Текст книги "Война роз. Право крови"

11

Уорику непросто было сопоставить взятый из памяти образ Эдуарда с бородатым великаном, что стоял сейчас перед ним в длинном, с бронзовыми клепками камзоле, толстых шерстяных шоссах и кованых сапогах. С грубым радушием Йорк протянул руки и облапил Ричарда перчатками за плечи, воняя конским потом и бивуачными кострами. Утонченностью и светским лоском от молодого герцога Йоркского не веяло. Бросив поводья, он спешился с легкостью и даже с грацией, от которых граф Уорик в свои тридцать два невольно почувствовал себя стариком.

На земле они коротко и крепко обнялись, воздерживаясь от риска открывать дверь в свой траур. Осознание их горя – вот оно, здесь, в сердцах обоих. Ведь еще при прошлой встрече их отцы были живы.

Вокруг разбивало лагерь более скромных размеров воинство Йорка, ставя в первую очередь палатку для своего предводителя – роль, которой Эдуард явно упивался, посвистывая и зычно отдавая приказы. Эта всклокоченная черная борода и глубоко посаженные глаза больше шли какому-нибудь главарю шайки благородных разбойников. Сомнений нет, что молодой герцог был способен на жестокость. Уже похаживали истории о сыне-воине Йорка, рассказываясь и перелагаясь возле тысяч деревенских очагов. Гуляя, истории эти неизбежно приукрашивались и прирастали домыслами – и все-таки Уорик взглянул на длинный меч Эдуарда, висящий на боку. Ходила молва, что тот лопнул по всей своей длине от одной лишь мощи удара, причем кое-где поговаривали, что лопнул он со звуком, подобным удару колокола, в тот миг, как до юного герцога дошла весть о смерти отца.

– Радостно тебя видеть, – с мрачной приветливостью сказал Ричард. – А твое избавление от Тюдоров достойно похвалы.

Вблизи Уорику приходилось смотреть на Эдуарда снизу вверх. Это, признаться, раздражало, но деваться некуда. К тому же незачем себе лгать: постыдный разгром при Сент-Олбансе стоил графу частичной утраты веры в себя. После того, что имело место, восьмитысячная армия Уорика вдруг перестала казаться способной выполнять стоящие перед ней задачи. Он знал, что его пересилили и что куда хуже – перехитрили, обвели вокруг пальца, выставив эдаким недотепой. Все это жгло Ричарда до сих пор, и оно же прибавляло радости от вида трехтысячного воинства Эдуарда, пришедшего сомкнуться с его армией.

В эту секунду Уорик решил, что не будет цепляться за свое превосходство. Да, Эдуард моложе и не столь опытен, пусть даже он стоит выше в иерархии титулов. Молодой человек и не ждет, что станет во главе сводного войска. По своему праву он стоит здесь вторым за герцогом Норфолкским. Но себе Ричард поклялся, что ни в коем случае не будет принижать молодого человека, ущемлять его. Для этого существовала уйма способов, но Уорик был исполнен решимости включать Эдуарда во все грядущие замыслы, чтить память его отца, но вместе с тем и наставлять сына Йорка.

Отчасти это решение было обусловлено тем, что ратники Эдуарда одержали победу. Это сказывалось в их теперешней осанистости и презрительных взглядах, которые они кидали на кентцев. Кое-где уже успели случиться заварухи, начавшиеся с задиристых перекличек и переросшие в выяснение на кулаках. Уорик намеренно не реагировал на беготню с дубинами своих капитанов, стремящихся внести мир и порядок в ряды ратной братии. Чувствуя на себе пристальный взгляд, он обернулся и увидел, что Эдуард Йорк на него смотрит.

– За то, что случилось под Сандалом, я тебя не виню, – сказал он голосом до странности громким, так что Ричард даже моргнул. – Ты не мог дать своим людям крылья, чтобы те перенеслись туда на поле боя. И я знаю, что ты разделяешь мою скорбь. Знаю, что твой отец погиб вместе с моим, и на том же поле. До тебя довели слова моего отца?

– Он сказал, что победы королева не одержала, – ответил Уорик тихо, вполголоса. Эдуарда он помнил еще тринадцатилетним мальчишкой, когда тот обитал в Кале при английском гарнизоне, учась пить, как заправский кутила, и драться на ножах. Под пристальным взглядом едко-голубых глаз этого могучего гиганта делалось неуютно. – Что она лишь развязывает руки сыновьям. То есть нам.

Йорк всей грудью вдохнул воздух и медленно выдохнул через нос.

– Так давай же сбросим с себя эти путы, Ричард! Перед теми, кто нас притесняет. Не потерпим на себе никакой узды, никаких оков, ни на руках, ни на ногах, пока не возьмем того, что нам причитается, от всех тех, кто нам должен.

Произнося это, Эдуард колебался между лихой уверенностью и холодком опасливости. Ярость его была ясна и выстрадана, а потому понятна во всем своем объеме. Хотя в часы ее затишья он не знал ни что сказать, ни какой отдать приказ. В такие минуты у него было ощущение, будто люди догадываются, что идут всего лишь за нарисованным солдатиком, за мальчишкой, который рядится в мужчину, а одевается не как подобает герцогу, а как бриганд[17]17
  Бриганд – солдат-мародер.


[Закрыть]. Потерянный в этих своих страхах, Йорк не видел, как смотрят на него его люди, не замечал, что на лицах их светится гордость за своего сумасбродного великана.

Под его пронизывающим взглядом Уорик медленно кивнул. Эдуард издал вздох облегчения.

– У нас с тобой… сколько? Двенадцать тысяч? – спросил граф, почесывая щетину на скуле. – Под королевой, Сомерсетом и Перси больше, но не так чтобы намного.

– Я герцог Йоркский, – сказал Эдуард, морща бровь на все еще непривычно звучащий титул. – Как и ты теперь граф Солсбери. В городках и предместьях полно крепких кузнецов и коновалов, плотников и суконщиков, желающих ходить с высоко поднятой головой. Они примкнут к нам, Ричард, стоит мне попросить их именем отца. Или если их попросишь ты, от своего. Они с охотой придут, чтобы мстить. И соберутся под чертовыми колами на стенах отцова города.

Плечи Эдуарда дрогнули, а глаза зажмурились от представленной тяжкой картины, после чего зажглись еще бо́льшей неукротимостью.

– Королева сейчас, скорее всего, в Лондоне, – сказал Уорик.

Шея у него порозовела: это косвенно задевало тему проигранной битвы. Но Йорк не обратил на это внимания, а лишь рубанул рукой воздух.

– Тогда и мне нужно направиться туда. Ты понимаешь? Все просто. Где стоят или спят наши враги, там до́лжно быть и нам. Сколько пути до Лондона?

– Миль сорок, не больше. Примерно два дневных перехода, если люди отдохнувшие и накормленные.

Эдуард хмыкнул.

– Мои с шага не собьются. Где пешком, где бегом, они шли со мной от самого Уэльса, а с собой гнали сотни голов овец. Баранины за это время сожрано столько, что я ее разлюбил, пожалуй, на всю оставшуюся жизнь. Могу и твоих угостить несколькими десятками, что остались, – хотя овцы, признаться, исхудали, в отличие от нас, отъевшихся на их мясе.

– За такой подарок могу тебя лишь поблагодарить, – сказал Уорик вполне искренне. – А уж люди обрадуются, слов нет!

При мысли об угощении его рот наполнился теплой слюной.

Молодой герцог на это безучастно кивнул, хладнокровно продолжив:

– Люди у меня должны быть сильными, Ричард. Я видел, как мой отец обращался с королем Генрихом и его союзниками – уважительно обращался. И вот теперь его голова вздета на железное острие. Помнишь, как ты в прошлом году остановил мою руку в шатре короля, когда Генрих лежал там безоружный и беспомощный? Если б я мог вернуться в то утро, я бы перерезал ему глотку, и тогда, быть может… – От нахлынувшего горя голос Эдуарда сдавленно осекся. Он снова зажмурил глаза, и слезинки, выкатившиеся из-под его век, проложив блесткие дорожки, затерялись в черной щетине на щеках. – Быть может, я сумел бы тогда спасти отца. Может, он по-прежнему жил бы, если б я прирезал того мямлю, а я… Ч-черт, язви их всех! Обратного пути теперь нет, Ричард. Я теперь отчетливо не помню ни одного дня, не помню, сколько ошибок я совершил. А ведь я видел восход трех солнц, я тебе не рассказывал? Близко, вот прямо как тебя, клянусь. В Уэльсе. Но ни одно из них я не смог бы направить вспять, чтобы оно сменило свой путь. Даже ради моего отца. Бог сохрани его душу, а Христос спаси!

От увиденной в Йорке ярости Уорик затаил дыхание. Эдуард буквально клокотал ею, и от него, как из приоткрытой печи, шел жар.

– Быть может, тебя бы слегка утешила беседа с моим братом Джорджем, – предложил граф сбивчиво.

До него дошло, что в Уэльсе Эдуард был, в сущности, совсем один. Его окружала не семья, а лишь те, кто выполнял его приказы – жесткие и буйные люди, которые подняли бы на смех любое проявление слабости, если б только он ее выказал. Эдуард Йоркский разом лишился и младшего брата, которого любил, и отца, в силу которого верил настолько, что не мог допустить даже мысли о его уязвимости. Чувствовалось, что он все еще потрясен его гибелью.

– Нет, беседы мне не нужны, – откликнулся Эдуард. – А нужно, чтобы сгинула королева Маргарет. Подставлять другую щеку этой белолицей гарпии, Ричард, я не буду. Быть может, это означает, что я скверный человек, – не знаю. Но лучше я буду хорошим сыном – и потому развяжу себе руки.

* * *

В пути на север королевская армия являла собой зрелище гораздо более убогое, чем когда на горизонте рисовался Лондон. Те, кто балагурил и пересмеивался, теперь плелись с опущенными головами, тощие, как гончие, понуро глядя на свои расползшиеся башмаки, которые за неимением веревок приходилось перевязывать обрывками бечевки.

По совету лордов армия сделала крутой поворот на запад, в сторону от пепелищ и городишек, разграбленных ею на своем прежнем пути. Почти с самого начала произошла удивительная метаморфоза, вызванная наличием в войске короля – единственного зримого символа правоты их дела. На юг они отправлялись, дабы спасти для державы ее монарха, помазанника Божия, и вот теперь он лично ехал на спине кобылы, кивая и милостиво улыбаясь толпам, сходящимся посмотреть на него.

И хотя при короле не было Большой печати, зажиточные торговые городки уже не прятали своих припасов, не строптивились и не запирали перед армией ворот. Менялы сами предлагали в рост деньги – даже не по счету, а по весу, – стирая со лбов испарину при виде того, как их состояния целиком уплывали из городских ворот вместе с монаршей четой. С эдакими суммами и с опорой на ремесленников центральных городов армию можно было накормить и переоснастить. Деньги в походную казну вновь текли рекой, ну а когда придет черед платить по счетам, там будет видно. Так думала Маргарет, посылая Дерри с сотней других переговорщиков договариваться о пополнении запасов. Результаты тех переговоров прибывали в виде мычащих, блеющих стад и гогочущих гусей, числом превосходящих самые смелые ожидания. При наличии серебряных монет Англия превращалась в сплошные закрома, способные накормить всех и еще в сотню раз больше. Впервые за долгие месяцы люди королевы могли вонзить зубы в толстые ломти мяса с вертелов, запихать в рот пахучие краюхи хлеба и ощутить под благостное урчание набитых животов, как в тело возвращаются силы. Люди были еще худы, но уже не измождены, а в глазах у них появился блеск жизни. Спустя считаные дни после жареного, пареного и тушеного люди начали прибавлять в весе и мускулатуре. Вести таких в строю было уже не зазорно, а даже приятно. В Кенилуорте, близ своего замка, Маргарет остановила армию и дала указание наполнить кладовые отборной провизией, а подвалы – амуницией. Определилось место и под казну. Потянулись нестройные очереди за давно просроченным денежным довольствием, которое из новых кедровых сундуков выдавали строгие каптенармусы. Постепенно к обозу стали прибредать и женщины из окрестных деревень, чтобы тем или иным способом заработать несколько монет – кто шитьем, кто стиркой, кто кое-чем еще.

Солнце скрывалось так же быстро, как все эти месяцы, а скованная морозом земля так и не оттаивала на протяжении нескольких драгоценных часов слабого света. Зима выдалась суровой, а весной пока и не пахло. Становилось, наоборот, холоднее. По утрам травы посверкивали сероватым инеем, и бывали дни, когда он не сходил вовсе.

Маргарет стояла, глядя из высокого окна на свой небольшой, осиянный сотнями костров городок рядом с Кенилуортом. Несмотря на холод, там пел кто-то из людей. Слов было не разобрать, а мелодия поднималась и опадала, словно гудение улья. Любопытно, будет ли ощущаться вибрация этих голосов, если дотронуться до оконного стекла?

– Иногда я чувствую себя чуть ли не их матерью, – задумчиво произнесла королева.

Присутствие Сомерсета чувствовалось неким бременем. Он был на несколько лет моложе Маргарет, гибкий, сильный и напористый, каким никогда не бывал ее супруг. Интересно, находят ли, старея, люди привлекательной морщинистую плоть своего пожизненного избранника или избранницы? Или же их неизбежно влечет к упругим молодым мышцам, прямым плечам и здоровому цвету кожи? Один локон волос правительницы выскользнул из зажима, и она задумчиво игралась с ним, накренив голову и размышляя разом о многом.

Генри Бофорт толком не знал, что ответить на то, что Маргарет поддерживает в себе материнский инстинкт к шотландцам в килтах и к грубой сквернословящей солдатне. Кашлянув, он развязал кожаную тесьму на стопке бумаг и пергаментов.

– Я уверен, что они… ценят вашу заботу, Маргарет. Как же иначе? А у меня тут прямо беда со скреплением договоров. У нас пока нет Большой печати, что является досадной помехой, а в иных случаях – просто препятствием. Мне кажется, она все еще где-то в Лондоне или же в личном багаже у эрла Уорика. Без нее мне пока приходится ставить на воске оттиск моего фамильного герба, с перстнем короля Генриха и его именем на грамотах о сборе податей. Но и здесь бросается в глаза отсутствие печати. Маргарет, вы уверены, что король Генрих… – Сомерсет умолк, в усталой растерянности потирая небритые скулы и подбородок. Он терпеть не мог обсуждать с королевой мысли и поступки ее мужа, словно тот был деревянной куклой. – Вы уверены, что он подпишет документы? Без его печати достаточно будет его вензеля, если он соблаговолит его начертать.

– Думаю да. Генрих, конечно же, согласится, если его попросить, – ответила Маргарет.

При этом она горестно-насмешливым взглядом скользнула по собеседнику. Они оба знали, что Генрих соглашается на все, что угодно. Это была самая сердцевина его слабости. Ахиллесова пята размером с гору.

– Если нужно, я готова ставить его вензель сама, – добавила королева.

Герцог Сомерсетский потрясенно застыл, на что Маргарет подошла ближе и махнула рукой.

– К чему такая удрученность, милорд? Видит бог, мне это поперек души – хотя некоторые из его епископов и ноблей, возможно, были бы рады получить бумагу с его вензелем – уж они бы и лелеяли ее, и перечитывали! Во лжи меня никому не упрекнуть – иначе б я ставила вензель моего мужа и его печать на чем угодно. – Видя смятенность Сомерсета, она невесело покачала головой. – Я делаю только то, чего хотел бы сам Генрих, если б мог. Вы меня понимаете? Мой сын – принц Уэльский, и ему в свое время восходить на трон. Единственная помеха этому – то, что столица моего мужа закрыла перед ним свои ворота, отказав во въезде своему монарху. А единственное препятствие – это козни Уорика с Йорком и их солдат, не склоняющих головы перед монаршим саном короля Англии!

Протянув руку, королева невесомо провела ладонью по щеке Генри Бофорта. Он не съежился и не отвел взгляда под ее глазами, высматривающими в нем силу, столь нужную ей.

– Я пошла бы на все, милорд, чтобы уберечь сейчас этот трон. Вы понимаете? Не затем я прошла весь этот путь, чтобы упасть буквально на последнем шаге. Мне нужно больше людей, чем те души, что скучились вокруг этого замка. Мне нужно тысяч двадцать, пятьдесят – сколько угодно, лишь бы избавить эту страну от тех, кто представляет угрозу для моего мужа, сына и меня самой. Вот и все, что сейчас составляет для меня важность. И о чем бы вы меня ни попросили, я это сделаю.

Сомерсет зарделся, чувствуя у себя на коже тепло ее прикосновения, которое еще какое-то время держалось.

* * *

Створки ворот Лондона были широко открыты перед армией, приблизившейся к городу под знаменами Йорка. На проезде через Мургейт Эдуард с Уориком держались сообща во главе колонны, не замечая на лицах собравшейся толпы какого-либо страха. Само собой, заслышав о приближении армии, город все-таки замер: слух достиг даже окраинных трущоб. Люди откладывали свои дела, покидали столы и очаги, на ходу набрасывали плащи и платки и выходили на холод, крепчающий, казалось, с каждым днем.

Ясное и тоже слегка подмороженное бирюзовое небо высилось над городом. Сообщали, что Темза схватилась льдом. Эдуард с Уориком ехали по запруженным улицам, бряцая оружием и сбруей среди колыхания знамен спереди и сзади. Оба по такому случаю были в полном боевом облачении, с фамильными гербами на щитах, так чтобы все, кто лицезрел их, знали, кто именно проезжает мимо в торжественном строю.

Как ни усердствовали со смазкой и краской слуги Уорика, но после нескольких месяцев непрерывной носки металлические части доспехов истерлись и поржавели, а кожаные вставки задеревенели и скукожились до трещин. Проезжая мимо сиятельных ольдерменов в синих и алых одеяниях, люди Ричарда преклонили знамя. Для того чтобы поприветствовать вход армии в Лондон, отцы города вместе с мэром прервали заседание и вышли из ратуши. Раскрасневшиеся, как от бега, они, тем не менее, отвесили поясной поклон перед штандартом Уорика с белой йорковской розой на навершии.

При оглядывании кучки «сиятельств» Ричард с улыбкой тряхнул головой. Эти люди отказали во въезде дому Ланкастеров, королю и королеве Англии. Этим они сделали выбор, и теперь им нет обратного пути. Потому неудивительно, что они, прервав утреннюю трапезу, вышли наружу, чтобы благословить Эдуарда Плантагенета. Свои судьбы и саму жизнь они таким образом связали с домом Йорка.

Проезжая, Уорик оглянулся через плечо. Ох, и боров же этот мэр: руки как розовые колбасы, а лицо – сплошные бугры сала! Отчего-то пробрало раздражение: кто-то отращивает себе зад, брюхо и бока, а солдаты в походе недоедают. Справедливо ли такое несовпадение? Хотя его, понятное дело, можно устранить, скормив этого борова ратникам. Тогда и все излишества, глядишь, вернутся… Эта мысль до странности веселила.

Улицы на пути к реке становились все более людны, воскрешая в памяти вторжение в город Джека Кэда – тогда, помнится, тоже бесновались толпы, а еще творились несказанные ужасы и злодеяния. От того припоминания Уорик вздрогнул, внушая себе, что это от холода. Слава богу, что Эдуард поддался на уговоры сделать верный шаг! Хорошо, если б так оно и было. Изначально юный герцог Йоркский был одержим мыслью вторично напасть на королевскую армию. С этим намерением они уже отправились на юг, когда встречно в дороге до них донеслась еще одна весть. Королю с королевой дали поворот от ворот их собственной столицы, не дав в нее въехать. Это меняло многое, если не все, и у Уорика был с Йорком разговор длиною в ночь.

Сейчас оставалось лишь молиться, что выбор был сделан правильный. Уверенность в войске королевы подрублена под корень, а правота их дела встала под вопрос. Все это приумножало шанс наконец-то вонзить меч в бок Ланкастерам.

Однако вместо того чтобы начать неотступное преследование, Ричард взялся убеждать Эдуарда войти в тот самый город, который отказал во въезде королю Генриху. Поначалу молодой герцог свирепствовал, громогласно орал о своем несогласии, плюя на присутствие посторонних, которые могли всё слышать. В накале своей строптивости и гнева он в который раз напомнил Уорику о том, что тот его уже сдержал однажды, когда ему ничего не стоило убрать короля Генриха. Опять и опять Йорк ссылался на битву при Нортгемптоне, и на лице его ясно читались боль и скорбь. Но при всем при этом он был уже не ребенок. Да, ему всего восемнадцать, и ему стоило титанических усилий себя сдерживать, но, тем не менее, он выслушал своего старшего товарища, позволил ему говорить и объяснить, что Лондон способен для них сделать.

Поняв и приняв наконец увещевания Ричарда, Эдуард из угрюмых отказов с легкостью перепрыгнул в энтузиазм и необузданный смех, словно эта идея принадлежала ему. После перенесенных выплесков и штормов его норова Уорику оставалось лишь, переводя дух, утирать пот со лба. Звезды на небосводе предсказывали весьма непростое совместное будущее. Да, Йорка можно было убедить и подвигнуть, однако заставить его что-либо сделать было бесполезно. Он согласился, что они пойдут этим путем, а не иным. Со смутным предчувствием граф вспоминал, что из всех людей Эдуард выказывал почтение лишь своему отцу. Ну а теперь, с кончиной Ричарда Йорка, кто же сможет держать его сына в узде? После часов перенесенной ярости и грубости, потраченных на то, чтобы убедить Эдуарда в его же собственных интересах, брать на себя такую задачу в будущем Уорик не рекомендовал бы никому, и в первую очередь себе.

Хоть и велик Лондон, а заводить в его стены целиком всю армию было бы безрассудно. А потому восемь или девять тысяч человек так и остались в миле за городом, там, где посуше. Они остались дожидаться трех тысяч, сопровождавших Уорика и Йорка при расквартировании и добыче провианта. Обычное количество капитанов к моменту въезда в город таинственным образом удвоилось, так что теперь за солдатами приглядывали восемь десятков офицеров-ветеранов. По их команде солдаты разошлись вдоль улиц, чтобы население не шарахалось от топота тяжелых башмаков при проходе от дома к дому, возле каждой лавки и таверны. Эль – его болезненная нехватка постоянно ощущалась в походе. Кое-кто месяцами не ощущал у себя на языке ничего, кроме воды. Капитаны изжаждались эля и поминутно облизывали пересохшие губы. По приказу Йорка им выдали жалованье, так что многих тяготили тугие кошельки, которые необходимо было опустошить до завтра. Меж собой ратники готовились к утру выжать лондонские погреба досуха. До рассвета это воинство готово было упиться в хлам, но они уже столько времени были суровы и мрачны, извечно в опасении атаки, что им ох как не мешало хотя бы на эту ночь избавиться от своих насущных забот, залив их пенным. Через город Ричарда Уорикского и Эдуарда Йоркского сопровождала всего лишь сотня рыцарей. Неизвестно, вело ли этих людей ощущение избранности и чести, или же они просто предвкушали предстоящую ночь распутства. Они ехали, подняв головы, все время на юг к реке и громадному лондонскому дому Йорка, известному, как замок Бэйнардз. Он высился вдоль реки краснокирпичной громадой, одетый плющом, который местами поднимался до самого верха башен. Весть о приезде неслась впереди всадников, и ворота уже ждали их, открытые нараспашку. При виде внутреннего двора Эдуард дал шпоры коню, жестом веля всем ехать следом. Поминутно оскальзываясь на гладких камнях, кони прянули вперед на опасной скорости.

Залетев во двор, кавалькада круто осадила лошадей, отдуваясь и улыбаясь от приложенных усилий. Уорик, по-прежнему колеблясь, поглядывал на молодого предводителя их компании. Ставки сделаны, это понятно. Обратного пути нет. Но каждый час, потраченный в Лондоне, – это час для королевы, дающий ей время осуществить замыслы, набрать солдат или хотя бы просто отойти подальше. Тем не менее кавалькада спешилась в твердыне Йорка, за стенами которой текла Темза. Было как-то не по себе чувствовать безопасность в таком месте – в городе, давшем отказ Ланкастеру. Мышцы слегка расслабились, когда Эдуард призвал всех испить вина, эля и как следует согреться у огня. По городу разбрелось три тысячи человек, вставших на постой в каждой гостинице или зажиточном доме. Среди тех, кто приехал сюда вместе с Уориком и Эдуардом, были герцог Норфолкский, а также епископ Джордж Невилл со стайкой слуг. На одну-единственную ночь все старшие в войске оказались под одной крышей. Граф Уорик перекрестился при мысли, что же может случиться здесь до того, как снова взойдет солнце.