Текст книги "Максимилиан, раскрой глаза"

– Описание этой картины у меня в комнате, дома. Так будет детальнее и интереснее. Я обещаю показать тебе. Записи лежат под тумбой у моей кровати, дома.

Попасть к нему домой было бы большой удачей, можно заснять на телефон детали из его жизни. Я не стала требовать устного рассказа, иначе тема закроется, и я могу потерять шанс посетить его комнату, прочитать тетрадь, о которой он говорит.

Перешли дорогу в сторону лесного парка. Шли мы по тропинке, вокруг ухожено. Плотно посаженные кипарисы, ели, сосны придавали природную дикость, а симметричная посадка деревьев говорила о причастности человека к созданию этого парка. Беседки окрашены в белый цвет, в одну из таких мы вошли, и там лежали стопка газет с разными выпусками. Мы посидели, потому что показалось потребностью посидеть в беседке. Никто не проходит мимо беседок, все заходят, чтобы побыть внутри. Я взяла одну газету, потом вторую, некоторые были совсем старые:

«МЭР ГОРОДА ОТКРЫЛ НОВЫЙ КОРПУС ДЛЯ ДОМА ПРЕСТАРЕЛЫХ», «СТАРЕЙШАЯ ЖИТЕЛЬНИЦА УРМИЯ ДАЛА ИНТЕРВЬЮ СМИ И РАССКАЗАЛА ОБ ИСТОРИИ ФЕСТИВАЛЯ ЦВЕТОВ», «ЦЕРКОВНЫЙ ХОР ГОРОДА ВЫСТУПИТ НА ОТКРЫТИИ ЧЕМПИОНАТА ПО ФУТБОЛУ», «ТЕЛО МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА НАШЛИ В ГОРОДСКОМ ПРУДУ, это местный художник, бывший студент художественного колледжа». Дальше читать уже было сложно, кровь хлынула к голове, и потемнело в глазах. «… У художника тонкая душа, нереализованные амбиции привели к суициду…», «…официальная версия властей – суицид». Пока я пробегала глазами первую полосу местной газеты прошлогоднего выпуска, так забылась, что перестала слышать собеседника.

– Если поспешим, успеем до начала очереди, иначе мест не будет, – он держал меня за плечо и говорил громче, чем обычно. К газетам и статьям не проявлял интереса.

– Да, пошли! – я спустилась по ступенькам и оглянулась назад. На скамейке лежала недочитанная газета, она меня звала дочитать. – Ужасная история с утонувшим парнем, ты его знал? Зачем он утопился, были подозрения?

– Да, знал. Он не утопился, Амелла, его утопили.

Когда, обращаясь к тебе, используют твоё имя, довод звучит убедительно. Называя тебя по имени, собеседник подчёркивает твою важность.

– Кто, кто мог такое сделать, что он такого сделал, что заслужил смерть?

– Убийца уже наказан. – Я не хотела повторять свой вопрос, мне казалось, ему нужно выговориться. – Он растлил этого парня, с детства его насиловал и унижал. Нам сюда, – и повёл он меня на звук воды. Лицо его помрачнело, возможно, они были близки. Только судьба погибшего меня не должна была волновать, это не моя работа.

По долгу службы я часто слышу личные драмы, истории, трагедии, редко, когда счастливые события – никто о радостях не вспоминает, с незнакомцем хочется говорить о горести, о которой не со всеми можешь поделиться. Ещё одной трагедией наполнять свою память не хотелось.

Островок водопада, сделанного из речных камней, падал с высоты полутора метров на деревянное колесо и крутил его силой воды. Вода стекала вниз по небольшим камням и собиралась в бассейне. В этом же бассейне под водопадом не спеша плавали восемь жёлтых рыб: большие и маленькие.

– Теперь твоя очередь рассказать о себе, – вдруг заявил Максимилиан, не ответивший мне ни на один вопрос развёрнуто и ясно.

– Что, моя очередь? – требование было странным, так как не он меня разыскивал, зачем ему информация обо мне. Никто никогда не интересовался мной за всё это время. – Ты ведь сам не дал ни одного внятного ответа, мне любопытно о тебе и о твоём творчестве узнать максимум, но ты увиливаешь.

– Я обещал, всё в тетради написано. Я даю тебе обещание, всё узнаешь, – хрустнув косточками пальцев, сказал он. – Почему ты выбрала эту профессию?

– Я интересовалась журналистикой, но по пути к журналам и газетам увлеклась искусством. Мой папа коллекционировал картины молодых художников в надежде озолотиться к старости. Он сам является дипломированным искусствоведом. Если я журналист по специальности и не обучалась этому целенаправленно, то он много учебных лет посвятил искусству и учился до последних дней жизни.

В двадцать лет пошла работать в музей искусств ради небольших денег, так как мой отец был в этом бизнесе, сложностей не возникло. Но всё поменялось, когда на последнем курсе, готовясь к выпускным экзаменам, поняла, что не хочу заниматься журналистикой совсем. Это так субъективно, ты не можешь дать холодную оценку поступкам убийцы, насильника, террориста. Ты всегда будешь на чьей-то стороне. Журналист должен быть нейтральным, но как – если ты переполнен сочувствием к жертве? Ты видишь лишь одну сторону, тебе близки мотивы, общечеловеческие нормы лишают бесстрастия.

Я сдала экзамены с худшими оценками, которые могла получить, получила диплом, чтобы не расстроить родителей, и на следующий день пошла работать в музей, а через полгода стала заниматься тем, что сейчас делаю профессионально.

Слушал меня Максимилиан молча, внимательно, не перебивая вопросами.

Глава VII

Высокие деревья заслоняли небо, было и так ясно, время перевалило за полдень. Поскольку моё утро началось вчера утром, а не сегодня, для меня все два дня были одним длинным днём, который казался вечным, без конца. Усталости пока не чувствовала, так как дни были насыщены событиями и эмоционально разнообразны. Как это часто бывает у рассеянных людей, мои мысли в фоновом режиме переключались на не очень, как казалось, важные моменты из прошлого. В мыслях появилась сцена у кассы автовокзала, где мужчина хотел купить билет на автобус. Потом сцена уже в автобусе. Потом наша поездка в автобусе. Почему его лицо возникло в моей памяти в не подходящем для этого месте – неизвестно.

– У тебя есть парень или муж, дети? – неожиданно спросил мой найденный талант.

– Нет мужа, нет парня. У меня растёт сын, ему шесть лет.

Мне от своего ответа стало грустно: социальные рамки и стереотипы меня не покидали никогда. Так хотелось сказать: «Да, я счастлива в браке, у меня растёт сын, он очень любим нами», – только о браке сказать нечего, так как отец моего сына счастлив в другом браке.

«А ты?» – хотела спросить я, но он опередил мой вопрос.

– А если бы тебе сказали, что ты никогда не выйдешь замуж, у тебя не будет парня, любимого человека, как бы ты отнеслась к такому раскладу жизни?

Вопрос был больным, не скрою. Мне очень сильно хотелось полноценную семью, чтобы мой сын знал отцовскую любовь, чтобы мне не нужно было придумывать мальчику истории, где его папа сейчас. Оправдываться за походы на свидания с мужчинами, за моё испорченное настроение после этих свиданий. Поэтому его вопрос наступил на мою хромую ногу, чего бы я не хотела, чтобы это было предсказанием. Я развернулась к нему лицом напротив, загородив ему дорогу.

– Если честно, звучит жутко. Не иметь отношений – как синоним одиночества. – В эту секунду взвешенного ответа я не нашла. Я хотела взять время и подумать.

– Синоним одиночества? – он сделал одной ногой шаг назад, а другую оставил на месте и всем корпусом наклонился немножко назад. Руки остались по швам. Так он был полубоком от меня. Такой метод используют консультанты в магазинах и вообще любые люди, которые не любят, когда нарушают их личную зону. Так ты остаёшься на вытянутой ноге. Поняла, что слишком близко подошла к нему. От него пахло церковью.

– В таком случае я была бы несчастна некоторое время, потом вспомнила бы, что наша жизнь в наших руках и судьбы нет, успокоилась бы и искала бы любовь дальше. – Я развела руками и ещё на шаг отошла, – без партнёра по жизни можно жить, без романтической любви жизнь не ломается, в жизни есть любовь, без которой намного сложнее продолжать жить, например, родительская.

Максимилиан поставил ноги в ряд и не держал больше дистанцию. Что-то из моего ответа вызвало тень на его лице. И мне не важно было, что именно.

– А у тебя есть девушка? – я постаралась вложить максимум безразличия в этот вопрос, но вышло наоборот. Получилось слишком много мимики, и голос запищал, и я закашляла. В общем, вышло так, что мне лично интересно, свободен он или нет. Хотя было всё не так, как могло показаться, Максимилиан слишком уж молод для меня. Я шла впереди, не оборачиваясь, чтобы не накалять своё положение.

– А у меня нет девушки, и никогда не было, – немножко подождав, добавил, – и никогда не было. Я никогда не знал женской любви. Ты удивлена?

Да, я была удивлена и рада, что моего лица не видно.

– Ты этим огорчён?

– Не знаю, возможно. – За этими словами проследовал вздох, я обернулась: он шёл с опущенной головой с подбородком на груди. Теперь чувство жалости к парню было объяснимо мне.

Ему на вид 20–22. Точно была причина, почему он не был с женщиной, он казался здоровым, хотя манера речи, некоторые повадки наводили на мысли о нетрадиционной ориентации, только его ответ: «Не знаю, возможно» – противоречил моим догадкам. Я не захотела спросить, почему не было девушки, мне не хотелось знать причину. Вдруг травма детства, или он дал обет, может, попал в секту. Мне не хотелось знать о его проблемах. Безразличие друг к другу бывает дорогим ценою, так и шла, изучая землю, не подняв даже головы.

Если ребёнка любили и продолжают любить, во взрослом возрасте он будет знать, как давать любовь, какая любовь – здоровая, как – нездоровая. Но если не давали любви – ему нечего давать. Твой внешний мир – это отражение внутреннего.

* * *

Мы приближались к шуму ярмарки, я подняла голову и увидела проблески воды сквозь густые деревья.

– Ты можешь мне рассказать, если хочешь, что с тобой произошло. Может, я помогу, есть масса специалистов, которые могут решить такие проблемы…

– … бежиим. Аттракционы, нужно спешить, пока очереди нет.

Меня порадовало отсутствие ответа или любой реакции, на тот момент мне не хотелось ему помогать, выслушивать. Вероятно, я лицемерила, захотела проявить внимание. Такое желание у меня появится позже.

– Ещё только за полдень, никого не будет. – Неспешным шагом пошла за ним.

Людей было много, и очередь уже метров на двадцать. Остановилась, оценила длину очереди и пошла за молодым художником.

В очереди были и подруги парами, и друзья, и романтические пары, также родители с детьми, дети со старшими братьями и сёстрами. Стояли мы в очереди на колесо обозрения. Вход был бесплатным. День был прозрачным, ярким, было жарко, дул приятный ветер, и жара рассеивалась в воздухе на определённые мгновения. Контролёр стоял у прохода к колесу, считал количество проходящих людей. Колесо продолжало крутиться и набирать в свои пустые сиденья новых людей. Пришла и наша очередь, мы быстро зашагали к голубой кабинке. Сели и вместе опустили металлический поручень. Сидение медленно поднималось вверх, и виды открывались всё круче. Этот город открылся с новой стороны. Пруд у парка, как маленькое зеркальце, затерянное в траве, если бы я была гигантом. Маленькие люди у мольбертов рисовали на противоположной стороне от самого колеса. Их я не видела с земли.

– Скоро всё разберут, и ничего не останется.

Наш художник смотрел вверх, в небо, его вид прервал мои мысли, что там внизу. И я посмотрела вверх, на небе ни облачка, золотой диск, как одноглазый волшебник, белый след от самолёта, как шрам на чистом небе.

– Вот бы мне оказаться в этом самолёте, – мечтательно сказал Максимилиан.

– А что тебе мешает? Купи билет и окажешься там.

– Если бы это было так просто.

– Скорее всего, твою картину продадут, возможно, и дороже, чем хочет нынешний владелец, тогда станешь востребован. Рисуй ещё, у тебя есть стиль, оригинальность, только не забывай подписывать их.

Ответ мой прозвучал очень материалистичным, так, если бы, кроме денег, больше преград улететь на самолёте нет. Как же страхи, цепи, перемены?

– Рисовать! – его лицо стало мечтательным, как у ребёнка, поедавшего нечто очень вкусное. – Через несколько дней ты уедешь, и я покину эти места.

Изучая выражение его лица, я обрела спокойствие, мои тревоги и жалость к нему прекратились, он выглядел спокойным. Десять минут назад он мне показался раковым ребёнком с тяжёлой судьбой, а сейчас мечтателем. Мне стало легче в душе, будто часть груза упало с плеч. Никто меня не обременял заботиться и спасать этого парня, никто не просил. Откуда чувство долга, я не понимала. Что-то тяжёлое моментом пролетало над этим парнем, что – не понятно. Мне казалось, обстоятельства принуждают меня что-то сделать для него, но я противилась самой себе, уверяя, что незачем себя загружать чужими проблемами. И в эту секунду, когда он казался спокойным, я сняла с себя этот «долг». В этот момент мы были на самой макушке колеса и города тоже. На горизонте не виднелись высотные дома, башни, кроме телефонных сотовых вышек.

– Та собака, её зовут Чокки, – я оглянулась вниз, ища собаку, но через долю секунды поняла, о какой собаке говорится. – Она была коричневого цвета.

– Почему ты не попробовал нарисовать её коричневым? – Я знаю, что у людей с дальтонизмом краски, карандаши, фломастеры пронумерованы и подписаны.

– У меня других красок не бывало. Зачем мне краски, которые я не вижу? Если требовались детали, просил нужные краски у других студентов.

Спускались мы в полном молчании, шумела только городская среда. Вокруг происходил настоящий праздник. Море цветов, разделённых по цветам. Белые цветы, розовые, алые, фиолетовые. Каждый хозяин ларька был максимально наряжен в костюмы и униформу.

Глава VIII

Суть ярмарки была не в обычных посетителях, зрителях, а в особенных. Приезжали сюда цветоводы со всех окраин. Они выбирали и покупали сорта, семена, саженцы, луковицы или просто цветы в горшках. Пустых ларьков не было, и длинная алея напоминала улочку. Под ногами – брусчатка из природного камня, камни настолько отполированы, что в них отражался свет. «Улочка» огибалась, и конца не видать. Мы шли тихо, никто из нас на заговорил, мне это подходило в этот момент, я хотела насладиться цветами – это было непрофессионально с моей стороны. Мне нужно было узнать всё о нём и уехать скорее, но я тянула время, как могла, потому что, выполняя работу, я редко попадала в праздники. Обычные мои поиски были скучными и нудными. В конце пути я находила засаленного, измученного человека без надежд. Иногда, бывало, наоборот, приходилось иметь дело с зажиточными персонами, любившими роскошь, и рисовали они из-за интереса – такой случай был ещё скучнее, мне, простому человеку, приходилось наблюдать за роскошной жизнью других, которые не знали, что такое трудовые обязанности. Часто таких я находила уже в преклонном возрасте, то есть когда-то, по молодости нарисовали и забыли, их работы переходили из рук в руки и только в конце оказывались в домах таких же буржуев. Так эти самые буржуи звонили мне и просили найти автора, оценить реальную стоимость, узнать что-то важное об авторе, что придаст цену картине ради выгодной продажи.

Итак, я не спешила, и меня никто не торопил, кажется, время течёт, как густое масло. Воздух был заполнен всем, чем было можно: и запахами цветов, и запахами еды, и живой музыкой, музыканты играли на гитаре. Медленно струны гитар нашёптывали аккорды, незаметно становясь частью тебя.

Мы пошли дальше по улочке вверх. Я доедала вкусную булку, которую купила у лавочника. Оказавшись впереди идущей, не обратила внимание, как потерялась в толпе. Максимилиана не было в поле зрения. Однако он шёл за мной и не мог сам меня потерять в толпе. От страха потерять того, кто сам меня нашёл, я металась из угла в угол, как загнанная в клетку.

«Он убежал, я ему надоела, по нему видно, что-то не то. Говорил же, не будет рисовать, дождался удобного случая и ушёл. И объяснять ничего не нужно», – моё отчаяние наводило только на мысли о побеге Максимилиана. Больше версий у меня не было.

– Что ты ищешь? – рядом спросил знакомый голос. Максимилиан не казался потерянным, смотрел удивлённо, не понимая, что я делаю.

Мне стало стыдно за мысли, когда увидела его невозмутимое, удивлённое лицо. За этот день мне становилось много раз совестно перед ним. Что-то нужно делать со своей душевной конструкцией и перестать чувствовать вину за всё подряд.

– Где ты был? Я потеряла тебя.

– Я всё время был здесь, не понимаю, почему ты перестала меня видеть.

– Значит, я окончательно сошла сума. – «Перестала»?

Он пошёл вперёд, продолжая тот путь, по которому мы шли, сам обходил людей, которые шли навстречу, аккуратно, не толкаясь, сейчас я шла за ним, не отрывая глаз, как ребёнок, только страх не теряться, а потерять. Мы уже видели конец улочки, там не было ларьков с цветами, а были ряды с деревянными прилавками, на таких стояли вазы и горшки с цветами разного цвета.

Когда спустились обратно вниз по ярморочной улочке, нам открылась площадь с качелями, которую до этого я не заметила. Мои уставшие ноги сами туда неслись, Максимилиан на усталость не жаловался. С площади, у выхода с территории ярмарки, открывался вид на парковку вело-такси. Я откровенно грохнулась в мягкую обивку, и качели откинулись назад от силы толчка. Закрывались глаза и от приятной тени навеса, меня стало клонить ко сну, говорить, обсуждать, допрашивать нет сил.

– Ты можешь поспать, – предложение прозвучало сбоку, и качели уже отталкивала другая сила. – Я ещё буду здесь, можем завтра продолжить.

– У меня нет времени на завтрашний день. Завтра я должна уехать, Максимилиан, сегодня последний день. Сколько время? – не дождавшись ответа, я посмотрела на часы. – 14.30, я не спала 36 часов, мне действительно нужно немного поспать. Я поеду в отель и посплю. Ты можешь дать мне номер телефона, я тебе позвоню, когда проснусь? Нам нужно уже серьёзно обсудить твои работы как художника. Ты понимаешь, что тебя ждёт серьёзное будущее, Максимилиан?

– Нет, не понимаю.

– Ты мне расскажешь, как долго писал, чем вдохновился. Почему не продал и почему мало пишешь. – Я чувствовала себя открывателем и уже вписывала своё имя в список людей, кому Максимилиан будет благодарен за открытие миру его таланта.

Конечно, серьёзной заинтересованности от него во всём этом я не видела. Он не задавал вопросов, не спрашивал цены, не предлагал новые идеи – ничего. Он был безразличен ко всему, с чем я пришла. В тот момент мне казалось, дело в скромности: он не хотел зацикливаться на интересе к его личности. Забегая вперёд, скажу: я ошибалась.

– Я буду ждать тебя здесь, на качелях, Амелла. Иди отдохни и вернись с новыми силами, предстоит сложный день.

Покинув молодого художника, я взяла велотакси и проехала до конца пешеходной части дороги, по которой я шла утром. Оттуда я взяла такси и доехала до отеля, силы были на пределе. Открыла глаза, когда часы показывали 18.40. Полностью отдохнувшей я себя не чувствовала, но сон покинул мои глаза, силы завершить работу были – это главное.

На ресепшене предложили остаться на ужин, пообещав традиционные блюда – я отказалась, хотя есть хотелось.

По той же дороге и теми же способами я добралась до площади у пруда. Мне не хотелось тратить время на пешие прогулки, наконец-то во мне проснулась спешка, и мне жаждалось скорее с этим покончить и совместить с приятным пребыванием на празднике.

Когда я доехала до площади, уже во всю кипел праздник: клоуны, циркачи на ходунках, женщины, переодетые в русалки, сидели на камнях у пруда, файермены пускали огонь изо рта, и пара музыкантов играла на гитарах синхронно, демонстрируя мастерство. Молодой мужчина, вероятно, владелец собак, давал команды, а те забавно их исполняли. Солнечный диск стремился к горизонту, но ещё не темнело, а приятно намекало на конец дня. Медленно, не спеша я прошла через всё описанное, зашагав к качелям. Максимилиана там не было. На моё плечо опустилась рука, без паники и удивления я обернулась: я знала, чья это может быть рука.

– Я готов тебе всё показать.

– Ты всё это время был здесь?

– Я всегда здесь.

– Ну тогда пойдём. А куда мы пойдём?

– Предлагаю пойти ко мне домой и посмотреть на всё.

«ДА! ДА!» – воскликнула я в душе. Это то, что мне нужно. Возможно, больше никто в ближайшее время не сумеет побывать в его доме.

– Пойдём по другой дороге, есть покороче и менее шумная.

Ни разу за всю историю моей работы я не попадала в опасные передряги. Всегда всё проходило безопасно и мирно. Поэтому предложение пойти с незнакомцем по незнакомой, укромной дороге мне не показалось чем-то страшным, отрицательного опыта у меня не было, как не было и страха.

Мы прошли мимо кафе, где я утром позавтракала. У кафе появились трейлеры с едой, которые я не заметила утром. Пруд остался позади справа, и мы свернули налево. Открывалась улочка, залитая уже золотистым закатным светом. Двухэтажные дома одного стиля, одноэтажные – более разнообразные, но тоже схожи. Дома были несовременной архитектуры, со старыми, но милыми фасадами. Такие однотипные дома строят, когда застраивают города с нуля или новые кварталы.

Максимилиан стал посвистывать знакомую мелодию Bryan Adams «Please forgive me». Эта музыка очень вписывалась в атмосферу улицы, домов и заката, но не со мной. Когда-то давно я, мои подруги страдали от безответной любви именно под эту музыку, не зная даже, о чём эта песня. С того дня песня «Please forgive me» ассоциируется с закатным блеском. Больше я под эту песню юность не вспоминаю.

Хотела расспросить его о детстве, но он посвистывал, и я не прерывала, потому что знала: скоро всё обсудим, он обещал.

– Расскажи о своей семье. Поддержим разговор. Как твои родители относятся к профессии художника?

– Отца у меня нет. Он ушёл, когда я был ребёнком, потом скончался. Не знаю даже, как он выглядит. Мама была учительницей, ей никогда не нравились мои рисунки, она так говорила. Но думаю, нравились, просто хотела меня подтолкнуть к лучшему. Думала, что отрицательный отзыв сделает меня сильным, лучшим, профессиональным.

^– Говорят, дети учителей всегда лишены любви и внимания.

Максимилиан вытащил одну руку из кармана и почесал горб носа.

– Откровенно говоря, да, ей всегда было не до меня. У неё было много детей других, более… другие, чем я.

С чем он хотел сравнить свои способности, он не договорил. И вот опять разговор клонится к его личным травмам. И всегда с неким контролем с его стороны, лишь бы не выглядеть жалостливым мальчишкой, жалующимся на родителей, на жизнь. Мы говорили вовсе не о его таланте, но я решила собрать биографические данные, они мне понадобятся.

– Подростком я думал, что отец следит за мной и обязательно вернётся. Потом винил его во всех грехах. Однако в мире есть грехи пострашнее.

– Какие, например? – Такие неглубинные темы чаще описывают характер людей, чем допросы «расскажи о себе».

– Например, педофилия. Джеймс Клавелл в своей книге описывает мировоззрение японцев – великая, поистине, нация. Японские мужчины в средневековье любили молодых мальчиков, и это не считалось предрассудком. Они считали, что нет разницы, кто доставляет удовольствие. А в психологии считают, что педофилия болезнь. Я тоже так считаю, педофилия рушит жизни детей.

– Я с тобой согласна, упаси господь такое пережить кому-то.

Максимилиан закинул руки за шею и скрестил пальцы вместе. Когда он приподнял лицо к небу, его кадык опять приподнялся и спустился вниз.

Я подумала: «Такое молодое лицо, и с такими печальными глазами. Может, это его образ андеграундного художника. Так делают творческие люди намеренно или ненамеренно, возможно, потому что асоциальны».

– Вкусно пахнет едой, – он опустил руки с затылка и принюхивался, как кот. – Это у рыжей Сарины, я точно знаю, – и побежал к жёлтым воротам через дорогу направо.

За забором был одноэтажный дом с высокой крышей. Максимилиан залез ногами на нижнюю часть калитки и вытянулся во весь рост. Я, конечно, пошла за ним. С двух сторон калитки были кустарники, высокие, густые, шириной полметра, высотой почти в два. Остановилась у кустарников, смотрела на его вытянутое туловище:

– Что у вас на ужин? – спросило туловище на калитке.

– Рыба с овощами. Будешь?

Мне хотелось посмотреть на неё. Достаточно было отойти на пару шагов назад, и за решёточным забором увидела женский силуэт. Лица не видно, однако невысокая фигура хрупко томилась под густой шевелюрой рыжих как медь волос. Во дворе накрыт стол на двоих, просто две тарелки и приборы. Сухие листья были везде, не убрано уже давно. Веяло жутким одиночеством, а никак не счастьем для двоих.

– Покушай с нами, Макси, на прощание. Я твою маму видела, она совсем убита горем, почему ты к ней не пойдёшь, сынок? – из виду я её потеряла, и последнее предложение говорилось шёпотом.

– Я сейчас домой иду, кое с кем. Напоследок побуду дома, – ответил Максимилиан тоже шёпотом.

Было неловко от того, что я стала подслушивать тайный разговор. Довольно непонятный мне диалог тянул в пучину любопытства. Чтобы дальше не слушать разговоры шёпотом, я ушла на противоположную часть дороги и ждала Максимилиана.

Вскоре он спустился с калитки, помахал рыжей макушке со двора и вернулся ко мне.

– Они были очень добры ко мне всегда. Её муж утонул в реке, в прошлом году, когда ловил рыбу. И меня брал с собой, когда я был мальчишкой.

Ещё не темно, а лёгкие сумерки обволакивали летний прозрачный воздух. Улица не освещалась фонарями. Свет по одному включался во дворах домов, и так появлялся свет на улицах, разрезая тёмные часы дня. В этом дворовом освещении свой шарм, непередаваемый уют провинции.

Улица огибалась вправо, потом влево, как змея, и улочка поднималась вверх, в небольшой холм. По дороге вверх я сорвала фрукты с веток деревьев, которые по неосторожности разрослись в сторону дороги. Захотелось понюхать цветы на лужайке розового дома с голубыми окнами. Ещё один дом из мультиков, этот – без забора, и мы воспользовались этим и прогулялись по газону, изучали цветы. Поскольку сад был на небольшой возвышенности, открывался вид на извилистую улочку. Мы сели на зелёный газон у края сада и вытянули ноги на брусчатый тротуар. Солнце уверенно склонялось вниз, скоро оно достигнет конца земли в начале улочки, откуда мы шли. Долго посидеть не удалось, я не хотела задержаться у него дома допоздна, завтра мне в путь, надо отдохнуть перед дорогой.

Пока мы шли дальше, Максимилиан рассказал о рисовании карандашом, как он пробовал рисовать, не касаясь бумаги, как пробовал рисовать ногами без рук.

– Посмотрел видео, как молодая девушка без рук, кажется, из Индии, рисует ногой и продаёт картины. Тогда я решил, что мне нужно пробовать жить как она, без рук. И несколько часов полз по полу. Руки всё время лезли в дело, и ничего не получалось. Тогда я поставил мольберт, взял краски, стал рисовать «Чёрный мак» …

– Так вот как был нарисован «мак», – нетерпеливо перебила я.

– Пока рисовал стебелёк, потерял равновесие и стал падать. Идея мне разонравилась, я бросил затею рисовать ногой и взялся рукой дорисовывать. Устав бороться с собой, я отложил холст и вернулся к нему через какое-то время. И вот тогда получилось, как у той девочки с видео. Просто иногда нам не хватает силы воли браться за идею, завершить начатое, достигать желаемого. Только потом, оглянувшись в тот день, когда ты всё бросил, понимаешь, как сильно сожалеешь о потерянном времени. Мы сами отбираем у себя дорогое время, оправдывая это фразой «значит, так было надо».

Задумавшись о его словах, анализировала свою жизнь, о каком упущенном времени или возможности я жалею. Конечно, я жалею о многом, сейчас я жалела, что не купила в галерее его работу «Мак», который может подорожать в цене значительно. Упущенная возможность? Я себя убедила, что в конце встречи всё прояснится, и я успею ещё вернуться и забрать холст.

– О чём ты задумалась, Амелла?

– Я подумала, что совершила великую глупость, не купив твою работу в галерее, где пылится «Чёрный мак». Твоя картина с собакой может подняться в цене. Она правда очень хорошая. Но вот моя глупость… – мне пришлось прерваться, острая боль пронзила мой лоб. Я взялась за голову. – Я даже не подумала об этом, не подумала купить самой, возможно, пока я здесь с тобой хожу на закате, кто-то уже купил. Может, даже сам Валериан вернулся и купил, ведь он знает, что я приехала искать тебя, значит, точно нашла в твоей работе что-то.

– Есть и другие художники, в работы которых ты можешь вложить деньги.

– Да, есть, и многих я знаю. Но ни разу не возникало желание покупать то, что они рисовали, потому что я не коллекционер.

Продолжать свою речь не стала, потому что увидела одно очень знакомое лицо. Лицо из автостанции, из автобуса, он шёл к нам навстречу. Солнце на закате так освещало его лицо, что он был оранжевым, как апельсин. Блестел его лоб. Он не смотрел по сторонам и шёл прямо широкими шагами. Метрах в трёх от нас он посмотрел на меня, узнал и кивнул, прошёл мимо. Я обернулась вслед ему, пока мой спутник искал слова утешения. Мой знакомый незнакомец своей фигурой закрыл солнце, которое уже краешком касалось земли. Воздух залился золотыми переливами так сильно, что даже брусчатка на обочине казалась золотистым ручейком.

Этот человек шёл от маленького дома, который стоял один в самом конце улицы, которую мы прошли полностью. Белый дом с высокой крышей стоял за сеточным забором один, по центру. Окна с коричневыми рамами, а может, мне показалось, что это коричневый цвет на закате. Внезапно закрылось одно из окон, и стекло отразило солнечный свет, и блик пробежался на этот раз по моим глазам. Я прищурилась от яркости.

Весь двор был в зарослях. Еле-еле виднелась тропинка до входной двери в дом. Были и деревья, и кусты, но все в высокой, засохшей от жары траве и в плетущейся лиане на сеточном заборе, который от тяжести груза нагнулся внутрь двора. Когда Максимилиан привёл меня к забору, стало понятно, что это наш пункт назначения.

«Что он здесь делал, почему он выходил из дома, куда я иду? Он тоже искатель, он тоже его ищет?» Мысли как рулетка крутились в голове, заставляя анализировать и думать. Искать выход и предугадывать. Предугадывать, что будет дальше со всем этим? Купил он картину «Мак» или нет? Потому что я точно знала, его в галерее до меня не было, и в колледже не был он, он шёл по моим следам всё время, пока не обогнал здесь, на финише. Я так винила себя за то, что в последний момент позволила ему меня обогнать, не зная об этой гонке. Этот человек точно искал Максимилиана, другого варианта быть не могло. Но тут возник второй вопрос: почему он не остановился, когда увидел нас? Он мог бы догадаться, кто со мной был – это было просто. Моя голова опять заболела острой болью.

– Кто был тот человек? – спросил парень. – Ты его знаешь?

– Нет, видела на автостанции, когда ехала сюда.

– Тогда странно, что он делал в моём доме?