Текст книги "Москвичи"

Константин Яковлевич Ваншенкин
Москвичи

Минувшей ночью, за два часа до рассвета, первый эшелон мощно форсировал великую водную преграду, неожиданно легко закрепился на правом берегу и до сих пор удерживал занятый рубеж, хотя и не развил успеха.

Сделать это предстояло им.

Петров вышел из полуосыпавшегося, лишь слегка подновленного замученными саперами блиндажа, где комбат ставил задачу командирам. День выдался по-осеннему холодный, сухой и чистый, он уже кончался, едва ощутимо наплывали сумерки.

Блиндажи были отрыты в ложбине, среди рощи старых акаций, и потому не видны с той стороны.

И сейчас, когда дело шло к вечеру, в лозняке, за вторым холмом, начиналось неторопливое, почти безбоязненное копошение, подтягивалась и накапливалась техника. Что ни говори, война уже шла под горку, они давно чувствовали себя прочно, и нынче, оттого что ночная операция прошла столь удачно, настроение у всех было приподнятое, верилось в успех.

И Петров не испытывал никаких предчувствий, никакой маеты. Безотчетно прислушиваясь к смутным и редким шумам того берега, он смотрел, как стягивается за холмом техника, ждал обычной в таких случаях мимолетной встречи с Витей и с удовольствием чувствовал на себе новую, едва обмятую офицерскую шинель. Двубортная, ловко приталенная, да еще схваченная широким ремнем, она сама заставляла делаться стройным, подтянутым.

По званию он все еще был старшина – сержантский состав, но должность с тех пор, как под Сычевкой убило комсорга батальона, вот уже семь месяцев исполнял офицерскую. Недавно его представили на младшего лейтенанта, но он пока не уяснил для себя – лучше ему будет или хуже.

По крутым, сбитым ступенькам поднялся парторг батальона мелкорябой Казарычев и, как всегда не сразу, а осмотревшись и оценив обстановку, не то приказал, не то посоветовал:

– Пройдись, потолкуй с ребятишками!

– Есть, товарищ старший лейтенант! – ответствовал Петров. – Разрешите только, земляк тут у меня в артдивизионе…

Мимо, в сумерках, уже медленно тянулись 76-миллиметровые орудия, впереди что-то застопорило, колонна почти остановилась, и Петров пошел вдоль нее, всматриваясь в солдат, но его окликнули первого:

– Толя!

Они учились вместе, на художественном факультете, и вместе пошли добровольцами, да и служили до сих пор рядом, видясь раз, а то и два раза в месяц.

– Ну, как ты? – спросил Петров, глядя на Витю с некоторой временной отчужденностью, заторможенностью, отмечая про себя, что шинель на друге сидит колом. – Поддержи огоньком-то, не забудь!…

– Не беспокойся, старшина, поддержит, – обнадежил кто-то из солдат. – Наводчик первый сорт…

И Петров, как уже бывало не раз, почувствовал, что Витю здесь уважают нешуточно.

– А ты как думал! – сказал он солдату. – У художников глаз точный.

– Рисуешь? – спросил Витя.

– Нет, не до этого.

Неожиданно вдали, на гребне холма, подняв столб песка, разорвался одиночный снаряд, все повернули в ту сторону головы, вслушиваясь и желая убедиться, что это случайность.

Мимо пробежал ординарец комбата, крепкий, складный, уже возбужденный предстоящим, крикнул Петрову:

– Дрейфит, падла!

Петров с удовольствием отрекомендовал его вслед:

– Лихой парень. Ленька Рогов. Москвич, зацепский, – и, так как никто ничего не ответил, добавил: – И еще один есть. Старшина. С Арбата…

К лафету была привязана железная печка.

– Холодно, ребята? – посочувствовал Петров. – Но как ночью топить? Ведь искры…

– Ольховые дрова искр совершенно не дают, – пояснил Витя.

– Так где их взять, ольховые?…

Тут колонна двинулась, все подхватились.

– Витя, а ты-то рисуешь? – крикнул Петров уже вдогонку, будто вспомнил.

– Немножко.

Как всегда, при расставании с Витей он испытывал некоторое облегчение – свои, батальонные, сейчас были ближе. И все-таки, объясняя солдатам, что он там делал у артиллеристов, он произносил с истинным удовольствием: «Земляка встретил!» И теперь, почти неосознанно, он шел к еще одному москвичу.

Было уже совершенно темно, но Петров ориентировался безошибочно, хотя они выдвинулись сюда только прошлой ночью. Лишь изредка он приостанавливался, пропуская очередную колонну незнакомых подразделений и частей, именуемых, согласно приказу, хозяйствами.

Он скатился по сбитым ступенькам вниз, отбросил плащ-палатку, закрывающую вход, и оказался в глубоком и весьма просторном блиндаже. Светили три фитиля в сплющенных сверху крупнокалиберных гильзах.

Дневальный, сидящий на краю нар, у входа, вскочил и крикнул протяжно:

– Взво-о-од!…

– Отставить! – сказал Петров. – Взводный здесь? Здорово, старшина.

– Здорово, старшина, – добродушно ответил рослый парень, выйдя из полумрака.

Их сближало то, что оба они были москвичи, что оба старшины и оба на офицерских должностях.

– Чаю хочешь? – спросил хозяин. – Обожди только, сейчас они хлеб доделят.

Лишь теперь Петров заметил, что посредине блиндажа, на расстеленной плащ-палатке, делят хлеб. Долгое время, уже привыкнув, они получали сухари, и лишь недавно, когда фронт притормозил, тылы догнали их, полевые пекарни обосновались где-то поблизости.

Занимая середину блиндажа, на полу была разостлана плащ-палатка, солдат, которому это было доверено, опустившись на колени, умело резал финкой хлеб, остальные стояли кругом и смотрели. Вероятно, было буханки три с половиной или четыре, – сейчас он уже заканчивал. Он разделил очень тщательно, с довесками, и, не вставая, подался назад, сел себе на пятки, давая дорогу товарищам. Они быстро, но не суетясь, с достоинством, взяли каждый свою, по возможности заранее присмотренную пайку. Он, поднявшись, положил оставшуюся на край нар и стал счищать мякиш, налипший на лезвии.

– Садись, – пригласил Петрова старшина. – Спирту выпьешь?

– Нет, я только чаю.

Ему подали зеленую кружку горячего, дымящегося чая, он, дуя, отхлебывал по глоточку.

– «Боевой листок» выпустили, – сказал солдат, деливший хлеб, и кивнул на освещенную стену.

– Ну-ка, ну-ка? – Петров, не выпуская кружки, приблизился, рассматривая. Над статейкой, зовущей совершенствовать боевое мастерство, красовался откровенно неумелый, но убедительный в своей наивности рисунок: река, на той стороне немец, заметно наложивший в штаны, и наш боец с автоматом, уже решительно занесший ногу над водной преградой.

– Молодцы! – похвалил Петров. – Так и будет. И, движимый невольным юношеским порывом, он поставил кружку, нетерпеливо порылся в полевой сумке, не нашел того, что искал, и вытащил тетрадку, разграфленную платежными ведомостями… На обороте последнего листа синим крошащимся карандашом, скупо, лаконично, но с изумившим самого проникновением в суть, он изобразил встающих в атаку наших солдат, деревеньку на взгорке, перелесок вдали. Совершенно непонятно, по каким признакам, но определенно угадывался рассвет. Солдат на рисунке было всего несколько, и не было ни танков, ни самолетов, но тоже непостижимым образом чувствовалось, что за ними сила.

– Здорово! – сказал кто-то.

– Во дает старшина.

И сам он, глубоко взволнованный, захлопнул тетрадку и сунул обратно в сумку»

– Слушай, старшина, – говорил меж тем хозяин блиндажа. – Вот окончится война, встречаемся мы с тобой на Арбате. На Арбате-то бываешь? Дорогомилово твое рядом, через мост, и все дела…

– Конечно. А у меня еще друг Витя Куликов из артдивизиона, он у Красных Ворот, в Хоромном тупике живет. Он прекрасный рисовальщик.

– Да, ладно. Вот встречаемся на Арбате. «Здорово, старшина». – «Здорово, старшина». – «Ну, давайка зайдем»… Куда бы нам с тобой зайти?

– Посидеть? В кафе «Кавказ

...

конец ознакомительного фрагмента