Текст книги "Наши химические сердца"

8

– ЧЭП, – ЗАЯВИЛА ЛОЛА во вторник после школы. Она лежала на моем диване вниз головой, задрав ноги в ботинках на подголовник и свесив голову с сиденья, и скучающе играла в FIFA. – Налицо все признаки ЧЭП.

– Что еще за ЧЭП? – нахмурился Мюррей.

– Чокнутая эльфийская принцесса. Нет, серьезно: она затащила Генри на заброшенную железнодорожную станцию, где живут рыбки, и там болтала с ним о Вселенной! Реальные люди так себя не ведут.

– Ага, – кивнул я, – а она именно так себя и вела. И это было круто.

– Нет, Генри, это не круто. Эльфийские принцессы – опасные твари.

– Слушай, а как вообще рыбы могут жить под землей? – спросил Мюррей.

Стоило мне заикнуться о рыбах, как он с растерянным лицом начал приглаживать свой персиковый пушок и все еще продолжал это делать. Судя по всему, вчера он помыл голову (что случалось крайне редко), и его волосы вернулись к своему естественному состоянию: львиная грива консистенции сахарной ваты. Эта вата окутывала его лицо и плечи и пушилась до такой степени, что ему пришлось одолжить у Ла заколки и заколоть волосы, чтобы не лезли в глаза.

– Там у них закрытая экосистема? Как они вообще туда попали?

– Наверное, это канал, втекающий в ближайший водоем, – решила Лола. – Птицы иногда садятся на воду, и к их лапам цепляются икринки, слышали о таком?

– Думаешь, эти рыбы съедобные? Может, сходим на рыбалку? Генри, не заметил, что это была за рыба? Форель? Лещ?

– Друзья, давайте сосредоточимся, а? Я тут малость в панике.

– Отчего это? – спросил Мюррей.

– Кажется, она мне нравится.

Мне нелегко было в этом признаться. Обычно я ни за что бы никому о таком не рассказал. Может, сейчас меня пробило, потому что этот год был последним годом обучения и моя душа жаждала драмы. Не драмы в смысле «мы с моей девчонкой подхватили трихомонад от другой девчонки, и теперь нас зовут трихомонадной троицей». В другом смысле. Я всегда смотрел драму из-за кулис, слушал рассказы Лолы и Мюррея о потерянной и обретенной любви, но ни разу не был активным участником событий.

И вот впервые в жизни мне захотелось им стать. Я встретил ту, ради которой стоило помучиться.

– Ох ты, – выпалила Лола.

Маз смахнул притворную слезу:

– Как долго я ждал этого чудесного мгновения! Наш маленький спиногрыз наконец стал мужчиной.

– И что мне делать? – спросил я.

– А ты ей нравишься? Ты как сам, чувствуешь, что между вами что-то есть? – спросила Лола.

– Она отвела меня к секретному пруду с рыбками, где мы говорили о смерти. Думаешь, это похоже на проявление чувств?

– Не факт. Если она эльфийская принцесса, то, скорее всего, водит туда каждого.

– Никакая она не принцесса, ясно? Будь так, она ходила бы в платьях и с челкой. А еще бы ездила на голландском велике с багетами в корзинке и все время улыбалась. Нет, эта девчонка не с милыми странностями, она реально не в себе. Мне даже кажется, что у нее депрессия.

– Да успокойся ты. Я не хотела тебя обидеть.

Я не стал делиться с Ла другими наблюдениями: например, не упомянул, что тем утром Грейс пришла в школу в той же одежде, что была на ней накануне, с гнездом на голове и глазами, распухшими и красными от бессонницы. Ни одна эльфийская принцесса не станет врать, что в городе у нее живет мама, а на самом деле ночевать на улице.

Мюррей хлопнул меня по плечу:

– Слушай, чувак. Ты, главное, не спеши. Тебе дается один шанс. Лоханешься – и будешь мучиться всю жизнь. Не гони лошадей. Вы всего неделю знакомы. Оцени ситуацию. Присмотрись к ней. Узнай ее получше, прежде чем нырять башкой вперед. Сечешь, о чем я?

– Странно, но это самая мудрая вещь, которую я от тебя слышала, – заметила Лола.

– Как говорят в наших краях, в жаркий день только дурак пытается толкать дерьмо в гору резиновой вилкой.

– Так реально говорят в Австралии или ты сам это придумал? – не сдержался я.

– Эти поговорки у нас в генах, – улыбнулся Маз. – Мы с ними рождаемся.

– А это ее «я хожу кое-куда после школы» – что это значит вообще? – спросила Лола.

Я пожал плечами:

– Без понятия. Она выходит из машины, сворачивает за угол и исчезает. А через два-три часа исчезает и машина. То ли она ее забирает, то ли кто-то другой.

– Таинственная хрень какая-то, – задумался Мюррей.

– В Грейс Таун все таинственно, загадочно и странно, – подметил я.

– Мы могли бы разгадать эту загадку. Я не Мэдисон Карлсон, но надо попробовать.

– Можно за ней проследить, – медленно проговорила Ла, – посмотреть, куда она ходит.

– Как в «Пятидесяти оттенках серого»? – спросил я.

– Да нет же. В смысле ты не будешь нюхать ее волосы, пока она спит. Просто посидим у нее на хвосте минут пять и выясним, где она бывает. Может, у нее в той стороне парень живет.

Мюррей произнес «парень» с таким выражением, будто знал, что любое упоминание о возможном сопернике заставит меня согласиться. Он не ошибся.

– Семнадцать лет прожил без давления со стороны сверстников, и тут – зацените – второй раз за два дня. Ладно, ваша взяла. Будем маньячить.

Маз захлопал в ладоши:

– Значит, решено. Завтра после школы припаркуемся у твоего дома и приготовимся к секретной операции.

– Но права есть только у меня, – заметил я, – а я лично намерен прятаться под задним сиденьем. Кто же из вас, кретинов, поведет?

– Не переживай, – Лола разблокировала телефон, – я кое-что придумала.

– Поверить не могу, что вы меня на это подбили, – прошипела Сэйди с места водителя.

Я сполз на пол и забился под заднее сиденье ее джипа. Лола с Мюрреем уже сидели пристегнутые.

– Мне двадцать девять лет, я нейробиолог и помогаю, нет, соучаствую в слежке за девочкой-инвалидом по подстрекательству своего малолетнего братца-хулигана. Что со мной не так?

– Маз, что это за ботинки – сапоги со шпорами? – спросил я Мюррея.

Он захлопнул дверь, а я попытался устроиться удобнее в его ногах, что было сложно сделать, так как его ботинки грозились проткнуть мне почку.

– Обычные бутсы, братан, не суетись. Кончай ломать комедию и садись рядом.

– Нет! Я должен сохранить анонимность. Ла, ты бы села назад, а то Грейс тебя увидит.

– Нет уж, не хочу пропустить самое интересное, – ответила Лола.

Я ворочался, но никак не мог найти положение, в котором мои внутренности чувствовали бы себя в безопасности.

– Блин, Сэйди, поехали уже!

– Терпение, Джон Хинкли-младший 2.0[12]12
  Психически больной преступник, покушавшийся на Рональда Рейгана в 1981 году. Был помешан на Джоди Фостер.


[Закрыть], не забывай, что мы следим за девушкой, которая ходит с тростью, – пробормотала Сэйди, завела мотор и медленно выехала на дорогу.

Я смирился, что придется терпеть неудобное положение всю дорогу, и прилег щекой на грязный коврик для ног.

– Вообще-то, в ближайшее время я не планирую стрелять в президента, честно.

– Слова, слова. Ты только попробуй забронировать билет в Вашингтон или посмотреть фильм с Джоди Фостер – сразу сдадим тебя в АНБ.

Тут машина медленно остановилась.

– Что случилось? – спросил я. – Вы ее видите?

– Ага, она прямо перед нами. Только что нарвала цветов в чьем-то саду. Ох уж мне эти принцессы эльфийские. – Я фактически услышал, как Лола покачала головой. – Не волнуйся, мы ее не потеряем.

– Меня больше волнует, что она нас заметит.

– Если нас заметут, скажем, что Сэйди помешалась на Грейс и потащила нас с собой, чтобы принести всех в жертву сатане.

– Ха-ха-ха, – процедила Садс. – Ненавижу вас, маленькие извращенцы.

– Сатанистка так и сказала бы. Часто вызываешь рогатого или так, по случаю?

Сэйди взлохматила Лоле шевелюру. Та рассмеялась и стала отбиваться.

– Черт, она решила срезать, – заметил Мюррей. – Куда ведет этот переулок?

– В конце него кладбище, – ответила Сэйди.

Мюррей ткнул меня под ребра.

– Блин, так и знал! Каждый день мотаться на кладбище?! Классика жанра. Будем делать ставки, кто она: вампир, привидение? А может, одна из этих новых зомби, умеющих любить?

– Десять баксов на падшего ангела, – сказала Сэйди. – Они сейчас в тренде.

– А можно я буду оригинальной? Сколько дашь за русалку? – спросила Лола.

– Русалки не живут на кладбищах, балда.

– Ладно. Значит, демон-русалка из ада. Бродит по кладбищенскому болоту, затопленному после дождя. Какие у меня шансы?

– Тысяча к одному.

– Отлично. Ставлю десятку. Уже чувствую запах долларовых купюр.

– А ты, герой-любовник? – Мюррей наклонился ко мне. – Как думаешь, кто твоя девчонка: ведьма, пришелец, оборотень, бешеная коала-оборотень?

– Что за бешеная коала-оборотень? – встрепенулась Лола.

– В наших краях от них спасу нет. Сидней кишит бешеными коалами-оборотнями. Они нападают на всех, кто не мазал уши веджемайтом[13]13
  Национальный австралийский деликатес, овощная паста.


[Закрыть]. Сколько славных парней и девчонок полегло от этих тварей, не счесть. Настоящее бедствие.

Я высунулся из своего укрытия:

– А давайте вы заткнетесь и вспомните, что у нас тут, между прочим, важная разведывательная миссия, она же слежка! Садс, поезжай в конец Бошамп-роуд – подловим ее с другой стороны.

– Сама знаю, дурилка, – ответила Сэйди, и я почувствовал, как автомобиль описывает широкую дугу и заворачивает в переулок с подходящим, но неоригинальным названием Кладбищенский проезд.

– Ну вот, приехали, – брякнула Лола. – Самое убойное местечко в городе.

– Слышал, некоторые готовы копыта откинуть, чтобы сюда попасть, – заметил Мюррей.

– А стоит ли? – ответил я. – Говорят, по ночам тут совсем тихо, никакого веселья.

– Вот она, – Лола хлопнула меня по плечу. – Генри, вылезай! Она далеко и нас не заметит.

Мюррей дернул меня за воротник куртки, и, с трудом и пыхтением раскрутившись из своей скрюченной позы, я наконец уселся рядом с ним. Грейс шла вдоль рядов надгробий чуть вдали, сжав в левой руке пестрый букет садовых цветов. Она сняла свою вязаную шапку, и волосы разметались на ветру, засияли на солнце и стали цвета топленого молока. Она остановилась, убрала за ухо мешавшую прядь и опустилась на колени у могилы, украшенной сотнями цветов разной степени увядания. А потом легла на живот на траву, положила голову на руку и стала крутить травинки в пальцах, болтая ногами. Даже с такого расстояния я видел, что ее губы шевелятся. Грейс говорила, а может, даже пела кому-то невидимому, кто лежал под землей.

Целую минуту мы сидели как завороженные, пришибленные тишиной, которая возникает, когда нечаянно становишься свидетелем чего-то глубоко личного, не имеющего к тебе никакого отношения. Потом Сэйди покачала головой и завела мотор.

– Не должны мы были это видеть, Генри. Нас сюда не звали.

Я кивнул.

– Отвези нас домой, Садс.

Весь день я сидел на подоконнике, читал книжку и смотрел, как надвигается гроза. Я хотел узнать тайну загадочной исчезающей машины. И лишь после заката, когда небо прорезала молния, перед домом остановился автомобиль. Пассажирская дверь открылась, из машины вышел невысокий лысый парень и побежал под дождем к «хендай» Грейс. Открыв дверь, он поднял голову, заметил, что я смотрю на него в окно, и помахал мне рукой. Я тоже ему помахал. Он кивнул, сел в машину, развернулся и уехал под проливным дождем. В темноте тормозные огни горели, как красные глаза дьявола.

9

ПОСКОЛЬКУ Я НИКАК НЕ МОГ заговорить с Грейс о кладбище и не раскрыть, что мы за ней следили, как любой разумный, логичный, психически здоровый человек я решил просто забыть все, что видел. Зато я последовал совету Мюррея узнать ее получше, но это оказалось проще сказать, чем сделать, потому что Грейс Таун, без преувеличения, была самым странным человеком из живущих на Земле.

Следующую пару недель мы каждый день сидели вместе за ланчем – иногда с моими друзьями, иногда (когда мне казалось, что она не хочет быть в компании) вдвоем. Этот новый ритуал начался так же неожиданно, как наши поездки до моего дома на ее машине: на следующий день после инцидента с кладбищем Грейс материализовалась за нашим столиком в столовой и спросила, можно ли сесть с нами.

«Вампирша», – прошептал Мюррей, когда Грейс присела рядом с Лолой. Я пнул его под столом.

Мюррей рассказал мне кое-что о языке жестов, и я стал обращать внимание на то, как Грейс со мной держится. Меня к ней тянуло – я наклонялся через стол, а когда клал ногу на ногу, верхняя нога смотрела в ее сторону. Но Грейс никогда не зеркалила меня. Она сидела прямо или ссутулившись, а ее нога всегда от меня отворачивалась.

Редакторы школьной газеты должны были выпускать четыре номера в год – по одному в начале каждой четверти. Этой осенью номер выпустил бывший главный редактор Кайл (тот самый, что испачкал диван). А последний номер, который предстояло подготовить нам с Грейс, должен был выйти уже осенью, после нашего выпуска. Он должен стать нашим наследием и вместить в себя крупицы мудрости, которыми мы хотим поделиться с будущими выпускниками.

В газете освещались важные события прошедшей четверти, но, кроме того, у каждого номера была тема – как правило, вариация одного из четырех ванильно-карамельных школьных лозунгов: «Дружба!», «Светлое будущее!», «Толерантность!», «Гармония!».

Кайл, который носил в школу плащ с капюшоном и повесил в редакции маску Гая Фокса, вышел за рамки этого стереотипа и ввел в обиход абстрактные темы типа «круги», «красный» (в «красном» номере было полно фоток Тейлор Свифт), «странный» и «винтаж». Учителя отнеслись к нововведениям неодобрительно: они предпочитали, чтобы мы не отклонялись от кондовой пропаганды «школьные годы – лучшие в вашей жизни». Зато ученики приняли идею на ура, ведь наконец можно было почитать о чем-то кроме «дружбы на всю жизнь» и «триумфального марша в светлое будущее». Когда я говорю «на ура», то имею в виду, что учащиеся разобрали примерно сорок пять процентов бесплатных газет. Учитывая, насколько тинейджерам вообще плевать на все, связанное со школой, это был абсолютный успех.

В поисках идеальной темы, которая дала бы фору Кайлу, редакторам приходилось проводить много времени в замкнутом пространстве. Хинк дал нам полную свободу определять содержание статей («Вы хорошие ребята, я вам доверяю», – сказал он на нашем первом и единственном совместном собрании и, возможно, поступил опрометчиво), и мы с Грейс регулярно устраивали мозговые штурмы. Я подъезжал на офисном стуле к ее маленькой парте, и мы сидели рядом; я пил «ред булл» или кофе (редакторы газеты имели беспрепятственный доступ в учительскую, и это было круто), она – мятный чай, и в наших головах рождались идеи, одна другой отстойнее. «Новое начало»? «С чистого листа»? «Выполни свое предназначение»? «Вечно молодой»?

В эти долгие теплые дни я часто задумывался о том, волнует ли Грейс мое присутствие так же сильно, как ее близость – меня. Каждый раз, когда мы случайно касались друг друга, потянувшись за карандашом, когда мы ухохатывались и она клала голову мне на плечо. Иногда Грейс сама инициировала эти случайные контакты. А бывало, держалась как марионетка и все ее движения были выверенными и просчитанными, чтобы мы не дай бог не задели друг друга и не придвинулись слишком близко.

Обычно я хорошо считывал людей, но Грейс Таун была аномалией, черным пятном на моем радаре. Как бы мне ни претило сравнение с «Сумерками», я вдруг начал понимать, почему Эдвард заинтересовался занудой Беллой (хотя остроумная и язвительная Грейс не была занудой – ее жесткому юмору позавидовал бы сам Джокер). Я наконец понял, почему красавчика Эдди тянуло к Белле. Чем меньше я понимал Грейс, чем более нечитаемой она казалась, тем сильнее я на нее западал. Мне жутко хотелось разобраться, что же творится в темных, запутанных, манящих закоулках ее ума.

Иногда мне казалось, что мы дружим сто лет. В другие дни она втыкала наушники и не разговаривала ни со мной, ни с Лолой – буркнет «пока», и все. А бывало, вообще не появлялась. Я все воспринимал как должное, и торнадо по имени Грейс Таун все глубже засасывало меня.

За те дни, когда Грейс пребывала в благосклонном настроении и соглашалась пообщаться со мной, я сумел выяснить следующее:

• Грейс Таун раньше бегала стометровки (просто так, для себя). То есть до аварии.

• Грейс Таун не пила кофе.

• В свободное время Грейс Таун читала статьи Википедии о серийных убийцах и авиакатастрофах.

• День рождения Грейс Таун в субботу или воскресенье после Дня благодарения.

• Грейс Таун фанатела от «Во все тяжкие», «Звездных войн» и «Игры престолов», но не любила «Стар Трек» и «Доктор Кто» (что почти сделало наши отношения невозможными, но только почти).

У нас был только один общий предмет (актерское мастерство), причем я не сомневался, что она его провалит, потому что Грейс еще ни разу не встала со своего места в заднем ряду, а Биди не заставляла ее участвовать в постановках. Хотя шел последний год обучения и все парились по поводу поступления в колледж, выпускных экзаменов и баллов, первые несколько недель в школе у меня прошли нормально. Я знал, что получу пятерки от учителей, которые преподавали у нас в прошлые годы (Биди, Хинк, учитель испанского сеньор Санчес). Но остальные были новенькими, и к ним приходилось подмазываться, чтобы заработать хотя бы четверку, потому что большинство все еще таили предубеждение ко всем, кто носил фамилию Пейдж (хотя с момента выпуска Сэйди прошло больше десяти лет).

Каждый год повторялось одно и то же. В ходе переклички учителя, которые проработали в Вестланд-Хай достаточно долго, чтобы знать мою сестру, реагировали одинаково. Называли мое имя. Узнавали фамилию Пейдж. В ужасе поднимали глаза. Видели, как я похож на Сэйди, понимали, что мы брат и сестра. Когда мама сказала, что в моем возрасте Садс уже трижды арестовывали, она не шутила, но в школе у Сэйди было еще больше проблем, чем за ее пределами. Ее пять раз неофициально исключали за следующие проступки (неполный перечень): торговлю сигаретами, кражу видеокамеры, поджог в кабинете труда (Сэйди утверждала, что это был несчастный случай), успешную дистилляцию самогона в лабораторной при кабинете физики (она гнала его восемь месяцев) и, наконец, успешное выращивание марихуаны в теплице при кафедре ботаники (в течение трех лет). (Неудивительно, что она стала ученым, ведь в школьные годы она, похоже, только и делала, что работала над научными проектами, хоть и нелегальными.)

И каждый раз после исключения ее принимали обратно. Почему? Да потому, что, несмотря на криминальные склонности, Сэйди Пейдж была гением. Администрация Вестланд-Хай не могла расстаться с единственной ученицей, которой реально светила Нобелевка, хоть та и причиняла им кучу неудобств. Директриса Валентайн даже умилялась ее менее деструктивным проделкам (говорят, после конфискации самогона она отнесла всю партию домой и до сих пор прикладывалась к нему в конце учебного года). А успеваемость у Сэйди была не просто отличной, а поразительной. В ее табелях, наряду с «преступными склонностями» и характеристикой «невыносима», фигурировали такие описания, как «математический вундеркинд» и «пугающе умна». Так что да. Стараниями Сэйди у членов нашей семьи сложилась репутация злых гениев, а поскольку я не был ни злым, ни гением, мне пришлось работать в двух направлениях: 1) убеждать учителей, что я не малолетний преступник, и 2) не Эйнштейн, но выше среднего.

Последнее всегда меня напрягало. Но теперь у меня появился предлог проводить как можно больше времени за учебой, а для этого нужна была компания, и в компанию я, само собой, брал Грейс. Всю последнюю неделю сентября в обеденный перерыв мы ходили в «Макдак» «заниматься», а на самом деле угорать, придумывая тупые сочинения («Чем мне нравится “Скотный двор”? В нем нет туманного символизма. Это просто обычная сказка про животных, которые ненавидят людей», – вещал я голосом политикана, а Грейс смеялась и утыкалась лбом в мое плечо) и еще более тупые решения примеров («Какой ответ у тебя в шестом примере»? – спрашивал я. Грейс сверялась с учебником: «Фиолетовый, потому что пришельцы не носят шляп»).

Эти первые несколько недель в редакции газеты были лучшими. Мы втроем в застекленном кабинете-аквариуме – сейчас это время кажется мне волшебным. Газетой мы почти не занимались, но это было неважно, ведь до выхода первого номера оставалось еще несколько месяцев. Листья только начали желтеть, в середине дня по-прежнему было тепло, а значит, времени у нас оставалась куча. Можно было просто сидеть и ждать, пока идеальная тема сама нас найдет. Мы знали, что, как только она возникнет, это будет потрясающе, и, окрыленные ее гениальностью, мы сделаем газету буквально за день. Поэтому мы поручили нашим младшим редакторам (их оказалось четверо – новый рекорд) сосредоточиться на заметках, не связанных со специальной темой: интервью, репортажи с места событий, фотографии. По большей части мы вообще не работали, потому что просто тусоваться вместе было гораздо прикольнее, во всяком случае, в дни, когда Грейс не хандрила.

Мы посмотрели миллион роликов на «Ютьюбе». Оказалось, девчонки не видели тот, где Лиам Нисон приходит к Рики Джервейсу за советом, как стать стендап-комиком. Мы посмотрели его трижды и каждый раз угорали, ведь это правда смешно. Мы посылали друг другу мемы, сообщения в «Снэпчате» по десять раз в день, обменивались шутками, понятными только нам двоим. Это было легко, как дышать. Я поражался тому, насколько быстро человек может войти в твою жизнь. К началу октября, всего через каких-то четыре недели после знакомства, у нас с Грейс выработался свой язык. Мы могли общаться одними цитатами из фильмов и гифками. Протащили в редакцию бластеры с поролоновыми пульками и устраивали мини-войны до и после занятий. Обменялись любимыми книгами (моя – «Дорога» Кормака Маккарти, ее – «Черинг Кросс Роуд, 84» Хелен Ханфф). Оба пришли в ужас, что другой не читал столь совершенное и значительное литературное произведение.

Однажды, в первую неделю октября, в порыве невиданной щедрости Лола заявила, что мы с Грейс должны стать ее моделями для комиксов (художественный проект для студии). На закате мы вышли на пустое футбольное поле – Лола с фотоаппаратом на шее – и стали позировать для серии самых дебильных в мире снимков. У нас, конечно, не получилось в точности как задумывала Ла: с больной ногой Грейс не смогла изобразить сцену из «Грязных танцев» – но в конце концов от хохота мы повалились на траву.

– Ты у меня в долгу, – заявила Лола на следующее утро перед школой и, не замедляя шаг, сунула мне в руки фотографию. Черно-белый снимок запечатлел нас, когда мы не позировали: я стоял с закрытыми глазами, наклонив голову, с полуулыбкой на губах, а Грейс, обняв меня за шею, смотрела прямо в камеру и хохотала, сморщив нос. Я никогда не видел ее такой счастливой. Даже не знал, что она умеет так смеяться.

Я быстро спрятал фотографию в учебник по биологии, не сомневаясь, что если Грейс застанет меня за ее рассматриванием, то запретит приближаться к ней на двести метров. Но когда после обеда я пришел в редакцию, то заметил: что-то изменилось. И лишь через несколько минут понял, что именно. На стекле напротив парты Грейс висел маленький прямоугольник, приклеенный скотчем. Черно-белое фото. Светловолосая девушка и темноволосый парень, девушка целует его в щеку, а он улыбается, сжав ее подбородок в руке. Они были совсем не похожи на нас – долговязого неуклюжего меня и девчонку с грязными волосами в мужской одежде, которая ходила с тростью. Лола поймала то, что я прежде никогда в нас не замечал.

Мы были как герои фильма.

Мы были живыми.

И абсолютно прекрасными.

– Кажется, мне нужен псевдоним, – сказал я Грейс в четверг. Мы, как обычно, сидели по разным углам кабинета. – Не знаю, теперь, когда я стал таким занятым и важным человеком, типа редактор и все такое, уже несолидно подписываться своим именем.

Мы до сих пор не продвинулись ни на шаг с первым номером. У нас были лишь интервью с «Местью пластикового степлера» (его взял наш сверхактивный новичок Гэлакси Нгуен – когда он эмигрировал из Китая, ему разрешили выбрать себе любое имя, вот везуха) и куча статей от оставшихся трех новичков (в основном на темы, к которым те питали нездоровый интерес, например, настольные ролевые игры про эльфов и гоблинов и кошки).

Но паниковать было рано.

– Принимаю вызов и обещаю найти тебе крутейший псевдоним, – сказала Грейс и отвесила мне небольшой поклон, не вставая со стула.

И вот уже через пятнадцать минут я начал писать свою первую статью под псевдонимом Рэнди Кнуппс (сначала Грейс предложила Рэнди Нипелс[14]14
  «Задорные соски» (англ.).


[Закрыть], но я решил, что Хинк хоть и наивная душа, такое не пропустит). И тут она сказала кое-что, отчего мое сердце забилось чаще:

– А мне понравилась идея с псевдонимами. Может, сделаем что-то типа семейной газеты? Я буду твоей женой Дасти Кнуппс, а Лола – Кэнди Кнуппс, нашей непутевой дочкой.

– Семейная газета Кнуппсов. Мне нравится.

– А вообще, знаешь что? Я готова к переходу наших отношений на следующий уровень.

– Правда? – Тут уж мое сердце забилось так часто, что я перестал слышать паузы между ударами.

– По-моему, пора завести Лоле младшего братика или сестренку. Давай удочерим рыбку?

Остаток дня мы провели, готовясь к прибытию нашей новой рыбки. Лола слепила в художественной студии крутой подводный дворец из глины, а мы с Грейс сгоняли в зоомагазин и купили аквариум и водные растения. Мы даже составили договор совместной опеки: в течение недели наша, пока безымянная, рыбка должна жить в редакции, а уик-энды проводить по очереди у Грейс или у меня.

Вечером мы втроем проникли на заброшенный вокзал. Призвав на помощь свои навыки заклинателя рыб (то есть скормив рыбам кучу хлеба), Грейс приманила к лестнице целую стаю серебристых мальков.

– Я – Грейс из дома Таунов, мать подводного народа, дышащего жабрами, – провозгласила она, опустила в воду купленный в зоомагазине сачок и поймала одну маленькую блестящую рыбешку.

– Как мы ее назовем? – спросил я, пока она пересаживала рыбку в полиэтиленовый пакет, наполненный водой из подвала.

– Кажется, это мальчик, – заметила Лола, взяла пакет и осмотрела неторопливо плавающую в нем рыбку. – Роскошный экзотический самец. Назовем его Рики Мартином?

– Рики Мартином Кнуппсом, – поправил ее я. – Не забывай, что он твой брат, Ла.

Увы, Рики Мартин Кнуппс не пережил ту ночь. Глина, из которой был слеплен его подводный дворец, оказалась не совсем безопасной для рыб, и с утра мы нашли его плавающим вверх брюхом в аквариуме: видимо, он ушел в мир иной еще ночью.

– Это я виноват, – прошептал я, когда Грейс предъявила мне его маленький трупик. – Это все я. На нашей семье лежит проклятье. Все наши рыбы погибают.

– Теперь он с Тоби и Глорией, – утешила меня Ла, опустив мне руку на плечо.

Грейс положила Рики Мартина Кнуппса в пластиковый контейнер и носила его до обеда, а потом мы устроили ему скромные, но торжественные похороны под трибунами на стадионе, напевая Livin’ la Vida Loca и по очереди кидая комья земли в его неглубокую могилу, которая по сей день отмечена рыболовным крючком (банально, знаю).

Мы отмыли аквариум, выбросили дворец-убийцу, добавили еще несколько растений и безопасных фигурок эвоков и наконец запустили в него нового питомца, который остался с нами уже навсегда. Рики Мартин Кнуппс II, как и его предшественник, был пойман в подвале железнодорожной станции.

– У него твои глаза, – сказала Грейс. Мы сидели в редакции и смотрели, как он плавает в своем новом нетоксичном доме.

– И твои плавники и жабры, – ответил я и, пользуясь моментом и осмелев от адреналина, потянулся и взял ее за руку, будто мы и впрямь были молодыми родителями. Словно это был самый естественный в мире жест.

– Вы реально чокнутые, – сказала Лола.

– Ты станешь Рики Мартину Кнуппсу II отличным папой, – проговорила Грейс, по-прежнему держа меня за руку. (А мне стало любопытно, взрываются ли люди, как звезды, – ведь все мои атомы вдруг отделились друг от друга и начали излучать волны тепла и света.) – Но давай не будем рассказывать ему о том, что случилось с Рики Мартином Кнуппсом I.

После этого я решил, что бессознательный язык жестов – фигня, наверняка выдуманная каким-нибудь долбанутым психологом, который уже полвека как в могиле (да, Фрейд, я тебя имею в виду). Грейс ни разу не подала виду, что я ей нравлюсь, и с того вечера, как мы вдвоем ходили на заброшенную станцию, не предлагала больше вместе потусоваться. Но в выходные мы постоянно переписывались, хотя и не встречались.

Итак, я пришел к выводу, что язык жестов ничего не значит. Ну и что, что, кладя ногу на ногу, она бессознательно не поворачивается ко мне; зато она сознательно взяла мою руку, когда мы смотрели на рыбку, и не выпускала ее гораздо дольше, чем того требовала ситуация, а еще слегка поглаживала ее подушечкой большого пальца.

Общий псевдоним несуществующей семьи и усыновленная рыбка – вот что имело значение. И в мире Рэнди Кнуппса Грейс уже была моей женой и матерью нашего замечательного ребенка-амфибии, Рики Мартина Кнуппса II.