Текст книги "Одиночка"

Пять минут спустя какой-то лаборант компании «КанКорп» послал сообщение администратору сети. Через шесть минут после этого Ли открыла безымянное окно под учетной записью администратора и начала просматривать архивы внутренней почты всего научно-исследовательского отдела компании «КанКорп».

Ли профессионально оценила то, что безопасности в «КанКорп» уделялось серьезное внимание. Они пользовались хорошими протоколами безопасности и не стеснялись наказывать тех служащих, кто нарушал их. Но исследователи, как правило, не воспринимали секретность всерьез, и в «КанКорп» они не были исключением.

Трое разработчиков все еще держали в своем архиве старую почту, в которой шла речь об устройстве, аналогичном устройству Шарифи. Работы над проектом были остановлены четыре года назад. Один из прототипов этого интерфейса отправили на удаленный склад, с которого, если судить по более поздним инвентаризациям, он просто… исчез.

Ли выругалась от разочарования, появившись на короткий момент внутри дезориентирующего образа ее квартиры на станции, затем снова нырнула обратно в сеть.

«А если посмотреть на это с другой стороны, – подумала она, – и поискать органический компонент?»

Она снова вышла на медицинскую историю Шарифи и сопоставила все ее перемещения во время последних месяцев пребывания в пределах Кольца. Затем она сверила места нахождения Шарифи с расположением клиник, имевших лицензию на установку специализированного внутреннего оборудования, которое было необходимо Шарифи. Было одно совпадение: тихая дорогая частная клиника в Зоне Камилия.

Операция была оплачена со счета без номера во Фритауне. За двадцать часов до того, как Шарифи зарегистрировалась в клинике, туда поступила партия медицинского оборудования с гарантией и страховкой от фирмы «Сагре Diem».[7]7
  Сагре Diem (лат.) – букв. «срывай день», т. е. пользуйся настоящим, лови момент.


[Закрыть] Оказалось, что это был никому не известный сетевой провайдер, никогда ничего не отправлявший в эту клинику в Зону Камилия ни до, ни после этого.

«Сагре Diem» оказалась надежной, хотя и не особенно прибыльной компанией, владевшей солидным куском рынка доступа к гражданскому потокопространству на межорбитальных станциях в Лаланде. Ли быстро проникла сквозь защитный периметр этой компании и зашла в базу данных внутренних операций. Она нашла там все, что и ожидала: ведомость зарплаты, список выставленных счетов, внутренние документы компании и неофициальные сообщения электронной почты. Все это подтверждало действительное наличие заявленных компанией «Сагре Diem» четырехсот семидесяти девяти сотрудников, работавших внутри и за пределами компании. Но когда она открыла доступ к бухгалтерии, она получила другую информацию. Через «Сагре Diem» проходили суммы, достаточные для финансирования небольших объемов технологически сложного оборудования. В них входили большие и многочисленные платежи, причем некоторые из них – юридическим лицам, участвовавшим в установке оборудования Шарифи. И на каждый перевод денег от компании в файлах имелась отметка о соответствующем приходе.

Кто бы ни делал эти переводы, он позаботился о том, чтобы их было трудно проследить. Приходы по суммам никогда точно не совпадали с отправками, и разница во времени между ними составляла от двух дней до двух месяцев. В такой ситуации было бы очень сложно доказать связь между ними.

Но Ли не искала никакого доказательства, ей нужно было взять след и двигаться дальше.

Она проследила путь денег через две обанкротившиеся компании, пять анонимных холдингов и целую цепочку банковских счетов, разбросанных в восьми звездных системах.

В какой-то момент она почувствовала рядом постороннее присутствие, словно какая-то большая птица зависла над ней, паря на сильном встречном ветру, разбивая потоки киберпространства перьями на концах своих крыльев. Что-то коснулось края ее сознания. Ярко-голубая бесконечность открытых пространств вспыхнула перед ее глазами и исчезла еще до того, как она успела осознать, что видела ее.

«Коэн?» – подумала она, поспешив загнать эту мысль назад. Она бежала по двоичному коду, глубоко погрузившись в числа, рассеявшись по сети настолько, насколько мог выдержать органический оператор. Ли знала по опыту, что малейшая мысль о Коэне притягивала его, как акулу – на приманку. Она не хотела, чтобы он появился, потому что совсем не была готова к разговору с ним.

Денежный след заканчивался в хорошо защищенном информационном центре финансового сектора Фритауна, на который указывал оффшорный счет. Ли установила свой предохранитель в другой режим и быстро перешла в сеть «ФриНет», пока не передумала.

Сеть «ФриНет» была старше и обширнее всего остального потокопространства и находилась за пределами «решетки» ООН. Она не управлялась протоколами безопасности секторов цивилизованного рынка, служила виртуальным убежищем торговцам «черного» рынка, террористам, инфоанархистам и неконтролируемым AI Консорциума.

Предохранительное устройство Ли защищало ее даже здесь: если сигналы ее жизнедеятельности стали бы меняться слишком кардинально, то в этом случае оно шунтировало бы ее в надежно защищенную программу декомпрессии до того, как вывести ее из потока. Но это помогало только при прямой угрозе сетевого уничтожения. Предохранитель не мог спасти от биоактивных вирусов. Ли вспомнила Колодную и поежилась.

Она провела во «ФриНете» полдня, путешествуя по потоку, пока не начала уставать. У нее заныла спина и заболели глаза. Повсюду Ли встречали глухие стены и тупики. Здесь нельзя было найти ответов, возникали только бесконечные вопросы и загадки.

Здравый смысл и чувство самосохранения толкали ее к тому, чтобы прекратить поиски. Девизом посетителей «ФриНета» могла бы быть фраза: «Информация ищет собственную свободу», но на практике «ФриНет» служила для того, чтобы прятать информацию, а не находить ее. Здесь, как и на улицах в реальном пространстве Фритауна, могли убить за то, что вы задавали слишком много вопросов. Или вообще задавали вопросы о тех, о ком не спрашивают. Через двадцать секунд после того, как она вернулась в «решетку» ООН, ее похитили.

Первым признаком надвигающихся неприятностей было легкое колебание чисел. Потокопространство вокруг нее замерло, задрожало и десинхронизировалось. Когда оно снова вернулось на место, она оказалась нос к носу с голубоглазым лицом испанского типа. Четырнадцати, может быть, пятнадцати лет от роду. По-детски пухлые щеки и скулы. Толстое кольцо в носу. Хорошие, нормальные гены.

Ли с облегчением выдохнула и расслабилась. Это была одна из крутых девочек-подростков, прыткая хакерша из богатой семьи, игравшая родительской ВР-аппаратурой. У реальной угрозы не могло быть такого миленького личика, даже в потокопространстве.

Ли улыбнулась и закрыла окно.

Ничего не случилось.

«Выход», – передала она. Но никакого выхода не было.

Она снова оказалась в круговерти потокопространства. Когда картинка вернулась, глаза девочки стали менять цвет. Синий в карий, карий – в почти черный. И само лицо вокруг глаз стало меняться. Оно вытягивалось, расплывалось и изменяло форму, пока Ли не узнала его. Последний раз она видела это лицо в неровном зеркале подпольной лаборатории в Шэнтитауне.

Ли побежала, но похититель бегал гораздо быстрее ее. Вытянутая рука стиснула ей шею прежде, чем она сумела обернуться.

Она отбивалась руками и ногами, пыталась закрыть ВР-окно, но не смогла. Она сделала попытку выйти из ВР в код, чтобы хотя бы узнать, кто на нее напал. Затем постаралась закрыть все, что возможно, но обнаружила, что прием из реального пространства для нее был перекрыт.

Рука сжала шею сильнее, погрузив Ли в боль и темноту.

Боль в горле отпустила, и к Ли вернулась способность дышать. Она скорчилась в темном углу, держа что-то в руках и ощущая кислый запах. В висках стучало. В груди чувствовалась тупая ноющая боль, напоминавшая ей… о каком-то месте.

Она не могла четко видеть, а то, что она разглядела – инструменты, кабели, неясные очертания консоли для компьютера, – все это не имело для нее никакого смысла. Она двигалась, делала что-то руками, манипулировала каким-то устройством, о функции которого она не догадывалась. Она напряглась, чтобы разглядеть, что было над ней, пытаясь определить, где она. Невозможно. Ее руки, глаза, все ее тело, казалось, отказывались подчиняться ее воле.

Ее охватила клаустрофобная паника. Она чувствовала себя привидением, засунутым в чье-то чужое тело, ощущавшим оцифрованные воспоминания, которые могли быть из прошлого, настоящего или специально симулированы. Она не могла контролировать эту загнанную в рамки память. Она не могла также определить, как эту память изменили и была ли она реальной. Все, что она могла, – это ждать, когда с ней покончат и все прекратится.

Шум. Движение.

Другая «она» встала, повернулась, посмотрела.

Из тени появилась фигура. «Женщина», – подумала Ли. Но было трудно точно разобрать; все, что она видела на расстоянии, распадалось на части, искажалось, как будто ее глаза совсем не различали предметов. Тело, в котором она была, заговорило, но она слышала только высокие переливчатые звуки, похожие на бессловесное завывание зверя. Если эти звуки были словами, то они принадлежали языку, смысл которого для нее ничего не значил.

Темная фигура двигалась в ее направлении. На миг зрение прояснилось, и Ли удалось разглядеть лицо тени: бледное, обрамленное длинными темными волосами.

Ведьма.

Она вытянула руку и, почувствовав напряженный изгиб талии ведьмы, притянула теплое тело девушки к себе.

Белый свет. Бесконечное пространство. Острый, как нож, ветер.

Огромные высокие горы с каемкой черного льда, с белыми свисающими ледниками вздымались перед ней. Небо над ней сверкало синевой – цветом, который она видела до этого всего лишь один раз, во время знаменитой выброски в экваториальные горы Гилеада.

Тень ястреба мелькнула над головой, и она услышала, как бьется сердце, медленно и сильно, отдаваясь эхом в горной тишине. Затем она вышла и снова оказалась в «решетке». В безопасности.

«Коэн?»

Она исследовала сеть, растягиваясь, насколько хватило смелости.

«Коэн?»

Но он исчез, если вообще когда-нибудь был там.

ШЭНТИТАУН: 14.10.48

Доктор Левитикус Шарп встретил ее у дверей госпиталя в Шэнтитауне. Он был худой, как спичка, узловатый, двухметрового роста. Он сгибался, стоя на своих длинных ногах, – большой мужчина, старавшийся не напугать маленькую женщину. Ли не требовалась помощь, но она все же была благодарна за такое обхождение.

– Добро пожаловать на Мир Компсона, – сказал он, улыбаясь. – И желаю вам не задерживаться здесь надолго.

Кабинет Шарпа выходил окнами в сторону, противоположную от города, – на холмы. В Шэнтитауне уже стояла осень, и дубовые листья начали менять свою окраску. Ли видела знакомый ярко-красный цвет в каньонах, серебряно-зеленую зыбь полыни в долинах.

– Итак, – сказал Шарп, когда они сели. – Вот и вы.

– Вы говорите так, словно ждали меня. Он прищурился.

– А не нужно было?

Ли вытянула руки ладонями вверх и подняла брови. Это был один из привычных жестов Коэна, и она почувствовала вспышку досады на себя за то, что повторила его.

– Гм-м… – Шарп заерзал на стуле в неожиданном замешательстве. – Может быть, вы расскажете мне о цели своего прибытия, майор?

Ли пожала плечами и достала невронеорганическое устройство Шарифи из кармана.

Шарп внимательно посмотрел на него, и Ли поймала металлическую вспышку фокусирующего кольцевого затвора в его левом зрачке. Он пользовался биопротезом как диагностическим устройством.

– Извините, – сказал он. – Невропродукты – не совсем моя область. Вы не пробовали обратиться в службу технической поддержки АМК? На станции люди достаточно компетентны.

– Вторая половина системы находится у вас в морге.

– Я в этом сомневаюсь.

Он наклонился, чтобы еще раз взглянуть на устройство.

– Любая многопланетная компания, владеющая подобной технологией, вернула бы устройство себе еще до того, как остыло тело оператора.

– Речь идет о Ханне Шарифи.

– Ох, тогда, конечно, другое дело.

– Изучали ли вы ее внутренние компоненты в ходе вскрытия? – спросила Ли, проверяя свою жесткую память. – Вы подписали ее свидетельство о смерти?

Он встал, уже не улыбаясь и не наклоняясь, и Ли заметила вспышку зеленого фотодиода, когда он проверял свой внутренний хронометр.

– Я подписываю много свидетельств о смерти, – сказал он, изменив тон. – А теперь, если у вас ко мне больше нет вопросов, меня ждут пациенты. Передайте от меня привет Хаасу.

Ли почувствовала себя как в тумане. Она последовала за Шарпом в коридор почти бегом, чтобы успевать за его огромными шагами. Он прошел сквозь двустворчатые двери в комнату для умывания, наклонился над глубокой раковиной и принялся мыть руки.

Ли подошла и выключила воду:

– Не можете ли вы ответить мне, что, черт возьми, здесь происходит?

Шарп вытянул вперед свои намыленные руки, расставив пальцы в сторону. Отчего-то он выглядел очень беззащитным.

– Я сомневаюсь, что вы хотите, чтобы я сообщил вам что-нибудь, майор. Мне кажется, что вы уже все для себя решили.

– Хорошо, – сказала Ли. – Прикрывайте свою задницу. А мне нужно заниматься своей работой. Если вы не хотите мне помочь, то уйдите с дороги и не мешайте мне.

Шарп протянул руку и снова включил воду. Рука дрожала, и одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять, что он испуган.

– Просто уходите, – сказал он. – У меня здесь по горло пациентов, которыми вы, идиоты, снабжаете меня. Хаас знает, что у меня нет времени заниматься чем-то за его спиной, тем более несанкционированными вскрытиями. Бог свидетель, что Войт достаточно заставлял меня прыгать сквозь этот обруч.

И тут неожиданно все встало на свои места. Предположение Шарпа, что она должна была прийти поговорить с ним после пожара на шахте. Его смущенность, его подозрительность, копившийся в нем гнев, который он маскировал шутками и вежливой болтовней.

– Послушайте, – сказала Ли. – Я не знаю, что здесь было при Войте, и мне ничего не известно про их маленькие договоренности с Хаасом. Я ко всему этому никакого отношения не имею. Я пришла сюда сама, а не по приказу Хааса. Я здесь не для того, чтобы заставить вас следовать какой-то официальной линии. Мне нужна правда. Или, по крайней мере, все, что вам известно. И больше ничего.

– Правда – это сложное понятие, – произнес Шарп с подозрительностью в голосе. – Что конкретно вы хотите знать?

– Я хочу осмотреть тело Шарифи.

– С чьего разрешения?

– С моего.

Она включила свою систему связи, выписала ордер, проштамповала на нем время и послала на потокопространственные координаты Шарпа. Он долго не мог сфокусировать глаза, когда читал его. Прищурившись, он посмотрел на нее изумленно.

– Вы не подумали, что я сделаю это письменно, ведь так? – спросила она, оперлась на раковину, сложив руки натруди, и посмотрела на него. – Вы записали меня не в тот список, Шарп.

– Скорее всего, – сказал он и рассмеялся, вихря влажной ладонью волосы. – Прошу извинить меня… ну, понимаете, шахтному врачу свойственна паранойя.

– Могу себе представить.

Он провел ее назад через палаты и коридоры в задние модули госпитального здания. Приближаясь к моргу, Ли стала замечать свидетельства недавнего пожара.

Они пробирались между больничными койками и множеством коробок с медицинскими препаратами. В получавших недостаточное финансирование колониальных госпиталях всегда не хватало места, но здесь, казалось, все просто трещит по швам. В каждом углу было навалено оборудование и снаряжение для работ по спасению в чрезвычайной ситуации. Горы сложного диагностического оборудования и лекарств выросли у стен, словно кто-то решил вычистить складские помещения, сложив их содержимое на свободное место. В коридорах Ли пришлось лавировать, чтобы не столкнуться с медицинскими сестрами, которые сновали с суднами и обгоревшей одеждой.

Наконец Шарп открыл створку широкой двери, на которой трафаретом был нанесен оранжевый знак биологической опасности, и провел Ли сквозь прохладную завесу ионизированного воздуха в галерею со стеллажами с выдвижными ящиками из вирустали, напоминавшими «криогробы».

– К сожалению, все заняты, – сказал Шарп. – Сейчас у нас хватает мертвых шахтеров.

– И конечно, каждый подлежит вскрытию, – сказала Ли. – Иначе как вы сможете доказать, что они погибли внизу из-за своей халатности?

Шарп искоса взглянул на нее, и его узкий рот исказила сардоническая улыбка.

– Не могу понять, о чем вы говорите, майор, – сказал он, останавливаясь у одного из стеллажей.

Шарп вытащил ящик одним плавным движением своей длинной худой руки, и Ли оказалась лицом к лицу с Ханной Шарифи.

– Господи, – пробормотала она, – Что с ней произошло?

Тело Шарифи выглядело так, будто по нему били кувалдой. Правая сторона головы от подбородка до волос походила на раздавленное яйцо. Правая рука была размозжена. Ногти вырваны, кровоподтеки сохранились на сморщенной коже ладони и пальцев, кончики пальцев обуглены.

– В таком виде ее нашли спасатели, – сказал Шарп. – Причиной смерти, скорее всего, было удушье – это не редкость во время пожаров в шахтах. – Он поднял неповрежденную левую руку Шарифи и показал Ли посиневшие ногти. – Повреждения необычные, но ее нашли внизу у лестницы, ведущей в «Тринидад». Там многие падали. По этой лестнице бежит вода почти с самого открытия этой штольни. Какой-то родник, который не смогли обнаружить, или не сумели осушить, или что-то еще в этом роде. Она могла удариться головой о бревна крепи, о стену шахты, обо все, что угодно.

Он пожал плечами.

– А что с рукой?

– Да, с рукой… Конечно, я, совершенно определенно, не видел ничего подобного.

Но Ли видела. На Гилеаде. В комнатах для допросов. Когда к пальцам допрашиваемых подносили «гадюку».

Тогда на Гилеаде порядок вещей нарушился. Цена игры по правилам взлетела так, что никто не желал больше платить за это. И интересно, что, когда правила перестают работать, в любой группе всегда находятся люди, которые предпочитают жизнь без правил.

Ли не входила в их число, или, по крайней мере, она так считала. Она старалась как можно меньше задерживаться в комнатах для допросов, а затем сразу же забыть все, что происходило за этими плотно закрытыми дверями. Разумеется, все знали, откуда поступала информация, на основе которой принимались решения. Каждый раз, когда Ли вспоминала о том, что на самом деле происходило на Гилеаде, у нее появлялось чувство, словно она пыталась соединить две версии войны в своем сознании, а оно могло принять только одну из них. Она потрясла головой, отгоняя воспоминания. Шарифи не была захвачена в плен в бою с Синдикатом. И здесь не Гилеад, ничего похожего и близко нет.

– Возможно, она повредила руку, пытаясь задержать падение, – продолжал Шарп. – Это не первый раз, когда ко мне поступают с ожогами. Там, внизу, полно оборванных проводов. Легко ошибиться и схватиться за них, даже отдавая отчет в том, что ты делаешь.

Ли посмотрела на тело. Теперь, когда прошло первое шоковое впечатление, она смогла рассмотреть лицо под ранами. Это было, конечно же, ее собственное лицо. Лицо, которое она помнила еще с тех, давно ушедших дней до поступления на службу. Лицо, которое она все еще иногда носила в своих снах. Ей казалось, что она смотрит на свой собственный труп.

Неповрежденная рука Шарифи лежала на животе, ладонью вниз. На коже между большим и указательным пальцами виднелся шрам в форме полумесяца. Ли протянула руку и дотронулась до него. Она хотела убедиться, что это не она сама лежит на холодном металле, а другая женщина, со своей собственной судьбой, своей собственной памятью, своей собственной историей. Чужая.

Она поняла, что Шарп наблюдал за ней, и отдернула руку, смутившись. Потом откашлялась, прочищая горло.

– Сможем ли мы что-нибудь понять из этого?

– Думаю, что сможем. Повреждения не такие серьезные, как выглядят на первый взгляд. И сталекерамика намного прочнее, чем ткань мозга. – Он улыбнулся. – Не мне вам это говорить, майор.

Ли рассмеялась и дотронулась до своего правого плеча. Она отлежала его во сне, а когда проснулась утром, то почувствовала боль, безошибочной причиной которой было попадание концов старых обломанных проводов внутри в мышцы и сухожилия. «Возможно, следует попросить Шарпа осмотреть больное место», – подумала она, вспомнив полевое наставление по технике безопасности. Но не сейчас, не в присутствии Шарифи, лежащей между ними.

– Давайте посмотрим, что мы тут можем увидеть, – сказал Шарп.

Он повернул что-то на пульте управления, и ящик с Шарифи переместился на смонтированную под потолком систему транспортировки, соединяющую хранилище с операционной, где проводилось вскрытие.

То, что они увидели, когда Шарп запустил сканер, было поразительно. Затылочная часть мозга Шарифи (мышечная память, запахи, автономные функции) была чиста, как у гражданских лиц, никогда не покидавших свою планету. У нее имелись переключатели ВР, как у ученого, зарабатывающего себе на жизнь исследованиями в сети. Короче говоря, мозг Шарифи в момент смерти был почти в том же состоянии, как и при ее рождении, то есть как у человека, никогда не нуждавшегося в доступе к потокопространству в военных целях и совершившего за всю свою жизнь не более десятка квантовых скачков.

А вот лобная часть давала совсем другую картину. От нее экран ярко вспыхнул, как все информационное поле Фритауна. Для нетренированных глаз Ли это выглядело раскаленным добела тысяченогим пауком, который сумел проникнуть в каждую складку, каждую щель между разбитыми висками Шарифи.

– Что это, черт возьми? – спросила Ли. Шарп медленно свистнул.

– Я даже не способен понять, – ответил он. – Мы уже углубились гораздо дальше, чем позволяют мои технические знания. Хотя кое-что я могу вам сказать. Все это было установлено сразу. И не так давно.

– Три месяца назад, – сказала Ли.

Он посмотрел на нее, подняв брови.

– Да, похоже на то. Обычно такая обширная сеть создается постепенно путем наращивания. Несколько поколений волокон и однородные вспомогательные сети наслаиваются друг на друга. Рубцовая ткань на шрамах – разного возраста. К тому времени, когда люди уже оснащены подобным образом, в них почти столько же ненужных мертвых устройств, сколько и живых. Но эта работа была сделана сразу, в ходе одной операции. Конечно, в клинике зоны Кольца. Или на Альбе. Честно говоря, у меня подозрение, что это скорее работа военных.

– Нет, это сделали не на Альбе, – сказала Ли. – Поверьте мне.

Она посмотрела на результаты сканирования и сравнила их с результатами, полученными при сканировании ее мозга после установки последних усовершенствований. Ей хотелось понять, какие сегменты мозга Шарифи были «нафаршированы» плотнее. Что-то в системе Шарифи не совпадало.

– Я никак не пойму, – сказала Ли в конце концов. – Что это за оборудование? Для чего оно?

– Коммутационное, – сказал Шарп. – Все это оборудование – для связи. Смотрите. Здесь, здесь. Вот, где темные участки и контрастные. Если мы посмотрим на результаты сканирования типичных кибернетических имплантатов, на ваши к примеру, то мы увидим гораздо более ровное распределение волокон. Ну, некоторая концентрация в зонах моторных навыков. Вот где-то здесь – узел для «оракула», он является базовой платформой для всего. Также высокая концентрация волокон в центрах речи, слуха и зрения. Другими словами, для передачи спин-информации, для ВР-интерфейсов и ваших систем связи. Имплантат Шарифи – совершенно иной. Ни «оракула», ни операционной базы, ни переключателей. Просто волокна. И все сконцентрировано почти исключительно в центрах речи, зрения и слуха.

– То есть это всего лишь причудливое устройство для доступа в сеть? – с досадой спросила Ли.

Шарп сжал губы и отошел от сканера, снимая перчатки.

– Не совсем. Если бы спросили мое мнение, то я сказал бы, что это какой-то шунт.

– Шунт? – Ли замотала головой, отгоняя от себя внезапно мелькнувший образ падающей Колодной. – Но ведь это безумие. Для чего такому человеку, какой была Шарифи, оборудоваться для шунтирования? В этом нет никакого смысла.

– Есть различные шунты. Этот шунт – не обыкновенный, а очень специализированный. – Шарп замер. – Могу ли я посмотреть еще раз этот интерфейсный шнур?

Ли вынула футляр из кармана, протянула ему, а потом, наблюдала, как он внимательно рассматривал устройство. Его окулярный протез сужался как объектив фотокамеры, меняя цвет своего искусственного зрачка на серебряный.

– Я полагаю, – начал он рассуждение, – что мы имеем дело с модульной системой. Большинство внутренних систем единого типа: они могут работать как автономно, вне потока, так и в потоке. В противном случае зачем было делать систему внутренней, правильно? Итак, ваш типичный «фарш» есть не что иное, как отдельная операционная система, базирующаяся на зависимом AI и связанная с более или менее приличной по размеру кибернетической сетью. Ваша система сопрягается с потокопространством и не нуждается во внешнем выходе для выполнения основных функций. Этот же имплантат, напротив, является всего лишь одним из компонентов более крупного устройства. Это означает, что обладающий им должен сопрягаться с какой-то большей внешней системой.

– С системой какого типа?

– Ну, – осторожно сказал Шарп, – я предполагаю, что это должен быть независимый AI.

Ли уставилась на него и, поняв, что у нее открыт рот, закрыла его. Любой, кто осмеливался экспериментировать с неограниченным двухсторонним сопряжением между чувствующим AI и человеком, нарушал столько законов, что она не могла даже их сосчитать.

– Я полагала, что подобные эксперименты были прекращены давным-давно, – сказала она.

– В политическом смысле сопряжение между независимым AI и человеком – тема неприкасаемая, это понятно. Но иногда мельком приходится об этом слышать. На Альбе существовала одна программа, до того как лобби сторонников смешанной религии не торпедировало ее. И я уверен, что во Фритауне все еще есть какие-то группы, работающие в этом направлении.

– Вы считаете, что у Шарифи было установлено оборудование с «черного» рынка?

– Не обязательно. Может быть, AI на другом конце соединения не относился к независимым. – Шарп пожал плечами. – Мне трудно еще что-нибудь предположить. Я все же думаю, что она была оборудована для какой-то совместной операции с независимым.

– Поблизости их не много, Шарп.

– Да, не много.

– Совпадают ли наши мысли?

– Полевой AI станции телепортации? Ли почувствовала, как холод операционной проникает в ее кости. Какого черта эта Шарифи творила? И кто позволил ей играть в эту опасную игру с полевым AI, если каждая квантовая транспортировка могла стоить жизни?

– Мне бы очень хотелось посмотреть на программу управления высшей нервной деятельностью этого имплантата, – сказала она.

– Она не здесь. Здесь памяти даже и близко не хватит. Она также внешняя.

– А полевой AI как раз очень удобно – в автономном режиме, не так ли?

– Кажется, так.

Они вместе молча посмотрели на экран.

– Ну? – спросил Шарп. – И что мне с этим делать?'

– Вынимайте, – сказала Ли.

У Ли, как правило, квантово-корригированная репликация проходила, когда она находилась почти в коме. Без криогенной технологии при транспортировке со сверхсветовой скоростью было бы невозможно выжить. Ее применение обычно имело для Ли последствия, хотя и не очень серьезные: заложенный нос и блуждающая боль в суставах.

Извлечение неврооборудования проходило намного проще. Процесс давно освоили и проводили под наблюдением. Всего несколько манипуляций в хирургическом кабинете. Хотя на этот раз все шло не так быстро. Шарп не имел необходимой информации, чтобы настроить свои инструменты, ему пришлось повозиться, чтобы найти квантовые параметры имплантата. Но после серии филигранных настроек он установил и выверил квантовую запутанность, подождал, пока компьютер прогнал установленные в нем корректирующие протоколы. Когда его терминал сообщил, что он завершает трансформацию Шарифи, они оба нервно рассмеялись.

Пять минут спустя у Ли на ладони лежал маленький пакет: аккуратно свернутое белое сталекерамическое волокно и несколько погруженных в гель микропереключателей, облученных вспышкой и завернутых в стерильную хирургическую пленку.

– Какое оно маленькое, – сказала она.

– Два километра, – сказал Шарп. – Это длина волокна от одного конца до другого в сети среднего размера для всего тела.

Ли взвесила маленький пакет на ладони. Зачем Шарифи было нужно устанавливать нелегальный невропродукт? И самое главное, где она его взяла?

– Вам нужно оставить это себе? – спросила она у Шарпа.

– Хотелось бы.

– Хорошо. – Она передала ему пакет. – Просто постарайтесь, чтобы это было здесь, когда мне потребуется взглянуть на него еще раз.

– Могу ли я задать вам один вопрос? – спросил Шарп, когда она была уже у двери. Его голос звучал напряженно. – Неофициально?

Ли повернулась.

– Конечно.

– Вы знали ее?

– Кого? Шарифи? Шарп кивнул головой.

– Не совсем. Я видела ее пару раз. И все.

– А вот я ее знал, – сказал Шарп.

Он взял скальпель и начал вертеть его в руках, закручивая и раскручивая кольцо с резьбой, с помощью которого лезвие крепилось к рукоятке.

– Она мне нравилась. Она была… честной.

Казалось, что он не ждал ответа, поэтому Ли молча наблюдала, как он вертит скальпель.

– Хотя, – сказал он, покраснев, – не в этом дело. Дело в том, что меня… проинструктировали. После ее смерти. Остаются ли эти инструкции в силе?

Ли смотрела на него, гадая, на какое политическое минное поле ее занесло.

– А что вы спрашиваете у меня?

Шарп внимательно посмотрел ей в глаза, насупив брови.

– Объяснил ли вам кто-нибудь, как организовано следствие по делам о насильственной смерти в Сент-Джонсе?

Ли на минуту задумалась, прежде чем она поняла, что Сент-Джонс – официальное название Шэнтитауна, и отрицательно помотала головой.

– Когда кто-либо умирает в пределах городской черты, у меня есть все полномочия проводить любые следственные действия, необходимые для установления причины смерти и закрытия расследования. Когда кто-либо умирает на территории, являющейся собственностью АМК, дело передается управлению АМК. Если АМК не обращается ко мне с просьбой о проведении вскрытия, я просто храню тело до решения вопроса об его уничтожении или, что очень редко бывает, его транспортировке. Конечно же, свидетельство о смерти оформляют. Но его заполняет Хаас. Я лишь ставлю на нем печать.

– Продолжайте, – попросила Ли.

Шарп все еще играл со скальпелем, рискуя обрезать палец всякий раз, когда его поворачивал.

– Практически АМК обычно просит делать вскрытие каждого, кто умирает на шахте. Но не на этот раз. На этот раз я получил пачку подписанных Хаасом справок. На всех, за исключением двух человек: Войта и Шарифи. На них я получил уже заполненные свидетельства о смерти, подписал их и отправил назад.