Текст книги "Глазами ветеринара. Невероятные приключения Семена Петровича в эпоху перемен"

Жертва любви

Никогда не любил Первое сентября, особенно в институте. За лето полностью забываешь, что такое ранний подъем из серии: поднять – подняли, а разбудить забыли… Сонный организм категорически противится быстрым сборам и завтраку на скорую руку. Тело изнежилось и отвыкло от долгих поездок в общественном транспорте с вечной утренней давкой, толкотней, оттоптанными ногами и помятой одеждой. Но самое главное, нет никакого желания возвращаться в этот занудный учебный ритм. По идее, он должен формировать в тебе целеустремленную дисциплинированную личность, грамотного ветеринарного специалиста с высшим образованием. Нет, вы поймите меня правильно. Я обеими руками за то, чтобы стать этим замечательным специалистом. Я очень хочу им стать. Но… можно как-то без учебного ритма и этого ужасного Первого сентября? Нельзя? Я так и знал…

Но у моего недовольства Первым сентябрем были и абсолютно объективные причины. Я уже год работал санитаром в ветеринарной клинике в режиме сутки через трое. Работал не покладая рук и ног, без отпусков и выходных, и вчера у меня была смена. Проведя на ногах целый день, я очень устал. Отпросившись у дежурного врача и сдав смену в три часа ночи, я приехал на такси домой, чтобы в шесть уже утра проснуться и идти в институт. И если бы не Первое сентября, то, скорее всего, проспал бы еще часа два и без зазрения совести приехал бы в институт ко второй или к третьей паре. Но Первое сентября, четвертый курс, и у нас начинается эпизоотология (наука об инфекционных болезнях). Первая пара Первого сентября как раз и была этой самой эпизоотологией. Нас заранее предупредил декан, что правила кафедры очень строгие. На занятия нужно ходить обязательно в чепчиках и в белых халатах. Не опаздывать и не дай бог не пропускать без уважительных причин. Иначе… иначе – будет плохо (говоря эти слова, декан многозначительно провел большим пальцем у себя по шее). Короче, мы поняли. Поэтому, превозмогая усталость, сон и лень, я встаю и еду в институт к первой паре, поспав всего два часа после тяжелой смены. Нет, я не жалуюсь, не подумайте. Просто объясняю, почему дальше произошло то, что произошло. Причина очевидна – во всем виновато это Первое сентября…

Естественно, я не поел дома, потому что спал до последнего. Доехав до метро в набитом битком трясущемся автобусе, я окончательно проснулся, и меня начал одолевать голод. Выскочив на остановке у метро, я уловил запах… Нет, не так. Мои ноздри втянули ароматный… Нет, опять не так. Короче, выйдя из автобуса, голодный студент (это я) увидел перед собой киоск с надписью «Слойки, пирожки, шаурма, куры-гриль». Я всегда был неравнодушен к запаху жареного мяса с луком и аромату теплого теста. Но, плотно поев дома, всегда, вернее почти всегда, находил в себе силы пройти мимо этих «порочных» заведений. Было несложно догадаться, кто, в каких условиях и из чего готовил эти «кулинарные изыски» в конце девяностых годов. Но сегодня я был голодным, безвольным и не смог удержаться. Успокаивая себя мыслью о том, что, если столько людей покупают пирожки и киоск еще не закрыли, значит, никто не умер, я купил три пирожка и уничтожил их моментально. Изумительный мясной пряный вкус и приятная теплота в желудке окончательно убедили меня в правильности принятого решения. Втиснувшись в вагон метро, зажатый со всех сторон как селедка в бочке, я начал прикидывать. Мне ехать от «Щукинской» до «Кузьминок» около сорока минут по прямой, без пересадок. На станции «Баррикадная» народ начнет выходить на пересадку, и весьма вероятно, в вагоне освободится местечко для меня. И если я смогу усесться, то почти двадцать пять минут – о боже, это целая вечность – буду сытый и довольный спать до самых «Кузьминок». Первое сентября переставало быть настолько мрачным, и я улыбнулся – кажется, жизнь налаживалась.

В вагоне метро было жарко и душно – обычное дело в московском метро в час пик, но минут через десять-пятнадцать стало как-то особенно некомфортно. Мне не хватало воздуха, и во рту пересохло. «Наверное, я действительно устал вчера, не выспался. Еще эти пирожки соленые… надо было водички купить», – успокаивал я себя, внутренне чувствуя, что все не совсем так. Потом начало казаться, что несущийся в тоннеле поезд метро гудит то тише, то громче. Звук как-то растягивался и вибрировал. Стала немного кружиться голова, потом начали предательски подрагивать ноги, а по спине потекли холодные ручейки пота. В голове зажглась аварийная лампочка. «Семен, тебе плохо, тебе действительно плохо, дело не в усталости, и ты это знаешь…» Да, мне становилось все хуже… Голова работала туго. Мысли текли медленно, вяло, тормозили и путались. «Ты сейчас упадешь, тебе надо сесть». Сесть, куда, на пол? Да вокруг десятки людей, тут не то что сесть, развернуться нельзя… Вдруг недалеко от меня с дивана встал хорошо одетый мужчина с кейсом в руках и начал медленно просачиваться через окружающих по направлению к дверям. «Вот оно, место, надо сесть. Сейчас сяду, и мне станет легче». С этой мыслью начинаю продираться к этому свободному месту. Дрожащие ноги меня подводят… Я почти падаю и хватаюсь за высокую женщину в стильной черной блузке, с дорогой кожаной сумкой через плечо. Она резко оборачивается и возмущенно бросает мне в лицо: «Вы совсем обалдели, молодой человек?!!» Я пытаюсь сказать: «Простите, мне плохо, мне надо сесть…», но мой язык не слушается меня, он как будто распух, застрял во рту. С трудом выдавливаю какое-то нечленораздельное мычание вроде: «Пе-е… ме-е-е… фэ-э-фууу-фс…» Женщина брезгливо отталкивает меня со словами: «Надо же, с утра уже нажрался, а вроде одет прилично…» Затем мое сознание медленно гаснет, и я проваливаюсь в темноту.

Очнулся от прикосновения к затылку чего-то холодного и твердого. Жесткая поверхность создавала дискомфорт, но холод был приятен. Веки были тяжелые, как будто налиты свинцом. Я чувствовал, что весь мокрый. По лицу тек холодный пот. Я протер рукой лицо и открыл глаза.

«И вот он открыл глаза и увидел этот мир!» – продекламировал кто-то с выражением. Сознание медленно возвращалось ко мне. Я сидел на станции метро «Таганская» на деревянной скамейке, прислонившись головой к холодной мраморной стене. Рядом со мной сидел мой одногруппник Илья Хоботков. Как обычно, он слушал плеер и мечтательно улыбался. Вдруг он вскочил и призывно замахал рукой: «Парни, давайте сюда». К нам подбежали еще двое ребят из нашей группы, Саша и Андрей.

– Илюха, здорово! Семен, ты чего такой мокрый? Парни, вы чего тут сидите? Давайте живее, если на эпизоотологию опоздаем, с нас голову снимут. Нам еще полчаса ехать.

– Минутку, товарищи, – перехватил инициативу Илья. – Я отвлеку вас ненадолго, рассказав вам случай из серии – удивительное рядом. Короче, захожу я в вагон на «Китай-городе». Вагон полупустой. Я осматриваюсь, где бы мне сесть, и вдруг вижу: прямо на полу вагона Семен валяется…

– Илюха, ты чего курил сегодня? – начал Андрей. – Что значит «Семен валяется на полу»? Он что, мешок или газета?..

– Парни, да я сам охренел, – продолжил Илья. – Семен натурально валяется на полу лицом вверх, глаза закрыты, бледный, весь мокрый… Его сумка рядом. Люди ходят мимо, через него переступают. Типа все нормально. Ну, я его на «Таганке» выволок из вагона, посадил на скамейку – вот теперь он глаза открыл.

– Б…!!! – выругался Сашка. – А если бы ты не зашел или ты бы зашел в другой вагон? Он бы так до «Кузьминок» ехал или уж до «Выхино», до самого депо??

– Сема, что с тобой? – все взоры обратились ко мне.

– Парни, я, наверное, отравился пирожками. – Мой язык ворочался с трудом. – Отрубился перед станцией «Улица 1905 года». Больше ничего не помню…

– И куда тебя теперь, скажи на милость?

– Поеду с вами в институт. До дома я не доеду, да и далеко до дома. Мне нужно старым дедовским способом промыть желудок. Мне нужна раковина с водой, туалет и чтобы никто не мешал.

– Ох ты, ешкин кот, – всплеснул руками Илья. – Сема, это ты типа доктора включаешь? Да тебе надо «Скорую» вызвать…

– Не, ребята, – категорически замотал я головой, – не надо «Скорую», я вам еще живым пригожусь. У кого будете на зачетах списывать??? Дотащите меня до института. Все будет нормально.

Они дотащили меня до института.

В туалете клинического корпуса на втором этаже я пил из-под крана противную теплую воду… Пил до тех пор, пока желудок не переполнялся и рефлекторно не начиналась рвота… Потом отплевывался, умывался, опять пил теплую воду, и все повторялось. Проделав эту процедуру четвертый раз, я понял, что вымыл из себя все, что можно, и на этом остановился. В 08:50, я на дрожащих ногах добрел до аудитории. Навстречу мне выскочил Илья.

– Живой?

– Не дождетесь, – мрачно ответил я. – Слушай, Илюха, кафе на первом этаже уже открылось? Принеси мне чаю крепкого сладкого, я тебе деньги потом отдам.

– Да иди ты со своими деньгам, – весело парировал Илья. – Счас принесу, один момент.

Я выпил горячего чая и надел на мокрую от воды и пота рубашку белый халат. Натянул на голову чепчик и сел на самую последнюю парту. По ощущениям мне стало значительно лучше, хотя была дикая слабость и немного тряслись руки. Не было сомнений, что полтора часа занятий я вполне осилю. Ну, если что, попрошусь опять в туалет. Несолидно, конечно, для студента четвертого курса, ну да ладно. Занятие первое, спрашивать не будут. Сейчас придет преподаватель, будет перекличка. Потом рассказ про историю кафедры и далее по списку…

И тут меня начал бить озноб. Сначала я подумал, что мне холодно из-за мокрой рубашки. Но в аудитории было тепло. В окно лился яркий солнечный свет, а раскрасневшиеся лица ребят и девчонок нашей группы говорили о том, что, вероятно, дело не в холоде. Просто на фоне отравления у меня начал «барахлить» центр терморегуляции. Выражаясь языком Ильи Хоботкова, меня «колбасило», или у меня был «отходняк». Я пытался справиться с мышечной дрожью, но у меня начали трястись руки, дрожать ноги, кожа покрылась мурашками, и в довершение начали стучать зубы. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Я даже не мог говорить. Подергав за рукав Сашку, я едва смог произнести: «М-м-м-н-н-е х-холодно оч-ч-чень. Е-с-сть чем н-н-накрыться???» Меньше чем за минуту одногруппники с головой завалили меня куртками, пиджаками, блузками, кофтами и даже запасным халатом. Приятная тяжесть наваленного на меня вороха одежды согревала, успокаивала… и я уснул.

Я проснулся от звука двигающихся стульев и парт и, подняв голову, увидел, что занятие уже закончилось. Одногруппники, загадочно улыбаясь, подходили ко мне и забирали «с меня» свою верхнюю одежду. «Семен, ну как ты?» – участливо спросила одна из наших девчонок. Все вокруг нас загоготали…

– Да в принципе ничего… – Я действительно чувствовал себя намного лучше. – А чего вы все ржете как кони? Чего смешного-то? Андрюха, в чем дело, а?

– Сема, понимаешь, – начал он немного смущенно, – ну нам надо же было тебя как-то отмазать. Преподаватель действительно тетка строгая. Ну, Илюха и придумал историю про тебя…

– Какую? – спросил я, предчувствуя недоброе.

– Ну, Илюха сказал, что ты вообще отличник, умный и все-такое. Не пьешь, не куришь, спортсмен… Но вчера тебя бросила твоя любимая девушка. Ты был без ума от нее. Эта была твоя единственная любовь, и она от тебя ушла…

– И-и-и-и???

– Ну, ты и напился с горя первый раз в жизни. Пил всю ночь, утром тебе стало плохо… Но ты все равно из последних сил пришел на первое занятие по эпизоотологии.

– И что сказала преподаватель?

– Ну, сначала она отметила в журнале, что ты на занятии был. Потом вздохнула и сказала грустно: «Так бывает в жизни. Еще одна жертва любви…»

Срочный вызов

Глубоко за полночь, зима. Мы сидим в кафе на BP (автомобильная заправка British Petroleum) около метро «Кунцевская» и пьем горячий кофе с восхитительными пирожками из слоеного теста с мясом. Мы – это я и мой водитель Александр – выездная бригада ветеринарной помощи. Наша клиника находится в районе метро «Динамо». Там круглосуточно работает коллектив врачей: терапевты, хирурги, рентгенологи, ассистенты – и находится наш диспетчерский пункт. Диспетчер принимает по телефону звонки от клиентов, регистрирует вызовы в журнале и сбрасывает информацию нам. Я получаю на пейджер: адрес клиента, стоимость вызова и краткое описание ситуации. В начале 2000-х годов мобильные телефоны есть не у всех. Звонки по мобильному пока роскошь. Мы от души поработали за прошедшие сутки. Вымотались физически и морально, вдоволь настоялись в московских пробках, а наши ботинки насквозь мокрые от талого снега. Наша «боевая машина» скорой ветеринарной помощи, «ВАЗ-21093», а по-народному просто «девятка», сегодня тоже устала. «Выпендрежного» цвета – золотистый металлик, на литых дисках и наглухо затонированная, она грустно стоит на парковке, по самую крышу залитая жидкой грязью, вперемешку со снегом и реагентами.

– Ну что, – спросил я водителя, – подождем еще вызовов или по домам?

– Если еще будем работать, тогда нужно заправляться. Бак у нас почти пустой, как раз только до дома доехать… – Александр устало зевнул. – Я думаю, хорош на сегодня… Поехали в клинику. Пока ты сдашь документы, я хоть машину от грязи ополосну. И домой… Спать хочу, не могу.

– Хорошо, я согласен. Давай допиваем кофе и…

Пейджер у меня на поясе тревожно запищал. Я взглянул на экран: «Срочный вызов. Двойной тариф. Неманский проезд, 15/2, третий подъезд, домофона нет, двенадцатый этаж, квартира… Доберман, пять лет. Внезапно возник паралич языка. Собаке плохо. Если успеете в течение тридцати минут, дополнительно +1000 рублей».

– Саня! Сколько нам до Неманского ехать? Срочно. Двойной тариф +1000.

– Сейчас ночь, дороги пустые. Это Строгино, рядом с МКАД. Будем там через пятнадцать минут. Что там?

– Не знаю, странное что-то. Погнали!

Кофе так и не допили…

Машина несется по ночной дороге, разбрызгивая лужи талого снега. Я пытаюсь себе представить реального пациента и возможную причину болезни, однако пока ничего не получается. Владелец собаки всегда описывает то, что видит или думает, что видит. Значит, он точно видит язык, который «парализованный». Что значит «парализованный»? Опухший, неподвижный, висящий изо рта? Внезапно возник паралич или отек языка? Я смотрю на часы: 02:30. Как у квартирной собаки в половине третьего ночи может внезапно опухнуть язык? Пчела укусила? Ага, пчела в январе месяце… Прищемила дверью, ящиком? Доберман закрывал ночью ящик и сунул туда язык… Бред полный. Собака подралась на улице, и ей прокусили (или она прокусила) язык? Они что, пошли гулять ночью на улицу? Хорошо, допустим. Хотя, если прокусить язык, будет море крови… Но в сообщении про кровь ничего не сказано. Владелец сказал «паралич языка», «внезапно возник паралич языка». Я ничего не могу придумать, как говорится, картинка не складывается. Начинаю нервничать, и водитель, вероятно, улавливает мое состояние.

– Семен, а если они там пьяные все? Просто перепили, им пригрезилось, и они с бодуна вызвали врача… Или наркоманы… Вон недавно Володя (врач другой нашей бригады) ночью примчался роды у собаки принимать. Там парень с девкой укурились или унюхались – не знаю… И им показалось, что их собака рожает. Володька-то с водителем тоже летели, как ненормальные, на «срочный вызов». Заходят в квартиру, а там эта парочка нариков ползает по полу вокруг огромной розовой плюшевой собаки и причитает: «Давай, родная, тужься, тужься…»

Мы захохотали так, что, казалось, сейчас лопнут стекла в машине. Я смеялся до слез, представляя эту картину. Это как-то сняло мое напряжение и немного успокоило. Ладно, доедем – увидим. Как говорится, не впервой.

Вот он: подъезд, этаж, квартира. Звоню в дверной звонок, но лая собаки не слышу… Это плохо. Любой доберман обязательно залает на звонок. Это собака с выраженными охранными инстинктами, да еще и гиперэмоциональная. Если доберман не залаял, значит, или ему очень плохо, или в квартире собаки просто нет. Неужели водитель прав? Ложный вызов, просто так прокатились… Собираюсь еще раз нажать на звонок, но слышу за дверью торопливые шаги и щелчок открывающегося замка.

Дверь открыл мужчина в дорогом спортивном костюме. Лицо бледное, испуганное. Видно, что он сильно нервничает, даже руки трясутся.

– Доктор, спасибо, что так быстро приехали. Мы просто в панике. Не знаем, что с Джоном, доберманом нашим. Он просто наш член семьи. Жена с дочкой рыдают. Помогите, прошу…

– Все, успокойтесь. Мы уже здесь. Разберемся. Где у вас можно руки помыть?

– Проходите, там по коридору, справа вторая дверь. Полотенце белое большое – чистое, специально для вас.

Мы снимаем куртки, разуваемся. Я иду мыть руки и стараюсь за это время оценить обстановку квартиры. Мне важно понимать, с какими людьми мне работать и в каких условиях живет собака. Итак, в квартире все дорого и аккуратно. Люди состоятельные. Нас ждали. Для нас специально приготовили гостевые тапочки, в ванной новое полотенце, все сияет чистотой. Очевидно, что если эти люди любят свою собаку, они также обеспечивают для нее все самое лучшее. Пылинки с нее сдувают. Любую проблему заметили бы сразу и ждать бы не стали. Значит, ситуация действительно срочная, и мне будет непросто. Ну что, смелее, доктор.

Я иду в комнату. На полу – огромный пушистый ковер. Хозяин сидит на ковре и пытается удержать голову собаки. Собака, огромный черный доберман, лежит на полу и непрерывно лезет к морде передними лапами, отталкивая руки мужчины. Все вокруг в слюне.

– Как вас зовут, простите?

– Юрий.

– Юрий, отпустите собаку… да, да, отпустите совсем. Отодвиньтесь назад, я ничего не вижу за вашими руками. Так…

Я смотрю на собаку и чувствую под ложечкой неприятный холодок. У добермана изо рта торчит огромный язык. Он увеличен раза в четыре, багрово-фиолетовый, уже не помещается во рту. Собака часто дышит широко открытым ртом, язык, очевидно, болит. Пес непрерывно лезет в рот лапами, инстинктивно пытаясь избавиться от дискомфорта. Слюна течет потоком.

– Понятно (хотя на самом деле мне ничего не понятно). Так, Юрий, садитесь на пол рядом с собакой. Сядьте, чтобы вам было удобно. Держите голову собаки ровно. Просто поддерживайте, на шею не давите.

– Саня, – это я водителю, – мой руки, надевай перчатки, открывай пачку салфеток. Будешь мне помогать.

– Юрий, собака агрессивная? Я спрашиваю, собака злая?

– Нет, доктор, он как котенок. Можно что угодно с ним делать.

Ага, знаем мы этих «котенков», думаю я про себя. Однако намордник сейчас все равно не наденешь… Еще раз смотрю на язык. Он выглядит просто чудовищно. Как будто собака засунула в рот огромный баклажан… Ладно, поехали.

– Саша, прочно, двумя руками, держи собаке передние лапы.

– Юрий, держите собаке голову ровно. Мне нужно попытаться осмотреть рот. Пока я не скажу, собаку никто не опускает. А то я без пальцев останусь. Понятно?

– Да.

Надеваю перчатки и сажусь на пол рядом с доберманом. Очевидно, что ему настолько плохо, что он даже не перевел взгляд на меня. Я медленно и осторожно поднимаю собаке губы, вытираю салфеткой слюну. Затем осторожно пальцами пытаюсь сдвинуть язык в сторону, чтобы прощупать твердое небо, подъязычное пространство и внутреннюю поверхность десен. В зубах я держу тонкий медицинский фонарик, направляя его луч туда, где находятся мои пальцы. К сожалению, в те годы удобных и ярких налобных осветителей еще не было… Мне нужно найти хоть что-то, что объяснит этот дикий отек тканей. Торчащий кусочек кости или проволоки, деревянную щепку или сломанный зуб. Абсцесс, опухоль или хотя бы следы крови или гноя. Огромный язык сильно мешает, но благодаря ему собака не может закрыть рот. Я осмотрел и ощупал все, что смог. Ничего… Я поднялся на ноги.

– Юрий, расскажите, пожалуйста, что сегодня произошло. Подробно, все, что помните. Это очень важно. Я должен хотя бы приблизительно понять, что это может быть.

– Вечером все было нормально, погуляли как обычно. На улице холодно, с собаками не играли. Гуляли недолго, минут тридцать…

– Во сколько вы пришли с прогулки?

– В двадцать два часа. Я точно запомнил. Помыли ему лапы. Он поел. Аппетит был хороший.

– Чем кормили?

– Сухим кормом, как обычно. Мы кормим только кормом. Со стола ничего не даем.

– Пакет корма новый открыли?

– Нет, уже две недели его едим. Вон он в углу стоит.

Я подошел к пакету с кормом. Солидная фирма. Хороший корм. Открыл пакет, достал несколько гранул, понюхал, помял в руке. Обычный нормальный запах, значит, к корму претензий нет.

– Он у вас в помойки не лазает, кости, всякую ерунду на улице не подбирает?

– Нет.

– Дома в помойное ведро не мог залезть? Какие-нибудь куриные или рыбные кости там были?

– Нет, ведро закрыто, да и не было там ничего. Ведро пустое, мусор как раз выбросили вечером.

– Хорошо. Что ваш Джон делал после еды?

– Как обычно, валялся на ковре кверху пузом. В игрушки свои играл.

– Игрушки, какие?

– Да вон они лежат.

В углу на ковре лежали игрушки. Толстое резиновое кольцо диаметром сантиметров тридцать, большой жесткий резиновый мяч и короткий кусок мощного плетеного каната. Безопасные, качественные, почти новые игрушки. Нет, это все не то…

– Хорошо, дальше что было?

– Я смотрел футбол в нашей гостиной. Где-то до половины второго ночи. Джон был со мной. Жена с дочкой спали в другой комнате. Потом футбол закончился. Я телевизор выключил и заснул здесь, на диване. Проснулся от того, что Джон носится по квартире, как ненормальный. У нас в коридоре плитка, когти цокают… Даже жена с дочкой проснулись. Мы включили свет и увидели… этот язык, слюни… Сразу вызвали вас.

– То есть в половине второго вы точно видели, что все было нормально, а в половине третьего уже было все… плохо. Получается, проблема возникла всего за один час.

– Получается так.

Я еще раз посмотрел на добермана. Ситуация ухудшалась. Отек тканей прогрессировал. Язык не помещался во рту и уже начал травмироваться о края зубов. В слюне появились нити крови. Собака с усилием вдыхала, активно помогая себя мышцами живота и вытягивая шею. Я понимал, что еще десять-пятнадцать минут и собака погибнет от удушья. Также возможно, что на фоне вторично развивающейся сердечной недостаточности произойдет отек легких или просто не выдержит сердце. Чтобы обеспечить доступ воздуха в легкие, мне нужно собаку интубировать или делать трахеотомию. Для этого нужен наркоз. В таком состоянии это крайне опасно. Но даже если я смогу поставить интубационную трубку и обеспечу проходимость дыхательных путей, что дальше? В любом случае, если отек языка не остановить, ткани начнут разрываться, и начнется массивное кровотечение. Очевидно, что терапевтически я отек языка не сниму. До клиники мы собаку не довезем… Наверное, нужно делать наркоз… Это все же лучше, чем смотреть, как пациент задыхается прямо у тебя на глазах. Меня начало охватывать ощущение беспомощности и какой-то обреченности…

– Юрий, у вас жена шитьем, вязаньем не занимается? На полу булавки, иголки, спицы, нитки не валяются? Гвоздики мелкие, шурупы, может, ремонт делали? Осколки, стекло разбили, посуду? Крючки рыболовные?

Юрий молча покачал головой.

– Не понимаю, – бормотал он. – Я лег спать. Джон лежал на полу. Тоже засыпал и что-то там себе тихонько чавкал или вылизывал… Я еще подумал, чего он так громко чавкает в два часа ночи, еще домашних разбудит.

– Он навелное в тлубочку иглал! – раздался из соседней комнаты плачущий детский голосок.

– Что ты, Сонечка, в какую трубочку, о чем ты, доча? – поднял голову Юрий.

У меня в голове словно что-то вспыхнуло: «Стоп! Что там за «тлубочка»?!»

В комнату зашла заплаканная женщина в домашнем халате, с растрепанной сонной девчушкой на руках. Девочка лет пяти вытирала ручонками слезы, но говорила твердо:

– Мама, помнишь, мы в магазине для собачек Дзону тлубочку купили? Два дня назад… Он когда в нее иглает, всегда чавкает гломко-гломко.

Юрий посмотрел на жену:

– Маша, о чем это вы? Что вы там купили?

– Ну эти, как его, специальные лакомства для собак. Хорошей фирмы, дорогие. Там были говяжьи уши сушеные и трахея, по-моему… Ну, она такая, как сушеная трубка. Он их погрыз немного… Уши я выкинула, а кусочек трахеи он вроде вчера днем мусолил. Я хотела выкинуть, но не успела. Да вон он под креслом валяется…

– Маша, почему ты мне не сказа…

– Не важно, – прервал я Юрия. Я уже достал из-под кресла замусоленный кусок говяжьей трахеи – кусок скользкой эластичной трубки с жесткими хрящевыми кольцами. Диаметр сантиметра три с половиной-четыре. Если растянуть и обслюнявить, как раз налезет на язык… Это шанс. Единственный.

– Саня, – обратился я к водителю, – слушай меня очень внимательно. Я сейчас делаю доберману противошоковые и противоотечные препараты и сразу наркоз. Без седативных и без миорелаксирующих препаратов – без подготовки. Иначе начнется рвота, он просто захлебнется, да и времени нет. Делаю только наркоз. Внутримышечно, но в переднюю лапу, чтобы препарат подействовал быстро. Собака начнет отключаться через одну-две минуты. Как только… Слышишь меня? Как только он начнет отключаться, сразу широко открываем пасть завязками и я лезу ему в самую глотку, к корню языка. Я думаю, там одето кольцо трахеи, которое и пережимает основание языка и крупные сосуды. Ты даешь мне инструменты, я ее перерезаю и достаю зажимом.

– А просто перерезать кольцо без наркоза нельзя? – спросил владелец собаки.

– Нельзя. Во-первых, я туда не дотянусь Во-вторых, если я внутри глотки на ощупь перережу не то, что нужно, мы останемся без собаки. В-третьих, там рядом гортань и вход в трахею. Если кусок перерезанного кольца упадет внутрь и перекроет дыхательные пути, мы получим следующую проблему, которую нам придется решать. Еще вопросы? Юрий, поймите, времени нет.

– Доктор, а вы уверены, что там точно что-то есть?

– На девяносто процентов. Но, если там ничего нет, тогда мы проиграли, Юрий… Собака задыхается. Риск большой в любом случае. Решайте. Делаем?

– Делайте, доктор. Чем вам помочь?

На подготовку у меня ушло меньше минуты.

– Так, Саня. Смотри сюда. Вот две бинтовые завязки с петлями, зажим с тампоном, еще один длинный зажим и ножницы с круглыми браншами. Вот еще на всякий случай интубационная трубка. Если дыхание остановится, даешь мне трубку. Я интубирую, подключаем «амбушку»[2]2
  Амбу – ручной аппарат искусственной вентиляции легких.


[Закрыть] начинаем качать. Дальше, как говорится, по ходу пьесы… Да, еще, простите… Мария… вы с ребенком, пожалуйста, идите к себе в комнату. Ну, все готовы?

Водитель и Юрий дружно кивнули.

Быстро делаю три укола. Последний укол, с наркотическим препаратом, делаю доберману в плечо, глубоко в мышцу. Укол болезненный, но Джон даже не вздрогнул. Он явно держится из последних сил, борясь за каждый вдох.

Проходит минута, другая. Доберман медленно ложится на пол, его мышцы начинают немного расслабляться. Голова собаки начинает клониться вниз, вдруг дыхание прерывается, доберман хрипит и тяжело падает на бок.

– Переворачиваем собаку на грудь, быстро! Саня, завязки!

Мы переворачиваем добермана на грудь. Я накидываю завязки на верхнюю и нижнюю челюсть, затягиваю петли и даю концы Юрию.

– Юрий, упритесь в собаку коленом, чтобы голова не падала, и тяните завязки вверх и вниз. Нужно максимально открыть пасть. Юрий, не смотрите! Вам может стать плохо, а это нам ни к чему. Отвернитесь, но держите крепко. Только ради бога не отпускайте!!! Саня, тампон!

Бледный как полотно Юрий растягивает завязки, и пасть собаки раскрывается. Я вытираю тампоном слюну и кровь, тяну язык собаки наружу. Вход в глотку немного раскрывается, доберман делает вдох. Я свечу себе фонариком и медленно двигаю пальцы вдоль языка вглубь глотки – в сторону надгортанника… Есть!!! Прямо на корне языка ощущаю тонкое, плотное, скользкое кольцо.

– Юрий, тяните завязки сильнее! Еще… Шире!!! Саня, давай длинный зажим и ножницы.

На ощупь, под контролем пальцев, накладываю бранши зажима на сжимающее язык тонкое, скользкое кольцо. Хорошо. Кольцо теперь никуда не уйдет. Беру ножницы, осторожно продвигаю их вплотную к зажиму. Кистью левой руки давлю вверх на мягкое небо собаки, открывая себе пространство для работы. Подсвечиваю фонариком. Вот оно – тонкая серовато-желтая спинка кольца блестит в свете фонарика. Осторожно и очень-очень медленно, самыми кончиками круглых ножниц перерезаю кольцо. Извлекаю ножницы и вытаскиваю зажим с зажатым в бранше кольцом трахеи. После этого еще раз тщательно ощупываю и осматриваю корень языка, мягкое небо, надгортанник, вход в трахею, голосовые связки. Все чисто.

– Саня, собака дышит?

– Да, Семен Петрович, нормально, ровно дышит. Да она уже вон задними лапами шевелит.

– Юрий, отпускайте завязки… Все хорошо.

Мы осторожно кладем добермана на бок, я приоткрываю ему пасть и вижу, как быстро уходит отек тканей языка. Ужасный, сине-багровый цвет постепенно меняется на нормальный розовый. Собака пробует шевелить языком, сглатывает, приподнимает голову и пытается перевернуться на живот. Мы ему помогаем. Потом подкладываем сбоку подушки, чтобы он не падал.

– Все, Юрий, теперь садитесь на пол и вместе с Джоном потихоньку будете приходить в себя. Это займет часа два… Проблем потенциальных я не вижу. Антибиотик я сделал на всякий случай. Выдержите, пожалуйста, голодную диету на двенадцать часов. Два-три дня гуляйте спокойно и понемногу, без физических нагрузок. И больше этой сушеной гадости ему не покупайте. А то неизвестно, где в следующий раз застрянет… – Я улыбнулся. – Саня, собираемся.

– Ребята, – Юрий смотрел на нас ошарашенным взглядом. Он явно еще не совсем пришел в себя, – хотите выпить?

Водитель засмеялся:

– Семен Петрович не пьет, а я… Я за рулем, мне нельзя.

– А я выпью. Мне точно можно, даже нужно… Маша, а у нас виски осталось?

Мы вышли на улицу. Я глубоко вдохнул морозный воздух… как же хорошо. От остаточного адреналина меня еще немного поколачивало. Усталости не было, спать не хотелось вообще. Александр как будто уловил мои мысли:

– Доктор, я так понял, мы сейчас немного подзаработали, а? Если ты не возражаешь, через пятнадцать минут мы можем опять быть на BP… Я бы не отказался от кофейку с пирожками.

– Не возражаю. Поехали.