Текст книги "Ошибки, которые мы совершили"

За мамой захлопнулась дверь. Она не спросила, как прошел мой день, о школе, друзьях, да даже о том, где я была.

Я почистила зубы, умылась и надела пижаму. Нельзя закрывать дверь, потому что тогда мама не попадет домой, не найдя свои ключи, если вообще вернется домой. Я выключила везде свет и прошла через весь дом. Я здесь одна.

Зайдя в свою комнату, я посмотрела на кровать, что стяла всего в нескольких футах от выключателя. Я не так уж часто хотела, чтобы рядом была моя семья, за исключением тех случаев, когда мне приходилось выключать свет.

Никто не должен выключать свет в одиночестве.

9

Понимаю, где я, через секунду. Всего через одну, потому что в этой комнате другой свет. Он сочится сквозь белые занавески густыми потоками нежного утреннего солнца.

Я потягиваюсь, словно кошка, чувствуя тепло Истона на лице. Простыни пахнут им. Утыкаюсь лицом в подушку и делаю глубокий вдох, сворачиваясь клубочком. Сон еще затуманивает мой разум, что позволяет мне притворяться. Но, как любой другой туман, он рассеивается.

Дом Олбри. Сэндри, Бен, Такер, Диксон – все тут. Мне не хочется вставать, но мысль, что кто-то может найти меня в комнате Истона, заставляет меня спуститься на кухню. Я не хочу начинать свой день с объяснений, почему я спала не в своей комнате.

Мои босые ноги знают все бороздки на половых досках. Я не наступаю на планку в самом низу лестницы, потому что знаю: она скрипит. Даже целый год не может лишить меня чувства, в этом доме все так знакомо.

Оказавшись на кухне, я протираю глаза, пытаясь избавиться от сна, что по-прежнему со мной, поэтому осознаю, на что смотрю, лишь когда уже становится слишком поздно.

Перед кофемашиной, опершись на столешницу, стоит Истон. Его темные волосы торчат во все стороны, как и всегда, когда он просыпается, и лезут ему в глаза. Он точно такой же, как прежде… и совершенно другой.

Я не могу дышать. Его карие глаза смотрят на меня, он не двигается и молчит. Мы оба будто застыли.

Мой разум наполняет тысяча мыслей, в то время как я пытаюсь заставить себя что-нибудь сделать или сказать. Выдать смешной комментарий о том, кто сварил кофе. Или серьезный, что мы не ждали его так скоро. Да просто поздороваться. Можно же сказать «привет».

Но у меня на языке крутятся совсем другие слова: «Мне тебя так не хватало». Я не произношу их вслух, а молча смотрю на его шею, длинную и загорелую, в которую мне так хочется уткнуться.

– Твои волосы. – Он указывает на меня рукой с кружкой. Его голос чуть хрипит, и я вижу, как движется его кадык, когда он сглатывает.

Мои волосы? Они стали длиннее или светлее. Не знаю, что сказать в ответ. Это первые слова, что он говорит мне за целый год? «Твои волосы»?

Я сжимаю руки в кулаки, чтобы не поднять их и пригладить волосы, прикоснуться к ним. Или дать понять, что его глупые слова на самом деле значат для меня намного больше, чем должны. Он со мной говорит, и слова не имеют значения. Только он имеет значение. И я себя за это ненавижу.

Выражение лица Истона меняется на что-то большее, чем удивление, скорее это похоже на беспокойство… Но я, наверное, ошибаюсь, вряд ли Истон за меня беспокоится.

– Эллис, – окликает он меня шепотом.

– Не надо. – Мне не удается скрыть боль в голосе, и меня это бесит. Бесит, что бесполезно даже пытаться. Меня бесит даже мягкий свет, который будто заполняет пространство между нами.

Я говорю себе, что ненавижу Истона Олбри, но на самом деле ненавижу тот факт, что это не так.

В тишине кто-то зевает, и на кухню заходит Диксон, потирая живот под футболкой.

– Истон? Черт побери, когда ты вернулся?

Я отступаю на шаг, смутившись из-за того, что меня застукали, только вот за чем именно?

– Ночью, – отвечает Истон, не сводя с меня глаз. Мы будто играем в гляделки, и я отказываюсь проигрывать.

– Ты узнал, что здесь Эллис, и сразу же вернулся. Как предсказуемо, – поддразнивает его Диксон, пересекая кухню.

Истон отходит в сторону, напрягает плечи, и я вижу, как краснеют его уши.

– А у тебя разве нет дома, в котором ты должен жить?

Диксон игнорирует слова брата и спрашивает:

– А ты тут охраняешь кофе или мне можно налить себе чашку?

Истон пропускает брата, и его плечи снова напрягаются, а мгновение спустя кто-то обнимает меня за плечи. Чье-то лицо прижимается к моему, я получаю поцелуй в щеку. Такер, как всегда, в своем духе.

Я отстраняюсь от него, но он продолжает тереться щетиной о мою щеку, из-за этого мне приходится разорвать зрительный контакт. Когда я снова смотрю на Истона, он стискивает зубы.

Такер отслеживает мой взгляд и как будто только тогда замечает Истона.

– Братишка!

Лицо Истона не меняется.

– Дятел!

Такер подлетает к нему и дергает на себя в шейном захвате, расплескивая повсюду горячий кофе. Истон кричит, но Такеру все равно, они борются. Я подхожу к кофейнику, и Диксон протягивает мне уже налитую чашку.

– Ты все так же наливаешь столько сливок, что можешь заработать рак?

Я натянуто усмехаюсь.

– Люблю, когда мой кофе состоит в основном из кофеина и преддиабета, – кажется, мой голос звучит спокойно, а внутри ощущения совсем другие.

– Ну вот, пожалуйста. – Он отпивает глоток и указывает на братьев. – Ты не собираешься прекратить драку своих бойфрендов?

Я принимаюсь за кофе, чтобы хоть чем-то себя занять, но не в состоянии его проглотить.

Такер наконец отпускает брата, и я протягиваю ему кофе.

– Спасибо, – он откидывает волосы с лица.

Истон прищуривается, глядя на нас, и тут на кухню заходит Сэндри, улыбаясь младшему сыну.

– О, отлично! Ты дома.

– Ты знала, что он приедет домой раньше? – спрашивает Диксон.

– Ага. – Она выливает остатки кофе себе в кружку. Я отправила ему сообщение, что к нам едет Эллис.

– И я. – Такер прижимает руку к с сердцу, – я ведь тоже здесь.

Сэндри закатывает глаза.

– Вряд ли кто-то сомневался, что ты доберешься до самолета.

– Как спалось? – спрашивает меня Диксон.

Я сосредоточенно разглядываю кофе в чашке.

– Хорошо.

– Та кровать очень удобная, – говорит Сэндри, – я на ней несколько раз спала, когда Бен слишком громко храпел.

– Откуда Эллис знать, она ведь ночевала в комнате Истона, – сообщает Такер и намеренно громко отхлебывает из чашки. Мне жаль, что взглядом нельзя убить, иначе он был бы уже мертв.

Сэндри на мгновение застывает.

– А где спал Истон?

Вот бы прямо сейчас разверзлась земля – и я бы упала к ее центру.

– Я спал на диване, – отвечает он.

У меня горит лицо от мысли, что Истон вернулся домой и увидел меня спящей в его кровати. Остатки моей гордости просто уничтожены. Он знает, как я слаба. Он знает, как глупо…

– Эл, ты оккупировала его кровать, – говорит Такер.

– Нет. – Мой голос и вправду звучит так высоко?

Истон фыркает, а Диксон переводит взгляд с одного брата на другого.

Я отпиваю глоток кофе. Он очень маленький, но хоть как-то меня занимает.

– О, отлично, все уже встали. – На кухню заходит Бен в костюме и с идеально уложенными волосами. Он целует Сэндри, поднимает пустой кофейник и сердито оглядывает нас, словно мы его предали.

– Вы выпили весь кофе?

Диксон пожимает плечами:

– Он же не может заново наполниться, как по волшебству.

Бен тяжело вздыхает и поворачивается ко мне. Я протягиваю ему свою чашку.

– Можешь взять мою, – предлагаю я. Это скорее просто жест.

– Ты всегда была моим любимым ребенком, – он морщится, глядя на молочный цвет у меня в чашке, – но ты пьешь чудовищный кофе.

Я улыбаюсь, и он улыбается в ответ. Это нормальные вещи, обычные.

– Во сколько ты вернешься домой? – спрашивает Сэндри, водя пальцем вверх-вниз по кружке – нервная привычка.

– Как обычно. – Он видит в глазах Сэндри беспокойство и отвечает на него, прежде чем она успевает спросить сама. – У тебя полный дом помощников. Некоторые из них даже компетентны. Эллис, ты поможешь Сэндри составить список?

Нет.

– Конечно.

Лицо Сэндри светлеет, и на меня накатывает чувство вины за то, что меня это так ужасает.

– Но сначала я хотела прогуляться.

– Конечно, да. Хорошо, – она произносит это слишком торопливо. Они выдают ее тревогу: вдруг я откажусь от своего предложения. А я не открываю рта, чтобы она почувствовала себя лучше.

– Я в душ, – говорю я и ставлю кружку в раковину.

– Ты не собираешься допивать? – спрашивает Бен. – Я работаю с утра до ночи, чтобы обеспечить кофе свою неблагодарную семью. Ты могла бы хотя бы его допить.

Я улыбаюсь. Со мной впервые кто-то заговорил так, будто между нами не пролегает каньон.

Такер смеется.

– Папа говорит прямо как Уилл.

Я целую секунду не могу вспомнить, кто такой Уилл. Моя жизнь в Сан-Диего кажется такой далекой от этой кухни. От этого абсурдного комментария у меня на лице появляется улыбка. У Бена нет ничего общего с Уиллом. Я поднимаю свою чашку и выпиваю кофе до последний капли, а потом возвращаю в раковину и поднимаю руки.

– Теперь нормально? – спрашиваю я.

Он ерошит мне волосы.

– Ага.

Я выхожу, не глядя на Истона, хотя чувствую на себе его взгляд. В ванной я дольше, чем следовало бы, смотрю на свое отражение, выискивая трещины и разрывы в облицовке. Мои глаза печальны – и меня это нервирует.

В душе я пытаюсь смыть эмоции с лица и тела. Вода настолько горячая, что у меня краснеет кожа.

Я выключаю душ и слышу голоса за дверью.

– …кем бы он ни был, – слышу я обрывок слов Истона.

– Переступи через себя и просто спроси, если хочешь что-то узнать, – отвечает Такер.

– А потом смотреть, как вы с Эллис пересмеиваетесь?

Я размышляю о том, не лучше ли мне остаться в ванной и прятаться тут, пока они не уйдут, но они слышали, что я выключила воду. Одеваюсь и открываю дверь. Такер и Истон стоят напротив друга друга. Они похожи на оленей, готовых вот-вот сцепиться рогами. Истон хмурится, а Такер…

Он мне подмигивает.

– Привет, красотка. Присоединишься к нам?

Мне понятно, что делает Такер. Он не хочет вести этот разговор с Истоном в одиночку. По правде говоря, он не заслуживает участи оказаться между нами. Я бросаю на Такера умоляющий взгляд: «Пожалуйста, не заставляй меня это делать».

От моих не высказанных вслух слов лицо Такера смягчается.

– Да ладно тебе, Эл.

– Вы, ребят, теперь всегда будете себя так вести?

Такер наклоняет голову набок.

– Очень может быть, – он стискивает челюсти, – он хочет знать, кто такой Уилл.

– Так, – едва слышно отвечаю я, потому что, даже произнося его имя, я знаю – он не остановится, пока один из нас не сломается.

Истон закатывает глаза, но сжимает зубы.

– Делайте это, когда не приходится смотреть всем остальным.

– Смотреть на что, Ист? – подначивает Такер. – Почему нам нельзя так себя вести? Разве это не ты хотел спросить про Уилла?

Я тяжело сглатываю.

– Такер, уймись! – Я протискиваюсь в свою комнату, бросаю пижаму рядом с чемоданом и снимаю с волос полотенце.

– Да мне плевать, кто этот хрен, я просто не хочу смотреть на ваши интимные шуточки. – Истон делает шаг вперед.

– Почему? Ревнуешь?

Истон подступает еще ближе к брату, и я чувствую, как в воздухе сгущается гнев, готовый вот-вот взорваться.

Такер издает раздосадованный смешок.

– Да ради всего святого, Истон. Просто поговори с ней, – он стискивает челюсти. – Ты тупейший из всех умных людей.

Я вжимаюсь в стену.

Истон переводит взгляд на меня, потом снова на Такера.

– До того как она стала твоей девушкой…

– Да ты себя слышишь вообще? – Такер отступает к лестнице, словно может сбежать от этой ситуации. – Заткнись и перестань сваливать свое дерьмо на всех остальных. Она не моя девушка, даже не шути об этом!

Истон не смотрит на меня, молчание затягивается. Оно будто вонзается между ребер.

Такер делает вдох, и его ярость превращается в боль.

– Не впихивайте меня между вами. До смерти достало быть жертвой вашей войны.

Мы смотрим ему в спину, пока он не скрывается на лестнице, и в коридоре остаемся мы с Истоном. Наконец я заставляю себя посмотреть в глаза Истону.

И не вижу в них ни гнева, ни боли, ни самодовольного взгляда «Я так и знал» – они черные, пустые, как ничто.

– Просто… не испорти все. Ради мамы, – говорит Истон. – Какие бы у тебя ни были на то причины – не надо.

«Не надо» – то же самое я сказала ему всего час назад. Я облизываю пересохшие губы, а он следит за этим движением.

– Ты потерял право о чем-либо меня просить, когда я уехала в Калифорнию.

Я готова к схватке, уверена, она сейчас начнется, но Истон просто кивает. И когда его дверь закрывается, я остаюсь в коридоре с полотенцем в руках. Вода с мокрых волос капает на футболку и на ковер.

Я стою там, пока совсем не замерзаю, в то время как все остальные двигаются дальше.

10

Пятнадцать лет

Последней каплей для Сэндри стал грипп.

Лежа на полу в грязной ванной комнате, сотрясаясь в лихорадке, я пыталась убедить себя, что звонить никому не надо. Я справлюсь.

Мама ушла, не сказав, когда вернется, а папа сидел в тюрьме. Он уже бывал там и раньше, но я в первый раз на самом деле нуждалась в родителе. Я вполне могла собраться и пойти в школу, накормить себя, но это…

Истон пришел меня проверить, когда я перестала отвечать на его сообщения. Он поднял меня с покрытого линолеумом пола и уложил на диван, накрыл одеялом и подал стакан воды.

– Ты ужасно выглядишь.

У меня не хватило сил закричать на него или хотя бы смутиться.

Когда я в следующий раз открыла глаза, надо мной стояла Сэндри со стиснутыми зубами, она явно пыталась сохранить спокойствие. Обведя взглядом дом, она поплотнее запахнула куртку. Наверное, я забыла включить отопление.

– Где твоя мама?

Я зажмурилась. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, почему она об этом спрашивает: мамы должны заботиться о детях, когда те болеют. Я не видела свою месяцами, и ее безалаберность для меня более нормальна, чем забота мамы о больном ребенке.

Сэндри закутала меня в одеяло и повела к машине, нежно гладя по спине. Потом я лежала в доме Олбри на диване, а мальчики делали вид, будто их раздражает мое присутствие, но вскакивали каждый раз, когда мой стакан пустел.

Я просила их этого не делать, но Сэндри лишь пожимала плечами и говорила, что так принято.

Когда я была совсем маленькой, папа иногда разрешал мне не ходить в школу. Я говорила, что мне как-то нехорошо, и кривила лицо так, как, по моему мнению, должен выглядеть человек, страдающий от боли, и ковыляла к отцу, сидящему за обеденном столом. С утренней сигаретой в руке он смотрел новости по телевизору, стоявшему в углу.

– Хм, – произносил он и протягивал руку, чтобы пощупать мой лоб. – Температуры вроде нет. У тебя живот болит? Или сердце?

Я притворялась, будто раздумываю над его вопросом, а потом отвечала:

– Кажется, сердце.

– Ну, – вздыхал он, – ты знаешь, что делать.

У меня на лице появлялась неизбежная улыбка, как бы я ни пыталась ее скрыть. Мы устраивались на диване, отец закутывал меня в одеяло и включал мультфильмы. Завтрак мне приносили на тарелке – с вырезанными из хлеба лицами, с фруктами вместо глаз. На ланч я ела мороженое – лекарство от всех хворей. Папа сидел со мной, смеялся над шутками в мультфильмах или гладил по ноге в особенно эмоциональные моменты.

Сидя у Олбрис, я поняла, что у меня болит не только тело, но и сердце. Я скучала по папе. Сэндри приносила мне еду и давала лекарства. Я очень ценила ее заботу, но мне безумно недоставало мороженого.

Через неделю Сэндри отвела меня наверх.

Это была всего лишь кровать в почти пустой комнате напротив комнаты Истона.

– Я знаю, это не много, – сказала Сэндри, нервно поглаживая плед, что держала в руках. Она уже дважды его сложила и развернула с того момента, как мы вошли в эту комнату. – Я решила, что уже пора. На диване неудобно.

Это была всего лишь кровать.

Совершенно новая. Не подержанная, как вся мебель у меня дома, а чистая, нетронутая и даже с явно постиранными простынями. Уверена, они тоже новые.

– Я знаю, ты говорила, тебе не нужно место, где можно остаться. – Ее слова будто растворялись к концу, им не хватало той уверенности, с которой обычно говорила Сэндри. – Знай: если тебе понадобится такое место, оно здесь, и не только на сегодня. Я хочу, чтобы ты больше никогда не оставалась одна, болеешь ты или нет.

Я кивнула, потому что она от меня этого хотела. Поблагодарила, потому что Сэндри этого ждала, и улыбнулась, чтобы побыстрее с этим покончить.

Это всего лишь кровать, но у меня появилось ощущение, что они дали мне нечто большее – то, что я должна оправдать. И теперь я им должна.

«Как теперь твое сердечко?»

Оно было благодарно, и я его за это презирала.

– У твоего отца слушание во вторник, и мы узнаем, что будет дальше. Просто… – Она прокашлялась и положила одеяло на край кровати. – Здесь всегда будет твой дом. Я хочу, чтобы ты об этом помнила.

«Мой дом» – звучит так странно.

И хотя мое проживание у Олбри было временным, я чувствовала себя предателем из-за того, что мне этого хотелось, будто я выбирала сторону.

– Я больше не смогу жить у себя дома?

– Нет-нет, – поспешно ответила Сэндри, – я имела в виду… – Она глубоко вздохнула. – Мы обе знаем, как часто твоя мама уходит из дома, и я хочу, чтобы ты знала: тебе есть куда прийти. Воспользуешься ты этим или нет, просто знай, что тебя здесь всегда ждут.

Официально мама жила со мной, и никто не задавал вопросов, кто заботится о ребенке. Я ходила в школу, не подвергалась насилию, так что государству, казалось, было все равно, есть у меня дома родители или нет.

Но Сэндри было не все равно.

Когда она закрыла за собой дверь и я осталась одна в своей комнате, из меня будто вышел весь воздух.

Мне следовало любить эту кровать, это место, эту семью, но такая любовь казалась предательством по отношению ко всему остальному в моей жизни. Я не видела возможности их совмещать.

После ужина, когда всю посуду вымыли и семья отправилась спать, я стояла и ждала от своего сердца разрешения лечь на свою кровать.

Из коридора я видела, что в комнате Истона горит свет. Я встала у приоткрытой двери. Истон сидел на кровати, уткнувшись в телевизор перед ним и яростно тыкая в джойстик, увлеченный видеоигрой.

– Так ты зайдешь или нет? – спросил Истон, не отрывая взгляда от телевизора.

Я толкнула дверь и застыла в проеме, не зная, стоит ли входить.

– И как долго ты пытаешься оттуда выбраться?

Он всегда знал, о чем я думаю, даже если я ничего не говорила. Меня это раздражало.

– Недолго.

Два часа.

– А я все думаю, чего ты так долго! – Он не отрывал глаз от экрана.

– Я не знала, есть ли у тебя утром тренировка.

Истон пожал плечами, как будто его тренировка по футболу в пять утра не имела никакого значения. Он проследил за мной взглядом, когда я села на кровать и прислонилась к стене, вытянув ноги перед собой.

Он вернулся к игре, ничего не сказав. Как будто это было нормально, и, полагаю, для него так и было. Просто мы вдвоем, сидящие в тишине. Я читала о вулканах Гватемалы, пока он стрелял в фальшивых солдат. Истон всегда понимал, что я не хочу говорить о сложных вещах, о чувствах, от которых у меня в горле вставал ком и спутывались мысли, пока я пыталась описать словами то море эмоций, что бушевало во мне.

Немного погодя он выключил игру и открыл блокнот – передо мной появилась молчаливая версия Истона, та, что не хотела притворяться, что ему нужно улыбаться, спорить или выдавать умный ответ. Эта версия отличалась расслабленными плечами и приглушенными смешками – редкая и особенная.

– Ты мне скажешь, если все плохо? – он протянул мне блокнот.

«Другие заполняют места, что были обещаны мне, и мой довод – звук страха».

Я ничего не поняла, но решила, что звучит красиво.

– Мне нравится.

– Нравится?

Я пожала плечами.

– Мне нравятся слова. – Это было не то. – Мне нравятся твои слова.

Мне нравилось, что он поделился ими со мной. Он посмотрел на свой блокнот, будто держал в руках что-то священное, и я поняла, что он сделал нечто большее, чем просто поделиться со мной словами.

Он спрашивал меня ни о чем и обо всем: о моих родителях, любимом цвете, о мальчиках в школе. Читал мне маленькие и большие отрывки своих стихов. Некоторые были ужасны, некоторые прекрасны. Мы сидели так до поздней ночи. Стащили с кухни мороженое и ели его из одной миски, сидя у него на кровати и болтая.

Тогда я впервые уснула в комнате Истона. В том, что мне понадобилось получить отдельное место для сна, чтобы начать делить с ним постель, была своеобразная ирония. Я проснулась с накинутым на меня одеялом. Истон уже ушел на тренировку. Свет в комнате был рассеянным, но из-за него я почувствовала себя непрошеным гостем и сбросила одеяло. Я потерла глаза, открыла дверь в коридор и улеглась в комнате, которая теперь была моей.

Истон об этом ничего не сказал, и я тоже не стала. Но следующей ночью это случилось снова, а потом снова. На шестую ночь я встала, чтобы вернуться к себе в комнату. Истон как будто смутился.

– Ты куда? – спросил он меня.

Я пыталась вести себя непринужденно, стоя в проеме и держась за ручку, словно он задал абсурдный вопрос.

– К себе в комнату.

– Зачем? – Истон выглядел искренне озадаченным, и я ненавидела себя за то, что мне это понравилось.

– Потому что, – начала я, подыскивая оправдание, – ты не можешь продолжать делить со мной постель.

– Почему? – спросил он, одной рукой поправляя подушку под головой. Его бицепс напрягся. – И как это связано с тем, что ты будешь спать там?

Он сказал «там», а не «у себя в комнате».

– Она достаточно большая для нас двоих, – добавил Истон, с трудом удерживаясь от того, чтобы не зевнуть.

– Я не могу…

Я могла. Я могла продолжить спать рядом с Истоном Олбри, и это очень даже просто. В этом-то и была проблема: Истон делал все простым, даже то, что я спала рядом с ним. Но Истон не знал правды, которую я скрывала.

Для меня это имело большое значение.

– Истон, мы не можем и дальше спать в одной постели. Это глупо. А если сюда зайдет твоя мама?

– Моя мама знает, что ты спишь здесь.

У меня вспыхнуло лицо.

– Нет, не знает.

– Да, знает. – Он повторил эти слова с нажимом, будто это я говорила странные вещи, а не он. – К тому же мне нравится слушать твой храп – он как белый шум.

– Я не храплю.

Он выдал улыбку, после которой, Истон знал, мне сложно ответить «нет».

– Ладно. – Я забралась в постель и вжалась в стену, чтобы лежать от него как можно дальше.

Истон с громким щелчком выключил свет, и, когда мои глаза привыкли к темноте, я увидела, как он снимает футболку и на его кожу ложится лунный свет. Его дыхание осталось единственным звуком в комнате, когда он опустился рядом со мной. Этот вечер отличался от предыдущих, потому что на этот раз все было намеренно. Я засунула руку под подушку, когда он лег рядом, и смотрела на его профиль. Мог ли он слышать стук моего сердца? Не испортил ли все этот разговор?

Истон обычно так не спал – расправив плечи на кровати, лицом к потолку. Обычно он вытягивался и распластывался по матрасу или сворачивался калачиком, как кошка. А сейчас он лежал напряженно и слишком уж правильно.

– Это все как-то странно, – шепотом сказала я.

Он не открыл глаза.

– Это странно, только когда ты продолжаешь об этом думать.

Я сосредоточила взгляд на его груди – она поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, поднималась и опускалась…

– Перестань на меня таращиться и закрой глаза! – Понятия не имею, как он понял, что я на него смотрю. А еще знал, что мне необходимо, чтобы он попросил меня остаться.

– Спасибо, – прошептала я.

Его дыхание остановилось. Один. Два. Три. Четыре.

– Ты можешь всегда здесь спать.

Именно в такие моменты я спрашивала себя, что он сделает, если раскроет мою тайну. Ту, о которой я не смела заговорить ни с кем, потому что цена была слишком высока. Я не могла никому признаться, что все больше влюбляюсь в Истона Олбри, потому что это повлекло бы потерю его семьи и комнаты, в которой я не нуждалась.

Но что самое важное, это стоило бы мне Истона.

И как бы я ни старалась, не могла сдержать своих чувств, потому что именно здесь мне и хотелось быть – рядом с Истоном. Смотреть, как поднимается его грудь и падает мое сердце.

Как бы велика ни была опасность.