Текст книги "Наши химические сердца"

10

РЕШЕНИЕ ПРИБЕГНУТЬ К УСЛУГАМ Мэдисон Карлсон, супершпионки / межшкольной контрабандистки, было принято во вторник второй недели октября, после того как Мюррей девять дней не получал весточки от своей бывшей подружки и (отвратительно) сыграл под ее окном «Wonderwall», получив вместо примирения звонок в полицию с последующей пешей погоней по району.

Шугар Ганди, любовь всей его жизни, которая порвала с ним в конце первого года обучения, на самом деле звали Зитой Гангули, но Мюррей либо неправильно расслышал ее имя, либо намеренно отказывался произносить его верно. Короче, он (и мы вслед за ним) звал ее Шугар Ганди (я был на девяносто девять процентов уверен, что это расизм, но, впервые услышав это прозвище, Шугар Ганди сама настояла, чтобы впредь ее звали только так, значит, наверное, это все-таки не было расизмом). Их отношения продлились недолго: пять месяцев Мюррей учился готовить бирьяни и самосы и относительно регулярно постил на стене Зиты в «Фейсбуке» сообщения типа «ты крутая девчонка, честно».

Увы, как свойственно подростковым влюбленностям, их великой любви не суждено было жить вечно. Однажды Зита заявила, что ее родители хотят, чтобы она встречалась с «приличным индийским мальчиком» (полагаю, это была хитроумная ложь, вдохновленная сюжетом «Играй как Бекхэм» и придуманная с целью пощадить чувства Мюррея).

С тех пор Маз пытался снова завоевать ее сердце, но для этого требовалась инсайдерская информация.

Тут-то на сцене и возникла Мэдисон Карлсон.

Из всех девчонок в нашей школе Мэдисон внушала самый сильный ужас. Она была самой блондинистой, самой фигуристой – короче, такой девчонкой, рядом с которой чувствуешь себя полным ничтожеством просто в силу самого факта своего существования, потому что вы с ней принадлежите к разным звеньям пищевой цепочки. У нее было немыслимое количество подписчиков в «Инстаграме», дизайнеры постоянно присылали ей всякие бесплатные штуки, и каждый месяц она летала в Нью-Йорк на модные фотосессии и тусовалась там с очень крутыми ребятами. Поговаривали, что она уже зарабатывала больше своих предков и могла сама оплатить себе колледж.

– Э-э-э, – промямлил я, подкараулив ее у шкафчика во вторник утром.

– Привет, – сказала Мэдисон и как-то странно на меня посмотрела (наверное, не стоило удивляться, учитывая мое сумбурное приветствие).

– Господи, Генри, неудивительно, что ты еще девственник, – буркнул Мюррей и, оттолкнув меня в сторону, взял Мэдисон за руку и присел в глубоком реверансе. – Мисс Карлсон, как бумеранг, я возвращаюсь к вам снова и снова.

– Что тебе надо? – спросила Мэдисон.

– Инфу. Из Ист-Ривер. За ценой не постою, а конкретнее: готов заплатить восемь долларов семьдесят пять центов, плюс комплексный обед в ресторане любой фастфуд-цепочки на твой выбор.

– Тебе нужны сплетни? Мы не в средней школе, Мюррей. Я больше этим не занимаюсь.

– Мэдс, дружище, ты же по-прежнему встречаешься с тем качком из Ист-Ривер – карикатурный персонаж, если хочешь знать мое мнение, – а значит, тебе кое– что известно. Зита Гангули. Ист-Ривер, выпускной класс. Выясни что-нибудь про ее личную жизнь. За это ты получишь… – тут Мюррей сунул ей что-то в карман джинсов, – золотые горы.

Мэдисон достала из кармана свернутый листок и придирчиво изучила его.

– Это купон в «Пиццу-хат».

– И у меня есть еще, – Мюррей наклонился и зашептал ей на ухо: – Встретимся завтра после уроков около твоего шкафчика. Ты знаешь, где это. О, и если кто-нибудь спросит – ты нас не видела.

Мюррей попятился и попытался проделать трюк в стиле Джейсона Борна, когда тот растворяется в толпе, но мы-то видели, что он юркнул в женский туалет.

– Это не смешно, – сказала Мэдисон. – Пожалуйста, скажи ему, что это не смешно.

– Прости, что тебе пришлось это вынести.

– Я расспрошу про Зиту. И скажи Мюррею, что мы с Шоном расстались. Уже два месяца как.

– Заметано. И еще… ты не могла бы… в общем… Грейс Таун. Мюррею интересно, почему она ушла из Ист-Ривер.

– Мюррею интересно, да?

– Он ужасно любопытный тип.

Мэдисон закрыла шкафчик:

– Ладно, постараюсь.

Примерно через двадцать четыре часа (Мэдисон Карлсон серьезно относилась к своей работе) мы вернулись к ее шкафчику.

– Ну что? Поговорила с Зитой? Кто ее новый парень? Кого нужно убить? – накинулся на нее Мюррей.

– Она упомянула о каком-то психе австралийце, ее бывшем, из-за которого ее папаша вызвал полицию, но, кроме этого, ни слова о парнях. У нее никого нет, – ответила Мэдисон.

– Звезды на моей стороне.

– Ты сядешь в тюрьму, Мюррей. Твоя одержимость не романтична, а нездорова.

– Но ведь это ее старик вызвал копов, а не она. Она написала мне, сказала, что хочет поговорить, а потом предки забрали у нее телефон.

– Как скажешь.

– А что насчет Грейс? – спросил я.

– Оставь ее в покое, Генри. Поверь мне. Не связывайся.

– Да брось, Мэдс, – вмешался Мюррей. – Обычная отговорка. Ты же знаешь, что твое нежелание делиться информацией лишь пробуждает наше любопытство. Не тяни, выкладывай уже.

– Я только знаю, что семейка у нее – те еще психи, и еще болтают что-то про аварию, которая случилась пару месяцев назад. Больше ничего, ясно?

– Спасибо за твое время, – проговорил Мюррей и протянул Мэдисон еще один купон из «Пиццы-хат».

– Ого, этот даже не просрочен.

– Вот видишь, я всегда найду чем тебя порадовать.

Мэдисон вздохнула, посмотрела на купон, потом на меня и снова на купон.

– Ни в коем случае не ходи на школьный стадион Ист– Ривер во вторник, в девять вечера. Ничего интересного ты там не увидишь.

– Стадион Ист-Ривер. Вторник, девять вечера. Спасибо, – ответил я. – Эй, Мэдисон, а кстати… не хочешь писать для газеты? Нам нужно что-то вроде рубрики сплетен.

– Я бы лучше писала кинообзоры.

– Серьезно? И на какие фильмы?

– Что-нибудь из современной классики: «Бойцовский клуб», «Начало», «Матрица», «Криминальное чтиво». Только лучшее.

Я прищурился:

– Это тебя Лола надоумила?

– В смысле?

– Хм. Ну ладно. А что, отличная идея. Не спеши, номер идет в печать в начале декабря. Спасибо, Мэдисон.

– Да, спасибо, дружище! – Мюррей хлопнул ее по спине.

– Ненавижу вас обоих, – бросила Мэдисон, но, судя по тому, что ее взгляд задержался на Мюррее чуть дольше положенного, она его вовсе не ненавидела, ни капельки, даже, скорее, наоборот.

Оно пришло в среду вечером. Первое личное сообщение от Грейс – не ответ на мое, не по делам газеты, а именно личное. Высветилось на экране телефона, когда около полуночи я сел в автобус около дома Мюррея.

ГРЕЙС:

Как там Симба? Расправился со своими демонами и спас мир?

Накануне мы с Сэйди и Райаном ходили на мюзикл «Король Лев». Я сообщил об этом Грейс между делом, может, неделю назад. Было весело. После спектакля мы сфоткались со статуей Рафики, а потом пошли в кафе в городе, где делают мороженое с жидким азотом.

– Смотви, Генви, смотви! – воскликнул Райан, когда официантка вручила ему бумажный фунтик, в котором лежал шарик мятного мороженого больше его головы. – Вот это жизнь, – серьезно добавил он, разглядывая свое лакомство.

Мы с Сэйди чуть не упали со смеху.

ГЕНРИ:

Отлично! Но они добавили новые песни, и их очень хотелось промотать. А еще Шрам пытался спариться с Налой, и я чуть не получил психологическую травму.

ГРЕЙС:

Воу. Зачем ты мне это сказал?

ГЕНРИ:

Именно. И еще всякое по мелочи. Например, Тимон и Пумба почему-то были в женских платьях и танцевали не гавайский танец, а чарльстон. Зачем это было менять? А еще они вырезали песню Зазу «О, мои кокосики».

ГРЕЙС:

Возмутительно. Но Рафики хоть остался тем же прикольным засранцем?

ГЕНРИ:

У Рафики все чики-пики.

ГРЕЙС:

Скажи, что я ослышалась.

ГЕНРИ:

Напомнить тебе про «живешь только раз»?

ГРЕЙС:

Окей, Пейдж, в этот раз победа за тобой.

ГЕНРИ:

Лола только что написала, что очень довольна нашими модельными способностями. Мы – украшение ее портфолио.

ГРЕЙС:

А разве могло быть иначе?

ГЕНРИ:

Но, кажется, меня она из одной фотки вырезала и оставила только тебя.

ГРЕЙС:

У Лолы отличный вкус.

Иногда мне кажется, что быть офигенно, убийственно красивой – не главное в жизни.

ГЕНРИ:

В следующий раз протестируй на Лоле «голубую сталь»[15]15
  Отсылка к комедии «Образцовый самец», в которой главный герой (модель) взглядом останавливал пули.


[Закрыть].

ГРЕЙС:

Непременно.

(Просматривает постраничный макет.)

Наша газета для муравьев, да?

ГЕНРИ:

Ха-ха-ха.

Смеюсь на весь автобус, другие пассажиры думают, что я псих.

P.S. Сегодня в редакцию заглянула директриса Валентайн. Страху нагнала, брр. Пришлось притвориться, что мы уже выбрали тему. Соврал, что это секрет, потому что тема офигенная и ей просто снесет крышу. Нужно срочно что-то делать.

ГРЕЙС:

А ты долго торчал в редакции?

Прости, меня сегодня не было в школе.

ГЕНРИ:

Только домой еду. Вот прямо сейчас еду в автобусе. Вечер просидел у Мюррея, редактировал заметку Гэлакси о неутешительных вкусовых качествах курицы из школьной столовой. Убойный образец журналистики.

ГРЕЙС:

Буэ.

ГЕНРИ:

Внезапно проникся глубокой симпатией к Миранде Пристли. (Да, в прошлый уик-энд я смотрел «Дьявол носит Prada» и не стыжусь.)

Как раньше люди в одиночку выпускали газеты?

ГРЕЙС:

С помощью амфетаминов?

ГЕНРИ:

Логично.

Перед сдачей номера нам понадобится как минимум кокс.

ГРЕЙС:

Спорим, у Кайла в кабинете есть заначка? Если все, что я о нем слышала, – правда.

ГЕНРИ:

Помнишь, Хинк раздал нам визитки? Наверняка на них кое-что осталось. Может, лизнуть?

ГРЕЙС:

Да! Ты только посмотри на этот характерный грязно-белый цвет. А какие они плотные! Ого, тут даже есть водяные знаки!

ГЕНРИ:

«Мы летаем только бизнес-классом».

А может, вместо тяжелых наркоманов станем опустившимися алкашами? Это как-то больше соответствует литературной традиции. Думаю, надо начать бухать в редакции каждый день после уроков. Давай купим мини-холодильник и набьем его пивом?

Можно спрятать его у Лолы под столом. Она маленького роста. Наверняка не заметит.

ГРЕЙС:

«Извини, это место занято. Здесь сидит пиво».

ГЕНРИ:

«В этом году у нас не будет дизайнера. Вместо него будет пиво».

ГРЕЙС:

#первымделомпиволюдиподождут

ГЕНРИ:

Похоже на лозунг предвыборной кампании.

Хиллари Клинтон, 2016: «Первым делом пиво. Люди подождут».

ГРЕЙС:

Такое сойдет с рук только Хиллари.

ГЕНРИ:

Стопудово.

Я бы за это проголосовал.

ГРЕЙС:

Я – тоже. Короче, я пошла спать. Спокойной ночи. Подвезти тебя завтра?

ГЕНРИ:

Угу. До завтра, детка.

А потом, в четверг, как манна небесная на нас обрушилась новость о Вечеринке. (Как и Первая мировая война, вечеринка стала Вечеринкой с большой буквы только потом, в конце года. А непосредственно до дня Вечеринки она была известна как вечеринка у Хеслина – так же как Первая мировая сначала была просто большой войной.) Вечеринка у Хеслина началась со слуха, за обедом превратилась в тему всеобщего обсуждения, а когда Джеймс Хеслин официально объявил о ней на «Фейсбуке» менее чем через двадцать четыре часа после первого упоминания, стала событием номер один. Пригласили всех старшеклассников и половину первокурсников (симпатичную женскую половину, разумеется). За исключением редких случаев несходства характерами, мы, выпускники, хорошо ладили. То ли наш поток представлял собой аномалию, то ли не надо было верить всему, что показывали в подростковых фильмах, но качки в нашей школе очень даже зависали с ботанами и никто никого не чморил. По большей части.

Короче, весь день только и разговоров было, что о вечеринке в пятницу. Лола с Мюрреем уже намылились идти. Подружка Лолы Джорджия специально ради такого случая собиралась приехать из соседнего городка. А я хоть и не был фанатом вечеринок, но на этот раз… на этот раз…

Мне очень хотелось, чтобы Грейс Таун пошла туда, и мы бы весь вечер сидели рядом, и громкая музыка пульсировала бы у меня в груди. Мне очень хотелось оказаться с ней рядом где-то еще, не в нашем тихом редакционном аквариуме и не в ее тихой машине, где пахло как в комнате мальчика.

Я открыл заметки на телефоне и под черновиком 2 написал:

Черновик 3

Потому что я никогда не думал, что человека можно полюбить как песню, что мелодия, которая сначала ничего для тебя не значит, – совершенно незнакомая мелодия – так скоро может превратиться в симфонию, ноты которой отпечатаны на коже, в гимн, текущий по паутине вен, в гармонию, вшитую в оболочку души.

11

– Я ИДУ НА ВЕЧЕРИНКУ, – сообщил я в пятницу утром, перед началом занятий. (Хотя, наверное, тогда я сказал «на вечеринку Хеслина», но неважно.) Грейс оторвалась от экрана – как обычно, она просматривала Tumblr.

– Точно идешь? – спросила она.

– Точно иду, – ответил я, положил вещи и включил компьютер.

Она отвернулась к экрану, а я стал наблюдать. Вот и он, момент истины. Или я ей нравлюсь, или нет. Или она чувствует то же самое, что и я, или нет. Прошла минута, потом другая, и, уже когда я подумал, что мне придется торчать на этой дурацкой вечеринке одному (ведь теперь я не мог не пойти, нельзя объявить, что идешь на вечеринку и не пойти), Грейс произнесла, не отрываясь от экрана:

– Я, наверное, тоже пойду.

И тогда я понял. Понял, что нравлюсь Грейс Таун – прекрасной, таинственной, печальной и очень-очень странной Грейс. Непонятка с языком жестов и тот факт, что она со мной совсем не заигрывала, ничего не значили. Она согласилась пойти на вечеринку, а вечеринки – это алкоголь и темные комнаты. Может, она выпьет и разговорится, и тогда мы сможем поговорить о кладбище, об автокатастрофе и о многом другом.

Грейс так и сидела отвернувшись, поэтому я смотрел на нее не моргая и самым спокойным голосом, на какой был способен, ответил:

– Окей.

– А ты пить будешь? – спросила она.

Вообще-то я не очень любил выпивку и в жизни напивался только раз, в шестнадцать лет. Тогда Мюррей уговорил меня выпить с ним текилы и проверить, правда ли, что после трех текил человек отрубается. Как в поговорке: «раз текила, два текила, три текила – бумс». В ходе этого эксперимента я узнал, что «бумс» не совсем точно характеризует то, что происходит после трех текил. Скорее, «Раз текила, два текила, три текила, тебя рвет на одежду, ты плачешь, папа моет тебя в душе, тебя опять рвет, ты снова плачешь и просишь маму приготовить лососиные яйца (что бы это ни было), потом мама укладывает тебя в кровать, ты решаешь сбежать от тоталитарного режима предков, тебя рвет в саду при попытке бегства, папа опять укладывает тебя в кровать, бумс».

А послушать поговорку – так кажется, что все просто и даже убираться не придется.

Но я все равно ответил, что выпью «пару стаканчиков», потому что нутром чувствовал, что Грейс захочет выпить, и хотел составить ей компанию и посмотреть, как она будет меняться под действием алкоголя. Мне хотелось узнать, какая она, когда выпьет. Становится агрессивной? Возможно. Кокетливой? Вряд ли. Депрессивной? С вероятностью девяносто девять процентов.

– Я могу принести выпивку, – сказала Грейс, и я снова ответил «окей».

Потом прозвенел звонок, она собрала вещи и вышла, не говоря ни слова.

Одно было ясно: за пять коротких недель нашего знакомства Грейс Таун засела в моей голове как песня на повторе.

Настал вечер пятницы, и осень окончательно вступила в свои права. Дымчатые солнечные лучи пронизывали листву и окрашивались в золотистый и оранжевый цвета. Листья сыпались с веток с каждым порывом ветра. Все было готово для вечеринки: выпивка, место (предки Хеслина уехали на выходные – клише, но что делать).

Осталось лишь сообщить родителям о планах на вечер. Это звучало примерно так:

Я: «Пап, сегодня я снова собираюсь нелегально употреблять алкоголь».

Папа: «Генри, мальчик мой, давно пора. Тебя подвезти?»

Кому-то пришла в голову гениальная мысль: всем старшеклассникам собраться на футбольном поле и в качестве своеобразного ритуала посвящения выпить перед вечеринкой, а потом уже переместиться к Хеслину. К моменту моего появления – как раз начало смеркаться – мои спотыкающиеся товарищи опустошили уже полванны пунша. Под ванной я имею в виду реальную ванну, которую кто-то откуда-то притащил или где-то спер и наполнил коктейлем из дешевой водки, еще более дешевого вина и сокосодержащего напитка (на настоящий сок у школьников просто нет денег).

Когда я пришел, Грейс уже была там и сидела одна под деревом на краю поля, сложив ноги по-турецки. Трость лежала у нее на коленях. Перед ней стояли две пластиковые бутылки: одна – пустая, а другая – наполовину наполненная какой-то странной бледно-желтой жидкостью.

– Хенрик, – поздоровалась она.

Уж не помню, в какой момент мы придумали друг другу прозвища, как у немецких / русских шпионов, но придумали же, и мне это нравилось.

– Добрый вечер, Граков, – ответил я.

– Я раздобыла для тебя опьяняющий инструмент.

Она протянула мне пустую пластиковую бутылку и кивнула на ванну с пуншем. У ванны Мюррей демонстрировал небольшой толпе зевак технику безопасности при питье из заводи, кишащей крокодилами: пил, зачерпывая пунш прямо руками. Посещая публичные сборища, он обычно надевал как можно больше одежды в стиле сафари, пытаясь добиться сходства со Стивом Ирвином и подкрепить свою репутацию жителя диких австралийских прерий. Сегодня он собрал волосы в небрежный пучок и повесил на шею большой клык. На многих девчонок это произвело неизгладимое впечатление.

– Значит, когда ты сказала «я принесу выпивку», то имела в виду «я покопаюсь в мусоре и найду для тебя старую пластиковую тару»? Я оскорблен.

– Две старых пластиковых тары, друг мой. Я весь день охотилась за этими малышками. И еще достала вот что, – она выудила из декольте серебряную фляжку (ее счастливую фляжку). – Теперь иди и принеси себе напиток.

Когда я подошел к ванне, пунш в ней уже был не первой свежести. Несколько жуков погибли в нем трагичной, но прекрасной смертью, плюс на дне, в мутно-желтой глубине, лежало бревно, призванное изображать крокодила (его бросил туда Маз). Но мне было все равно. Я опустил бутылку в ванну и стал ждать, пока исчезнут пузырьки. Потом сделал два больших глотка – фактически выпил полбутылки – и снова наполнил бутылку. Я не собирался напиваться до «лососиных яиц», но немного расслабиться мне бы не помешало.

Пока я стоял и закручивал крышку, подошла Лола со своей подругой Джорджией.

– Дотронься до меня, Генри Пейдж, – сказала Джорджия, взяла мою ладонь и прижала к своей щеке.

Джорджия МакКракен со всеми так здоровалась, и этот жест характеризовал ее полностью. Добавлю лишь, что она: а) была рыжей хрупкой коротышкой с россыпью веснушек на бледном лице и б) почему-то говорила с легким ирландским акцентом, хотя никогда не жила в Ирландии.

– Здорово, Джи, – ответил я и слегка приобнял ее. Она была такой крошечной, что мне казалось, обними я ее по-настоящему – у нее позвоночник треснет. – Как жизнь?

– Посмотри «Охотников на аллигаторов». Фактически это документальный фильм обо мне.

– Сурово.

– Ого, вечер обещает быть интересным, – пробормотала Лола, глотнула пунша и кивнула на что-то за моей спиной.

Я обернулся и увидел Мюррея: тот разговаривал и держался за руки с совершенно равнодушного вида индианкой, Шугар Ганди.

– Этот дурень просто не знает, когда нужно остановиться.

– Блин, – ответил я, – кто-нибудь, поставьте будильник на час ночи. Время нервного срыва. Ла, кажется, сегодня твоя очередь быть жилеткой. В прошлый раз я дежурил.

– Черт, – ругнулась Лола, вспомнив, что сегодня действительно ее очередь. Отхлебнув из стакана, она взяла Джорджию за руку и произнесла: – Надо вмешаться сейчас, пока он не начал петь любовные серенады из индийских фильмов.

– Зачем? Разве может быть что-то романтичнее нечаянного расизма? – возразила Джорджия.

Но Лола уже тащила ее в сторону Ганди, а та бросала на меня сердитые взгляды, как будто это я виноват в том, что Маз ведет себя как баран. Я пожал плечами, сделал извиняющееся лицо и вернулся к Грейс. К тому моменту, как я сел рядом с ней, я успел опустошить еще четверть бутылки пунша и чувствовал странное, но знакомое тепло, растекающееся от груди вниз, к ногам.

– Хорошая будет ночка, – сказал я и облокотился о дерево, нечаянно коснувшись ее плеча.

Слова звенели на кончике языка, рот уже начал казаться несоразмерно маленьким для моего лица.

Когда мы завалились к Хеслину, я уже был достаточно пьян, чтобы не помнить, как мы туда добрались и кто нес ванну (в которой сидел Мюррей).

Я также не помню, как мы с Грейс оказались рядом за столом в патио на заднем дворе дома Хеслина. Кажется, мы играли в музыкальные стулья, потом кто-то вышел в туалет, кто-то пошел налить себе еще выпить, кто-то занял чужое место, и вот уже все сидели на других местах, а Грейс Таун оказалась рядом со мной, совсем близко, так близко, что наши ноги соприкасались. К тому моменту она выпила как минимум полторы бутылки пунша и вела себя более раскрепощенно и дружелюбно, чем обычно. Она смеялась над анекдотами, улыбалась мне и участвовала в разговоре. Даже когда все молчали и она забывала, что на нее смотрят, ее глаза светились. Она распрямила спину, начала активно использовать язык тела, чего никогда не делала в трезвом состоянии. Она казалась прекрасной, несмотря на немытый и неухоженный вид.

И окружающие стали замечать ее, хотя раньше она была для них невидимкой. Они замечали, как она красива. Замечали, что она есть, что она здесь. Понимаю, как это звучит, но под действием алкоголя она ожила.

Когда в редакции мы устраивали мозговые штурмы, то всегда сидели рядом. Случайные прикосновения в таком тесном пространстве были неизбежны, но трезвая Грейс всегда отдергивалась, когда я к ней прикасался. Она садилась так близко, что невозможно было ее не задеть, но когда это происходило, отстранялась. Словно хотела, чтобы я к ней прикоснулся, но, когда это случалось, вдруг передумывала. В тот вечер она вела себя совсем иначе. Мы все чаще и чаще случайно касались друг друга, а потом я начал что-то рассказывать, и Грейс засмеялась, сказала: «Хватит, хватит, не позорься» и закрыла рот мне рукой, чтобы я замолчал. Я стал в шутку отбиваться, мы засмеялись и начали бороться, я обнял ее за талию, она положила руку мне на колено, и мы оказались гораздо ближе друг к другу, чем требовалось.

– Генри! Наша песня! – воскликнула она, услышав первые аккорды кавера «Someday».

Я удивился, что она вспомнила мою любимую песню, и еще больше тому, что она назвала ее нашей. Не моей. Нашей. Она взяла меня за руку, переплетя наши пальцы, и потащила на танцпол, где было полно народу (то есть на деревянный пол гостиной Хеслина). Ритм замедлился, она начала танцевать и стала совершенно не похожа на Грейс, которую я знал. Я мог лишь смотреть на нее во все глаза. Под золотистым светом люстры произошел какой-то временной сдвиг, открылся портал, и я вдруг увидел ее такой, какой она была раньше, до нашего знакомства. Увидел ту девчонку с фото профиля на «Фейсбуке».

Танцуя, она сняла свою фланелевую рубашку на несколько размеров больше, чем нужно, и повязала ее на талии, оставшись в облегающей белой майке и джинсах. И я увидел, что она худенькая, у нее длинные руки и она прекрасна. Ключицы, плечи, скулы у нее торчали, как будто она недоедала. Было в ней что-то такое: впалые глаза, щеки, волосы, грубо отрезанные ножницами, – из-за чего она всегда немного похожа на героинщицу.

Но как она танцевала! Боже, как она танцевала. Она закрывала глаза и закусывала губу, будто слышала пульсацию музыки в крови.

– Хенрик, ты не танцуешь, – сказала она, заметив, что я застыл, взяла меня за руку и встряхнула, будто это могло заставить меня ощутить силу ритма.

Танцор из меня был тот еще, но я напился, а она была нереально красива, и мне так хотелось поцеловать ее в первый раз именно тогда, когда играла «наша» песня. Поэтому я обнял ее и, когда ритм снова замедлился и все кругом закричали от восторга, начал танцевать с ней.

Грейс касалась меня и находила любой повод, чтобы провести рукой по моей коже. Мне нужно было лишь набраться храбрости, наклониться и поцеловать ее в губы. Всего на секунду найти в себе невероятную смелость.

– Генри! Грейс! – услышал я знакомый голос.

И через секунду к нам подбежала Лола, обняла нас, встряла между нами и стала танцевать. Я готов был ее убить. Джорджия притащилась следом. Песня закончилась, началась другая, мы продолжали танцевать и прыгать, а я молча оплакивал то, что так и не случилось.

Через три песни Грейс взяла меня за руку.

– Хочу пить, – сказала она.

– Мы пойдем с вами! – воскликнула Лола.

Я бросил на нее взгляд, означавший «задушу тебя позже», но она не смотрела в мою сторону, поэтому мне оставалось стиснуть зубы и пойти за девчонками во двор. Жидкость, оставшаяся на дне ванны с пуншем, к тому времени стала подозрительного коричневого цвета, и в ней плавал ботинок Мюррея. (У Хеслина я видел Маза только один раз: он почему-то был в костюме пирата и пил из литровой кружки через спиральную соломинку.) У Грейс в сумке по-прежнему лежала ее фляжка с водкой; мы поделили ее содержимое на четверых и залили единственной запивкой, которую смогли нарыть, – ярко-красной газировкой. А потом сели в саду в темноте и стали пить.

– Мне нужно в туалет, – сказала Грейс и отдала мне стакан.

– Мне тоже, – заявила Джорджия.

Как только они оказались вне зоны слышимости, я повернулся к Лоле:

– Не хочу показаться грубым, но не могли бы вы, ради всего святого, свалить отсюда прямо сейчас? Кажется, у нас с Грейс что-то наклевывается.

– Ага, видела, как вы держались за руки.

– Так почему подошла?

– Потому что она пьяна и ты – тоже, и мне кажется, ничего хорошего из этого не выйдет.

– Лола.

– Ты выяснил, кого она навещает каждый день на кладбище? Потому что чем больше я об этом думаю, тем меньше мне эта темная история нравится.

– Лола.

– Ты в кого влюбляешься, Генри? В нашу Грейс? Или в ту девчонку с «Фейсбука»? Потому что, как бы тебе ни хотелось видеть ее такой, той девчонки больше нет.

– Лола.

– Да ради бога, делай что хочешь. Но если она сожрет тебя с потрохами, ко мне плакаться не приходи.

– Еще как приду. Зачем еще нужны лучшие друзья? – Я кивнул на Маза, который стоял за ее спиной в глубине сада и оживленно спорил с Шугар Ганди. Он по-прежнему был в костюме пирата.

– О боже. – Лола покачала головой. – Что с вами, мужиками, не так?

Когда наши спутницы вернулись, Ла встала, чмокнула Джорджию в щеку и произнесла:

– Пошли, дорогая. Срочное дело.

Так мы наконец остались одни. Только мы и вселенная.

Грейс взяла меня за руку, и мы куда-то пошли – сначала сквозь толпу, дожидаясь, пока алкоголь попадет в кровоток и вернет нас в блаженное состояние, в котором мы пребывали всего полчаса назад.

Я не помню, кто кого вел, а может, нам в голову одновременно пришла одна и та же мысль, но вдруг мы оказались в темной галерее сбоку от дома. Я прислонился к кирпичной стене: кружилась голова – и не успел понять, что происходит, как Грейс уже прижалась ко мне, ее губы нашли мои, а пальцы стали шарить в волосах. И первой мыслью было: «Черт, я даже не знаю, какая песня сейчас играет». Но скоро это стало неважно, ведь Грейс Таун целовала меня и все было так, как я себе представлял. Недели сомнений (нравлюсь ли я ей вообще?) растаяли как дым, потому что я нравился ей, иначе и быть не могло, теперь я знал наверняка.

Я держал в руке стакан с напитком, но мне не хотелось прерывать поцелуй, и я обнял ее свободной рукой, стараясь не забрызгать ее спину ярко-красной жидкостью. Мы прижались друг к другу и совпали, как кусочки мозаики. Мне хотелось поднять ее, чтобы она обхватила меня ногами, но кто-нибудь мог нас увидеть – еще не хватало, чтобы мы стали той самой парой, которая фактически занималась сексом на публике.

Мы целовались две песни подряд – обе незнакомые, – а потом Грейс отстранилась, закусила нижнюю губу и посмотрела на меня так, будто хотела что-то сказать. Она стояла, положив ладони мне на грудь, а потом произнесла:

– Мне пора домой.

– Могу проводить, если хочешь.

– Окей.

Я взял наши сумки и куртки, которые валялись на кровати в комнате младшей сестренки Хеслина (к двери была приклеена записка «НЕ ВЗДУМАЙТЕ ЗАНЯТЬСЯ ЗДЕСЬ СЕКСОМ, ДИКАРИ ХРЕНОВЫ»). Грейс позвонила родителям и сказала, что идет домой, – как будто хотела сообщить мне, что, когда мы придем, она не пригласит меня к себе. И я не возражал, потому что еще никогда не занимался сексом и сомневался, что в таком состоянии способен сделать это достойно, даже не будь я девственником. И вот я пошел провожать ее по холодной улице, не касаясь ее и не держа ее за руку. Мы шли и обсуждали дурацкие темы для газеты («Школьный дух»? «Начало истории»? «Оставь свой след»?), как будто и не было того поцелуя.

У дома она помахала мне, сказала «увидимся в понедельник», и на этом все кончилось.

Все еще пьяный и потому смелый, по пути к дому Мюррея я отправил ей сообщение (его дом был ближе, а проникнуть внутрь не составляло труда даже без ключа).

ГЕНРИ:

Итак, Дасти Кнуппс. Не знаю, догадалась ли ты, но, наверное, уже нет смысла скрывать, что ты мне нравишься.

ГРЕЙС:

Рада слышать. Я не стала бы гоняться за тобой, если бы не чувствовала то же самое.

ГЕНРИ:

Отлично, Кнуппс. Просто супер. Тогда в выходные спишемся, поболтаем о том о сем и вообще будем на связи.

ГРЕЙС:

Угу. С удовольствием поболтаю о том о сем.

ГЕНРИ:

Прекрасно. Буду держать тебя в курсе. Спокойной ночи, миссис Кнуппс. Было приятно с вами пообщаться.

ГРЕЙС:

Взаимно, мистер Кнуппс.

– Маз, – прошептал я, добравшись до дома Мюррея и постучав в окно его комнаты.

Никто не ответил, и я поднял окно, залез в дом и заснул в одежде на пустой кровати Мюррея с мыслями о Грейс и о том, что, если мы действительно собраны из кусочков вселенной, ее душа – сплошь хаос и звездная пыль.