Текст книги "Люмен"

Глава 6

Поместье Уитли

– Я люблю его.

Мой шепот кажется таким тихим в огромной комнате, но моему брату удается его расслышать. Потому что Финн проскочил ко мне: так же, как он поступает каждую ночь. Дом Уитли слишком велик, чтобы все могли оставаться в своих собственных комнатах в одиночку. Повсюду слишком много теней, слишком много разных старинных предметов, которые вызывают необъяснимый страх. Наши псы лежат у нас в ногах на моей кровати, словно безмолвные стражи, охраняющие наш сон. Мне нравится думать, что они наши часовые, от этого мне становится уютнее.

Финн высовывает голову из-под нескольких слоев одеял, его светло-русые кудряшки растрепались.

– Ты дурочка, – заявляет он, – ты не можешь любить Дэра. Ведь он наш двоюродный брат. И я слышал, как мама говорила с дядюшкой Ричардом. Он сказал ей, что Дэр – тяжелый случай, Калла.

Пелена ярости застилает мои глаза, багровая и жгучая, ударяющая мне в лицо чернильной волной.

– Не смей так говорить! Это неправда. Он вовсе не тяжелый. А вот дядя Ричард – чудовище, – с жаром спорю я с ним, – и ты это прекрасно знаешь. И, кстати, Дэр всего лишь наш сводный кузен. На самом деле мы с ним не родственники.

– Почти родственники, – отвечает Финн, – ты не можешь его любить. Это было бы неправильно.

– А почему я должна делать так, как будет правильно, – фыркаю я, – и кто решает, что будет правильно, а что – нет?

Финн закатывает глаза и снова ныряет с головой под одеяло.

– Мама всегда знает, что будет правильно. Да и к тому же у тебя есть я. Я – все, что тебе нужно, Калла.

Я не могу с этим поспорить.

Поэтому я замолкаю. Вскоре до меня доносится мерное дыхание Финна, дающее понять, что он уснул.

Я неподвижно лежу, наблюдая, как скользят тени по потолку. Меня ничто не пугает, когда Финн рядом со мной. Возможно, довольно глупо. На днях я слышала, как Джонс делился с Сабиной тем, что мой брат всю дорогу в машине провел в обнимку с бумажным пакетом, но я знаю: это лишь потому, что у него еще не запустился процесс взросления. И несмотря ни на что, я уверена на сто процентов, что он умер бы, защищая меня. Как ни парадоксально, это одновременно заставляет меня почувствовать себя увереннее и в то же время пугает.

Я закрываю глаза.

И когда я делаю это, все, что я вижу, это лицо Дэра.

Темные волосы, темные глаза, настырный взгляд.

Я люблю его.

И он мой.

Или он будет моим чуть позже. Мое сердце подсказывает мне, что так и будет. Я уверена в этом так же четко, как в том, что мое имя – Калла Элизабет Прайс.

Засыпая, я слышу шелест травы… звук ветра, тьмы, тишины, а затем чей-то рев. Кажется, что этот рычащий звук родился здесь, в Уитли, но никто, кроме меня, этого не замечает. Сначала я думала, что это Кастор, но я ошибалась. Он бы ни за что не стал на меня рычать.

Когда солнечные лучи прогоняют остатки моего сна, я накидываю на себя какую-то одежду и крадусь вниз, на кухню, надеясь хоть одним глазком увидеть его до завтрака.

– Дэр здесь? – спрашиваю я, выскакивая вместе с Кастором из-за угла.

Сабина смотрит на меня из-под своего платка и протягивает мне круассан.

– Тише, дитя. Мне кажется, я видела, как он улизнул на улицу.

Она старается говорить как можно тише, так, чтобы никто, кроме меня, не смог услышать ее. Я благодарю ее, оборачиваясь через плечо, и направляюсь к полю, потому что именно там Дэру нравится находиться больше всего. Он ненавидит этот дом, как и большую часть людей, живущих в нем.

Но он не ненавидит меня.

Несмотря на то что мне всего восемь, а ему уже одиннадцать. Я это знаю, потому что он сам мне это сказал.

Я поднимаюсь вверх по дорожке и прохожу сквозь ворота тайного сада, а мой пес следует за мной. Я наблюдаю за Дэром из-за густо растущих цветов, прячась за громадной статуей ангела: он сидит на берегу пруда, в его темных глазах задумчивость, и он бросает камушки по гладкой, словно стекло, поверхности воды.

– Тебе не положено здесь находиться, – начинаю я разговор, поравнявшись с ним.

Он даже не поднимает на меня глаз.

– Так пойди и расскажи Элеаноре.

Он произносит имя моей бабушки очень драматично, но я уже привыкла к этому.

Мама сказала, что это жизненная участь сделала его таким угрюмым и что мне нужно быть терпимее к нему.

И я более чем терпима.

Я живу и дышу каждым сказанным им словом.

Я сажусь рядом, и, хотя я очень стараюсь, ни один из моих камушков не прыгает по воде. Они просто тяжело булькают и уходят под воду.

Не сказав ни слова, он тянется ко мне и направляет мою руку таким образом, что запястье расслабляется, когда я бросаю камень. Он подпрыгивает один, два, три раза, прежде чем уйти под воду.

Я улыбаюсь.

– Что значит «жизненная участь»? – с любопытством спрашиваю я.

Его глаза сужаются.

– А почему ты спрашиваешь?

– Потому что мама сказала, что ты такой угрюмый из-за своей жизненной участи. Но я не понимаю, что она имела в виду.

Лицо Дэра бледнеет на глазах, и он отводит взгляд в сторону: кажется, я не на шутку его разозлила.

– Это не твое дело, – резко отвечает он, – лучше бы ты училась тому, как быть хорошей представительницей семейства Саваж. А любой приличный Саваж не станет совать нос в чужие дела.

Я сглатываю, потому что я уже миллион раз слышала эту фразу от бабушки Элеаноры.

– Но все же, что это значит? – снова спрашиваю я, пытаясь справиться со своим желанием задать этот вопрос в течение нескольких минут, но все-таки сдавшись.

Дэр тяжело вздыхает и поднимается на ноги. Около минуты он смотрит вдаль, прежде чем дать мне ответ.

– Это значит твое место в мире, – произносит он, и каждое его слово тяжело чеканится от зубов, – например, мое место в мире довольно никчемно.

– Так измени это, – вот так вот просто советую ему я, потому что мне это действительно кажется очень простым.

Дэр фыркает.

– Ты ничего не понимаешь, – мудро заявляет он, – ты всего лишь ребенок.

– Как и ты.

– Я старше.

С этим я не могу поспорить.

– Можно взять тебя за руку? – спрашиваю я, когда мы покидаем сад. – Я забыла свои туфли и боюсь упасть на камни.

Это ложь. Я просто хочу, чтобы он взял меня за руку.

Он сомневается и, кажется, отстраняется от меня, но затем бросает беглый взгляд на дом и неохотно позволяет мне вцепиться в свои пальцы.

– Тебе нужно учиться быть более ответственной, Калла, – дает он мне совет, искоса глядя на мои босые ноги.

Но все же разрешает мне держать его за руку, пока мы медленно бредем обратно к дому. Но когда мы оказываемся около дверей, он стряхивает мои пальцы.

– Увидимся за ужином.

Я наблюдаю за тем, как дом поглощает его, а затем захожу сама.

Шагая по коридору, я никак не могу побороть желание оглянуться через плечо, потому что даже яркие солнечные лучи не могут избавить поместье Уитли от теней, которые здесь повсюду. Мне все время кажется, что нечто следит за мной, словно нависшая в воздухе угроза.

Постоянно.

Я натыкаюсь на Финна в библиотеке и сразу же рассказываю ему о своих переживаниях.

Он раздраженно встряхивает головой, но по его лицу видно, что мои слова его обеспокоили. Как обычно.

– Ты принимала свои таблетки сегодня, Калла?

– Да, – отвечаю я, потому что, если я этого не делаю, мне являются чудовища.

Я вижу красноглазых демонов и черноглазых рептилий.

Я вижу огонь.

Я вижу кровь.

Я вижу ночную жуть.

Кошмары.

Страшное.

Финн смотрит на меня с сомнением.

– Ты уверена?

Я замолкаю.

Затем я нехотя лезу в карман и достаю оттуда две разноцветные таблетки.

Он смотрит на меня в упор.

– Выпей их. Прямо сейчас. Иначе я все расскажу маме.

Когда он замечает, что я не слишком тороплюсь их принять, он добавляет:

– Или бабушке.

Этот аргумент имеет большой вес, и он прекрасно знает об этом. Я в спешке ищу воду, чтобы запить таблетки, и глотаю их, пока он смотрит на меня.

– Тебе виднее, Калла, – упрекает он, и его голос звучит скорее по-родительски, чем по-братски.

Я киваю. Потому что я и правда лучше знаю.

– Они отвратительные, – пытаюсь найти я хоть какое-то объяснение.

– Это не оправдание.

– О чем это вы?

Наша мама врывается в библиотеку, словно порыв ветра, прекрасная, стройная, с ярко-рыжими волосами, сияющая. Я буду счастливицей, если однажды стану похожей на нее.

– Ни о чем, – поспешно отвечаю я.

Мама начинает что-то подозревать, но она слишком торопится, чтобы устраивать допрос.

– Вы не видели Адэра? – спрашивает она нас обоих. – Ваш дядя обыскался его.

Мы отрицательно качаем головой, но из нас двоих больше всего любит говорить правду Финн. Я же скорее умру, чем сдам Дэра этому монстру.

– А для чего дядя Дики искал Дэра? – спрашиваю я, когда она уже поворачивается к двери, собираясь уходить.

Она останавливается на пороге, ее лицо осунувшееся, напряженное.

– Это взрослые дела, цветок каллы. Тебе не стоит беспокоиться об этом.

Но, конечно же, это заставляет меня переживать.

Потому что каждый раз, когда дядя Ричард находит Дэра, по дому разносятся крики.

И даже если вы подумали, что это самое страшное, это не так.

Самое худшее – это когда крики прекращаются.

Потому что в тишине скрывается многообразие грехов.

Так говорит мама.

А она всегда права.

По крайней мере, в этом уверен мой отец.

За ужином я завожу разговор о папе.

– Я скучаю по нему, – говорю я маме, – почему он никогда не приезжает сюда с нами летом?

Она со вздохом поглаживает меня по руке, прежде чем взять вилку для креветок.

– Он приедет сюда, Калла. И ты это знаешь. Он будет здесь последние две недели нашего визита. Как и каждый год.

– Но зачем нам приезжать сюда каждый год? – спрашиваю я, чувствуя себя очень глупо, но я считаю, это хороший вопрос.

Каждое лето, год за годом. Папу держит дома в Орегоне его работа, нам же приходится приезжать сюда, потому что мамина семья очень богата и влиятельна.

– Потому что Уитли – это тоже наш дом, такова наша обязанность, – устало отвечает мама, – и потому что репутация дома Саваж открывает перед нами множество новых возможностей. Лучшие врачи, все самое лучшее. Но чтобы получить доступ к этим привилегиям, мы должны на лето приезжать сюда. Ты и сама прекрасно это знаешь, Калла. Мне приходится идти на жертвы ради тебя. И ты должна это ценить.

Я ценю.

Я действительно это ценю. Не понимаю, зачем это нужно, но ценю.

Что я совсем не хочу ей рассказывать – так это то, что порой реальность в моей голове смешивается со странными видениями. Это все образует вихрь в моей голове, меняется местами, искривляется, образует неведомые мне фигуры. Реальность объединяется со снами, а сны перемешиваются с воспоминаниями, и получается, что реальность вовсе не реальна.

Я всегда чувствую себя так глупо, когда сомневаюсь в реальности того или иного события, поэтому могу спросить об этом только Финна.

Все решат, что я сумасшедшая.

А ведь это не так.

Дэр легонько пинает меня ногой под столом, и я отвечаю ему быстрым взглядом.

Он широко улыбается мне такой знакомой хитрой улыбкой, которую я так люблю. Потому что мне всегда казалось, что он как бы бросает мне вызов, когда она появляется на его лице.

Бросает мне вызов… но в чем?

Он нагибается ко мне.

– Я собираюсь сегодня в сад, когда стемнеет. Хочешь со мной?

Я в замешательстве.

Снаружи темно. И там. Там ночь. И все они воют и рычат хором.

Дэр замечает мои сомнения.

– Ты что, боишься? – спрашивает он насмешливо.

Нет, конечно же, нет. Я отрицательно мотаю головой. Уличить кого-то в том, что он боится, – это худшее из возможных оскорблений, на мой взгляд.

Его лицо снова расплывается в улыбке.

– Так ускользни из дома и будь на месте в полночь. Ты же знаешь, что Финн будет слишком занят своими учебниками по латыни. А я уверен, ты не захочешь разделить вместе с ним это времяпрепровождение.

Нет, конечно же, у меня нет никакого желания учиться. Меня латынь раздражает, в то время как Финн показал отличные способности к ее изучению. Он проводит буквально все свободное время, штудируя учебник по этому мертвому языку.

– Ты же знаешь, что хочешь прийти, – добавляет Дэр.

– Хорошо, – соглашаюсь я, стараясь говорить как можно более сдержанно, потому что мурашки бегают вверх и вниз вдоль моей спины в предвкушении: интересно, чем он планирует заняться там в такое позднее время?

В нем столько… бунтарства, что сложно и представить.

Верная своему обещанию, я прокрадываюсь из своей комнаты в коридор и ускользаю из дома ровно в полночь. Я бегу по дороге так быстро, насколько только хватает моих сил, потому что мне кажется, что нечто пытается догнать меня.

Что-то темное.

Что-то пугающее.

Не замедляя шага, я оборачиваюсь назад.

Но там, как и следовало ожидать, ничего нет.

Я врываюсь в ворота садика, где Дэр ждет меня.

Он улыбается мне, и его зубы сияют, словно жемчужины в ночной тьме.

– Привет, – беззаботно приветствует он меня, словно сейчас совсем не полночь, а мы не являемся нарушителями порядка поместья Уитли.

– Но ведь тебе не положено покидать дом, – напоминаю я.

Он только пожимает плечами, потому что он – Дэр, он привык нарушать правила.

– И что?

Эта фраза звучит как вызов, и я не принимаю его. Как минимум потому, что не могу придумать достойный ответ.

Я до сих пор не могу понять, почему ему запрещено выходить из дома. Мне это все время казалось какой-то бессмыслицей. Это несправедливо. Но если подумать, когда дядя Ричард был справедлив по отношению к Дэру?

– Мы с тобой похожи, Калла, – говорит мне Дэр. Вокруг нас сгущается тихая ночь, в которой его голос звучит так нежно. – Здесь я словно в тюрьме, и ты тоже в тюрьме – в плену своего разума.

– Нет, это не так, – начинаю спорить я, – я принимаю лекарства. Со мной все в порядке.

Дэр встряхивает головой и отводит взгляд.

– Но ведь ты знаешь, каково это.

Я знаю. Мне приходится согласиться с этим.

– Никто на свете не знает, каково это – быть мной, – шепотом произношу я, – даже Финн. Быть мной – одиноко.

– Я знаю, каково это, – наконец отвечает Дэр, – тебе не нужно объяснять мне, что это такое. В этом ты не одна.

Мы сидим, разглядывая далекие звезды, а наши плечи сталкиваются, впитывая тепло друг друга, и я думаю, что, возможно, он прав.

Мы с Дэром действительно похожи. Когда я с ним, мне не так одиноко.

– Почему ты в плену? – спрашиваю я спустя несколько минут, затрагивая запретную тему: с одной стороны, мне не терпится узнать ответ, но с другой – я боюсь, что он разозлится на меня.

Но он не показывает ни капли раздражения.

Его плечи ссутулены, а глаза закрыты. Он сидит так, подняв лицо к небу, к луне.

– Тебе не стоит беспокоиться об этом, – произносит он устало, – никто не хочет, чтобы ты знала об этом.

– Но почему?

– Потому что.

– «Потому что» – это не ответ.

– Во всяком случае, пока, – говорит мне Дэр, – однажды ты, возможно, все узнаешь. Сейчас имеет значение лишь то, что ты видишь перед собой. Мы дышим воздухом, на небе сияют звезды, а на ужин у нас был шоколадный торт.

Он прав. Ужин был хорош.

А следом за ним наступила хорошая ночь.

Мы одни в саду вместе с Дэром.

Мы нарушители правил.

И это прекрасно.

* * *

Вода сжимается вокруг моего тела, словно огромная пасть, поглощает меня, я тону. Я судорожно ворочаюсь и изгибаюсь, пытаясь сломить свою жидкую темницу, опутывающую мои руки и ноги. Я не могу пошевелиться, не могу дышать, а черные глаза уставились на меня отовсюду: со дна, с поверхности.

Я вижу их, вглядываюсь в них, боюсь их, пока они не становятся размытыми и не исчезают полностью.

Глубже.

Глубже.

Я ухожу все глубже и глубже.

Все дальше от него.

От моего спасителя.

От моего Антихриста.

– Это все твоя вина, – шепчу я, но вода поглощает мои слова, они застревают в моем горле.

Говорю ли я это ему или самой себе? Это больше не имеет никакого значения. Мои легкие все больше, и больше, и больше наполняются водой, мне нечем дышать. Есть только черная дыра на том месте, где когда-то теплилось и билось мое сердце.

– Это все нереально, Калла, – слышу я голос Финна, но я знаю, что его самого здесь нет. Здесь никого нет, я одна в этой подводной тюрьме, вокруг меня только мутная темная жидкость. Мои пальцы пытаются зацепиться за что-то, за пустоту, за все, что попадается под руку.

Сконцентрироваться.

Я прищуриваюсь и дышу, делаю глубокий вдох, как меня и учили. Мое тело наполняется воздухом, словно сосуд: сначала кислород проникает в живот, потом достигает уровня диафрагмы, проходит сквозь горло и достигает предела во рту. Я медленно выдыхаю, словно выдувая воздух через трубочку, выталкивая его прочь, стремясь поскорее избавиться от него, пока внутри не остается совсем ничего, только я и мои засохшие пустые легкие.

Я делаю это снова.

И снова.

И когда все заканчивается, я снова могу видеть. Я в больнице, и я больше не та маленькая девочка. Я Калла Прайс, Финна больше нет, и Дэра тоже – я осталась в полном одиночестве.

Я закрываю глаза, потому что это совсем не та реальность, в которой я хотела бы находиться.

Тьма накатывает на меня волнами, движется в разные стороны, и я понимаю, что я больше не в больнице, я никогда там не была. Я в коробке, в гробу. Я одна, и кусок шелковой ткани повязан вокруг моего пояса, а в руках у меня каллы. Белые. Они пахнут так, словно давно завяли. Впрочем, так и есть. Умирающие цветы пахнут слаще всего.

Я выпускаю их из рук и пытаюсь надавить на крышку, обитую плиссированным шелком, толкаю ее изо всех сил. Но она не поддается. Я ударяю по ней снова, и снова, и снова, но ничто не помогает. Я в заточении. Я застряла здесь навеки, я застряла, застряла.

Я похоронена заживо, мне одиноко, я замерзаю, я мертва.

Картинки вспыхивают вокруг меня, перед моими глазами, в моей голове, в самых глубинах подсознания.

Звук тормозов посреди отчаянно бегущих с небес капель дождя, крик, скрежет металла.

Вода.

Ухожу все глубже.

Я.

Финн.

Дэр.

Все.

Неужели мы все мертвы?

В ужасе я распахиваю глаза: я снова в больнице.

Белые стены, мои руки в тепле, и я все еще одна.

Должно быть, я…

Сумасшедшая.

Сумасшедшая.

Сумасшедшая.

Глава 7

Дэр внимательно наблюдает за мной с другого конца библиотеки, и мне приходится сделать усилие над собой, чтобы перестать подергивать ногой.

Уголки его губ чуть-чуть приподнимаются. Ему уже тринадцать, а мне десять, и он уверен, что гораздо старше меня.

– Калла, ты вообще меня слушаешь?

Мама переводит фокус моего внимания с Дэра на себя, и я изо всех сил пытаюсь сконцентрироваться на ее словах. О чем она говорила? Она вздыхает, потому что прекрасно понимает, что я понятия не имею. Но чего она не знает, так это того, что я все еще чувствую взгляд Дэра на себе, я чувствую его своей кожей, и он согревает меня, он бережет меня от…

– Калла, ты должна больше прислушиваться к Сабине. Она здесь ради твоего же блага. Она знает, что будет лучше для тебя. Она рассказала мне, что ты прячешь свои таблетки, что ты не хочешь их принимать.

Я пытаюсь заглушить малейшее воспоминание о том, как эти таблетки тяжело проникают в глубь горла, их восковую оболочку, которая постоянно приклеивается к моему языку, мешая быстро их проглотить.

– Они отвратительные, – говорю я в свое оправдание.

Жалость немного смягчает мамино лицо, но она продолжает стоять на своем.

– Калла, знаешь ли ты, что если бы ты родилась пусть даже сто лет назад, ты была бы обычной городской сумасшедшей? Ты просто бегала бы по улицам, выплескивая свое безумие направо и налево, и никто на свете был бы не в силах тебе помочь. Но так как теперь у нас есть современная медицина, у тебя есть возможность прожить достойную и полноценную жизнь. Постарайся не загубить ее, моя дорогая.

Тон ее голоса очень кроток, что смягчает все острые углы ее речи, в которой я отчетливо слышу пагубное влияние бабушки Элеаноры. Мама наклоняется, чтобы обнять меня, и я чувствую запах ее духов и кашемира. Мне хочется намертво вцепиться в нее, остаться навечно в ее худых руках, но я понимаю, что это невозможно. У нее много дел. Она всегда занята, когда мы приезжаем в Уитли.

Она отстраняется и расправляет плечи, переводя взгляд на моего брата.

– Финн, я хочу, чтобы сегодня ты поехал со мной в город. Отец Томас хочет попросить тебя быть прислужником в его соборе.

Я с интересом наблюдаю за реакцией Финна, потому что, если честно, мы оба ненавидим мессы.

Абсолютно и безоговорочно.

Ненавидим.

Они всегда такие мрачные, тяжелые, одинаковые от раза к разу и очень скучные.

Я знаю, что Финн хотел бы быть прислужником так же сильно, как я горю желанием принимать ежедневно свои таблетки, но он послушно уходит вместе с мамой, а мы с Дэром остаемся одни. Он демонстративно старается не пересекаться со мной взглядом, от чего мне становится физически холодно.

– Что собираешься делать сегодня? – спрашиваю я у него, дрожа всем телом, в то время как мои пальцы перебирают вышитый восточный орнамент на коврике передо мной.

Дэр смотрит в сторону.

– Ничего.

Он удобно раскинулся на сиденье рядом с окном, прижавшись головой к стеклу. Пустым взглядом он уставился на владения снаружи, которые ему запрещено посещать.

Я отказываюсь принимать этот ответ. Мне скучно, как и Дэру. И если мы не выберемся из этого скучного дома сейчас же, я умру.

– Хочешь, пойдем в сад? – спрашиваю я с надеждой. – Сабина подселила новых карпов в один из прудов. Мы могли бы их покормить.

– Ты знаешь, что мне не положено выходить, – говорит мне грубо Дэр, даже не поднимая на меня глаз.

– С каких это пор тебя это заботит? – смущенно спрашиваю я и замечаю, что обе его руки сжаты в кулаки.

Что происходит? Мы приехали сюда на лето около двух недель назад, но Дэр стал совершенно другим человеком, замкнутым, тихим. И мне это не нравится.

– С сегодняшнего дня, – бросает он, и мне становится больно слышать его интонации.

Он стал таким резким, таким… грубым.

– Что с тобой? – шепчу я, и мне страшно услышать ответ на свой вопрос, потому что выглядит он сейчас так, будто зол именно на меня, будто я больше не нравлюсь ему.

Его кулаки дрожат, прижатые к его коленям, а лицо стало белым, как полотно. Моего взгляда он все так же упорно избегает.

Наконец Дэр вздыхает и поворачивается ко мне лицом, его взгляд встречается с моим.

– Слушай, Калла, – говорит он устало, – ты всего лишь ребенок, и тебе этого не понять. Я не такой же, как ты. Если мы будем общаться, мне придется заплатить за это. Больше нет никакого смысла делать только то, что я хочу. Проще делать все как говорят. Мои желания больше не имеют никакого значения. Все стало бессмысленным.

Выражение полного смирения на лице Дэра пугает меня не на шутку, потому что это не он: он никогда таким не был. Он всегда был бунтарем, всю свою жизнь. Своим поведением он всегда давал мне надежду, заставлял меня поверить в то, что мои желания важны, что мое мнение важно, что все возможно.

А сейчас?

Он выглядит таким печальным, таким одиноким, потерявшим надежду.

– Не говори так, – прошу я его, – конечно же, твои желания очень важны. Ты можешь делать все, что только захочешь. И ты не обязан никого слушать.

– Разве? – Его голос становится мягче. – Разве кто-то просил меня быть прислужником, как Финна? Нет. Потому что я здесь никто, потому что моя фамилия – Дюбрэй, а не Саваж. Все, что важно, – это мое предназначение, и это предназначение вовсе не приятно мне. Я тяжелый случай, Калла, и они все это знают.

В этом он прав.

Я слышала, как они шептались. Не далее чем прошлой ночью. Я слышала, как переговаривались между собой бабушка Элеанора и мама.

– Может, нам позвать другого преподавателя?

– Я не вижу смысла в этом.

– Ричард прав. Это все напрасно.

Мне хотелось выпрыгнуть из своей постели и поспорить с ними, потому что они были несправедливы.

Да, Дэру наплевать на правила. Но почему он обязан вести себя как-то иначе? Ричард очень жесток с ним, хотя на то нет никаких веских причин. Его правила чересчур строгие и невыполнимые, любой другой ребенок взбунтовался бы. Это не делает его пропащим.

Невозможно описать словами, насколько это нечестно.

А теперь еще не хватало, чтобы Дэр потерял веру в мир.

Это уже слишком.

– Вставай! – командую я, подходя ближе к нему и хватая его за руку.

Я тяну его до тех пор, пока он не поднимается на ноги, а затем я тащу его к двери.

– Поехали в город?

Это противоречит всем существующим правилам, и мы оба это отлично знаем. Если нас поймают, то мы попадем в большую беду, оба. Дэру не положено выходить из дома, мне же запрещено покидать территорию поместья.

Дэр начинает на автомате отрицательно мотать головой, но я еще крепче вцепляюсь в его руку.

– Ты что, боишься их?

Он молчит, и меня пронзает луч счастья, когда я замечаю знакомые искорки в его глазах.

Вот оно!

Этот его взгляд: «Дерзни, брось мне вызов».

Мое сердце начинает бешено колотиться, потому что передо мной настоящий Дэр, и он вернулся, пусть даже всего на минуточку. Он ничего не боится: он просто не знает, что такое страх.

– Хорошо, – соглашается он, – но только поедем не на великах, а на скутерах. Не хочу, чтобы ты перенапрягалась.

Меня это раздражает, потому что все постоянно повторяют мне нечто подобное… будто я инвалид, а не помешанная. Но когда Дэр говорит это, я предпочитаю не спорить.

– Хорошо, – только и отвечаю я.

Мы проскальзываем сквозь черный ход и спускаемся по тропинке к гаражам, где ждут нас скутеры.

Когда мы едем в город, а ветер ударяет нам прямо в лицо, я решаюсь спросить:

– Почему ты разговариваешь не так, как они? Только иногда произносишь что-то с английским акцентом. Это странно.

Дэр насмешливо смотрит на меня.

– Мой отец был французом. Не хочу разговаривать, как Ричард.

– Но ведь теперь ты англичанин, – привожу я свои аргументы, – и иногда это слышно по твоему произношению.

– Это самое грубое, что ты мне когда-либо говорила.

Я вообще не могу вспомнить, когда я говорила ему хоть что-то грубое, но решаю не спорить с ним на этот раз. Вместо этого я сосредотачиваюсь на дороге, стараясь не наехать на выбоину, для чего приходится резко тормозить и разворачиваться. Мы словно ниндзя, ускользающие и возвращающиеся в родные земли так, что наша семья даже не знает об этом.

Иначе нам придется расплатиться за час свободы. В особенности Дэру.

– Почему дядя Ричард так жесток с тобой? – спрашиваю у него я, когда мы паркуем наши скутеры возле тротуара в ближайшей деревушке.

Он пожимает плечами.

– Думаю, у него для этого много причин, – отвечает он, показывая на ларек с мороженым. – Хочешь?

Всегда. И ему это прекрасно известно.

Он покупает мне стаканчик шоколадного, себе же берет ванильное, и мы садимся вместе в тени аллеи, поедая наше лакомство. Мое уже начинает таять, и я наблюдаю за тем, как снаружи стаканчика появляются маленькие капельки.

– Твой дядя не любит меня, потому что я заставляю его раздумывать о вещах, о которых он предпочел бы забыть, – наконец признается Дэр.

– О каких вещах?

Дэр встряхивает головой.

– Это взрослые дела, Калла. Тебе не стоит об этом беспокоиться.

Но у меня не получается. Я беспокоюсь об этом. Я не могу перестать переживать за него. Я так устала от того, что от меня все скрывается за семью печатями, устала, что со мной постоянно все ведут себя как с маленькой.

– Кто кричит по ночам? – спрашиваю я настойчиво, и Дэр отворачивается, что дает мне понять, что он знает ответ.

Но он снова мотает головой.

– Не знаю, что ты имеешь в виду.

– Все в порядке, – шепчу я, потому что отлично знаю, что он лжет, – можешь рассказать мне. Я тебя не выдам.

На секунду, на одну крошечную секунду мне кажется, что он вот-вот мне признается. На его лице застыло выражение задумчивости, глубокого размышления, и я думаю, что он откроется мне, но… этого не происходит. Он просто кладет еще ложечку мороженого себе в рот и отодвигается подальше.

– Да нечего тут рассказывать, – говорит он безучастно, и я понимаю, что разговор закрыт.

Он мне не доверяет. По крайней мере, пока.

– Ясно.

Я ем свое мороженое, и когда оно заканчивается, я поворачиваюсь к Дэру.

– Не хочу возвращаться, – заявляю я.

– Нам придется вернуться, – отвечает он, забирая у меня из рук стаканчик и выбрасывая его в мусорку.

– Потому что мы оба пленники? – спрашиваю я, воскрешая в памяти его слова, сказанные пару лет назад.

Он смотрит на меня пронзительно и долго, его взгляд становится более твердым по мере того, как он пытается скрыть от меня свою боль.

– Да.

– Но ведь ты можешь сбежать, ты же знаешь, – настойчиво предлагаю я ему, – сбежать и не возвращаться. Если ты так ненавидишь это место.

Дэр смотрит вдаль, и сейчас его глаза выглядят особенно темными.

– И куда же я отправлюсь? Нет ни единого места на земле, где семейство Саваж не смогло бы меня найти.

Он выглядит так безрадостно, когда поднимается на ноги и протягивает мне руку, помогая встать. На обратном пути мы всю дорогу молчим.

Когда мы проезжаем через ворота Уитли, Ричард уже поджидает нас.

Его машина припаркована на полпути к дому, и он оперся на нее в ожидании, словно длинная змея, закручивающаяся в кольца… змея, приготовившаяся к атаке. Мое сердце тяжело бьется, встав комом у меня в горле, и я замираю на месте.

– Быстро в дом, Калла, – говорит мне дядя, его колючий взгляд направлен на Дэра, и, могу поклясться, в его глазах появляется какой-то странный блеск, от которого у меня внутри все леденеет.

– Но… это была моя идея, – торопливо оправдываюсь я. – Дэр просто не хотел, чтобы я ехала одна.

Ричард поворачивается ко мне, его лицо похоже на ледяную глыбу. Дэр слегка подталкивает меня.

– Просто уходи, Калла, – тихо говорит он мне.

Ричард удовлетворен, потому что он привык к тому, что Дэр просто игрушка в его руках. Он с силой заталкивает приемного сына в машину.

– Ты знаешь, что тебе запрещено покидать дом, мальчик, – взрывается он, а его веко вздрагивает.

Он с грохотом захлопывает за собой дверь, гораздо сильнее, чем необходимо.

Я наблюдаю за тем, как автомобиль движется по дороге, как Ричард затаскивает Дэра в дом, и я не могу удержаться от того, чтобы не проследовать за ними. Мне нужно подслушать их разговор: я больше чем уверена, что там будет что услышать. Я проскальзываю в дом через задний вход, затем попадаю на кухню и падаю прямо в руки Сабины.

Она выслушивает мой плач, и когда я заканчиваю, она просто и спокойно смотрит на меня.

– Было бы неплохо убрать эти скутеры с дороги, дитя.

Мы вместе возвращаемся на место преступления и загоняем скутеры обратно в гараж, а по пути я задаю ей миллион вопросов. За что Ричард ненавидит Дэра? Почему он такой злой? Почему Дэру запрещено покидать Уитли?

Сабина выслушивает меня, но ничего не отвечает до тех пор, пока мы не оставляем скутеры в гараже и не возвращаемся на кухню.

– Порой вещи – совсем не то, чем кажутся, маленький цветочек каллы, – говорит она мне, – пришло время твоей чудесной головке это усвоить.

Никакие мольбы не заставят ее рассказать мне больше, и когда я возвращаюсь к себе в постель, я могу думать только о Дэре, и его темный взгляд стоит перед моими глазами, в голове мелькают картинки, как отдаляется от меня их машина.