Текст книги "Вслед за Эмбер"

Скала Расколотое Яблоко

В ту ночь, как и в многие другие, после встречи в ManNan я лежал в постели, глядя на потолок, залитый светом уличного фонаря за окном. Я мог часами разглядывать розетку рококо в центре потолка, блуждать взглядом по ее замысловатым переплетениям, не делая ничего, только думая. О ней. В те смутные, мучительные часы я не мог смириться с мыслью, что они, несомненно, прошли весь путь до конца. Меня мутило, когда я представлял, что его старые руки ползают по ней, как два тарантула, и замирают на ее груди.

Временами я думал, что сойду с ума от мыслей об Эмбер и Стюарте, и только первые рассветные лучи спасали меня от ревности. В бурные ночи, когда ветер бился в окна, мои мысли иногда ожесточались. Я представлял, как мы идем под парусами «Санта-Катрины». Если только посильнее толкнуть плечом – ничего не стоит потерять опору на скользкой палубе и свалиться в бескрайнюю синеву. Она бы унесла Стюарта из виду… и из моих мыслей. Я даже обращался к высшим силам, просил их сделать за меня грязную работу: пусть Стюарт умрет от сердечного приступа, инсульта или чего-нибудь еще, что быстро избавит меня от него. По сути, я просил Бога стать соучастником моего преступления, предоставив мне что-то вроде дипломатического иммунитета.

Середина июня 1979 года

В последний раз, когда я куда-то пошел со Стюартом и Эмбер, это оказалось двойным свиданием в кино. Девушка, которую они взяли «для меня», была самой старой подругой Эмбер – «самой старой» в том смысле, что они вместе играли еще в песочнице и бегали на детской площадке. Когда я впервые взглянул на нее, застенчиво стоявшую возле кинотеатра, тело мое одеревенело. Не из-за нее на самом деле, а из-за встречи с Эмбер в таких обстоятельствах. Кэндис была тощей и узкобедрой. Светло-карие глаза, широкая улыбка – она выглядела милой, но глуповатой. И что, мне встречаться с ней? Да у нее зубы торчат как у лошади! Кэндис училась на медсестру, как Оливия. Этот факт, видимо, по мнению Эмбер, как-то объединяет ее подругу с моей бывшей, а следовательно, по неведомому мне правилу подмножеств, и со МНОЙ. («Ты учишься на медсестру? Ого, какое совпадение, прямо как его бывшая!»)

Все началось с натянутых улыбок. Мы вчетвером изучали афишу фильмов, которые тогда показывали, и я стратегически выбрал «От лет, не от котлет» по пьесе Роджера Холла. Это фильм о неверности, который «поднимал неудобные вопросы», например: «Надолго ли мужчина средних лет и молодая женщина вместе?» Еще в нем было об изменах (я прочитал обзор в газете). Конечно, жена Стюарта умерла, так что фактически он не изменял, но и женщину своих лет не искал, когда не стало миссис Ридс, правда ведь? Если Эмбер и увидела параллели, она этого не показала, а Стюарт, кажется, не уловил намека – да и с чего, у него же не было «возрастного пуза», так о чем беспокоиться? Кэндис тоже была не против посмотреть фильм: она из тех девушек, которые согласились бы даже на документальное кино о мотоциклах и их запчастях. И почему я никогда не влюблялся в податливых девушек вроде нее, ума не приложу.

Я купил билеты для себя и Кэндис, а Стюарт – для них с Эмбер. Было слишком рано, так что мы, чтобы убить время, решили прогуляться по близлежащей площади. Мы с Кэндис, идя немного впереди, разговорились и, как ни странно, не могли остановиться. Конечно, Эмбер не знала, что говорили мы о ней, о ее детстве, сложностях в школе и ее семье. Я внимательно слушал Кэндис, мне важны были не только слова, но и то, что она умалчивала, все колебания и паузы, участившиеся, когда я спросил об отце Эмбер. Может, она думала, что я сую нос в чужие дела, или уже поняла, что я больше заинтересован в Эмбер, чем в ней? Оглядываясь время от времени, я замечал, как Стюарт и Эмбер все сильнее отстают. Они что, ссорятся? Я упоминаю это, потому что, как мне показалось, Эмбер надулась.

Вернувшись к исходной точке, мы с Кэндис пошли через вестибюль за попкорном. В очереди она рассказала мне, как Эмбер однажды забыла принести в класс подарок для Тайного Санты. В отчаянии она выхватила банан из своей коробки для завтрака, нарисовала глазки-точечки, острый нос и большую кучерявую бороду, завернула «подарок» в бумагу и закопала поглубже среди того, что уже лежало в пузатом мешке под елкой. Бедный ребенок получил Санта-Банана, скрюченного от старости и усыпанного пигментными пятнами. Эмбер повезло, что можно было не говорить, кто так постарался. Я хохотал до слез: и манера Кэндис рассказывать, и ее забавный гнусавый смех добавляли веселья. Я поглядывал на Эмбер и всякий раз замечал, что она следила за нами, будто ее раздражало то, как хорошо мы поладили.

Когда мы с Кэндис сели перед большим экраном, я попытался поймать взгляд Эмбер, но она ковыряла заусенцы и явно была не в духе. Затем, спустя пару минут, свет погас, и Стюарт обхватил ее за плечи, и ей как будто стало лучше, словно она нашла в нем утешение. А потом я заметил, что Кэндис прижимается ко мне все теснее. Изо рта у нее пахло мятой – вероятно, она так хотела произвести на меня хорошее впечатление, хотя у нас было ведро попкорна наготове, в чем смысл? Мы не собирались петь во всю мощь легких «Боже, храни королеву», те дни уже прошли, хотя я еще застал их мальчиком[8]8
  В течение первых двух десятилетий правления Елизаветы II жители Новой Зеландии вставали для исполнения национального гимна перед каждым киносеансом.


[Закрыть]. «Боже, храни Эмбер, – думал я. – И, Боже, храни МЕНЯ».

На следующий день Эмбер позвонила расспросить, что я думаю о Кэндис и разве она не самая классная девушка из всех, кого я встречал. Ее вопросы поставили меня в трудное положение. Я не мог сказать ничего плохого, потому что Кэндис была ее самой давней подружкой, и не мог сказать слишком много хорошего, иначе Эмбер неправильно истолкует мои слова. Не говоря уже о Кэндис! Так что я ограничился тем, что она клевая, но «не в моем вкусе». Может, я любил женщин посочнее. Ничего личного.

– Боже. Не хотела бы я знать, что ты сказал бы обо мне, если бы кто-то нас так познакомил, – парировала Эмбер.

– Сбрендила? Ты самая восхитительная девчонка в мире. То есть женщина. И не только снаружи, внутри тоже… – безнадежно промямлил я.

– Кэндис учится на медсестру, кстати.

– Просто быть тобой – это уже талант.

Я не подлизывался к ней, я правда так думал.

– Итан, я не хочу быть легкомысленной блондинкой, которую мужчина отфутболивает, когда ему исполняется сорок! Как в фильме.

Черт. Фильм должен был оттолкнуть ее от него, а не от меня. Но ее слова заинтересовали меня, и позже я досконально изучил их, каждое по отдельности. Стюарту уже давно перевалило за сорок, значит, она точно говорила не о нем. То есть она имела в виду парней моего возраста. А значит, и меня. Этим она выдала свою беспричинно низкую самооценку. Разве Эмбер не знала, какая она потрясающая, какая завораживающая? Да все сворачивали головы, глядя на нее, когда она входила в помещение. Или выходила. Или просто стояла. Или сидела. Хоть здесь. Хоть там. Хоть где. Может, ее разрушенное самовосприятие связано с ее отцом? Или это постарался ее брат? (Я принижаю Вики, братья ведь частенько так поступают?) Неужели она решила, что, раз так показывают в фильмах, значит, и я тот негодяй, который однажды заменит ее другой, как старую машину на новую? Казалось, она предпочла мне Стюарта из-за страхов и комплексов, из-за ее представлений, кто надежен, а кто нет.

30 июня 1979 года

Прежде чем лечь спать и хорошенько выспаться, я сорвал с календаря последний лист июня, неудачного для меня месяца. Прощай, гора Кука и неприветливые ледяные склоны. Здравствуй, скала Расколотое Яблоко в Тасманском заливе! Яблоко, будто разрубленное пополам, выглядело многообещающе. Кто знает, что июль мне принесет?

1 июля

Воскресенье, встал рано. Чувствуя в себе порыв к активным действиям, я отправился с Беном на поиски подержанного автомобиля. Полон энергии и надежды, которая не продлилась долго…

2 июля

Позднее утро понедельника. Оно пришло в кремово-белом конверте размером вполовину от обычного, с новозеландской красавкой на марке, слишком большой для такого конверта, а шрифт был практически готическим. Письмо адресовали мне, хотя, когда я впервые увидел обращение «мистер», подумал, что это отцу, и только при более тщательном рассмотрении увидел имя Итан, а не Энтони, перед фамилией Григ. Я разорвал конверт, и от содержимого у меня перехватило дыхание. Не знаю, долго ли я держал в руках шокировавшую меня открытку, на которой было витиевато выведено что-то вроде: «Мистер и миссис Лес Диринг из Кембриджа объявляют о помолвке их дочери, Эмбер Николь Диринг, со Стюартом Генри Ридсом из Окленда, сыном покойных мистера и миссис Брайан Ридс». Еще там говорилось, слово в слово: «Запланирована летняя свадьба». Год назад я был так близок к тому, чтобы поцеловать Эмбер в лучах летнего солнца, а теперь она выйдет замуж за другого! Такие пригласительные и конверты, изжившие себя любезности были слишком устаревшими для нее! Неудивительно, что и открытка, и конверт испещрены морщинками. Разве она сама не замечала эту иронию текстуры и то, как это символично? Замуж за дедушку?

На обратной стороне открытки она сама написала:

Дорогой Итан,

я не жду, что ты поймешь, почему я выхожу за Стюарта, но, пожалуйста, прими это. Я не знаю, что бы я делала без тебя, ты помог мне куда больше, чем думаешь. Если бы не ты, меня бы здесь не было.

Ты для меня весь мир.

Целую, Эмбер

Значит, я для нее весь мир. Она меня любит? Как брата или чуть-чуть больше? Казалось, будто выстрелили из стартового пистолета и гонка началась – я должен был быстро двигаться и победить Стюарта на последних ста метрах на пути к ее сердцу. Но как?

3 июля и остаток месяца

…потерянный аппетит, потерянное представление о том, кто я, куда иду, ссоры с мамой из-за развязанных шнурков кед или поднятого сиденья унитаза. Те же царапающие звуки, когда игла скребет черный винил, тот же звук «Highway to Hell» группы AC/DC, который чудовищно колотит из плохих динамиков. Однажды, в особо подавленном состоянии, я взял брошюру у группы кришнаитов, ошивающихся на Квин-стрит. Все в одеяниях шафранового цвета, с бритыми головами – не определишь, мужчины они или женщины, да и я был не в состоянии играть в угадайку, у кого есть грудь, а у кого нет. Некоторое время, глядя на них, я думал: «Может, попробовать целибат и вегетарианство, чтобы спастись от этой дерьмовой жизни?» До конца месяца оставалось еще двадцать два дня, и я уже с нетерпением ждал, когда перелистну страницу и увижу изображение грязевых вулканов Роторуа.

Я мог только представлять, как они объявили важные новости на закрытой вечеринке, куда меня не пригласили. Как Стюарт, наверное, встал после того, как потирлимбомбомкал по фужеру ножом, ложкой или чем-нибудь еще, чем можно звенеть по стеклу. Как затем, в своей обычной самоуверенной манере, вооружившись микрофоном, чтобы точно быть услышанным, официально объявил: «Я пригласил вас всех сюда сегодня, чтобы поделиться особенной новостью. Мы с Эмбер (эмоциональная пауза) собираемся пожениться». Как он наверняка протянул руку к Эмбер, которая подошла, отуманенная страстью, и как затем у всех на глазах они смачно целовались целых пятнадцать отвратительных секунд, чтобы вызвать взрыв охов-вздохов, таких же громких и восторженных, как фальшивый оргазм. Конечно, все должны были подумать: «Фу! Какая гадость! Отвратительно! Да как она может! Она ему во внучки годится!» Если только они не были слишком ослеплены теми миллионами долларов, которые, как конфетти, сыплются на ее голову в восемнадцать лет.

Все, что касается денег и защищенности, тоже причиняло боль. Я всерьез подумывал бросить университет и найти постоянную работу, чтобы стать в глазах Эмбер мужчиной. Но была проблема: чтобы зарабатывать достаточно денег для нее, мне пришлось бы работать так много часов, что не осталось бы времени на нее. Если я буду мыть посуду круглые сутки всю неделю напролет, это не сотворит чуда. Даже каюта на яхте Стюарта, несомненно, могла бы быть для нее более комфортабельной, чем любое другое место в Окленде из тех, что были мне по карману, и, вероятно, там даже есть цветной телевизор, в то время как дома у нас все еще стоит черно-белый и проволочная вешалка подпирает его сломанную антенну. Кроме того, я не хотел до конца жизни копошиться в корзине с уцененными товарами или ездить на потрепанной машине, у которой даже дверцы отличаются друг от друга.

Я напряженно искал выход. Мне всего лишь надо было изобрести что-то очень полезное, и тогда – бинго, мои финансовые проблемы решатся. Подстегнув креативность травкой, я придумал костюм, который надувается гелием и держит солдат на спасительный сантиметр выше мин. А еще как раз в моду вошел камень-питомец[9]9
  Коллекционная игрушка, созданная в 1975 году. Представляла собой обычный гладкий камень, была упакована в картонную коробку с отверстиями «для дыхания» и продавалась под видом домашнего питомца.


[Закрыть]. Так почему бы не сделать гальку-питомца, а потом и песчинку-питомца? (Как с собаками: одни любят крупных, другие – собак поменьше, а кто-то – совсем крошек.) Проблема в том, что я понятия не имел, как превратить эти ночные фантазии в многомиллионный бизнес. Как запатентовать гальку? А песчинку? Я даже прочитал несколько открыток в секции «Юмор» в супермаркете Woolworths и теперь знал, что мог бы сочинять тексты получше тех жалких попыток рассмешить – на этом тоже можно заработать. Но снова – как устроиться в Hallmark?

Иногда я думал: «Не могу позволить ей поступить так с собой», а иногда: «Когда она пожалеет, что разрушила свою жизнь, пусть не бежит в слезах ко мне!» Хотя именно на это и надеялся. Затем я перестал думать о себе и собственном счастье. Я понимал, что она совершает ошибку всей жизни, пытается сбежать из дома, что-то доказать себе или найти выход, – да что я знал, может, так она хотела послать мир ко всем чертям? Как молодое деревце однажды вырастает из горшка, так и она наверняка перерастет его, и, когда это случится – лет, скажем, через десять, – разница в возрасте начнет ее удручать. «Доброе утро, любимый, я принесла тебе завтрак в постель». (К тому времени он будет прикован к постели, так куда же еще?) Завтрак будет состоять в основном из таблеток от двадцати одного недуга, и нельзя забывать о подгузниках – не для его ребенка, рожденного ею, а для него самого из-за слабого мочевого пузыря! Размер XL (десять литров).

Кстати, надо сказать, что я ни на секунду не поверил, будто Эмбер охотится за деньгами Стюарта или с нетерпением ждет дня, когда он отбросит коньки и она заграбастает его богатства. Зная ее, думаю, она потратила бы средства на «великие цели», точно не на себя. Все, даже я, видели, как она балдела от его ухоженности и элегантности, насколько была без ума от его высокого статуса. Богатый, как Крёз или Ларнах[10]10
  Имеется в виду Уильям Ларнах – новозеландский бизнесмен и политик, построивший дворец вблизи Данидина.


[Закрыть] в лучшие годы, и при этом кроткий, как ягненок, – многое говорило в пользу Стюарта. О парнях как он снимали фильмы. В Берлине, не Голливуде. Одного его стильного имиджа было достаточно, чтобы ее глаза заволокла пелена. Ей брак со Стюартом, должно быть, казался своевременным способом сбежать, эмоциональным убежищем. Однако, следуя этой дорогой, она неминуемо уперлась бы в кирпичную стену, даже если бы находилась при этом на пассажирском сиденье винтажного «Роллс-Ройса».

Конюшни

2 августа 1979 года

Утро было в разгаре, когда я отправился к врачу сделать прививку от столбняка, которую проморгал. Я не боялся, что ржавый гвоздь положит конец моей жизни, но уже челюсть сводило оттого, что мама безостановочно пилила меня на тему, как я рискую здоровьем. Моросило, дул ветер, и я старался идти как можно быстрее, чтобы сделать укол и покончить с этим. Вскоре я прошел мимо кондитерской Friendly Little Dairy, где в детстве брал лакричные жгутики, твердую карамель «зубодробилку» и шоколадную рыбку: я тогда делал вид, будто сам поймал ее, а потом съедал вместе с крючком, леской и грузилом. Пройдя мимо магазина фруктов Ron the Pom, я затормозил позади пожилой пары в одинаковых бежевых плащах (не зря говорят: «Муж да жена – одна сатана»). Они выглядели благородно, как профессор на пенсии и его жена, его верная опора много десятилетий. Он был стар, но держал над ее головой мини-зонтик, который хлопал, как сумасшедшая летучая мышь. Между прочим, только над ее головой. Кажется, он не слишком заботился о собственном комфорте. Не могу точно объяснить почему, но эта сцена глубоко тронула меня – особенно то, как мужчина крепко сжимал ручку, когда ветер пытался вырвать ее из его старой, морщинистой руки. Он сжимал зонтик так сильно, что проступали костяшки пальцев и сухожилия, превращая его руку в обтянутый кожей скелет, будто сама смерть не могла помешать ему любить жену и пытаться защитить ее.

В то утро я так и не сделал прививку – слишком много было пациентов у доктора, слишком долго пришлось бы ждать, хотя, возможно, я это только придумал, чтобы вернуться домой. Следующее, что я помню, – как стою рядом с маминым автомобилем «Принц Глория». Мама, как мне сказала Вики, ушла к соседям на праздник Tupperware. (То, что взрослые женщины могут устроить праздник из-за такой скукоты, как пластиковые контейнеры, выше моего понимания.) Я убедил себя, что объясню ей позже, почему мне понадобилась машина, но потом увидел фиолетовую наклейку на лобовом стекле, и мое сердце упало. Из-за нефтяного кризиса был принят закон, запрещающий людям использовать свои машины один день в неделю. Его можно было выбрать самостоятельно, но главное – каждый раз это был один и тот же день недели. Им соответствовала наклейка определенного цвета: понедельник – зеленая, вторник – красная, среда – желтая, четверг – фиолетовая и т. д. Меня бесило, что люди вроде Стюарта обходили все эти ограничения с наклейками, потому что у них было несколько машин: в тот день, когда нельзя было ехать на одной, он садился в другую – или «Роллс-Ройс», который раньше предназначался для воскресных поездок (не из-за наклеек). Но для нас, обычных работяг, у которых только одна машина (если не считать папиного рабочего фургона), это тот еще геморрой! По закону подлости на этой неделе мама не использовала автомобиль в те дни, когда было разрешено.

Поскольку поездка заняла бы часа два (а то и больше, так как схема экономии также предполагала снижение скорости до бабушкиных восьмидесяти километров в час), мне, вполне вероятно, могли прилететь штрафы по пути, скорее всего один за другим, целая коллекция к концу пути. Часы работы автозаправочных станций тоже ограничили, и мне даже не обязательно было поворачивать ключ в зажигании, чтобы знать, что стрелка упадет влево. Автомобиль работал практически на парах между впрыскиваниями топлива насосом. У меня было ощущение, будто я даю машине сироп от кашля при больном горле. В отчаянии я пнул шину. Как же это раздражает! Что, по их мнению, должен делать человек моего возраста целый день? Обзавестись идиотским хобби, вроде снятия вкладышей с крышек от пивных бутылок и наклеивания их на стену спальни, эдакая коллекция презервативов, которые никогда не использовались? Должно быть, закон приняли старики, которые ничего не знают об анархической природе любви!

Следующее, что я помню, – позднее утро, я уже в Фенкорте – довольно милом сельском местечке неподалеку от Кембриджа. Я повернул налево у знака «Конюшни» и потащился по длинному пыльному подъезду – мимо лошадей, которые поднимали головы, чтобы посмотреть на меня, мимо кудахтавших слева и справа кур, мимо сторожевой колли, зашедшейся лаем, прямо к стоящей посреди всей этой глуши ухоженной белой вилле. И вот я перед дверью Эмбер, дверью из древесины риму, без звонка, колокольчика, глазка или чего-нибудь, чем можно было бы воспользоваться. Только подкова на перекладине. Половик с фальшивой маргариткой. Пара резиновых сапог. Я стучусь, умоляя Провидение, чтобы дверь открыла не миссис Диринг. И, конечно, дверь открывает именно она. Стало не по себе оттого, что миссис Диринг выглядела копией Эмбер, когда той будет лет на двадцать больше или около того. Поймите меня правильно – мама Эмбер была вполне привлекательной женщиной за сорок. Те же бездонные голубые глаза, тот же прямой нос, та же улыбка, спрятавшаяся в уголках губ, как чувство юмора со встроенным предохранителем; конечно, время нарисовало складки между ее бровями, проложило круглые борозды вокруг рта и добавило килограммов на бедрах.

Она посмотрела мне в лицо, явно недовольная, будто приняла меня за коммивояжера или миссионера.

– Чем могу помочь? – спросила она, всем видом сообщая: «У меня есть другие дела».

– Доброе утро, миссис Диринг, – очнулся я. – Итан Григ.

– Это ты все время звонишь?

– Можно мне поговорить с вашей дочерью, всего пару минут?

Миссис Диринг поняла, что я проделал такой путь, чтобы увидеть Эмбер, и на ее лице появилось выражение жалости. Она сказала уже мягче:

– Итан. Да, конечно. Здравствуй. Иди за мной.

Она вытерла руки о шерстяное платье и сменила мохнатые тапочки на резиновые сапоги. Я следовал за ней, когда она порывистой, немного мужской походкой шла к задней части дома.

– Они здесь, – равнодушно сказала она.

Они? Миссис Диринг же не имела в виду Стюарта? Разве он не должен быть в своем головном офисе, делая то, что там положено ему делать со всеми этими финансовыми графиками, скачущими вверх и вниз, как электрокардиограммы, возможно заставляя сердца так же взмывать вверх и падать вниз? Позади дома запах лошадей был сильнее, но не сказать чтобы неприятнее. И действительно, довольно много животных высовывали головы из стойл вокруг бетонной площадки, на которой куча сена фактически парила. Было ли это реакцией только что вычищенного из стойл навоза на осенний холод или последствиями компостирования? Я слегка растерялся и повернулся к миссис Диринг, но она уже уходила, бросив на меня рассеянный взгляд. Она наклонилась сорвать на ходу полевой цветок, рассекла им воздух и решительно швырнула его вдаль. Я несколько раз моргнул, пытаясь понять, что все это, черт возьми, значит.

Я не видел никого, кроме недовольного мужчины лет пятидесяти, кажется, фермера. На голове у него был белый ежик волос, на щеках пылала розацеа, а крепкое телосложение, несмотря на рост ниже среднего, напоминало о боксерской груше (о такую грудь вы разобьете кулак, а ему хоть бы что). Возможно, нехорошее впечатление он производил из-за вил, которые держал одной рукой чуть ниже зубьев, будто хотел забить ими кого-то. Должно быть, он видел меня: ему пришлось пройти мимо, но он полностью сконцентрировался на своем деле. Он грубо швырнул вилы в полузакрытое помещение, где на крючках была развешана всякая всячина из кожи и металла. Несколько решительных движений одной рукой – и он сложил грубое одеяло, а затем пошел в другую сторону.

– Доброе утро, сэр. – Я широко шагнул, чтобы перехватить его, и дружелюбно протянул ему руку. Он не стал пожимать ее. Согнув пальцы на правой руке в кулак, он показал мне тыльную часть запястья. И что мне надо было сделать? Стукнуться с ним костяшками?

– По словам миссис Диринг, ее дочь, Эмбер, где-то здесь, – сказал я.

Его лицо ничего не выражало, поэтому я повторил медленнее:

– Эм-бер. Вы ее знаете?

– Полагаю, что да, раз я ее отец. – Он говорил спокойно, как бы между прочим, будто успел устать от этого факта.

Откуда мне было знать, что он ее отец? В ней не было ничего от него, ни в лице, ни в теле, ни в чем-либо еще, и это, думаю, хорошо.

– Она пошла в ту сторону. – Он повернул руку на сорок пять градусов, закрыв один глаз, будто хотел выстрелить из винтовки в том направлении. – Слоняется по пастбищу.

Я хотел уточнить, где именно, потому что для меня пастбище – огромное пространство, особенно если передвигаться по нему пешком, но я не хотел выглядеть дураком. Я шел по мокрой траве и лужам, мимо куч лошадиного навоза, которые указывали, что я на правильном пути, но я был еще далеко от цели, когда заметил парня со светлыми, выгоревшими волосами, упакованного в цилиндр и пиджак с фалдами, как какой-то жокей. Он был верхом на высокой серой лошади и дергал за поводья, если можно так выразиться, чтобы побудить ее изящно двигаться, будто танцуя. Это была лошадь весом около девятисот килограммов, с рельефными мускулами и гривой, заплетенной в тонкие косички, как у Бо Дерек в романтической комедии «Десятка».

Судя по невероятному сходству с Эмбер, это был Дэниел. Он держался прямо и гордо и красиво (или, лучше сказать, в полном осознании своей красоты) кивнул мне.

– Эй, Эмбер! Похоже, кто-то приехал повидать тебя! – крикнул он, внимательно глядя на меня и, очевидно, оценивая.

Эмбер была всего в пятидесяти метрах и делала пометки на планшете с его, а точнее, лошадиными показателями.

– Хорошая у тебя лошадь, – сказал я Дэниелу.

Он улыбнулся, а затем коснулся губы, скривившись от боли, – видимо, недавно поранился.

– Черт, ой, – пробормотал он.

– Итаааан!

Эмбер была одета по-простому: комбинезон закатан до колен, на клетчатой рубашке не хватает нескольких пуговиц. Глядя на нее в естественной среде обитания, я как никогда был уверен, что каждый день до конца своей жизни хочу просыпаться с ней.

– Привет! Что ты тут делаешь?

Сейчас или никогда.

– Мне нужно поговорить с тобой.

– О чем?

Я взял ее за руку, чтобы увести от брата, но почувствовал, как она напряглась. Отвечать, когда он галопировал возле нас, как конный эскорт, было трудно.

– Все нормально, Дэнни! – Эмбер стукнула лошадь по крупу планшетом, и брат с хохотом рванул с места.

– Это была Колыбелька? – спросил я.

– Колыбелька? – Она сморщила нос в замешательстве.

– Горячая лошадь, которая не хочет приручаться.

– А! Поняла! – Она тряхнула головой и весело засмеялась. – Нет, это Оникс. Дэнни чистил ему копыта несколько дней назад, и он повел себя так, будто его щекотали. Дэнни еще повезло, что не выбило зуб, а губа заживет. Знаешь, каждая лошадь уникальна, они чувствительны и немножко безумны. Как мы. Вот почему мы так их любим.

Я кивнул, глядя в землю.

– Я приехал поговорить с тобой. О Стюарте.

При упоминании его имени Эмбер тяжело вздохнула.

– Да ладно тебе, я уже выслушала всякое от мамы с папой. И от брата. Теперь что, твоя очередь?

– Женщины живут дольше. Ты останешься вдовой практически со стопроцентной вероятностью. Твои дети не смогут долго рассчитывать на отца.

С чего я заговорил о детях? Откуда это? Так, парень, ты начал не с того.

– То есть, по-твоему, чтобы иметь полноценные отношения, мы со Стюартом должны умереть одновременно?

– Нет, я говорю не об этом…

– У тебя что, есть хрустальный шар – будущее предсказывать? Откуда тебе знать, может, я умру первая или заболею.

М-да, расколдовать Эмбер по щелчку пальцев не получится. Тем более что она, кажется, уже натренировалась оспаривать аргументы.

– Никакой хрустальный шар не нужен. Если бы ты только посмотрела вокруг и увидела очевидное. То, что зовется реальностью. Вообще-то есть причины, почему молодые встречаются с молодыми, а не с людьми предыдущего поколения и уж тем более не с теми, кто еще старше. Логично, что твой отец не моложе тебя и что дети не старше тебя.

Какое-то время она накручивала волосы на палец, погруженная в размышления.

– Я знаю, что у нас со Стюартом не будет сотни лет вместе. Но такое чувство, будто я прожила с ним пять лет за этот год. Время – это то, как ты его используешь. Времени меньше, тем драгоценнее оно для меня.

– Дело не только в возрасте. Дело вообще во всем, что прилагается.

– В чем именно? – Она пожала плечами.

– Обычные ежедневные дела. Что людей объединяет, когда они находятся в одной точке на прямой времени. Возьми его музыку и свою. Чего доброго, вы скоро пойдете в Naval & Family.

Я имел в виду то душное место, где горстка ветеранов войны все еще танцевала под старые добрые мелодии не таких уж добрых старых дней, а в это время их внуки от скуки проверяли, как далеко они могут проскользить в носках.

– Это так… примитивно. Ты считаешь, что люди сходятся и надолго остаются вместе, потому что им нравится одинаковая музыка? – Эмбер презрительно вскинула голову.

Чтобы доказать свою точку зрения, я начал подпрыгивать и танцевать вокруг, пародируя одного из маминых любимых актеров, сердцееда Джина Келли, сначала насвистывая, а потом напевая старомодный шлягер «Singin’ in the Rain». Я ужасно переигрывал, всей душой надеясь, что ее брат не увидит меня и не расскажет потом отцу. Сначала Эмбер стояла с серьезным выражением лица, будто хотела показать, какой я еще ребенок. Напряжение возрастало, я закружился вокруг деревца, и она коротко хихикнула. Обрадовавшись, я щелкнул пятками в воздухе, и тогда Эмбер прикрыла рот ладонью и невольно засмеялась. Увы, эффект со временем пропал, так что на мой поклон (я придерживал поясницу, как старичок, который не может выпрямиться) она смотрела, уже скрестив руки и качая головой. Если бы я говорил о своей любви вместо того, чтобы снова издеваться над Стюартом, возможно, я бы смог до нее достучаться.

– Стюарт в душе моложе и прогрессивнее, чем многие парни, которых я знаю, и, кроме того, чертовски привлекателен, что бы ты ни говорил. Он нежный, замечательный, милый, несмотря на то что у него бывали тяжелые времена. Он любит меня, а я – его. Более того, я счастлива.

Я посмотрел на нее с сомнением, она пожала плечами и повторила:

– Безумно счастлива.

– Как скажешь. Может, тебе сперва подумать, не знаю, об учебе, дрессировке – таких вещах?

– Есть и практические способы изменить мир. Скажу так: я больше делаю сейчас, вот почему работаю добровольцем в Гринписе, когда бываю в Окленде. Я смогу сделать еще больше. Стюарт одолжил мне лодку, и, чтобы ты знал, я использую ее для дел поважнее, чем лежать и загорать.

Что-то, казалось, беспокоило Эмбер, и она сделала несколько шагов к стоящему рядом пню. Волосы наполовину закрыли ее лицо, когда она уселась на него. Тогда, даже не понимая, что делаю, я, лишь наполовину шутя, спросил:

– Почему бы тебе не выйти замуж за меня?

Она отмахнулась со смехом и отвернулась:

– Мы бы с тобой спорили… много.

– И что? Ты единственная, с кем я хочу спорить. И смеяться. Никакой спор или ссора не заставит меня разлюбить тебя.

Казалось, мои слова ее тронули.

– Буду откровенной. Ты мне не безразличен. Ладно, скажу: я обожаю тебя, Итан, правда. С тобой я смеюсь до слез, ты превращаешь мой мир в праздник, и, если мы не пойдем этой дорогой, мы всегда будем очень близки. Как мы с братом.

– Дай мне год, от силы два, я закончу учебу и найду работу.

Она отмахнулась от меня:

– Я не хочу любить тебя так.

– Но ты меня любишь? Так?

– Любит – не любит, плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к черту пошлет. Все это неважно. Мои родители когда-то любили друг друга. Жизнь изнашивает людей, никто не знает, как они изменятся со временем.

– Так что, сразу выходить замуж за старика?