Книга: Стальное колечко. Сказки - Константин Паустовский

В чудесном мире Паустовского нет культа Мамоны, нет безграничного неуемного стяжательства, ежечасно и повсеместно преследующих нас в повседневной жизни. Вместо этого здесь прославляются иные нравственные категории: безграничная красота и уникальность окружающего мира; безусловная любовь и уважение к природе и всему живому; непременная человечность и стремление к порядочности… В нём неизменны сопереживание, взаимовыручка и сострадание.

О, дивный, прекрасный, волшебный, звонкий и чистый мир прозы Константина Георгиевича! Могу ли я не любить тебя?!!

Я вас любил(ю) так искренно, так нежно, Как дай вам бог любимой быть другим(и).

Перечитала сборник несколько раз. «И большущая радость – такая, что не охватить руками, – зазвенела, запела у неё на сердце». Не зря Паустовский входил в число шести основных кандидатов на Нобелевскую премию 1968 года. Ведь главной задачей литературного творчества для автора сборника являлось желание пробудить в читателе лучшие стороны человеческой души. Проза этого изумительного писателя подобна кипрею (рассказ «Заботливый цветок»), ибо «выделяет из себя теплоту», без которой наши сердца, подобно сосне, умрут от засухи и очерствения…

В авторском тексте практически нет лишних (мёртвых и «пустых») слов, хотя и не отрицаю, что помимо нравственного и эстетического, зачастую ему присущ и патриотический посыл. Однако, данное обстоятельство ничуть не умаляет его достоинств.

БЕСКОРЫСТИЕ Можно еще много писать о Мещёрском крае. Можно написать, что этот край очень богат лесами и торфом, сеном и картофелем, молоком и ягодами. Но я нарочно не пишу об этом. Неужели мы должны любить свою землю только за то, что она богата, что она дает обильные урожаи и природные ее силы можно использовать для нашего благосостояния! Не только за это мы любим родные места. Мы любим их еще за то, что, даже небогатые, они для нас прекрасны. Я люблю Мещёрский край за то, что он прекрасен, хотя вся прелесть его раскрывается не сразу, а очень медленно, постепенно. На первый взгляд - это тихая и немудрая земля под неярким небом. Но чем больше узнаешь ее, тем все больше, почти до боли в сердце, начинаешь любить эту обыкновенную землю. И если придется защищать свою страну, то где-то в глубине сердца я буду знать, что я защищаю и этот клочок земли, научивший меня видеть и понимать прекрасное, как бы невзрачно на вид оно ни было, - этот лесной задумчивый край, любовь к которому не забудется, как никогда не забывается первая любовь

– Нигде на белом свете не может быть так хорошо, как у нас в Моховом. Это же прелесть, что такое! Не зря ведь дед Кузьма говорит, что наша земля истинный рай и нету другой такой хорошей земли на белом свете!

На примере рассказа «Телеграмма» все неравнодушные имеют уникальную возможность в полной мере оценить степень величия таланта замечательного писателя. Недаром Марлен Дитрих влюбилась в прозу Константина Георгиевича, наткнувшись в каком-то сборнике на этот рассказ: на одной странице был русский текст, на другой — английский перевод. Во время гастролей в Москве в 1964 году актриса встала на колени перед литератором на сцене ЦДЛ. Вот как вспоминает эту историю падчерица Паустовского Галина Арбузова: «Здесь нет ничего необычного: Константин Георгиевич хотел пойти на ее концерт в Дом литераторов, но врачи — к тому времени у него было несколько инфарктов и тяжелая астма — его не пускали. И, кроме того, он только что вернулся из больницы. Но его любимый домашний врач, Виктор Абрамович Коневский, сказал: „Ну хорошо, я пойду с вами“. После концерта Марлен Дитрих задали несколько вопросов: знает ли она русскую литературу? кто ее любимый писатель? И она сказала, что любит Паустовского. По залу пошел шумок: „Паустовский здесь, Паустовский здесь…“ Переводчик ей это перевел, и она стала смотреть в зал, думая, что писатель сейчас поднимется. А Паустовский — я могу рассказать много историй, каким он был застенчивым, — не вставал. Тогда зал стал аплодировать, как бы подталкивая его выйти на сцену. Он вышел, и, ни говоря ни слова, Марлен встала перед ним на колени в своем вечернем платье, расшитом камнями. Платье было таким узким, что нитки стали лопаться и камни посыпались по сцене. Люди на сцене, думая, что это драгоценные камни, бросились их собирать, чтобы отдать ей. А Марлен в своем узком платье стояла на коленях и не могла подняться. Доктор подбежал к сцене и закричал ему: „Ни в коем случае не поднимайте!“ Потом Марлен, наконец, помогли подняться, он поцеловал ей руку, и неловкость исчезла. Позже она прислала ему три свои фотографии на память…»

А какую благодатную почву представляют его произведения для написания диктантов:

Наедине с осенью Осень в этом году стояла – вся напролет – сухая и теплая. Березовые рощи долго не желтели. Долго не увядала трава. Только голубеющая дымка (ее зовут в народе «мга») затягивала плесы на Оке и отдаленные леса. «Мга» то сгущалась, то бледнела. Тогда сквозь нее проступали, как через матовое стекло, туманные видения вековых ракит на берегах, увядшие пажити и полосы изумрудных озимей. Я плыл на лодке вниз по реке и вдруг услышал, как в небе кто-то начал осторожно переливать воду из звонкого стеклянного сосуда в другой такой же сосуд. Вода булькала, позванивала, журчала. Звуки эти заполняли все пространство между рекой и небосводом. Это курлыкали журавли. Я поднял голову. Большие косяки журавлей тянули один за другим прямо к югу. Они уверенно и мерно шли на юг, где солнце играло трепещущим золотом в затонах Оки, летели к теплой стране с элегическим именем Таврида.

Ночи были уже долгие, тяжёлые, как бессонница. Рассвет всё больше медлил, всё запаздывал и нехотя сочился в немытые окна, где между рам ещё с прошлого года лежали поверх ваты когда-то жёлтые осенние, а теперь истлевшие и черные листья. ... В городах большинство наших природных инстинктов погружается в спячку. Но стоит провести две-три ночи в лесу, и снова обостряется слух, зорче делается глаз, тоньше обоняние. ... Впереди – пустынный сентябрьский день. Впереди – затерянность в этом огромном мире пахучей листвы, трав, осеннего увядания, затишливых вод, облаков, низкого неба. И эту затерянность я всегда ощущаю как счастье.

Так же моему (старчески дребезжащему) сердцу бесконечно дороги характерные для минувшей эпохи слова и выражения, ныне утраченные, но бесконечно милые, простые и сердечные, которые в избытке присутствуют на страницах книги: – Ну и шельма! – В этих номерах. Хрипуны, охальники – не дай Бог! – Эх, горе её горькое, страданье неписанное! А ты смотри, дура, за добро плати добром, не будь пустельгой. – Не надо, милый. Бог с тобой. Спасибо тебе за доброе слово, за ласку. – Осерчал ужасно, разругался, растоптался. «Я, кричит, вас уморю!» Из-за кирпичной ограды проникал с бульвара запах пропотевшего ситца; «небось», «фитюк», «сквалыга», «осердясь»...

Гениальные тексты его произведений и по сей день не утратили своей актуальности:

... Для иных людей трудно сохранить достоинство в наше время, когда низость, вооруженная пулеметами и фосгеном, начала схватку со всем лучшим, чем жило и будет жить человечество. Для иных лучше бежать на край земли и спрятаться в теплые норы, размышляя о том, что жизнь даётся только раз и её надо прожить для себя. Но и во имя того, что она даётся только раз, что она неповторима и замечательна, - во имя этого мне легче идти навстречу опасности с открытым лицом и завоевать эту жизнь или умереть за неё, чем писать красивые слова и страдать от дурного запаха собственной совести

Проза Паустовского подобна природе Мещерского края и картинам Левитана, описанным маэстро:

В Мещерском крае нет никаких особенных красот и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха. Но всё же край этот обладает большой притягательной силой. Он очень скромен – так же, как и картины Левитана. Но в нем, как и в этих картинах, заключена вся прелесть и всё незаметное на первый взгляд разнообразие русской природы.

Думается мне, что через одухотворенность произведений Константина Георгиевича, всё-таки, есть шанс приотворить в детском сердце дверцу в удивительный мир природной красоты, человеческой доброты и душевной щедрости. Ищущий да обрящет! Имеющий уши да услышит. Имеющий глаза да увидит…

Р.S: на сайте livelib.ru прочла в одной из рецензий на «Стальное колечко»: «Я немного в шоке от такой детской литературы, если честно :-) Так что по моему скромному мнению, если предлагать детям советские книжки, то можно выбрать литературу покачественнее. Да что вы говорите!!! Вот это новость. Оказывается, что Паустовский является синонимом некачественной советской литературы. (Увы, и ах! Чердачные литературоведы порой доводят меня до белого каления).

Периодически ловлю себя на мысли о том, сколько же мнений скромных и не очень ощерившись исподволь ежедневно атакуют наше информационное поле. И весьма убедительно, энергично и уверенно «каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». И я, к сожалению, отнюдь не являюсь счастливым исключением. Поэтому, с завидным постоянством, пытаюсь влезть со своим свиным рылом в калашный ряд. А имею ли право? Да и есть в этом хоть какой-то прок?

Р.Р.S: Необходимо широко и глубоко знать жизнь, ставить не книгу над жизнью, а жизнь над книгой. Надо работать, любить, страдать, надеяться, мечтать, одним словом, жить. Жить так, чтобы приносить людям радость. К.Г. Паустовский.

Детство – удивительное время, когда так сильно веришь в чудеса, что они действительно случаются. А может, и правда, это сильная вера в чудо и большое желание внучки помогло деду выздороветь?

Читая эту сказку, не стоит забывать о временном контексте – трудные военные годы, лишения… Но почему-то мне кажется, что восприятие весны, такое, как описывает автор, намного сильнее именно в тяжелые времена, когда само обновление природы обещает надежду и веру в лучшее… Правда, меня смутило, что дед Кузьма разом выздоровел от весеннего ветерка да солнышка. Ну да на то она и сказка.

Слушала в исполнении Александра Бордукова. Получилась отличная сказка: добрая, живая, с улыбчивыми глазами деда Кузьмы, с доброй девчушкой Варюшей и сердитым воробьем Сидором.