IV части"

Почему и для чего я тебе все это говорю? Чтобы ты был уверен и спокоен о судьбе своего брата. Он пойдет под покровительством высоких воспитателей. И твоя роль – роль брата-отца – была тобой правильно понята и выполнена.

Теперь она кончена. Когда Учитель говорит человеку, что роль его в том или ином месте кончена, что карма его в тех или иных отношениях закончена, надо понимать, что ясновидению Учителя открыты до конца пути ученика.

Что представляет собой ясновидение Учителя по сравнению с той каплей знания, что имеет в своем распоряжении ученик?

Каждый из учеников, сосредоточиваясь в моменты своего духовного созерцания, отлично понимает огромность расстояния между сознаниями обоих и недосягаемость для себя точки зрения Учителя. И тем не менее, получая весть через гонца, очень часто он непременно старается поправить те места, где ему хотелось бы видеть свой собственный образ иным.

Если надо, чтобы он узнал, что карма его с теми, кого он любит и предпочитает, кончена, и ему дается это знание, он все же упрямо будет настаивать на том, что карма его старая, что он связан вековыми нитями, как будто в старой карме есть нечто привлекательное и драгоценное. Все старые кармы, где поистине есть что-либо важное и драгоценное, всегда ощущаются только как сияющее счастье и не носят в себе никогда психических заболеваний.

Люди от ума, ищущие пути освобождения, не ищут Бога в людях, которым служат в простоте, но долг своего усердия прилагают к труду подле них. Потому они устают, раздражаются, убегают отдыхать и так далее. И они же, получая весть-зов, указание и задание, не имеют сил вступить сразу героически в указанное им новое дело или положение, ждут, чтобы в них что-то само созрело, а на самом деле проверяют весть гонца. И часто труд всего воплощения пропадает, указанная задача, не подхваченная мгновенно, остается не выполненной, и карма, в которой надо было освободить своего старого должника, закрывается плотнее раковины улитки.

Помимо обычных трудностей всякого ученического пути, путь ясновидения имеет несколько особенностей, не свойственных другим лучам. Перед ясновидящим даже самых малых форм, то есть когда ученик является только передающим током для речи Учителя, встают три креста земных предрассудков и заблуждений:

Первый: страх в самом ученике. Если этот страх не побежден до конца, то есть если верность ученика не разлита по всему его пути до конца, он боится ввести кого-то в заблуждение.

Второй: мужество ученика. Если его мужество не слито с мужеством Учителя до конца, оно будет и не мужеством, и не милосердием, а слезливостью и сентиментальностью. И в этой слезливости ученик не может ни видеть, ни слышать ясно того, что ему говорит Учитель. Ибо мужественное милосердие луча ясновидения всегда спокойно, нередко сурово.

Третий: зрение, передаваемое ученику Учителем, сжигает в нем возможность общения в вульгарной форме обывательщины. Ученик обречен на одиночество, потому что не может нести руки Учителя по вульгарному дню, а встречные обыватели судят его как гордого и мало чуткого человека.

Эти три креста начального пути ясновидца усугубляются еще разрывом в понимании самых простых вещей с окружающими. Все те, кто приходит к ученику, живут в стадии личных чувств: «Мой дом», «Моя семья», «Мои дела и успехи» и так далее. Ученик же молит об одном: «Разорви условность моих пониманий, мешающих общению моему в огне и духе. Сними с глаз моих телесных давящие покровы условностей любви и введи меня в силу духа, где живая Любовь сжигает всю возможность слез и страданий».

Разрыв между пониманиями ученика-ясновидца и его окружением лежит четвертым крестом на его пути. Но только до того момента, пока он не достиг полной верности. С момента его слияния и верности с Учителем жизнь его становится легкой, простой, радостной.

В твоем пути нет ясновидения как основного труда твоего дня. Но оно придет в форме чтения мыслей людей. Чем выше будут твоя чистота, честь и мир, тем яснее будет твоему взору момент духовного развития тех, с кем ты будешь общаться.

Способы передвижения людей-учеников в их духовных ступенях не зависят вообще от развивающихся в них или дремлющих сверхсознательных сил. Таких учеников, где бы выход сверхсознательным силам был закрыт, нет. Каждое духовное зерно, имеющее пламень тяготения к Свету, имеет в себе и силу пробуждения, вернее сказать, к пробуждению.

Но и здесь, как во всем пути освобождения, стоит на пути страх. Человек, проживший свою жизнь исканий в предрассудках, чаще всего сам захлопывает свою дверь к знаниям. Он боится «без Учителя» достигать каких-то новых этапов в своем развитии. Он читает в йогах о том, что можно повредить своему здоровью и мозгу в тех случаях, когда движутся без точных указаний. Но он забыл, что до того, как он сможет подойти к какой-либо ступени знания, где есть возможность раскрытия в себе сил, надо еще самого себя очистить, привести в порядок и гармонию хотя бы физический проводник, а там уже начинать думать о гармонии организма с духовными токами, которая поможет достичь первой ступени самодисциплины – самообладания.

Все в ученичестве упирается в первейшие правила самовоспитания: выдержка и такт. Когда достигнута внешняя воспитанность, побеждено раздражение и на место встали все понимания бдительного контроля над собой, только тогда явилась возможность встать в поле зрения Учителя. Огонь лампы перестал мигать ежесекундно и может быть замечен. Бдительный контроль над собой переводит все понятия «мой» в простое понимание своего смиренного места во Вселенной. И чем выше восходит человек, тем все яснее видит, как далек путь, как трудно двигаться, как мало сделано. Только с этого момента начинается очищение организма, подводящее человека всегда к Учителю.

Страхи, что можно от упражнений в йоге стать «одержимым», – это глупые сказки старых баб о домовых или помогающих и мешающих им духах. Если в пути человека уже были попытки использовать свои силы для черной магии, для которой он тоже не имел ни выдержки, ни самообладания, то в какие-то свои воплощения он будет психически больным. И ничто не сможет спасти его от ряда страданий, ибо никто и ничто не может освободить его из закона Вселенной: причин и следствий.

В пути ясновидения, более чем в каком-либо ином, надо всматриваться во все встречи. Тот, кто идет этим путем, в какой бы период ни проснулось его ясновидение и в какой бы слабой степени он им ни обладал, всегда входит в то кольцо встреч, где его жизнь переходит в иное огненное кольцо. Цвет огненного кольца каждого человека – это результат его векового труда. Здесь все тот же закон причин и следствий расчищает перед человеком не кустарник его заблуждений, но выкорчевывает огромные пни от павших деревьев греха, сомнений, измен и пошлости.

Страх предрассудочно понятых «запретов», точно так же, как и постоянное обращение к авторитетам, останавливают рост духа в человеке. И именно они-то и бывают тем тупиком, куда упираются искания человека, становясь «исканиями» в кавычках.

Больше всего мешают человеку его привычки «обдумывать» всех своих встречных, их слова, их обстоятельства, а не их действия. Когда человек соприкасается с действиями другого, он сам вызывает в себе действенные эмоции. Но когда он передвигает с места на место только умственные клетки другого, он сам живет только той половиной своего организма, где царят эмоции ума.

Ум не защищает ученика ни от разложения нервной системы, ни от утомления, ни от безумной старости. Ум изнашивает клетки организма, который может жить только в гармоничном сочетании творчества с клетками сердца и духа. Тогда он истинно живет.

Раскрытие, тайна ясновидения – это Любовь, Дух, Мудрость, влитые в организм через Кундалини. Они вливаются по-разному, разными путями и в зависимости от последних раскрывают зрение или слух, или новые таланты. Но путь раскрывания всегда один: материя невидимого Духа достигает осязаемости через мозг. Путь – прост, действия – легки. Но целомудрие мысли, как результат Света в себе, приходит к тем, кто не радости для себя искал, но верности Учителю…»

Запись кончилась. Мне не хотелось переворачивать следующей страницы. Все, что я прочел, было так необычайно глубоко и свято для меня. Я поглядел на спавшего подле меня Эта, и мысли мои вернулись к прошедшим векам. Теперь мне казалось, что я в первый раз понял, что это такое: действовать. Меня поразило, как я мало активен, как много моих мгновений уходит в пустоте, как много моих часов летит без смысла.

Эта встрепенулся и стал прислушиваться к чему-то. Я также стал вслушиваться в царившую вокруг меня тишину, но ничего не слышал, кроме легкого шелеста пальмы. Вдруг Эта соскочил и побежал к балкону, оглядываясь на меня и точно призывая к себе. Я встал и увидел Франциска, подходившего к моему балкону.

Он улыбался мне и сделал знак рукою, чтобы я сошел к нему. Я был счастлив, увидев это чудесное светившееся лицо. Я забыл все печальное на Земле, мне показалось, что само Небо улыбается мне и зовет меня к миру.

Глава X
Ночное посещение новых мест Общины с Франциском. Новые люди и мои новые встречи-уроки

Когда я сошел вниз, Франциск взял меня под руку и сказал:

– Пойдем, Левушка, я хочу показать тебе одну часть Общины, которой ты еще не видал.

Я предположил, что Франциск не знает, что я уже однажды провел ночь в парке и видел ночную жизнь Общины в дальних долинах и домиках, где подавали помощь странствующим страдальцам братья и сестры Общины. Но Франциск повернул в совершенно другую сторону, уводя меня по дороге к озеру.

– Уже наступает вечер, Левушка, ты пропустил ужин. Вот тебе немного фруктов и хлеба. Я захватил их для тебя. Путь наш не чрезмерно далек, но вернемся мы только к утру, и другого времени поесть у тебя не будет. Ты можешь удивиться, почему я взял тебе так мало и такой скромной еды. Но, видишь ли, в пути надо стараться есть мало. Вообще, если человек действительно ищет высокого ученичества, он должен приучить свой организм питаться так, чтобы не чувствовать постоянной и несносной потребности в пище. Нельзя думать, что, не умея покорить определенной дисциплине свой аппетит, можно достичь духовного совершенства или психического самообладания. Тот, кто не умеет уложить свой день так, чтобы питание – совершенно необходимое каждому телу, живущему на Земле, – составляло строгий порядок обычного трудового дня, не может и в психике своей достичь стройной и строгой системы, ведущей к самообладанию. Человек, поддающийся соблазну постоянного ощущения голода, ищущий каждую минуту, чем бы занять свой рот и желудок, ничем не отличается от обжоры, жиреющего на изысканных яствах. В ученичестве нет особых строгостей в пище, как это ставят себе условием монахи. И воздержание в ученичестве не может составлять одного из ограничений для человека, стремящегося войти в тот высокий путь, где можно встретить Учителя. Путь к Учителю до тех пор не может быть найден, пока в понятиях человека живут представления: ограничить себя из принципа, отказать себе из принципа. До тех пор, пока у человека живет мысль об отказе в чем-то себе, он не выше тех, кто ищет наживы для себя. Мысли его вертятся вокруг себя, точно так же, как и мысли ищущих наживы. И человек не движется в Вечное, а только к расширению и усовершенствованию собственной личности. Подвигами как таковыми не движутся вперед наши ученики, братья и сестры. В пути освобождения идут вперед только любовью. И тот, кто любит, не видит подвига в своем ограничении в пище в пользу своего ближнего. Он любит и радуется, поддерживая временную форму брата, как радуется, служа его Вечному. Перед тобой сегодня откроются двери дома, где живут люди, всю жизнь искавшие Истину. Ты увидишь людей, страстно стремящихся сюда, как миллионы людей, стремящихся поклониться гробу Господню. Будь бдителен. Не внеси в этот дом судящего глаза, судящего сердца. Несомненно, ты и здесь увидишь тех, чьи искания были «исканиями» в кавычках. Ты увидишь, что они объединены под иными крышами и не могли быть допущены в Общину не потому, что кто-то их выбирал или из них отбирал, чтобы их объединить в том месте, куда мы идем.

Их всех объединила общая им всем сила: сомнение. Они не имели сил духа развить в себе верность до конца. В каждой поданной им вести им хотелось одно принять, другое отбросить, что-то поправить на свой лад, третьему придать свое толкование. Ни одного человека, который им подал весть от нас, они не сумели принять в свое сердце просто, легко и радостно. Каждый казался им легкомысленным, неустойчивым, вспыльчивым, не так их понимающим. Сами же они не замечали, как терзали своим непониманием тех, кто шел гонцом от нас.

Не входи же, друг, сейчас к ним, закрыв хоть один лепесток сердца. Раскрой его, как ворота, чтобы сила радости в тебе могла разбить их предрассудочное самолюбование. Это последнее слово не пойми как влюбленность в самих себя. Нет, оно употреблено мною только как их основной признак: субъективность. Субъективно видящий Вселенную не может войти в Общину, так как ему в ней нечего делать, нечем дышать. Для такого человека Община подобна воздуху высокой горы, где он сейчас же заболеет горной болезнью.

Мы медленно проходили мимо селения за озером и вошли в пальмовый лес, которого я еще не видел и даже не предполагал, что он существует. Спустилась жаркая ночь. Темное небо с низкими яркими звездами, какие-то особые ароматы неизвестных мне цветов и трав и дивные звуки ночи, чудесный, ласковый голос Франциска… Я шел, жил, дышал, и все – от бежавшего рядом Эта до голоса и руки моего друга – казалось мне нереальным, так оно было сказочно прекрасно.

Некоторые слова Франциска, совпадавшие со словами, только что прочтенными в записи брата, поражали меня. Я не мог ответить самому себе, что именно волновало меня особенно, но я шел с сознанием, что сейчас увижу людей, потерявших напрасно целую жизнь, а думавших, что несут в руках светоч.

– Мы подходим, Левушка. Нет, ты не думай так трагически о людях, не имевших сил войти в Общину. Ты думай только, что высокий путь не может быть познан теми, кто не трудился на Земле. Труд человека, проведшего большую часть жизни в постели, не знавшего в своем труде дисциплины и не достигшего самодисциплины, не умевшего жить в чистоте, не может привести его мысль в то русло, где научаются раскрывать в себе психические силы. Раскрывать хотя бы настолько, чтобы своею волей-любовью дать им выход и возможность уловить вибрации высоких путей. Думай об их несчастье и об их желании достичь нас. Об их собственной дисгармонии, которой они не имели сил в себе заметить за всю свою жизнь, а именно она-то и составляла их препятствие в пути к нам. Люби, жалей их, Левушка, неси им мужество, чтобы помочь их разочарованию, их скорби о собственном невежестве, когда они его поймут.

Мы подошли к домикам, разбросанным в очаровательном садике. Кое-где в окнах еще мелькали огни, но людей не было видно. Два огромных дога, которых Эта ничуть не испугался, бросились к Франциску, приветствуя его как старого друга. Ответив им на их ласку, Франциск положил мои руки на высокие шеи собак. Животные вздрогнули, как будто я их ударил, но сейчас же склонили головы и лизнули мне руки.

– Ну вот, ты уже принят в число друзей этими чудесными сторожами. Теперь ты можешь свободно входить сюда и во все окрестные дома. Они уже сами оповестят о тебе всех собак здесь и дальше. Как они это делают – это их тайна. Но однажды подружившийся с ними получает дружбу всех наших собак, среди которых немало свирепых.

Франциск подвел меня к подъезду, вернее, к крылечку одного из дальних домиков. Как только мы вошли в сени, ведшие в широкий коридор, несколько дверей сразу открылось, и выглянули лица старых людей. Довольно грубый голос с самого конца коридора неприветливо спросил:

– Кто это так поздно беспокоит нас? Разве мало было времени днем, чтобы нас навещать?

Остальные фигуры хранили молчание, но я почувствовал совершенно иную атмосферу в этом доме, чем во всех других домах Общины, где мне случалось до сих пор бывать. Конечно, это не была враждебность к нам, но какая-то новая для меня настороженность, какой я нигде в Общине не встречал.

– Не беспокойся, милый брат, мы пришли не к тебе и ни к одному из тех, кто сейчас выскочил из своих дверей. Ты в претензии на нас, что мы нарушили твой покой после того, как лично тебе было предписано твоим старцем молчание. Но для чего же ты его нарушил? Разве старец твой дал тебе в урок послушания караулить всех входящих в этот дом?

Франциск направлялся в конец коридора, откуда слышался голос, и теперь я мог рассмотреть говорившего. Это был высокого роста монах в обычной монашеской одежде. Лицо бледное, с четкими, довольно правильными чертами, с большими беспокойными черными глазами, с сильной, почти квадратной челюстью и подбородком, с тонкими сжатыми губами. В нем не было ничего особенного и неприятного, по всей вероятности, он был человеком добрым. Но раздраженностью и строптивостью он поразил меня среди мирных и светлых лиц, к которым я привык в Общине. Он сурово смотрел на нас.

«Искатель Истины», – мелькнуло в моем уме в связи с прочтенным мною в записи брата и со словами Франциска. Когда мы подошли вплотную к монаху и Франциск остановился подле него, улыбаясь ему, в том произошла молниеносная перемена.

– Ах, это ты, брат-спаситель, что мне обещал мой старец, – голос монаха прозвучал много мягче, и я еще раз почувствовал, что он человек добрый. – Я так ждал тебя, я прошел тысячу с лишним верст пешком только за тем, чтобы тебя увидеть. А меня заперли в этот дом, где я, кроме одержимых глупцов, никого не вижу. Подумай, как долго я тебя ждал, как мучился и уже отчаивался, что не смогу тебя найти. Хотел было уходить обратно. Подумай, целый месяц я уже здесь сижу взаперти, и только урывками, мельком, видал тебя несколько раз и никогда еще не сказал с тобой ни словечка. – На этот раз в голосе слышались упрек и протест.

– Что ты, друг? Разве у нас кого-нибудь запирают? Дома открыты день и ночь, кругом идет неумолчная жизнь. И на все свои нужды каждый человек получает ответ. По одежде твоей я вижу, что ты еще не успел и пыли стряхнуть. Ноги твои в песке, значит, ты выходил, был в горах, вернулся только что и, даже не совершив омовения, вошел в комнату. Разве старец твой не дал тебе трех зароков?

– Да разве старец мой писал тебе о них? Как можешь ты знать что-либо о моих зароках? Да и старец мой малограмотный и писать тебе он ничего не мог, – и монах, говоря, впадал все в большее раздражение.

– Старец твой сказал тебе, мой друг: «Пока не утвердишься в трех вещах, не встретишь Тех, что служат Истине. Первое – вставай с солнцем, улыбнись дню и начинай трудиться для первого встречного, что нуждается в твоей помощи. Все равно, в чем бы ни состояла твоя помощь, лишь бы первое дело твоего дня было трудом для ближнего. Второе, что он тебе сказал, – каждую улыбку не подавай, как редкостное милосердие, но с нее начинай свой каждый день и каждый привет встречному. Третье – раньше, чем пройти в келью, раньше, чем притронуться к пище, соверши омовение» – вот заветы твоего старца. Что же из этих заветов ты, друг, выполнил сейчас? Отдал ли ты улыбку привета нам? А сам говоришь, что ты меня ждал. Ужинал ли ты умывшись? Вошел ли ты в келью чистым?

Монах молчал, остро вглядываясь в Франциска, и беспокойство на его лице росло.

– Я тебя очень прошу, брат, сказать, пришел ли ты за мной или нет. Что я сделал и делаю, про то я сам знаю. Помощи я твоей не прошу, сил я сам в себе для всего найду. Я спрашиваю: идти ли мне за тобой сейчас?

Мне было ясно, что в сердце монаха боролись два чувства: гордость и заносчивость, что ясно звучало в его голосе. Гордость увлекала его в протест, а благоговение перед любовью Франциска, которая лилась на монаха ручьем, заставляло его сердце преклоняться.

– Я уже сказал тебе, друг, что я пришел не к тебе. Твое любопытство к чужой жизни, к чужому пути заставило тебя выйти и посмотреть на нас. Пойми, человек не меняется только потому, что переменил место. Ты всю жизнь ищешь Бога, ищешь святого пути, ищешь глубины правды, а не можешь ни одного дня прожить в мире, хотя переменил тысячу мест. Ты ждал меня, говоришь? Но что же ты приготовил, чтобы меня встретить? Где тот цветок радости и мира, что подают другу в привет и встречу? Ты не сможешь и десяти шагов пройти за мной, потому что душа твоя в бунте, и ты задохнешься, следуя, за мной. Здесь тебе не место, Сколько бы ты тут ни жил, ты не сможешь подойти ко мне.

Вскоре придет за тобой мой старший брат. Он увезет тебя отсюда в дальний скит. Там ты научишься как ввести в труд дня три завета, данные тебе в послушание старцем, и только тогда сможешь вернуться сюда. Вернешься, когда поймешь, что вся ценность жизни на Земле в ее встречах, в умении отдать каждой из них не яд собственного «Я», но силу бодрости, забыв о себе и думая о тех, кого ты встретил. Научишься начинать встречу в радости и в радости ее окончить. Успокойся. Не мечи молний из глаз и сердца, пойми кроткую силу Любви. Она одна может привести тебя ко мне, если ты искал всю жизнь пути Любви. Не считай силой напор воли. Считай силой одну радость.

Монах стоял бледный, потрясенный. Мне казалось, что в любую минуту он может перейти к бешеному протесту, вызванному глубочайшим разочарованием, постигшим его в его исканиях и ожиданиях здесь.

Мы сделали еще несколько шагов, и Франциск стал подниматься по лестнице, которой я сначала и не заметил. Наверху оказался такой же широкий коридор, как и внизу, и единственным живым существом, встретившим нас здесь, был большой лохматый пес весьма свирепого вида и породы, каких я еще никогда не видал. Он, как тигр, вскочил навстречу нам, но, узнав Франциска, оскалил зубы, точно улыбаясь. На меня он смотрел враждебно до тех пор, пока Франциск не положил моей руки ему на голову и не погладил его лохматых ушей, улыбаясь и ласково ему говоря:

– Экой ты, братец, строптивец! Ведь уж я тебе сколько раз говорил, что надо всем улыбаться, кто со мной приходит. А ты снова только одному мне бережешь свои улыбки.

Пес, точно понимая упрек Франциска, лизнул мне руку. Погладив еще раз животное, Франциск постучал в одну из дверей, и слабый старческий голос пригласил войти.

Я был поражен, когда мы вошли в комнату. За это время я уже привык видеть во всех комнатах Общины образцовый порядок и не встречал случаев, чтобы люди лежали в постели, если они не спали и не были больны. В этой же комнате царил полный беспорядок и на постели лежала старенькая женщина, вся в глубоких морщинах, совершенно одетая и обутая. Несмотря на очень жаркий вечер, старушка была одета в нечто вроде ватной безрукавки, возле нее лежал теплый платок, рядом на стуле стояла чернильница. Старушка держала в руках кусок тонкой пальмовой доски с листом белой бумаги на нем и что-то писала. Она не сразу рассмотрела Франциска, и что-то вроде недовольства мелькнуло на лице, когда она его узнала.

– Ах, это вы, брат Франциск. Как видите, у меня совершенно нет сил выполнить те требования, что вы мне поставили в прошлое наше свидание. Я лежа работаю и не имею ни времени, ни возможности убирать себе комнату. А девушка, которую вы мне прислали, делает все не так. У нее свои понимания об аккуратности, и ничего из этого не выходит. Вы и представить себе не можете, до чего она ленива. При вас и с вами она одна, а без вас, со мной, ведет себя совершенно иначе. Я от ее услуг отказалась. И вообще должна вас просить: если вы желаете мне помогать, то уж, пожалуйста, давайте вашу помощь лично мне самой, а не другим людям для помощи мне. Помощь через третьи руки – это не помощь, а недоразумение, и может довести человека до отчаяния. Это создает только целый ряд неприятностей, которых у меня и без того много. Ну, впрочем, все это уж я повернула по-своему, и об этом не стоит и говорить. Скажите лучше, являетесь ли вы сейчас ко мне вестником от Али? Когда же он приедет? Когда я его увижу и спрошу обо всех моих вопросах, не терпящих отлагательства?

В голосе и лице старушки было какое-то не то негодование, не то пренебрежение, не то из нее вырывалась накопившаяся в сердце горечь. Она делала вид, что перед нею сидит человек, в чем-то перед нею виноватый, чем-то ей обязанный и что-то неправильно для нее делающий. Она как бы хотела показать Франциску, что он нелепо заботится о ней. Все поразило меня в ней больше, чем в монахе. Если тот показался мне искателем, искателем-строптивцем, все понимающим на свой лад, но все же ищущим Истину, то здесь душа человеческая показалось мне не ищущей Истину, но ищущей себя, своих сил личности и стремящейся учить каждого встречного своей мудрости. Гордость и ревность так и били из всех открывшихся в эту минуту пор ее духа, заключенного в бедное, слабенькое тело и неряшливую одежду.

– Мне очень жаль, сестра Карлотта, что так мало толка, как вы выражаетесь, вышло из всех трех моих бесед с вами, – я не узнал всегдашнего голоса моего дорогого друга, который часто слышал. В нем звучали металлические ноты, которые я так хорошо знал в голосе Ананды в иные моменты. – Каждый раз, когда я приходил к вам, я приходил послом Али. Не лично свои слова я вам говорил, но передавал вам весть Учителя. Вы же заботы его любви о вас называете моими требованиями. Требования, сестра, могут быть у судьи, у чиновника, у доброго знакомого. Учитель не кум, не благодетель – Он сам гонец Тех, кто идет выше Его пути и Чьей верности Он следует. У Него не может быть требовательности к людям. Он видит каждого человека и знает, что в данный момент его эволюции мирового развития человек может и способен пройти к высшей ступени знания только так, как Он, Учитель, видит. Я вам все три раза передавал от Него, чтобы вы изменили не только внешний образ жизни, но и весь внутренний ваш образ мыслей. Кто сказал вам, что вам дано право судить человеческую личность? Вы каждый раз пытаетесь дать мне понять, что моя личность, по вашему мнению, не достигла той ступени совершенства, до которой дошел мой дух. И что слова Учителя, которые я несу людям, заставляют их делать усилия, чтобы побороть в себе судящее сознание, чтобы стараться не видеть моей личности, проходить мимо нее, как мимо огромного препятствия, за которым лежит слово Истины Учителя. С первой же встречи, по просьбе Али, я старался раскрыть вам основу всякого совершенствования, первоначальную ступень пути освобождения. Каждый, стремящийся к Учителю, имеет одну молитву: «Да раскроются очи духа моего к Свету и Миру, что в человеке живут. Да прольется Любовь моя к ранам его, и милосердие Твое да залечит их. Да будет день мой Красотою, песнью действенной Любви, Мира и Радости». Что из этого вы ввели в действие дня? Разве девушка, пытавшаяся помочь вам, была вами принята как Единый, как встретившийся вам нищенствующий Бог, куда вы принесли частицу вашего радостного труда? Вы спрашиваете, когда приедет Али? И вы почти в претензии на меня за то, что я вам не устроил скорейшего свидания с ним! Если бы не имел приказания Али не входить в объяснения с вами, я, быть может, и стремился бы объяснить вам ваши заблуждения. Но я иду так, как видит ваш путь Али, и передаю вам его приказ. Через день-два поедет партия людей в дальние Общины. Вы уедете с ними. Чтобы войти в Общину здесь, сейчас, у вас нет духовных сил. Свидание с Учителем может причинить вам только смерть, вынести его высоких и сильнейших вибраций вы не будете в силах. Вам уже указывался путь, в котором вы могли закалиться и подойти к свиданию, но вы его не приняли. Дважды зов не повторяется. Вы поедете в дальнюю Общину, там вы найдете то окружение, в котором сможете раскрепостить свой дух и найти выход из кольца пелен личности, что плотно охватывают вас сейчас. Вы думаете, что вы стары и слабы, что вам не вынести тяжелого пути, что в новом месте вас ждет смерть. Оставьте и этот предрассудок. Это предрассудок вашей неверности или, лучше сказать, вашей верности не до конца, что – перед Учителем – равно неверности. Человек живет до тех пор, пока может повышать свое духовное развитие, хотя бы этого никто не видел. Или пока есть надежда, что с него свалится тот или иной предрассудок, или пока он нужен, чтобы своим трудом поддержать других, кто идет свой духовный путь без материальной возможности содержать себя. У меня нет возможности обсуждать с вами ваше положение. Все ваши жалобы и протесты только отяжеляют вашу же жизнь. Вы добрались сюда, значит, вам было оказано милосердие и внимание от нас. Но здесь вы продолжали ту жизнь, какую создали себе среди обывателей, где жили раньше. В Общине же жить обывательски нельзя. Вам дается Милосердными еще одна возможность. Спешите воспользоваться ею. Перестаньте думать о себе, о нуждах своего угасающего тела. Не судите людей. Не требуйте ничего и ни от кого, но старайтесь научиться смирению и радости, жить свое «сейчас», не на словах благословляя людей, а на деле их любя. Путь к Учителю идет только через любовь к людям. Запомните это. Поезжайте просто и весело, благодаря и благословляя заботы Али о вас. Он знает весь ваш путь, а не тот кусок, что знаете вы сами.

Франциск встал и не дал старушке сказать ему ни слова в ответ, хотя та, бледнея и краснея, сбрасывая с себя и вновь надевая платок, много раз пыталась его перебить.

Тяжело было у меня на сердце. Я уже много раз видел, как люди были слепы в своих встречах, как они не имели сил увидеть, кто перед ними, как и сам я не видел не только брата Николая, но даже И., Флорентийца и Али, поняв их величие так недавно.

Но две встречи этого вечера, встречи-отрицания, здесь, в Общине, поразили меня.

– Возьми, Левушка, Эта на руки. Он еще птенец и может чего-нибудь испугаться в темноте.

Голос Франциска звучал обычно, точно ничего не случилось, был полон любви и ласки. И как же меня поразило его самообладание, его непоколебимая Любовь, тогда как я был разбит, взволнован, растерян.

– О каком самообладании во мне ты думаешь, Левушка? Разве Любовь умаляется в человеке оттого, что она пролилась и кто-то ее не подобрал? То место, где ты пролил Любовь, всегда будет местом мира, хотя бы другой человек при тебе не утешился и остался в нем беспокойным. Твоя Любовь – если она была действенна, если Жизнь в тебе неслась вихрем радости к сердцу несчастного, что тебя не понимал, – всегда создаст вокруг него освежающую струю. И, оставшись один, он успокоится, приведет себя в порядок и скажет другим: «Я нашел решение своим вопросам». Поэтому, если встретишь в жизни положение, подобное тому, какое было сейчас, неси только Свет и Мир, неси всю любовь сердца, стой перед Вечностью на дежурстве и не думай о последствиях встречи.