Текст книги "Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя"

Мы с Камили переглянулись. Когда мужчина так разгневан, добром это не кончается. Мы обе были напуганы: еще немного, и он нас найдет!

– Зачем тебе какие-то малявки, когда рядом – взрослая женщина? – голос Марины внезапно изменился, стал гораздо мягче и заманчивее. Мы с Камили снова переглянулись: это мы виноваты в том, что происходит, и в том, что Марине сейчас сделают больно.

– Раздевайся! – велел мужчина.

Мы с Камили зажали уши, но даже сквозь ладони слышали его мерзкие стоны и ругательства. Я изо всех сил зажмуривалась, стараясь представить все, что угодно, но все равно слышала его. Когда он закончил, мы с Камили решили, что можно выходить из укрытия – но он не ушел. Спустя несколько часов мы услышали крик Марины и его голос:

– Все вы бабы – шлюхи!

Мы сидели не шевелясь. Наконец он ушел. Мы с Камили переглянулись, гадая, что нам делать. Вскоре Марина сказала, что можно выходить. Она оделась, постелила постель и вела себя так, будто бы ничего не произошло, но мы видели ее грустное лицо. Щека у нее распухла, руки дрожали, пока она пыталась привести комнату в порядок.

– Пойду сварю кофе. Хотите, девочки?

– Да, пожалуйста, – робко пробормотала Камили.

Пока Марина делала кофе, я оглядела комнату. На столике в углу стояла статуя Девы Марии. Голова наклонена, руки вытянуты, будто бы хотят обнять. Сердце ее было ярко-красным, а вокруг него – терновый венок. Перед статуей стояло несколько свечей, а на нее Марина повесила четки. Я не знаю никого из обитателей трущоб, кто не верил бы в Бога, во всяком случае, все они заявляли, что веруют.

Наверное, проще жить, когда веришь во что-то, если верить в себя не получается.

Многим это помогает пережить каждый новый день.

Не задумываясь, я выпалила:

– За что ты так наказываешь нас, Господи?

Камили строго на меня глянула: «Замолчи!» Я повернулась – на меня смотрела Марина.

– Бог не хочет, чтобы мы были счастливы. Он хочет, чтобы мы выжили. Однажды ты это поймешь!

Заглянув в глаза Марине, я что-то там увидела, точнее, не увидела. Казалось, она вот-вот станет призраком, о которых говорила мне мама. А в том, что случилось в тот день, виноваты были мы с Камили.

Марина повернулась и поставила перед нами три чашки. Мы сели и молча выпили кофе, как будто ничего не произошло, как будто все случившееся было лишь частью повседневной жизни.

Мальчик по имени Сантуш

Трущобы – как государство в государстве, вроде Ватикана, но без Бога. В этом есть своя ирония, потому что именно в трущобах живут самые верующие люди.

Почти никому из обитателей трущоб нет дела до того, что происходит за их пределами, так же, как тем, кто живет в «большом мире», нет дела до существования трущоб. Тем, кто родился там, нелегко пробиться в жизни. Вершина трущобной «карьеры» – стать главарем банды, а они редко живут долго.

Помню, как покрывалась мурашками всякий раз, приближаясь к членам банд или их главарям. В банды в основном вступали парни, изредка там были и девочки, и всегда было ясно, зачем они там. У девочек, состоявших в бандах, была почти всегда одна и та же история: у них не было ни родителей, ни семьи, ни денег, ни жилья. Было невероятно трудно защититься от парней и мужчин, когда за твоей спиной не стоит кто-нибудь из взрослых или банда. Угроза быть изнасилованной, снова и снова, мужчинами, которым наплевать на то, как это жестоко, гораздо страшнее, чем вероятность того, что тебе изредка придется спать с членами банды. Или же попросту быть девушкой одного из них. Это был максимальный уровень защиты девушек от остального уличного контингента.

Впрочем, у тех, кто имел взрослых защитников, жизнь была ненамного проще. Даже в этом случае у них не было никаких гарантий. Помню одну девочку, лет семи-девяти. На ней было грязное бордовое платье, слишком большое для нее. Она сидела на стуле рядом с хижиной. Волосы ее, коротко стриженные, чуть прикрывавшие уши, торчали во все стороны. Она была босая, с темными глазами. Не знаю, почему я ее запомнила. Может быть, из-за того, как нелепо смотрелось на ней это большое бордовое платье, а может – из-за отрешенного взгляда на ее хорошеньком лице. Но было в ней что-то необычное, и ее образ до сих пор стоит у меня перед глазами. Я никогда с ней не заговаривала, лишь однажды встретилась с ней взглядом. На столе перед ней лежала пачка сигарет, и одну из них, зажженную, она сжимала в руке. Одну ногу она задрала на стул, платье обнажало ее грудь, которой почти не было. Мы, дети, часто бегали нагишом, но в этой обнаженной груди было что-то неправильное.

Я села, скрестив ноги и привалившись спиной к стене лачуги напротив нее, в ожидании Камили, и в этот момент дверь ее хижины распахнулась, и из нее вышел какой-то мужчина. На нем были одни подштанники, и, казалось, он был пьян. Глянув на девочку, он схватил ее за волосы, стащил со стула и уволок в хижину. Она не закричала и не заплакала – похоже, привыкла к подобному обращению. Я всегда приходила в ужас, видя в трущобах людей-призраков, переставших реагировать на окружающий мир, ничего не чувствовавших, продолжавших существовать, но не жить.

В тот момент я думала о том, ждет ли такая судьба и меня. Наверное, вид у меня был грустный, потому что когда вернулась Камили, то первым делом спросила, как я себя чувствую. Я просто встала и сказала, что видела призрака. Она понимающе кивнула, и мы пошли прочь. Камили сразу поняла, что именно я видела.

Однажды вечером мы сидели вместе с Камили, Сантушом, Анжело и Хавьером у костра и ели жареную курицу. Анжело и Хавьер были братьями, семи и пяти лет, и жили рядом с Сантушом. Я помню, что эти двое мальчишек всегда строили из себя крутых, были шутниками и выдумщиками.

Они вечно просили Камили рассказать им историю – всякий раз, когда мы с ними виделись.

День выдался славный, а вечером мама Сантуша накормила нас ужином. Хавьер и Анжело принялись уговаривать Камили, та в ответ лишь улыбалась. Вскоре подключились и мы с Сантушом, упрашивая рассказать историю.

– Ладно-ладно! О чем вам рассказать? – притворно рассерженно спросила Камили.

– Страшилку! – воскликнул Хавьер.

– Да ты же опять испугаешься, и приснятся кошмары! – подтрунил Анжело над младшим братом.

– Не испугаюсь!

– Испугаешься!

– Хорошо, расскажу вам сказку-загадку! Но только обещайте, что не будете перебивать, – сказала наконец Камили, глянув на братьев строго, но с усмешкой.

Мы с Сантушом переглянулись и улыбнулись: трудно было не засмеяться, когда Хавьер с Анжело начинали спорить.

– Готовы? – спросила Камили. – Загадка непростая.

– Да! – ответили мы в один голос.

– Жили-были два брата: Пауло и Педро. Пауло всегда вел себя хорошо, был добрым и всем помогал, но ничего не делал просто так. Педро же был непослушным, брал вещи без спроса и любил подраться, но потом всегда сожалел о содеянном. Вопрос: кто из них плохой – Пауло или Педро?

– Педро, – сказали вместе Хавьер и Анжело.

Камили посмотрела на нас с Сантушом.

– А вы, ребята, как думаете?

– Это же ясно, ничего сложного, – ответил Сантуш. – Конечно, Пауло!

– А ты что скажешь? – спросила Камили меня.

– Хм-м-м… – протянула я, пристально глядя на нее. Я знала, что ответ не так прост, как кажется, – загадки Камили всегда были с подвохом. – Думаю, оба брата одинаково добрые и злые. Пауло хорошо себя ведет, но в глубине души он плохой. Педро дерется, но на самом деле он не хочет делать людям больно.

Когда я произнесла эти слова, все ненадолго замолчали, каждый посмотрел на меня, и я решила, что отгадала загадку. Но радовалась я недолго, потому что Сантуш захохотал, а за ним – Хавьер и Анжело. Мы сидели в темноте вокруг костра. Сантуш бросил в меня куриную кость, и мы все засмеялись. Сантуш сказал, что я не от мира сего и определенно ошибаюсь.

Я посмотрела на Камили – та послала мне воздушный поцелуй и улыбнулась, и я поняла, что угадала.

Если бы другие не видели Камили, я решила бы, что она – ангел, посланный с небес, чтобы стать моим другом.

В ту ночь мы легли спать все вместе, сытые и довольные.

Наутро нас разбудил шум, доносившийся из хижины, где жил Сантуш: оттуда слышались крики и звук ломающихся предметов. Камили заснула в гамаке вместе с братьями, а мы с Сантушом – у стены, укрывшись одеялами.

Я села, подтянув ноги. Потом посмотрела на Сантуша и увидела, что он прижался головой к стене, закрыв глаза. Всякий раз, как раздавался шум из хижины или мы слышали, как бьют его мать, он вздрагивал всем телом.

Я глянула на Камили. Она уже проснулась и обняла Анжело и Хавьера. Камили посмотрела на меня – никто из нас не знал, что делать.

– Сантуш, мне так жаль… – начала я.

– Забей! – резко ответил он.

Камили села рядом и обняла его, но Сантуш стряхнул ее руку и встал.

– Чертов идиот! Ничего толком не умеет – только и знает, что бить ее. Ненавижу его!

– Сантуш, может, мы пойдем? – неуверенно спросила я. Страсти внутри накалялись, и мне было тяжело слышать их крики. Но каково было самому Сантушу?

– Если я куда и пойду, то только туда! – крикнул он, направившись к двери, но Камили удержала его.

– Тебе туда нельзя – он убьет тебя! Он же пьяный! Вот увидишь: он скоро завалится спать.

Сантуш оттолкнул Камили.

– Если он убьет меня, мне же лучше!

С этими словами от распахнул дверь хижины, вошел внутрь и с шумом захлопнул ее за собой.

Мы с Камили, Анжело и Хавьером остались снаружи, понимая, что добром это не кончится. На этот раз отчим побьет Сантуша так сильно, что тот долго не сможет пошевелиться. Матери его достанется за то, что родила на свет такого сына, и может быть, отчим даже заставит ее выгнать его. Камили посмотрела на меня – мы все чувствовали собственную беспомощность.

Наверное, Сантуш вбежал в хижину, потому что не мог больше терпеть, как его мать избивают, – для него это было слишком. Это продолжалось уже давно. Его отчим избивал мать, да и сам Сантуш вечно ходил в синяках. Он все повторял, что единственной причиной, по которой он до сих пор не ушел из дома, было то, что он не хотел оставлять мать с этим идиотом. Может быть, он чувствовал свою вину оттого, что не мог ничего с этим поделать; и уж точно он ощущал собственное бессилие. Как бы то ни было, именно это чувствовали и мы, стоя там и слушая крики. Мы хотели помочь ему, но не знали как. В конце концов, мы были просто детьми.

Мы могли бы вбежать туда и наброситься на его отчима, а что потом? Как бы это улучшило положение Сантуша и его матери? Вот почему мы сделали единственное, что было в наших силах – просто стояли там, слушали и никуда не уходили, вдруг Сантушу понадобится наша помощь? Мы не хотели бросать его – он ведь был одним из нас, членом нашей семьи.

Внезапно мы услышали мужской голос:

– Ну и что ты мне сделаешь, сукин ты сын? Ты даже не мужик, чтобы держать такую штуку, а уж тем более – чтобы ей пользоваться.

Последовало молчание, а за ним – всем нам хорошо знакомый звук. Мы все подпрыгнули, и сердца наши заколотились, как бешеные. Сомнений не было: это был пистолетный выстрел. Я в ужасе посмотрела на Камили, а она – на меня. Тишину разорвал крик женщины. Камили, братья и я инстинктивно попятились от хижины.

– Сантуш, – шепнула я Камили, а она лишь смотрела на меня во все глаза. Она тоже не знала, жив ли он. Никто из нас не смел произнести ни звука.

Дверь распахнулась, и из хижины вышел Сантуш. Он в страхе посмотрел на нас, в глазах его была решимость, а потом повернулся и побежал.

– Что ты наделал! Что ты натворил, Сантуш! – кричала его мать, истерически всхлипывая. Страшно было смотреть, как взрослый человек ведет себя так странно, так ненормально. Со всех сторон к хижине сбегались люди, и мы, дети, поняли, что нам пора оттуда сматываться. Мы знали, что случилось.

Волшебная ночь обернулась новым днем, напомнившим нам о реальности.

Сантушу было десять лет, когда он убил человека. Помню, что я тогда подумала: совершим ли мы с Камили когда-нибудь нечто столь же ужасное? Мне тогда было семь.

Мы пытались найти Сантуша. Искали несколько дней, но никто, казалось, не знал, куда он подевался. Просто исчез. Я не раз задавалась вопросом, как сложилась его жизнь, да и жив ли он до сих пор. Мне хотелось тогда ему помочь, но он решил исчезнуть, и мы ничего не могли с этим поделать. Мне нравился Сантуш, и я то и дело повторяла, что когда мы вырастем, то поженимся. Он обнимал меня и отвечал: «Конечно, все, что захочешь!» – и при этом широко улыбался.

Я не раз думала: интересно, что будет написано на его надгробии? «Сантуш, мальчик десяти лет, убивший мужчину, который избивал его и его мать. Сбежал и пропал. Убийца». Или: «Сантуш, мальчик десяти лет, любил самолеты, мечтал стать лучшим футболистом в мире. Пропал без вести. Герой».

Самолет мягко приземляется

Сан-Паулу, 2015 г.

Наконец мы приземлились в международном аэропорту Сан-Паулу «Гуарульюс». Мы с Ривией ждем свои чемоданы у конвейера выдачи багажа. Полет прошел хорошо, самолет приземлился мягко. Посадка для меня – самый страшный момент, так что я была благодарна пилоту. Ривия, у которой бразильский паспорт, заняла короткую очередь, мне же пришлось ждать невероятно длинную вереницу людей, которая, казалось, никогда не кончится. Ненавижу очереди, а эта еще и изгибалась, теряясь в бесчисленных поворотах, как Великая Китайская стена, чуть ли не через весь аэропорт. Судя по всему, у шведов культура поведения в очередях развита очень высоко, нет в мире людей, ведущих себя в очереди спокойнее их – и за эти годы я тоже научилась ждать своей очереди. Но это дается мне нелегко. Раннее детство, проведенное в Бразилии, напоминает о себе, и чаще всего я поступаю jeitinho brasileiro – «по-бразильски» — то есть делаю следующее: подхожу к тому, кто в очереди самый первый, беззастенчиво вру, что опаздываю на встречу, и спрашиваю, не будет ли он так любезен меня пропустить. Мне неловко в этом признаваться, но в детстве я частенько прибегала к этой уловке, чтобы не ждать в очереди. Теперь, повзрослев, я стискиваю зубы и жду, понимая, что и все остальные люди в очереди тоже предпочли бы заняться чем-нибудь другим.

Я устала. Над Сан-Паулу восходит солнце. Я оглядываю людей в очереди, переговаривающихся между собой на разных языках. Достаю свой шведский паспорт и смотрю на фотографию. Проходит целая вечность, и вот наконец моя очередь. Я подхожу к одной из стеклянных будок и показываю свой паспорт низенькой женщине со скучающим видом, улыбаюсь и здороваюсь с ней по-португальски («Oi»). Женщина смотрит в паспорт, потом – на меня, снова в паспорт и снова на меня. Кажется, она чему-то удивлена и о чем-то спрашивает меня по-португальски, но я не понимаю.

– Eu não falo português, fala inglês? [3]3
  Я не говорю по-португальски, вы говорите по-английски? (порт.)


[Закрыть]– спрашиваю я.

Она качает головой – нет, она не говорит по-английски, – ставит штамп и возвращает мне паспорт. Наконец меня впустили в страну.

Я вижу Ривию в дальнем конце багажного конвейера и направляюсь к ней. По пути я налетаю на пожилую женщину и хочу извиниться, но не знаю, как это сделать по-португальски, поэтому говорю по-английски. Мне уже не по себе оттого, что я не понимаю языка, и стыдно за то, что не удосужилась его выучить. Дойдя до Ривии, я спрашиваю, как сказать «извините» по-португальски.

– Desculpe, – отвечает она. В этот момент на конвейер выкатываются наши чемоданы. Ривия берет свой салатовый, а я с трудом поднимаю свой, едва не спотыкаясь. Ривия улыбается. Мы выходим из аэропорта в сторону такси, и она заказывает машину. Мы садимся на заднее сиденье и называем водителю адрес нашей гостиницы – это в районе Жардинс. Выехав на дорогу, я начинаю узнавать растительность, деревья и кусты и даже запахи и само движение по дороге. В этот момент я чувствую, будто бы раздвоилась. Я вернулась сюда спустя двадцать четыре года, как будто их и не было. И все же, прошло именно столько лет.

Меня охватывает странное ощущение, и я силюсь понять собственные чувства. Улыбаясь, я то и дело указываю на знакомые предметы и те, что внезапно воскресают в сознании, хотя все эти годы были скрыты или забыты. Мы проезжаем мимо полицейской машины, и я немедленно реагирую, признаваясь Ривии, что она мне не нравится.

Есть шрамы, которые остаются навсегда.

Мы въезжаем в каменные джунгли, и я вижу множество зданий, исписанных граффити – не цветными рисунками, а просто черными надписями, повсюду. Это отвратительно, и я изо всех сил стараюсь скрыть свое разочарование. Город внезапно кажется мне угрюмым, уродливым и сердитым. Я не хочу на это смотреть. Может быть, я слишком привыкла к жизни в Швеции, что теперь не в состоянии это вынести? Но чем дальше мы едем, тем красивее становится вокруг. Мрачные трущобы сменяются симпатичным спальным районом. Наконец, спустя почти час, мы приезжаем в гостиницу. Выходим из такси. Хотя день солнечный, на улице не так жарко, как я ожидала.

Мы оставляем багаж на стойке регистрации и идем завтракать. Берем по тарелке и накладываем туда хлеба, фруктов и выпечку. Ривия указывает на маленький круглый рулетик и велит мне его попробовать. Я, кажется, узнаю шарики – Ривия говорит, что они называются «пан-де-кежу» – это сырные булочки. Я беру себе три штучки, и еще манго и папайи. Мы садимся за столик. Сырные шарики удивительно вкусные! Я помню, что ела их в детстве; не помню, когда именно, но вкус мне знаком: мои вкусовые рецепторы узнают его. Я набираю еще немного булочек – кажется, будто бы я пытаюсь съесть Бразилию.

Через час мы с Ривией выходим из лифта в фойе гостиницы. После долгого душа я чувствую себя другим человеком, и мы решаем отправиться на экскурсию в Сан-Паулу. Начинаем со знаменитого парка «Ибирапуэра». Там мы гуляем, покупаем кокосовую воду, и я как будто немножко пьянею. Я узнаю растения, пальмы, запахи и язык. Даже солнце припекает знакомо, и хотя я не понимаю, о чем говорят люди вокруг меня, сам язык кажется мне знакомым.

Проходит пятнадцать минут, и я пытаюсь забраться на дерево. Тут же понимаю, что джинсы на мне слишком узкие для подобного занятия, поэтому я просто сижу некоторое время на дереве, пока мы не замечаем, как к нам направляются несколько охранников. Я тут же спускаюсь, и мы отправляемся гулять дальше.

По пути мы видим две огромные стены, расписанные граффити, чей уровень многократно превосходит то, что мы видели прежде. Мы фотографируемся на их фоне и идем дальше, останавливаясь возле палатки, чтобы купить конфет. Ривия говорит, какие ей нравятся больше всего. Некоторые мне знакомы, другие – нет. Чуть позже, уже вечером, мы вкусно ужинаем в ресторане и отправляемся спать.

Усталая и охваченная водоворотом впечатлений и эмоций, я лежу в своей постели и никак не могу заснуть. Звуки города слышны даже сквозь стены. Я внезапно понимаю, как тихо и комфортно в моем доме в Умео. Изредка среди ночи слышно снегоуборочную машину. Но здесь всегда есть кто-то, кто не спит.

Лучшая подруга спасает мне жизнь

Сан-Паулу, 1980-е годы

Я не помню, как все произошло, помню лишь, как мы с Камили решили переночевать в одном из более благополучных кварталов, граничащих с бедной частью города. Был обычный день, то есть мы как всегда пытались найти еду. Мы бегали по улицам, просили денег, воровали кошельки и другие вещи из карманов. То и дело кто-нибудь это замечал, и нам оставалось только делать ноги как можно быстрее. У нас было заготовлено множество укромных мест и всегда было место встречи, где мы могли найти друг друга, если приходилось разбежаться в разные стороны. И еще у нас всегда была стратегия, например, когда «чистили карманы»: если тебя заметят, но не сумеют поймать – беги! В редких случаях, когда тебя хватают за руку и не отпускают, кусай за руку или пинай в ногу! Как только вырвешься – беги со всех ног! Тот, кому ты сделал больно, страшно разозлится. Если тебя держат надежно и ты в ловушке, вариантов немного. Просто постарайся ударить как можно сильнее, пинайся, кусайся, царапайся. Если это мужчина, бей промеж ног. Если удастся вырваться – беги, как никогда прежде не бегал!

Есть и еще один способ вырваться, когда тебя поймали, но он работает только, если вас двое или трое. Твои друзья могут отвлечь этого человека, а ты тем временем вырвешься – и в этом случае тоже нужно бежать со всех ног.

В общем, день был совершенно обычный, ничего примечательного. Мы вместе дрались и вместе смеялись. Мы с подругами были как сестры и делили все, что удавалось добыть, стараясь улизнуть от взрослых, старших уличных детей и шаек. Мы с Камили уже испытали на собственной шкуре, что если даже шайка состояла из ребят младше нас, но их было больше, то они легко могли нас побить. Против десяти решительно настроенных детей у нас не было ни единого шанса – ведь они тоже умели пинаться, царапаться и кусаться. Так что нам оставалось только спасаться бегством.

Нам, уличным детям, было легко оставаться невидимыми – большинство людей попросту делали вид, что не замечают нас. Единственный способ обратить на себя внимание был подойти вплотную и попросить денег. Мы дергали их за одежду и жалобно просили мелочи на еду:

– Пожалуйста, сэр, не могли бы вы дать монетку на еду?

Или:

– Пожалуйста, прекрасная леди, мы бедные голодные дети.

Но это редко срабатывало. И все же мы говорили добрые слова любому человеку, кто давал нам хоть немного денег, – «храни вас Господь» или что-нибудь в этом духе. Тех же, кто не подавал, отталкивал нас, бил, мы осыпали ругательствами – и это были худшие слова из всех, что мы знали, а знали мы немало, уж поверьте!

Таким был каждый наш день. И почти каждый день нас обзывали крысами. Всякий раз мы делали вид, что не слышим их. Не знаю, что было хуже – когда в тебя плюют и пинают или когда вовсе не замечают. Когда на нас плевали, это, по крайней мере, означало, что нас заметили. Но когда на нас не обращали внимания, ощущение было такое, будто бы нас на самом деле нет или мы не люди.

Были и такие, кто не давал нам денег, но все же смотрели на нас, здоровались или приветливо улыбались. От этого становилось теплее.

Мы, уличные дети, редко получали любовь извне, но мы дарили друг другу тепло – танцевали и смеялись, – ведь несмотря ни на что, мы были детьми и нам отчаянно хотелось играть и искренне смеяться.

В Швеции мне редко доводилось испытывать желание рассмеяться от души, искренне, по-настоящему. В Бразилии же мои ощущения – радость и боль – были обострены до предела. Когда в детстве я чему-то радовалась, это чувство было невероятно сильно, и его могли вызвать даже совершенные мелочи – вроде сытного обеда или мороженого. А боль… боль казалась бездонной.

Мы пришли в более благополучный район и заметили у одного из магазинов человека. Камили сделала вид, что случайно налетела на него, и он принялся ее отчитывать. Она же стояла и послушно терпела ругательства. Окончательно вжившись в роль робкой и скромной девочки, Камили даже попросила прощения. Тем временем я запустила руку в его правый задний карман и вытащила кошелек. Мужчина вошел в магазин. Дойдя до кассы и сунув руку, чтобы достать бумажник, он сначала ничего не понял и принялся шарить по всем карманам. Потом до него дошло, что кошелек пропал – раздражение на лице сменилось яростью.

Мы с Камили стояли на улице, у окна магазина, и заглядывали внутрь. Сам виноват – надо быть внимательнее! Мы хохотали до колик в животе. Когда он увидел нас, мы припустили со всех ног. Убежав так далеко, что он уже не мог нас поймать, мы присели на скамейку и раскрыли кошелек. Там было несколько банкнот и монет. Мы взяли их, а кошелек выбросили. Потом пошли в ресторан и заказали две больших порции мяса на вертеле в невероятно вкусном соусе. В жизни не ела ничего вкуснее!

У нас еще осталось немного денег, и мы купили фруктовый лед на палочке у доброго человека. У него была белая тележка на двух больших узких колесах спереди и с двумя длинными рукоятями сзади, позволявшими проехать где угодно. Фруктовый лед был удивительно вкусным и освежающим, что было весьма кстати, потому что стояла ужасная жара. Я взяла розово-оранжевый со вкусом папайи, а Камили – желтый, со вкусом манго. Естественно, мне казалось, что у нее вкуснее; она рассмеялась и поменялась со мной. Фруктовый лед был цилиндрической формы – сок наливали в пластиковые трубки, и ощущение было такое, будто бы сосешь воду с фруктовым вкусом. Если сосать слишком сильно, то он быстро обесцвечивался и оставался только кусок белого застывшего льда со вкусом воды. Но все равно было вкусно. Мы играли и веселились. К концу дня мы совершенно выбились из сил от веселья, жары и беготни. Может быть, поэтому одной из нас не удалось убежать. Я ужасно злилась на Камили за то, что она бежала недостаточно быстро. Хотя теперь я понимаю, что злиться было бессмысленно.

В случившемся не было ни ее вины, ни моей – просто я бежала быстрее, и это помогло мне выжить.

Приближался вечер, и надо было найти место для ночлега. Мы знали, как опасно спать в благополучных районах, но к тому моменту дела в фавеле шли хуже, чем обычно, поэтому мы решили рискнуть. Иногда мы бродили по хорошим районам ночью, стараясь не заходить слишком далеко, и все же нам удавалось подсмотреть за богачами через окна их домов. Мы перебирались через заборы и ограды, а однажды за нами даже погнались две огромные собаки. Нам с Камили едва удалось спастись от них за железным забором с колючей проволокой. Я чувствовала дыхание одной из собак на своих босых ногах – всего в нескольких дюймах.

Однажды ночью мы с Камили пробрались на четвереньках во двор красивого белого дома и заглянули в окно. От одного вида комнаты захватывало дух: она была вся в розовом и битком набита куклами и другими игрушками. Там стояла белая кровать, заваленная плюшевыми зверями. В постели спала белая девочка. Вид у нее был такой умиротворенный, что меня охватила зависть и тоска. Над кроватью горел ночник, и дверь в комнату была широко распахнута.

Но в ту ночь, унося ноги, мы с Камили вовсе не горели желанием подсматривать в окна богачей. И все-таки мы решили переночевать там, куда вход нам был заказан. Ночь была теплой – такой теплой, что мы спали, не обнявшись, как обычно. Не знаю, который был час – часов у меня не было. А если бы и были, я все равно не умела ими пользоваться. Почти все наши дни разворачивались по одной схеме: выключался свет, ты просыпался с урчащим животом, а потом открывались магазины. Вокруг начинали ходить люди и ездить машины, кто-то спешил на работу, кто-то просто брел куда глаза глядят. Женщины в трущобах стирали белье, мимо бегали дети, прохаживались крутые парни, плакали младенцы, кто-то смеялся, кто-то грелся на солнышке, прислонившись спиной к своей хижине. Из самодельных каминов шел дым, и в воздухе витал аромат специй. На веревках сушилась цветная одежда, а мимо то и дело пролетали футбольные мячи. Повсюду сновали дети. Иногда казалось, что в трущобах живут одни дети, а взрослых нет вовсе. К обеду в животе начинало урчать, и люди замедляли шаг, вид у них становился более усталый. Потом наступал вечер и становилось темно, и они ложились там, где находили место, там, где чувствовали себя в относительной безопасности. В более приличных кварталах людей на улице было меньше, но нам там было не место.

Не знаю, сколько мы с Камили проспали, но проснулась я оттого, что неприятно сосало под ложечкой. Я что-то услышала и легонько пихнула Камили, чтобы она проснулась. Она посмотрела на меня, и я поднесла палец к губам, велев ей молчать. Она сразу поняла и села. Я показала на ухо – мол, я что-то слышала, – а потом на угол здания. Камили обеспокоенно напряглась: похоже, мой страх передался и ей.

Мы переглянулись, пытаясь понять, что происходит, и вскоре услышали мужские голоса. Слов было не разобрать, но по их тону и громкому смеху и так было все понятно. Нужно было убираться оттуда, и поскорее. Скорее всего, эти люди очищали квартал от «крыс».

Мы с Камили заглянули за угол, чтобы оценить шансы на спасение. Там, выстроившись в ряд, стояли дети, и как только наши маленькие головы высунулись из-за угла, один из мужчин нас заметил.

– Ты гляди! Еще одни. А ну-ка поймайте их! – сказал он.

– Беги, Криштиана, беги! – крикнула мне Камили.

– Взять их! – было последнее, что я услышала, и мы со всех ног пустились прочь.

Камили все кричала, чтобы я бежала. Я была насмерть перепугана, а паника в голосе Камили только усиливали эффект, и мысли путались в голове. Страх завладел мной целиком. Быстро оглянувшись, я увидела, что Камили бежит чуть позади меня. Я чуть замедлила бег, чтобы она меня нагнала, но, заметив это, она заорала, чтобы я бежала быстрее, чтобы не останавливалась. Я крикнула в ответ, чтобы и она ускорилась. Снова набрав скорость, я заметила, что наши преследователи подбираются все ближе и ближе к Камили. В ее глазах отразился самый настоящий ужас. Я сама не знала, куда бегу. Достигнув невысокой стены, я подпрыгнула и ухватилась за ее край. Подтянувшись на руках, я вскарабкалась вверх босыми ногами. Мелькнула рассеянная мысль, что руки и ноги мои, должно быть, все исцарапаны, но боли я не чувствовала. Словно вспышка я взлетела на изгородь и обернулась, протянув руку Камили. Но она была далеко. Я увидела, как она бежит ко мне, а двое мужчин вот-вот ее догонят. Я закричала, чтобы она бежала быстрее, и увидела панику в ее глазах, когда она поняла, что это ей не удастся. Мужчины схватили ее, Камили закричала и принялась извиваться, пытаясь высвободиться.

Я уже готова была спрыгнуть и помочь ей, как всегда делала она, но она крикнула мне спасаться. Один из мужчин подбежал ко мне, и я растерялась. Камили заорала: «Беги!»

Не раздумывая, инстинктивно я повернулась и бросилась прочь. Я слышала, как тот, что держал Камили, заорал второму: «Черт с ней!» Я бежала до тех пор, пока в мозгах немного не прояснилось и ко мне не вернулась способность соображать.

Поняв, что за мной больше не гонятся, я остановилась. Сердце колотилось, как бешеное, словно оно было в горле, а не в груди. Я отчаянно хватала ртом воздух, ноги не слушались. Я посмотрела на них и увидела, что все голени и колени были изодраны, но боли я не чувствовала. Что теперь делать? Надо вернуться за Камили. Я должна ей помочь!

Я стала медленно пробираться между зданий, пытаясь вспомнить, откуда я прибежала, чтобы продумать другой обратный маршрут. Вдруг я услышала детский плач и голоса тех мужчин и поняла, что я близко. Ужасное, мерзкое чувство тошноты поднялось из самого живота. Я сделала глубокий вдох и осторожно выглянула из-за угла. Пятеро или шестеро детей стояли в ряд. Рядом с ними был припаркован черный фургон, а в нем – трое мужчин. Помню, что видела мальчика постарше, лет десяти-двенадцати, который держал за руку маленькую девочку. Вид у обоих был испуганный, девочка плакала. Камили стояла рядом с этой девочкой, также напуганная. Она все оглядывалась, будто ища что-то или кого-то. Издалека она казалась такой маленькой и испуганной.