Текст книги "Тайная жизнь Лизы"

– Положение в общем хреновое, – нервно засмеялась я.

– Да?

– Угу, – буркнула я. – Конечно. Хреновое.

Я что-то пробормотала. Захихикала. Я была в состоянии, близком к истерике. Брайан смотрел на меня очень странно. Клеит он меня, что ли, спросила я себя? Да нет. С чего бы вдруг. Это же я, Лиза Джордан. Неужели я могу ему понравиться. Грудь размером с небольшую бородавку. Для него это не вариант. У меня сжалось сердце, и я приготовилась выслушать, что ему на самом деле нравится Джемима из Мэриного класса по нейрофизиологии и что он попросит меня их познакомить.

– Думаю, придется нырнуть в омут с головой, – пробормотал он. – Интересно, оттолкнет она меня или нет? Не знаю. Надеюсь, не оттолкнет.

Его лицо было так близко от меня, что контуры расплывались, и мне пришлось опустить веки во избежание косоглазия. Но прежде чем я успела закрыть глаза, я почувствовала, как его мягкие губы коснулись моих губ. Господитыбожемой! Он поцеловал меня. Меня. Так, значит, это он про меня все говорил!

– Бра-а-а…

Но он не перестал целовать меня.

Колокола зазвонили, прибой обрушился на берег! Хор ангелов запел у меня в голове. Стадо диких зверей пронеслось по пищеводу и вытоптало живущих там бабочек.

Обнимавшая меня рука как-то сама собой сползла ко мне на талию и перетянула меня на обтянутые блестящей лайкрой колени. Я расслабилась и почувствовала, что его язык скользнул в рот. Рука Брайна осторожно залезла под свитер и обняла мое дрожащее тело. Я пыталась проникнуть под трико, но не нашла дорогу, так что выяснить, растут ли у него волосы на спине, удалось только у меня в комнате. К счастью, оказалось, что не растут.

Не помню, как мы тогда вернулись в колледж. Мы все время целовались, и я не видела, по какой дороге мы шли. Каким-то образом мы оказались в моей комнате, и хотя моя кровать с матрасом для пыток, чьи сломанные пружины обычно впивались мне в почки, для двоих была тесновата, – для нас с Брайаном окружающего мира не существовало, даже когда назавтра в восемь утра Мэри стала колотиться в мою дверь…

– Лиза! – орала она. – Лиз! Открывай, быстро. Что я наделала! Я правда натворила что-то ужасное! Мне очень плохо!

– Ну сходи и исповедуйся! – крикнул Брайан, прежде чем я успела заткнуть ему рот.

Наступила страшная, гнетущая тишина, и я представила себе ее реакцию на незнакомый мужской голос, раздавшийся из моей комнаты.

– У тебя кто-то есть? – закричала Мэри на максимальном уровне громкости. Я представила, как она вдавливает глаз в замочную скважину. Слава богу, в моей двери замочной скважины не было, потому что у нас в комнатах установили новую систему магнитных ключей, и она никогда не работала.

– Кто там у тебя, Лиз? Мужчина? Это что, Брайан?

– Он самый, – подтвердил Брайан, в отличие от меня не понимавший, что ему самое время молча вылезти в окно и ждать на бетонном балкончике, когда можно будет вернуться назад, чтобы я тем временем смогла открыть Мэри дверь и доказать ей, что в моей кровати нет абсолютно никого. Вот вам его хваленая психологическая чуткость и умение угадывать чувства других людей.

– Впусти меня! – потребовала Мэри. Она была на грани истерики. – Впусти меня немедленно, Лиза Джордан.

– Сначала нам надо одеться, – ответил Брайан, закладывая меня все больше и больше. Я тем временем прыгала по комнате, хватая наугад раскиданные лифчики, трусы и носки и распихивая их по углам. В какой-то момент на мне оказалось две пары трусов. Брайану достаточно было натянуть одно свое дурацкое трико, поэтому он оделся мгновенно и распахнул перед Мэри дверь, когда я еще только вдела одну ногу в джинсы.

– Привет, Мэри.

– Невероятно! – заорала она, застукав меня на месте преступления. – Просто невероятно! Как ты могла?

С этими словами она бросилась вниз по лестнице, не дожидаясь ответа.

– Что это с ней? – спросил Брайан.

Мэри избегала меня весь остаток дня. И выяснилось, как я и предполагала, что Билла она избегает тоже. Вот вам и теория Брайана о глубокой и потаенной страсти. По мнению Мэри, если долго сдерживаемая ею страсть к ВелоБиллу нефтяным фонтаном прорвала лед холодного презрения, надо подойти и заткнуть дырку пальцем, чтобы не пролилось слишком много. Позже она рассказала мне, как она заорала, увидев растущие на спине Билла волосы, а ведь я неоднократно предупреждала ее, что именно находится под лайкровым трико.

– А ты все это время спала с Брайаном, – сказала она с укором, когда мы все-таки встретились в очереди к шашлычному фургону. – После всего, о чем мы договорились в чипсовой лавке, у тебя с Брайаном была БСЛ.

БСЛ. Безумная страстная любовь. Практически так оно и было. Я краснела при одном воспоминании.

– Но знаешь… – и я попыталась изложить ей теорию Брайана об их страстном желании быть вместе с Биллом и конечном обретении истинной любви. Разве мы не упоминали об этом при заключении договора в чипсовой лавке, разве не оправдывал мое поведение тот факт, что Мэри нашла истинную любовь первой?

– Истинная любовь? С Биллом? Ради бога, Лиз, да я просто нажралась, – фыркнула она. – И тебе полагалось остановить меня. Если б ты была настоящей подругой.

– Я не сразу поняла, – оправдывалась я. – Клянусь тебе, мне до последней минуты и в голову не приходило, что Брайан за мной ухаживает. Я пыталась его остановить. Ну хорошо, не пыталась, – призналась я. – Но честное слово, инициатива была не моя.

– Ладно, забудем, – подытожила Мэри. – Ясно, что Брайан тебя хотел. Он тебя хотел с самого начала. И дело даже не в этом, – быстро добавила она. – Не то чтобы я ревновала тебя к Брайану, Лиза. Меня просто смущает вся эта история с Биллом, и грустно, что наша веселая компания теперь распалась. Все погибло.

– Что погибло? Почему распалась? Мы по-прежнему можем встречаться. Мы с тобой, Билл и Брайан. Мы останемся друзьями.

– Нет, не останемся, потому что Билл видел меня голой. Баланс нарушился, Лиза.

Так оно и вышло. Хотя тогда я действительно этого не заметила.

Вечером мы снова сидели в баре, так же как накануне, до драматических событий вечера, который вошел в историю под названием «Два предмета одежды». Мэри сидела рядом с Биллом, я сидела с Брайаном. Разница была лишь в том, что, когда одноглазый бармен Джим объявил о закрытии бара, Брайан пошел ко мне и мы провели ночь в безумной страстной любви.

До встречи с Брайаном я по-настоящему не понимала, что все так носятся с этим сексом. Мой опыт в этом популярном международном виде спорта ограничивался редкими и неловкими перепихами на пьяную голову. Даже во время длительных (почти три месяца) отношений, которые у меня были за год до Брайана с одним довольно смазливым парнем по имени Джеймс, все равно получалось, что нам сперва надо набухаться, а потом дело доходит до секса. И делать все надо, выключив свет (на этом настаивала не я). И мне категорически запрещалось открывать глаза, пока он это со мной делал, а лежать полагалось абсолютно спокойно, не трогая его, если он специально об этом не попросит. Позднее сарафанное радио колледжа донесло, что это было отличительной чертой всех выпускников одной знаменитой частной школы.

С таким опытом за плечами неудивительно, что я, в числе немногих, разделяла мнение бедняги Боя Джорджа и Морисси о том, что чашка чая, пожалуй, лучше ночи, проведенной за горизонтальной аэробикой. Брайан изменил все в корне. Он включил меня, нащупал те кнопки, которые ранее я считала неработающими. От его безусловного восхищения моим телом всю мою зажатость, неотъемлемую и выношенную, как целлюлит, словно сдуло ветром.

Я и представить не могла, что даже тогда, когда я не лежу в постели с моим заокеанским любовником, воспоминания о сексе могут быть так сексуальны. Я спрашивала себя, видят ли другие эту аварийную сигнализацию, что не выключалась во мне часами после ночи с Брайаном. Неужели они не замечают, что я выхожу из лекционного зала другой походкой? (Я имею в виду, что теперь я ступала горделиво, плавно покачиваясь, а не хромала так, словно мне где-то что-то трет.)

Единственное, о чем я жалела, это только о том, что ничего нельзя рассказать Мэри. До событий с Биллом и Брайаном на вечеринке «Два предмета одежды» у нас не было ничего, о чем мы не могли бы сказать друг другу. Мы делились всеми секретами. Мы рассказывали самые беззастенчивые подробности. Кто, как, чем пахло. Честно говоря, мы вели себя просто мерзко. Но теперь я чувствовала, что она не поймет меня, если я вломлюсь к ней и стану расписывать свою замечательную новую любовь. Ее собственная любовь на тот момент кипела не так бурно.

После эпизода с Биллом и обещания сразу по окончании университета уйти в монастырь, Мэри отдала свое сердце аспиранту по имени Ральф, который носил по пять серег в каждом ухе, сапфир в носу и татуировку дельфина на заднице (по слухам). Ральфа назначили куратором Мэри на время проведения уникальных жестоких опытов, которые составляли часть ее дипломной работы по психологии.

Идея состояла в том, чтобы молодой и трусливый Ральф стимулировал ее интерес к выбранной теме (дети и их боязнь пауков, сообщила она мне, зевая), но практически качество ее работы резко падало, а она часами напролет тщетно гадала, нет ли у аспиранта в придачу к проколотому языку еще и «принца Альберта» (Мэри действительно слегка сдвинулась на теме крайней плоти). Я так и не поняла, хотела она, чтобы его пенис был украшен шариками, или не хотела. Вряд ли ей предстоит узнать это в ближайшем будущем: все попытки затащить его на ночь в лабораторию провалились, и мне не хотелось злить ее радостными рассказами о своей безмятежной любви.

Мы продолжали встречаться вчетвером: Билл, Брайан, Мэри и я. И хотя нам уже не было так радостно и легко, как прежде, ибо теперь любая сказанная Биллом double entendre[9]9
  Двусмысленность (фр.).


[Закрыть] принималась Мэри на свой счет, все равно дела обстояли неплохо. Да меня это и не слишком беспокоило, потому что наши отношения с Брайаном становились все теснее. Я чувствовала, что нарушаю пакт, заключенный с Мэри в чипсовой лавке, но надеялась, что она поймет. Она сама сказала, что понимает, – к тому времени наша «ночь» с Брайаном длилась уже больше трех месяцев.

– Теперь-то это дело прошлое, – сказала она. – Я и сама подумывала закрутить роман с Брайаном, но он с тобой стал такой тряпкой, что я поняла: мне быстро надоест его привязчивость.

Вот и славно. Вряд ли это можно назвать комплиментом в полном смысле слова, но ясно было, что таким образом моему роману дан зеленый свет.

Глава пятая

Мы замечательно провели вместе зимне-весенний семестр, но по мере приближения лета тихие вечера, когда мы с Брайаном просто сидели вдвоем и читали скучные учебники, приобрели оттенок меланхолии.

В конце весеннего семестра я пыталась не реагировать на то, что Брайан набрал на моем компьютере свою крайне увлекательную автобиографию и разослал ее в разные американские компании в поисках работы на большие каникулы. Я убедила его разослать запросы и в лондонские компании, чтобы был хотя бы слабый шанс провести лето вместе. Он это сделал. Но в конце концов наиболее интересную стажировку предложила именно американская компания, не говоря уже об оплате билета домой для вступления в должность.

За шесть дней до отъезда Брайана в Штаты я нашла рядом с его кроватью блокнот с номером рейса и временем отправления и неожиданно узнала точный момент, когда он улетит от меня. Конечно, его возвращение в Америку не обязательно означало, что я никогда не увижу его, но это означало, что наше «мы» кончилось, когда я начинала думать о нас. Это-то уж я понимала. Я не была настолько глупа. Когда-то давно мы уже говорили об этом с Брайаном. Как трудно поддерживать отношения на расстоянии, особенно когда оба так молоды и каждому еще столько предстоит сделать в своей стране. Но тогда во время разговора я не предполагала, что наша связь продлится так долго и этот вопрос действительно встанет перед нами.

За неделю до возвращения Брайана в США мы с ним арендовали автомобиль и уехали на день из Оксфорда. Мы фотографировали друг друга на фоне дворца Бленхейма. Брайан уверял меня, что однажды он вернется и купит его. Мы обедали в дубовой чайной. Брайан купил для своей мамы модель домика из тростника. Она обожает английские штучки, сказал он, а позднее обнаружил, что домик сделан из фарфора и в Китае. Мы ураганом пронеслись по деревушкам Котсволда. Ураганом, который можно себе позволить в «Рено Клио», застрявшем между комбайном и отарой овец.

А день мы завершили на Роллрайтстоунз. Билл, Мэри и я обнаружили этот малоизвестный круг из камней еще на первом курсе. Мэри увидела на карте точку, помеченную кружком, и решила, что нам нужно как-нибудь в воскресенье устроить там духовный пикник. Мы взяли бутерброды с ореховым маслом и бананами и выехали из колледжа на разбитом «Мини Купере» Билла. Мэри была штурманом, и поэтому мы сразу же заблудились. Билл сказал, что это не важно, потому что он может ориентироваться по линиям местных лугов.

– Я чувствую камни, – уверял он нас. – Я просто доверюсь своему инстинкту, и мы будем там вовремя.

Кончилось тем, что мы проехали двадцать миль в абсолютно противоположном направлении.

Потом мы с Брайаном отправились туда вдвоем. Мы приехали в Роллрайтстоунз, когда солнце уже начинало садиться. Сначала мы почтительно обошли их (что-то было в нас туристское в тот день), а я рассказывала ему легенду о камнях, которые невозможно сосчитать. Мы трижды пересчитали, и трижды у нас получались разные результаты. Я рассказала о том, как мы ездили в Роллрайтстоунз с Биллом и Мэри. Когда мы нашли это место, началась гроза. Мы восприняли это как небесное знамение и вымокли до нитки, вместо того чтобы остаться сидеть в машине.

– Я чувствую, как дух камней смывает с меня все дурное, – сказала тогда Мэри.

Когда мы возвращались в Оксфорд, мы были мокрыми до трусов, и японские туристы фотографировали нас из своего автобуса.

– Похоже, это была интересная поездка, – сказал он.

Я не могла сказать, что мне с ним вдвоем здесь интереснее. Мы еще раз попытались пересчитать камни. Потом выбрали камень поудобнее и сели на него, чтобы посмотреть на солнце, садящееся за холмы. Брайан взял мою руку, поднес к губам и поцеловал.

– Мне всегда интересно с тобой, – пробормотал он.

Я чуть не разревелась. Закат неожиданно стал означать для меня гораздо больше, чем просто конец одного июльского дня.

– Я люблю тебя, – сказала я. Это было единственное, что я смогла произнести.

– Я знаю, – ответил Брайан. Он не сказал, что тоже любит меня, но я приняла его ответ как «тоже» и крепко сжала его руку. – Но ты знаешь, как сложно нам будет сохранить любовь, когда я вернусь в Штаты, – продолжил он. – А мне надо вернуться.

Мы помолчали.

– Но ты ведь еще можешь передумать и поискать работу в Лондоне? – попыталась возразить я. – В Лондоне тоже есть крупные банки. Наверняка у банка, в котором ты собираешься работать, есть здесь какой-нибудь филиал. Они же могут оформить перевод? И сэкономили бы на билете в Америку.

– Лондон – это не Нью-Йорк, Лиза. Там моя семья. Ты же знаешь, как я люблю свою семью. Ты же знаешь, как я здесь по ней скучаю.

– Я тоже люблю свою семью, но я бы пулей полетела в Нью-Йорк. Если бы кто-нибудь мне предложил, – намекнула я.

– Мы должны получить свои дипломы, – сказал он, явно опуская вариант приглашения.

– Ты думаешь, – спросила тогда я, – что если бы мы встретились, закончив университеты, и нам было бы, скажем, двадцать пять или тридцать, а не двадцать один, как сейчас… Думаешь, у нас все могло бы быть хорошо?

– У нас и так все было хорошо, – твердо сказал он. – Я до конца жизни запомню этот особенный год с тобой. – Его пальцы сжали мою руку.

Я попыталась улыбнуться, но у меня в глазах щипало от сдерживаемых слез. Жизнь казалось такой несправедливой, но вместе с тем и удивительно романтичной. Нас разлучали силы, которые были сильнее нас. Мы молча сидели, пока не скрылось солнце, потом, не размыкая рук, встали и молча пошли к машине.

Когда мы легли в постель, я чувствовала себя, как шекспировская Джульетта, которая может пробыть с Ромео только до рассвета и знает, что ее любовь, зажатая в короткий промежуток ночи, – на всю жизнь. У нас с Брайаном до последнего «прощай» оставалась еще неделя, но тот закат был началом финального акта.

В тот день, когда Брайан наконец улетел в Америку, я не поехала с ним в аэропорт. Он спросил, поеду ли я, но я и в лучшие времена не выносила прощаний. В том, что люди машут рукой, прощаясь на вокзале или в аэропорту, есть что-то слишком демонстративное, словно они искушают богов не допустить возвращения. А я хотела, чтобы Брайан вернулся. Я хотела этого больше всего на свете. Я отдала бы всю свою оставшуюся жизнь за еще один год с ним.

По крайней мере сутки прошли с того момента, как я закрыла дверь за его удаляющейся, поникшей фигурой, а я все ожидала услышать стук в дверь и увидеть его в коридоре с букетом цветов в руке и с намерением сказать мне, что он понял, как он любит меня, и просто не может уехать. Ни за что! Как он мог даже пытаться это сделать?

Но никакого стука не было. Не было до тех пор, пока в шесть часов не зашла Мэри и не спросила, что это меня не видно целый день и не пойду ли я с ней к шашлычному фургону. На следующий день она уезжала домой и сказала, что на этот раз ждет возвращения в Лондон с нетерпением. На вечеринке в честь окончания семестра аспирант с кольцом в языке отверг ее заигрывания, и она видеть его больше не хотела. Билл уже уехал на каникулы. В то время он уже катался на велосипеде по Гималаям. Садоводческие районы остались позади, как пройденный этап.

У меня были неясные планы задержаться в колледже и доделать кое-какие курсовые работы (я ни черта не делала весь год – любовь занимала много времени), но перспектива вдруг остаться в колледже одной как-то не прельщала. Хотя мои друзья разъезжались по домам и некому было больше меня отвлекать, я знала, что вместо работы в библиотеке я буду сидеть, уставившись в никуда, и вспоминать, как я сидела неделю или две назад на том же месте, только вместе с Брайаном, как подсовывала ему дурацкие сентиментальные записочки, мешая разбираться в скучной статье по экономике, как трогала его коленку под столом и как потом тайком целовалась с ним в библиотечном туалете. Я поняла, что жить с такими воспоминаниями мне будет тяжеловато. И тоже решила уехать из колледжа.

Я набросила куртку и, даже не причесавшись, спустилась за Мэри в столовую. Я знала, что выгляжу жутко, и мне не хотелось ни о чем говорить, но Мэри, казалось, ничего не замечала. Она непрерывно болтала о своих планах на каникулы, которые включали серьезную диету, должную чудесным образом превратить ее в супермодель и заставить дурака-аспиранта жалеть о том дне, когда он отказался поцеловать ее своим противным пирсингованным языком.

– Следующий год будет отличным, – сказала Мэри с нехарактерным для нее оптимизмом. – Знаешь, я подумываю сразу по возвращении в Лондон сделать себе пирсинг на пупке.

– Брайана в следующем году не будет, – тихо сказала я. За последние полчаса это были мои первые слова.

– Да, конечно, – сухо сказала она. – Жаль, что ему пришлось вернуться домой, но жизнь продолжается, Лиза. Может, на следующий год ты не будешь так пренебрегать старыми друзьями.

– Прости, пожалуйста, если тебе так показалось, – удивилась я.

– Да ничего, – тихо сказала она. Может, она сочла, что была чересчур резка. Она обняла меня за плечи и легонько прижала к себе. – Я знаю, что такое любовь.

Я кивнула и подумала, что она, кажется, слегка переоценивает свои чувства к аспиранту Ральфу, – но все равно испытала к ней благодарность за сочувствие.

Глава шестая

Я провела летние каникулы, работая на той же фабрике по шлифовке линз, что и в прошлом году. Помимо смены сезонных рабочих – таких же несчастных студентов, как и я, которые никуда не смогли уехать на лето, – персонал фабрики «Линзы Гревилля» не изменился. Фактически на фабрике ничего не изменилось. Буфетчица Айрин даже вспомнила, какой именно кофе я любила пить.

– Ну, как прошел год в университете, неплохо? – спросила она. – Не похоже, чтоб ты перетрудилась.

Она говорила это каждый раз, когда меня видела. Два раза в день. И так ежедневно. Знала бы ты, грустно думала я, слоняясь по офису, – как много нового я узнала с тех пор, как в последний раз бегала с планшетом по этой вонючей, грохочущей фабрике. Теперь я совершенно другой человек. Теперь мне вовсе не доставляет удовольствия гробить жизнь, выписывая цифры на фабрике, где окна замазаны белым, чтобы запертые внутри люди не видели окружающего мира и не задумывались о том, как их сюда занесло. На самом деле мне и раньше тут не больно нравилось, но теперь стало значительно хуже.

Я проводила дни как в трансе, стараясь отгородиться от реальности этих каникул в аду. Когда раздавался звонок, означавший, что наступило пять и пора складывать инструменты, я старалась не думать о том, что в Нью-Йорке Брайан, который отстает от меня на пять часов, возможно, в этот самый момент идет обедать со своим высокопоставленным боссом. Когда я шатаясь плелась домой из вонючего паба, где ежевечерне надиралась вдвоем с припанкованной Полой, которая зарабатывала на фабрике на курс теологии и танцев, я еще сильнее старалась не думать о Брайане, который в это время шел развлекаться с новыми друзьями, – и я с ужасом чувствовала, что мне с ними познакомиться уже не доведется. Мы жили в разных мирах, он был на другом свете – в прямом и переносном смысле.

В сентябре мы с Мэри и Биллом вернулись на последний курс колледжа. Как мы и предполагали, преподаватели сообщили, что нам придется еще больше заниматься в этот последний год, чтобы сдать крайне важные экзамены, которые определят всю нашу оставшуюся жизнь. Началась суета с поиском работы. Моя почтовая ячейка уже была забита рекламами разных бухгалтерских компаний, жаждущих принять на работу лучших выпускников университетов в обмен на крошечную зарплату и бесплатную шариковую ручку. Жилые комнаты у выпускников были больше, чтобы мы могли разместить там бесчисленное количество книг. Новички-первокурсники ходили по двору и сообщали друг другу результаты экзаменов.

– Теперь мы динозавры, – заметила Мэри, когда мы с ней увидели двух первокурсников, с волнением готовящихся к первому обеду в колледже (еще успеют привыкнуть – ценой расстройства желудка). Динозавры. Так мы называли третьекурсников, когда появились здесь впервые. Билл теперь даже выглядел, как динозавр. Он летом ездил по горам на велосипеде и загорел так, что стал похож на мумию, а в кишечнике у него поселился какой-то глист и, видимо, ел его изнутри, потому что Билл мог съесть тонну шоколада и не поправиться. Мэри завидовала ему черной завистью (она решила не делать пирсинг пупка, пока не скинет пару килограммов, хотя это скорее объяснялось тем, что с аспирантом Ральфом на каникулах приключилось нервное расстройство и он подался в буддийский монастырь).

В колледж приехали новые американцы. Еще одна группа студентов-экономистов из того же колледжа, что и Брайан, теперь бродила по старинным залам, к которым я так привыкла, и иногда они роняли что-то типа «как необычно», стукаясь головой о низкие дубовые балки. Я не могла не заинтересоваться ими. Я даже вылезла из своего коридора и спросила одну девушку, не помочь ли ей устроиться в комнате. Ее звали Меган Сандерсон. Она тоже жила в Нью-Йорке. У нее был знакомый приятный акцент и стоматологически безупречная улыбка шириной с милю. Не знает ли она случайно Брайана Корена? Нет, не знает. «Нью-Йорк большой», – засмеялась она. После этого я забыла про нее, и она быстро нашла новых друзей.

Вернувшись домой, Брайан писал не меньше двух раз в неделю, и дважды в неделю я ему отвечала. Я уже не знаю, кто был первым, но через три недели после начала первого семестра я вдруг поймала себя на том, что уже целую неделю не писала Брайану. Я была занята. Я стала встречаться с другим парнем.

Фил ни в чем не походил на Брайана. Он был высокого роста (Брайан был чуть выше меня). Он был блондином, Брайан брюнетом. Фил играл в команде колледжа по регби. Брайана интересовали только игры в спортивных залах. С учетом всего этого, я думаю, вы, возможно, понимаете, почему, увидев Фила, я подумала, что неплохо бы с ним развеяться и изгнать из памяти горькие воспоминания о главной любви моей жизни (на тот момент). Мэри стала встречаться с его лучшим другом, то есть выходило, что мы можем дружить вчетвером. Надо признаться, Билл и Мэри с того самого случая на вечеринке «Два предмета одежды» больше не встречались. Билл теперь болтался с группой ребят, которые собирались еще до диплома застолбить какую-нибудь работу в Пентагоне.

По иронии судьбы я познакомилась с Филом на еще одной вечеринке «Два предмета одежды». На нем были шорты из лайкры и бабочка в красный горошек. На мне были фланелевый пижамный комбинезон, специально заготовленный на случай вечеринки, и шляпа с кисточкой, поэтому напитки мне выдавали бесплатно. Если бы нас с Филом не поили бесплатно, вообще бы никакого романа не случилось. Я знала, что выгляжу не слишком сексуально в дебильной пижаме с кроликом на кармашке. Но и он не тянул на соблазнителя, выблевав шесть пинт пива в корзину для бумаг как раз после моего прихода, – но я твердо помнила совет Мэри. Мне необходимо было отвлечься от Брайана, а она уверяла, что от разбитого сердца лучше всего лечит охота на свежую дичь. Поэтому я заклеила Фила на выходе из туалета и таким образом открыла самый печальный период в своей любовной жизни.

Он был милым. Он был щедрым. Но газеты покупал только ради спорта и комиксов, а наши интеллектуальные беседы сводились к вариациям на тему «А если на нейтральной территории встретятся африканский лев и белый медведь, то кто кого переборет?». Неудивительно, что мне по-прежнему чего-то недоставало. Пустое место, оставленное Брайаном, нельзя было заполнить любым другим теплокровным животным.

Тем удивительней, что когда Фил через два семестра все же положил конец нашему альянсу, моя реакция была очень бурной. Я рыдала неделю подряд, а последующие две недели вылезала из постели только в столовую за каким-нибудь сливочным кексом, а потом больше месяца отлавливала Фила на матчах по регби, на обеде или когда он вылезал из укрытия в поисках чужого курсовика – для списывания.

Фил говорил всем, что я психопатка, хотя я думаю, что в глубине души ему льстила моя сверхэмоциональная реакция на его уход. Мои друзья недоумевали.

– Он же пещерный человек, – твердила мне Мэри. Ей уже осточертело видеть, как я ежевечерне рыдаю у нее под дверью в надежде, что вдруг ее приятель Джон передаст ей какие-нибудь слова Фила обо мне.

– Он сказал, что тебе точно пора в психушку, – сказала она мне однажды вечером.

– Значит, он беспокоится обо мне, – перевела я, – его так волнует мое психическое здоровье, что он хочет отправить меня в больницу, даже против моей воли.

– Я думаю, что его больше волнуют твои бесконечные стоны у него под дверью, которые мешают ему заниматься, – сухо сказала Мэри. – Знаешь, Лиза, я просто не понимаю, что творится у тебя в голове. Пока вы были вместе, ты все время жаловалась, что он дремучий. Едва он начинал говорить, тебя клонило в сон. А помнишь, ты сказала, что он думает, что петтинг – это один из приемов игры в гольф?

– Он очень чуткий, – возражала я. – Он сказал мне, что я из тех девушек, которые любят клиторальную стимуляцию.

– Все любят клиторальную стимуляцию, – вздохнула Мэри. – А он сам-то ее делал? Послушай, пока вы были вместе, ты все время была недовольна. А теперь, когда он тебя бросил, ты изображаешь роковое влечение.

– Я не способна обидеть живое существо, – возразила я, вспомнив кролика из фильма.

– Ну и в чем дело? Что с тобой происходит?

– Наверно, я люблю его.

– Ерунда. С Брайаном тебе было гораздо лучше, но когда он уехал, ты же не рыдала все время.

Слова Мэри влетали мне в одно ухо, а в другое вылетали. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что когда Фил бросил меня, я раскисла не потому, что он меня бросил, а потому, что это разбередило рану, оставленную отъездом в Штаты Брайана. Я оплакивала не Фила, а потерю Брайана. И еще я думаю, что мне нравилось романтическое ощущение несчастной и брошенной девушки, особенно во время подготовки к диплому, который был реальным проклятьем студенческой жизни.

Понятно, что к экзаменам я не готовилась. Накануне первого экзамена я не корпела над дипломом по английской литературе Средних веков, сидя вместе с другими студентами в библиотеке, а стояла на окне четвертого этажа в комнате Фила и грозила выброситься на Хай-стрит, если он не вернется ко мне. Б́ольшую часть курсовых я не сдала, но каким-то чудом их не сдало большинство студентов моего курса (видимо, у нас был очень слабый курс), поэтому хоть и с посредственными отметками, а колледж я кое-как закончила. А могла бы ту-ту. На что часто намекал Билл, поминая в моем присутствии архиепископа.

– Десмонд Туту[10]10
  Десмонд Туту – южноафриканский архиепископ, лауреат Нобелевской премии мира 1984 г.


[Закрыть], улавливаешь? – дразнил он меня.

Я улавливала.

В последний раз я видела Фила, когда нам объявляли результаты. Он заставил меня так страдать (или в то время я так считала), а сам сдал экзамены лучше меня.

В следующий раз, когда я получила новости от Брайана, он тоже защитил диплом (одним из лучших, naturellement[11]11
  Естественно (фр.).


[Закрыть]) и согласился на скромную должность (по его собственному скромному признанию) в одном нью-йоркском отделении японского банка. Тем временем я вернулась прямиком домой в Солихалл и прожила полгода под присмотром родителей, «приходя в себя» и решая, что же мне делать с жизнью. Вернее сказать, что мне можно делать при таких плохих отметках по английской литературе. Может, учить других? – как саркастически предлагал мне мой руководитель. Может, и стоило воспользоваться его советом, но я не могла заставить себя заполнить хотя бы одно заявление о приеме на работу. Каждый вечер, ложась спать, я давала себе честное слово прямо с утра заняться поисками работы. И каждое утро я хлопала по будильнику, чтобы поспать еще полчасика, а потом еще полчасика, и так до одиннадцати, чтобы успеть ровно к началу дневного телесериала «Ричард и Джуди», а также одеться к приходу родителей.

На Рождество Брайан написал мне, что получил в банке повышение и солидную прибавку к зарплате. Родители предупредили меня, что если я и в следующем году не найду работу (хоть какую-нибудь), то не исключено, что в картонные коробки из-под рождественских подарков мне придется укладывать свои монатки.