Текст книги "Сожители. Опыт кокетливого детектива"

Я пощелкал по клавиатуре, подыскивая в интернете другой «эксклюзив»:

– «Он не знал о судьбе Белки и Стрелки, но Система уподобила его бедным животным, которые отдали свою жизнь во имя…».

– Ничего не понимаю, – Кирыч пошевелился на своем диване, – Зачем это все?

– Что? – спросил я.

– Зачем нужен был весь этот балаган?

– Эх-ты, а еще серьезный человек, – я захлопнул крышку компьютера, – Как ты думаешь, что будет, если положить в бочку меда ложку говна? – спросил я.

– Не знаю, – сказал Кирыч.

– Будет целая бочка говна.

– Ну, и что? – прервав свои дыхательные упражнения, Марк с интересом уставился на меня.

– А то, – воскликнул я, – что теперь сам черт ногу сломит, пытаясь разобраться, зачем некий Курчатов Марк, друг звезд и недоделанный шпиён, явился в российскую столицу одной далеко не прекрасной весенней ночью.

– А дальше что? – спросил Кирыч.

– Ничего. Завтра будет другой день, и другие горячие новости. Информация о визите противоречивой особы за неясностью будет отправлена в утиль.

– Думаешь? – с сомнением произнес Кирыч.

– Как это? – недовольно произнес Марк.

– Людям нужна не правда, а яркий фантик. Мы живем в эпоху подделок. Выигрывает тот, кто врет красивей.

– Не уверен, – сказал Кирыч, привыкший говорить только правду, а в крайнем случае молчать.

– А что если они правду узнают? – спросил Марк.

Я отмахнулся.

– Боюсь, твоя правда так скучна, что никому не интересна. Людям нужен праздник – да так, чтоб на разрыв аорты. Чтобы тобой стреляли из пушки, и вместе с твоими кишками на голову публики валился дождь из конфетти. Чтобы руки твои прибивали гвоздями, а ты благим матом орал «Пять минут! Пять минут!». Чтобы…. Подожди, – я прервал полет мысли, – Какую правду? – я уставился на Марка.

– Ну, такую. Правдивую.

Кирыч присел на диване. Вирус заворчал.

– Ну-ка, ну-ка, – не оставал я, – расскажите-ка нам, дорогой шпиен, что вы делаете в свободное от шпионажа время?

– Я?

– Ты?

– Ну….

– Не юли.

– Работаю.

– Кем? – спросил Кирыч.

– Или чем? – добавил я.

– Это трудно объяснить.

Настроение мое вмиг испортилось – одно дело придумывать человеку помоечную биографию, другое дело понимать, что он на самом деле угодил черт знает куда. В голове замелькали какие-то сложные, колюще-слизистые образы.

Почему всегда сбываются не мечты, а страхи?

– Мне в общем-то, и делать ничего особенного не надо, – произнес Марк со вздохом, – Я – блогер.

Я расхохотался.

– «Стульчак Мадонны» – это случайно не твой никнейм? Видел где-то в интернете….

Бал-бес

Да. Вначале я расхохотался. В голос, изо всех сил.

Когда встречаешься с чудом, то, наверное, самое естественное – не принимать его на веру.

– Марусь! Как ты можешь работать блогером, если двух слов связать по-человечески не можешь?

– С тобой же я как-то разговариваю.

– Вот именно, что разговариваешь, а там писать надо, понимаешь? Писать! Да еще хорошо, красиво, быстро…. А ты слово «пылесос» пишешь с пятью ошибками.

– А я не интересуюсь пылесосами.

«Вау» – издал Вирус неопределенный звук.

– Может, ты дашь рассказать? – поддержал пса Кирыч.

Им не терпелось узнать, как можно зарабатывать на жизнь, всего лишь оставаясь собой.

«Мне надо быть собой», – вкратце сформулировал Марк суть своего занятия, к которому он и не стремился, оно нашло его само и теперь позволяет кушать то, что хочется, пить столько, сколько влезет, и покупать все, что попадется на глаза.

– В общем, ты у нас теперь «блогер», – попытался я отмотать ленту назать, сделав вид, что припадка гомерического смеха не было, как не было и нервных пятен, которые украсили беломраморное личико нашего заграничного друга, – И что же ты пишешь?

– Я не совсем пишу. Я же иностранный блогер, а иностранцы читают мало, они в основном картинки рассматривают. Мне, кстати, специалист один говорил, что мальчики читают меньше девочек, а девочки соответственно….

– …читают больше мальчиков, – завершил за него я, – А ты не читаешь вовсе, и уму непостижмо, как ты получил среднее школьное образование.

– Илья! – прикрикнул Кирыч.

И Вирус гавкнул.

– Я умею презентовать, – сказал Марк, – У меня есть к этому талант.

«Талантом я бы это не назвал. Скорее, клеймом», – подумал я, но мысль свою предпочел не высказывать. Эдак, «мегауспешный блогер» обидится, зарыдает и убежит, напрочь лишив нас чуда.

А чуда, увы, хотелось.

Так хотелось, что уж и не до смеха.

Чем старше становишься, чем отчетливей понимаешь, что чудес не бывает. Чем больше сожалеешь, что ожидание чуда тщетно, тем острей чувствуешь этот сердечный укол – а вдруг я не прав, а вдруг чудеса бывают?…

Бывают?

– Не всякий умеет из ничего делать конфетку, из будней – праздник, – продолжал Марк, все также сидя на полу в гостиной. Он утопал в сером ворсе ковра и покачиваниями своими, всем телом, с вознесенными кверху руками, напоминал тонущего, которому требуется спасательный круг.

– За тобой я прежде замечал алхимию другого рода, – сказал я, – Ты, скорей, горошек умело превращал в… удобрения.

– Это ты так думал, это вы так думали, а там…, – он показал в угол с дохлой пальмой, – мне знают цену.

– Ничего мы такого не думали, – сказал Кирыч.

– Да, ничего, – махнул рукой Марк, – Я и сам не думал-не гадал. Мне сначала слово понравилось. В Вене было дело….

Итак, дело было в Вене.

Говорил Марк долго и красочно, хотя можно бы и в двух словах. Пару-тройку лет тому назад, в конце мая, занесло его за каким-то бесом в австрийскую столицу. В том, что виноват был именно бес, у меня нет никаких сомнений, потому что вначале знакомец пригласил Марка к себе пожить на пару дней и даже позвал на какой-то «чумовой бал», но когда дошло дело до самого праздника, проходившего, ни много ни мало, в городской ратуше, Марк вдруг обнаружил, что знакомца рядом нет, где живет неизвестно, телефон его отключен, а билет на поезд обменять нет никакой возможности.

Исчез мелкий бес с чужим кошельком, как будто и не существовал.

– Хорошо, хоть я все карточки в другом месте прячу, – со вздохом добавил Марк.

Праздник был и правда чумовой. В старинных декорациях, меж гобеленов, в трепетном свечном сиянии ходили ряженые: и ведьмы, и черти, и колдуны, и инопланетяне, и просто люди с голыми задами – все они заплатили немалые деньги в фонд борьбы со СПИДом, а в обмен могли поплясать, показать себя, да попить спиртных напитков в компании знаменитостей.

– Одна голливудская актриса была. Она сексбомба – трусов не носит, занимается благотворительностью. Видел еще самую настоящую супермодель. Худая, как палка. У нее был непередаваемый цвет лица. Натурально зеленого цвета. Представляете?! Будто она всю жизнь авокады ела и мохитами запивала. Хорробал!

Документы, упрятанные неизвестно куда, у Марка уцелели, но вот на самом празднике ему пришлось почему-то довольствоваться малым: только и смог себе позволить, что чашку эспрессо в каком-то баре на бальных задворках.

– …и вот, упал я на диван. А рядом тетка рыжая. Ничего такая, только зубы желтые торчат, и старая еще. Лет шестьдесят. Она на диване с травести-артисткой разговаривала. Тоже очень красивая. У нее вот такие губы, – он поводил ладонью перед лицом, рисуя круги.

А далее, очутившись рядом с губасто-зубастой богемой, Марк стал ее подслушивать.

– …а она, которая рыжая, смотрит на меня и говорит: «Что ты плачешь, хани?»

– А ты плакал? – уточнил Кирыч.

– А ты как думаешь? Думаешь из Парижа близко до этой чертовой Вены? Я же думал, хорошо будет. А она говорит, не волнуйся «хани», все будет «окей». Они там всем подряд говорят «хани-мани-айлавью». Они меня в ВИП-зону позвали, где все забесплатно. На мне были сандалии на платформе, массивные такие, желтые, каждый с мою голову. Красные волосы вот так, – Марк провел рукой себе по затылку, – хохлом. Бриджи яичного цвета. Рубашка в талию пурпуровая. Она на меня смотрит и бьет по спине рукой: «гуд лук». А сама в лохмотьях – розовых и темно-синих. Так и началось, – он посмотрел на нас.

Искать логику в рассказах Марка также бессмысленно, как спрашивать у соседки Розочки, зачем ей коммунизм….

– Что? – спросил Кирыч.

– Я завел себе страницу в интернете, как она сказала. Сначала одну фотку выставил, потом другую. Вот и все.

– Все разве? – уточнил я.

– А что за фотки? – спросил Кирыч.

Из сумки, которую лучше бы называть сумочкой, Марк извлек свой айпад в кокетливом салатовом чехле. Усевшись на диван, он и там постучал по экрану пальчиком, и здесь поводил – и вот перед нашими глазами замелькали картинки.

– Вот это Париж, – Марк вытянул на поверхность экрана нужный снимок. Там красовался юноша в бирюзовых портках, отвисших так, будто он в туалете штаны предпочитает не снимать, – А это Монако, – на экране возникла старушка в лиловой шляпке, – А это, – он перелистал, – на границе с Камбоджей деревня, – на нас уставились смуглокожие люди в ярком пестром рванье, – А помните, я из Нью-Йорка вам фотки присылал?

– Как не помнить, – сказал я, – Эта тетка будет преследовать меня в кошмарах до гробовой доски, а когда я умру она явится за мной с косой. Русой.

– Это была сама Аманда! – торжественно произнес Марк, – Она бывшая мужчина, а теперь звезда.

– Короче говоря, ты за людьми подглядываешь, – сказал я.

– Папарацци, – сказал Кирыч.

– Одни красиво открывают двери, другие – открывают двери красоты, – произнес Марк явно чужую фразу, – Представляете, та рыжая женщина была сама Вивьен. Я ее и не узнал сразу. Я же и мечтать не мог, что когда-нибудь буду с ней общаться, а она ссылку на меня в интернете дала. Зубы у нее только странные.

– Составила протекцию зубастая старуха. Поработала волшебницей, – подытожил я, все также не имея ни малейшего понятия, о ком он толкует.

– Да, она, можно сказать, моя крестная мама.

– И что? На этом можно зарабатывать? – спросил Кирыч, – Продакт-плейсмент или что?

Я скривился.

– Впаривать скрытую рекламу? Нет, я такое не люблю. Это нечестно.

– Ты же кино смотришь, хотя там разные фирмы упоминаются, – возразил Марк.

– Так то ж кино, а не твои чудики в драных портках.

– Никто не заставляет людей смотреть, а они смотрят.

– То есть сами виноваты, – закончил я мысль, – В общем, пылесосами ты не интересуешься, потому что сам пылесосом работаешь – всасываешь все, что плохо лежит.

– Не надо быть таким старомодным, – Марк надулся, – Это как-то… старомодно.

– И сколько же у тебя клиентов? – спросил Кирыч.

– Читателей? Ну, шестьдесят примерно.

Вирус у наших ног фыркнул. Фыркнул и я.

– Если бы у тебя был один читатель и звали его «Абрамович фон Вексельберг» тогда я бы мог поверить, что благодаря ему ты можешь ни в чем себе не отказывать. А шестьдесят – это уже как-то не комильфо.

– Мне, конечно, еще есть к чему стремиться, – горячо заверил Марк, – Я бы хотел тысяч сто.

– Ты сказал «тысяч»? – я не поверил своим ушам.

– С четырьмя нулями цифра? – уточнил Кирыч.

– Ага.

– У тебя шестьдесят тысяч читателей?

– Или пятьдесят девять. Я точно не знаю. Цифра меняется все время.

Я попытался представить себе эдакую толпу: 59 тысяч – наверное, как целый город Когалым. Или как целая страна Гренландия.

– Целый гренландский Когалым от мала до велика, включая дряхлых стариков и младенцев, – подумал я вслух, – И что же, все эти 59 тысяч любуются на твои художества?

– Еще и комментируют, – подтвердил он.

– Кирыч! – сказал я, – Почему мы с тобой ведем такую неправильную жизнь? Почему нам не платят бабло за то, что мы – это «мы».

– Осом, – сказал Марк, – Вивьен все время говорила «осом».

– И что?

– А ничего. Красиво. Воздушно.

– Ага, – сказал я и отправился по свои делам. Масло на хлеб намазывать, насколько помню.

– Ага, – сказал и Кирыч, тоже отправляясь восвояси: его ждали рубахи, которые предстояло рассортировать, чтобы вышедшие из моды отдать бедным.

Ясно было, как день, что Марк не врет. Он привирает, как всегда выстраивая грезу из подручного материала. Зубастая старуха, возможно, ему и встречалась, но модельершей не была. Или была модельершей, но на вертлявого русского и смотреть не пожелала. Или пил он не кофе, а чай, и не на балу, а на скамейке в парке.

Марк привирает, – и все у него хороши, прекрасны, удивительны, все у него лапочки и мурзики, котики и зайчики, мимими и траляля, манифик и вери прэтти. Какое-то странно устроенное зрение – видит только то, что хочет, а поскольку хочет Марк только хорошее, то и замечать способен лишь жизнь в розовом свете. Глупость, разумеется, но….

– Нет, все это слишком прекрасно, чтобы быть правдой, – сказал я на следующее утро за завтраком, когда мы с Кирычем встали, а Марк только собирался ложиться.

– Я знал, что ты не поверишь, – Марк закатил покрасневшие от недосыпа глаза, – А еще мне говорили, что у моего таланта даже есть название. Только я его забыл.

– Шизофрения? – предложил я самый подходящий, на мой взгляд, вариант.

– Нет.

– А как тебе «синдром Аспергера»?

– Ну, красиво.

– У людей, страдающих «аспергером» возникают трудности с социализацией, – добавил я, – Например, они не чувствуют границ дозволенного и могут резким неосторожным словом оскорбить человека.

– Это, скорей, тебе подходит, – сказал Кирыч, вставая из-за стола. Ему было пора на работу.

– А спорим, Марусь, что это слово ты точно без ошибок не напишешь?! – сказал я, вставая тоже.

– Какое слово?

– Красивое: «бал-бес»…, – сказал я, отправляясь вслед за Кирычем в свою обыкновенную будничную жизнь.

Я знал, что Марк не обидится. В курсе он, что я имею виду:

«С-ч-а-с-т-л-и-в-ч-и-к».

Красивое слово, что уж тут скажешь.

Awesome.

Часть первая.
Сиротские песни

Чтобы осознать степень хорошего, у тебя должно случиться что-то плохое. Наверное, это можно считать воспитательной мерой судьбы, указующей, что надо не вредничать, а жрать, что дают, не забывая рассыпаться в благодарностях.

Если бы я сейчас, как и в прежние годы, работал журналистом-фрилансером, то к ломоте в костях, головной боли, насморку и температуре добавлялись бы и душевные муки: на что жить? чем платить за свет, газ и телефон? неужто за государственный счет даже не похоронят?

Но мне в свое время, слава богу, хватило ума найти постоянную работу – с трудовой книжкой, пенсионными выплатами и правом на больничный. Так что однажды утром, обнаружив, что двигаться могу едва-едва, я всего лишь позвонил в редакцию, просипел «умираю-не ждите» и с чистой совестью провалился в забытье.

Уплыл в странные, балалаечные какие-то эмпиреи.

Я очнулся так, как, наверное, из яйца вылупляются птенцы – больно, липко, светло до рези. Уши бурил пронзительный звук, норовя прорвать барабанные перепонки

– Сироточка я бедная, на уголку стою, – истошно выводил мужской тенорок, – косматая-зловредная, я песенку пою: «Когда же ты, мой миленький, возьмешь меня к себе, косматую-зловредную, сироточку пребедную, бе-бе, бе-бе, бе…».

– …бейбе, гив ми ту найт, коз май филинг итс э соу райт, иф ю дэнс бай зе мунлайт…, – звучный женский голос вытеснил нервный козлетон, принадлежавший наверняка моему сожителю.

А кому еще придет в голову петь средь бела дня сиротские песни?

– Марк! – я хотел крикнуть громко, но сил хватило только на сип, – Сделай радио потише!

Но женщина упорно пела, затем дробно рассмеялась, затем начала говорить. Со стоном я сполз с кровати и, придерживая пижамные штаны за ослабшую резинку, поплелся на кухню.

– Марк, я болею, нельзя ли потише? – заготовленную реплику я произнес, скорей, по инерции.

За столом друг напротив друга сидели Марк и… моя коллега по работе. Бухгалтерша Мария, женщина необъятных размеров и непонятного возраста, известная своим хамским нравом и питающая ко мне необъяснимую слабость, пила чай с булками, трясла иссиня-черными кудряшками, колыхалась телесами, с трудом упрятанными в черную с позолотой трикотажную майку.

– А это Манечка, – радостно сообщил Марк.

– Какими судьбами? – без удовольствия глянул я в круглое сытое лицо.

– Сам же говорил, что умираешь, – сказала толстуха, – Я позвонила, чтобы справиться, а тут….

– Представляешь, – перебил ее Марк, – а у нас в доме нет ничего. Ну, практически совсем ничего нет. А я не знаю, какие лекарства в аптеке спрашивать. Анкроябль. Они у вас по-другому, наверное, называются. Я ей говорю, вы не поможете….

– У нас в ванной комнате, – перебил я, – целый шкафчик всякой медицины. Глаза разуй.

– Так мне же для профилактики надо. А там только от болезней.

– Если хочешь, могу плюнуть тебе в чашку своей ядовитой слюны. Может, укрепит твой иммунитет, – о том, что лекарства нужны и мне, Марк, конечно, не задумался, – Мария, как я понимаю, вы пришли полюбоваться на мое хладное тело. А венки где? А бархатные подушечки с моими орденами и медалями?

Крупное тело пошло волной, золотистый узор на майке запрыгал, заиграл, задразнился.

– Так вот ты какой, – смеясь, толстуха показала все свои мелкие белые зубки.

– Слушайте, Мария! – я разозлился, – Прекратите мне тыкать. Мы с вами на брудершафт не пили.

– А что? Можно и выпить, – она и не подумала обижаться, – Я на работе все равно отпросилась.

– Ага, – сказал я, – сейчас и выпьем, и споем.

– А ты знал, что Манечка – настоящая певица? Ду ю ноу, хани? – спросил Марк с жаром.

– Вообще-то, я музучилище закончила, а экономическое у меня второе, – толстуха потупилась.

– Вот так и бывает в жизни, – сказал я, усаживаясь на последнюю свободную табуретку, – Сегодня финансам романсы поем, а завтра уже на большой сцене.

– А ты спой ему, спой! – потребовал Марк.

– Не надо, – попросил я, – У меня и так голова трещит.

– А она тебе лирическую песню споет. Успокоительную.

– Ты, я смотрю, уже и с репертуаром ознакомиться успел.

– Наш пострел – везде поспел, – сказала толстуха.

– Уже ваш? Ну-ну….

Она подняла с пола свой пестрый объемистый куль, служивший ей ридикюлем, и выудила из него небольшой бумажный сверток.

– На!

– Что это?

– Снадобья. Там все расписано: как готовить и по сколько принимать. Завтра проснешься, как новенький.

– А еще Манечка владеет колдовством, – сообщил Марк.

– Ой, ну, что ты ерунду говоришь?! – опять сверкнув зубками, сказала она.

– Вы ему верьте, Мария, у него дар, – сказал я, не умеряя мрачности, – Несметные тысячи иностранных почитателей подтвердят. Дядя блогер, чаю свежего не заваришь?

Марк вскочил, засуетился.

– Лучше зеленого. В левом шкафчике, в железной банке с цветочками. Цветочки желтые, чай на вид черный, – прикрыв глаза, начал инструктировать я, но далее был вынужден умолкнуть.

Я изумленно вытаращился.

Это было не радио.

Пела толстуха.

 
– Ты узор из белых линий
Между делом покрываешь,
На пути между мартини
Ненадолго застревая.
 

Сложив руки на мощной груди, она мелодично мурлыкала, а черные глаза ее, обычно цепкие, внимательные, будто вовнутрь провернулись.

 
Выбивая сон из мозга,
Торопливо тянешь строчку,
Ты вдыхаешь пыль, как воздух,
Значит, надо ставить точку.
 

Она хорошо пела. Точно. Сочно, Ласково. И прорезывалась, где следовало, приятная хрипотца.

 
Точкой-мушкой, как печаткой,
Я скреплю конвертик белый.
Напишу тебе: «Приятно.
Мне. С тобою. Милый. Было».
 

– Марвелос! – прокричал Марк, едва замерла последняя нота, – Рыжик, почему ты раньше не рассказывал, что у тебя бывают такие чудесные коллеги?!

– Как тебя зовут? «Рыжик»? – она посмотрела на меня.

Я потянул пижамные штаны за вялую резинку.

– Для вас, Мария, меня зовут «Ильей». Можно без отчества.

– Он такой строгий у нас, – Марк хихикнул, – И пальцем не тронь.

– За то в конторе и кличку заслужил «Черт рыжий», – сообщила она.

Жаль, чая под рукой не было. Нашлось бы, чем поперхнуться.

– Вообрази! – жарко пел Марк, – Я Кирюше говорю, как же ты с ним живешь? А он мне только руками разводит. Манечка, ну, представь!

– А кто у нас «Кирюша»? – заинтересованно спросила толстуха.

– Кирюша – друг Вируса, – сказал я, – Марк, позови-ка зверя. Пусть осчастливит гостью. Юбку обслюнявит, укусит за ляжку, – поднявшись не без труда, я поплелся в спальню.

– А чай-то как же? – закричал мне вслед Марк.

– Это, дорогой, тебе. Для повышения иммунитета.

Чтоб тебе подавиться.

Сняло и правда, как рукой. На следующее утро открыл глаза, а голова – ясная, чистая. Слабость только и тихий перезвон. На тумбочке меня ждал стакан апельсинового сока и пара бутербродов – это явно Кирыч. А еще кусок картонки со смеющейся рожицей – и тут ясно, чьей руки.

Снова запел, задребезжал мобильник. «Работа» – значилось уныло на экране.

– Привет! – донесся бодрый женский голос.

– Привет!

– Это я.

– Что-то случилось, Мария?

– В конторе? Нет, все, как всегда. Как ты? Живой?

– Да, спасибо, легче стало.

– Я еще принесу, если хочешь.

– Не надо.

– Смотри.

– Ага.

– Слушай. Дай телефон.

– Чей?

– Твоего друга.

– Зачем?

– Я его познакомить с одним человеком обещала, а телефон взять забыла.

– А что за человек?

– Николаша. Мы с ним квартиру вместе снимаем. Он мне песни пишет.

– Сожитель, короче.

– Не в этом смысле. Мы живем вместе. В этом смысле у меня приходящий слесарь есть.

– Это не тот наркоман, про которого песня-мартини?

– Нет. Другой. У него творческая специальность.

– А принцесса наша, значит, отвечает всем его запросам, – затвор, контролирующий поток слов, вдруг сорвался, – К чему так мелочиться, Мария?! Приводите сразу весь наркологический диспансер. Не забудьте и психов прихватить парочку. Желательно, с белой горячкой. Можно и в кожно-венерологическом пошукать – а вдруг и там найдется Марусеньке милой идеальный муж. Прекрасно, Мария, просто прекрасно.

– Друзья зовут меня «Манечкой», – ничуть не утратив самообладания, сказала она, – Телефон-то дашь?

– Нет, Мария, не дам. Спасибо за травки и нежданный концерт, но все равно не дам. Если вам хочется поработать свахой, ищите себе другого напарника. Оревуар, – я отключил телефон.

С каким тщанием я выстраивал эту высокую, эту глухую стену между домом и работой – о личном на службе говорил скупо и только общими фразами. С каким усердием я трудился над своим имиджем – был с сотрудниками неизменно вежлив и дипломатичен. Я старался, я очень старался быть «приличным человеком», таким, «как все», временами не без гадливости воображая себя мягким морским слизняком, который обкладывается камушками – возводит свой персональный кособокий домик.

Но вот явилась пучеглазая рыба по имени Марк, шутки ради завиляла разноцветным тельцем – и убежище, в котором я прятал свою нежную частную жизнь, стало осыпаться, рушиться, грозя самыми разнообразными последствиями.

Почему в жизни всегда так? Почему хорошее случается для того только, чтобы хватило сил осознать меру плохого?

Я рухнул в спасительный сон.