Текст книги "Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа"

Потом Чезаре вынул свою потную руку из моей. Такое резкое разъединение наших пальцев заставило меня повернуться к нему. И тогда он тихо сказал:

– Теперь ты видишь, Лючия, какой огромной властью обладаешь?

Он сделал шаг назад и поклонился. Потом подошел к столу Хуана, и тот подал ему кубок.

– Тост за синьору и синьора Пезаро! – провозгласил Чезаре. – Пусть их счастье будет долгим и плодовитым. Buono fortuna![34]34
  Желаю счастья (ит.).


[Закрыть]

Взлетели руки с кубками, вино плескалось через край. Будто пьяная, я вернулась к своему столу. Сжимая свой кубок, Джованни потрясенно смотрел на меня.

Папочка движением руки дал понять, что теперь и гости могут потанцевать. Первым откликнулся Хуан: потащил за собой свою безвкусно одетую женщину, и они принялись выплясывать с упоением, хотя и без всякого изящества. Они крутились, пока она не начала истерически хохотать, а фальшивые жемчужины не посыпались с ее наряда на пол.

И только тогда Джованни наклонился к моему уху и сказал:

– Ты хорошо танцуешь, жена.

Пробило полночь: час, которого я боялась, наступил. Традиционные для свадеб скабрезные шутки или пожелания хорошей охоты на брачной постели папочка запретил и во главе избранной группы кардиналов сам торжественно сопроводил меня и Джованни в палаццо Санта-Мария ин Портико.

Сердце колотилось у меня в груди; входя в спальню, я была готова упасть в обморок. Мой брачный покой устроили на втором этаже пустующего крыла: здесь стояла громадная кровать с пологом из красного шелка, а чехол подушечного валика имел рисунок в форме лепестков. В волнении я повернулась к babbo. Он ответил мне бесстрастным взглядом, а Джулия увела меня за разрисованную ширму, где вместе с моими дамами принялась снимать с меня свадебные одеяния. На развязывание шнурков, освобождение от корсажа, верхних и нижних юбок ушло, казалось, больше часа. Все молчали. Когда на меня через голову надели ночную сорочку, расшитую цветами, я с трудом сдерживала слезы.

Джованни уже ждал меня под простынями. Шнуровка его рубашки на шее была распущена. Я не могла отвести глаз от его странного, похожего на луковицу кадыка. Джулия направила меня к скамеечке, с которой я должна была забраться на огромную кровать.

Слуга подал папочке кубок вина. Тот сделал шаг вперед, а кардиналы выстроились за ним, словно красные луны. Он поднес кубок ко рту мне, потом Джованни, показав, что мы должны выпить. Слуги в это время держали салфетки под нашими подбородками.

У красного вина был горький вкус. Капелька упала с моей губы, оставила кровавое пятнышко на салфетке.

Папочка осенил нас крестом.

– Ни один человек не в силах разъединить то, что соединил Бог, – произнес он напевным голосом, потом отошел и щелкнул пальцами.

Вперед выступила Джулия:

– Лукреция! Идем со мной.

Я медлила, но не потому, что хотела остаться. В чем дело? Джованни лежал, устремив взгляд перед собой, будто меня тут и нет. Я выбралась из кровати; от прикосновения к холодному полу меня пробрала дрожь. Джулия набросила мне на плечи шаль, опустилась на колени, чтобы надеть мне на ноги домашние туфли. Я была так поражена слаженностью происходящего, что даже не успела пожелать доброй ночи моему мужу, – и Джулия увела меня. Выходя, я бросила взгляд через плечо: Джованни оставался в постели, папочка стоял спиной ко мне, но я видела напряженность в его позе. Его плечи возвышались, как зубцы бойниц.

Джулия провела меня по проходу, через дворик и в наши покои. Пантализея и остальные дамы шествовали позади, неся мои помятые свадебные одеяния. Я вдруг осознала, что понятия не имею, где Адриана. Я потеряла ее из виду во время вечерних развлечений, но ее отсутствие заметила только теперь.

– Я сделала что-то не так? – отважилась наконец спросить я, когда мы поднимались по лестнице.

– Нет. – Джулия остановилась у дверей спальни. – Вернее, ты все делала как надо в том, что касается твоего мужа. Но этот танец с Чезаре… – ее снисходительный смешок как ногтями резанул мои уши, – он был очарователен, но вряд ли уместен. С этого момента ты должна проявлять осторожность. Пусть и формально, но ты теперь замужняя женщина.

– Но он же мой брат! – Я была настолько ошеломлена этим неожиданным поворотом, что ее наглость даже не разозлила меня. А ведь я могла ответить, что уж не той читать мне нравоучения, кому целый вечер засовывали мясо за корсаж. – Он пригласил меня на танец, что в этом дурного? Джованни не хотел танцевать, поэтому… – Я остановилась на полуслове. Она смотрела на меня с необыкновенно странным выражением. – Что случилось? Что я такого сделала?

Может, мой танец с Чезаре не понравился папочке, который теперь в наказание убрал меня с брачного ложа? Но я не видела в этом никакого смысла. Он должен был понимать, что танец поможет мне расслабиться. Может быть, Джованни пожаловался на меня? Я попыталась вспомнить, не подходил ли он к папочке во время пиршества. Нет, он неизменно был со мной, я сама однажды отошла от него – пока танцевала. Он даже потом похвалил мой танец.

– Его святейшество ждет от тебя повиновения, – резко сказала Джулия. – Эта… – Она помедлила. Несмотря на теплую ночь, я плотнее закуталась в шаль. – Эта страсть… – она взглянула мне в глаза, – эта страсть, которая связывает тебя и Чезаре, не должна влиять на твои отношения с мужем. Для нас важно не нанести оскорбления Милану.

– Не нанести оскорбления?! – Во мне начал закипать гнев. – Тогда я должна быть сейчас со своим мужем. Разве не так полагается после свадьбы?

Да оставалась ли она сама в спальне с Орсино в брачную ночь? Или прямо отправилась в постель к папочке?

Она холодно улыбнулась:

– Что ты понимаешь в таких делах? Тебе всего тринадцать. Вы станете настоящими супругами, только когда ты будешь готова. Об этом сказано в твоем брачном договоре. Ты понимаешь?

– Но если я слишком молода, чтобы быть женой, то зачем вообще выдавать меня замуж?

Я знала, что у нас долг перед кардиналом Сфорца, о котором говорил Хуан, но не могла не задумываться: а так ли уж это необходимо? Дорогое пиршество, свадебное платье, музыка – мне казалось, что затраты слишком уж велики.

– Ты явно ничего не понимаешь, – раздраженно вздохнула Джулия. – У тебя еще не начинались месячные. А поэтому ты не женщина. Твой брак должен оставаться только формальным, пока не разрешит его святейшество.

Такого унижения я еще не испытывала. Да, месячные у меня не начинались, но она сказала об этом так злобно, точно хотела еще раз напомнить о своем превосходстве. Ей как будто было приятно вытащить меня из брачной постели и подчеркнуть: именно я не готова к браку, вся ответственность на мне. Я ненавидела ее за это, хотя и понимала, что брак – это взаимовыгодная сделка между семьями. Если же в браке рождается любовь, это нужно воспринимать как дар. И в самом деле, ведь папочка когда-то любил мою мать, как теперь Джулию, но Ваноцца несколько раз была замужем за другими мужчинами, и папочка не возражал. Он, конечно, сам не мог жениться, потому что принял обет. И все же я никогда не считала брак следствием страсти – скорее уж это была обязанность, которую женщины должны выполнять. Да и пример Джулии показывал, как мало значит звание супруги.

– Ты должна была подготовить меня, – сказала я. – Когда я спрашивала тебя о брачной ночи, ты мне этого не объяснила, хотя знала наверняка.

– Не знала. Решение тогда еще не было принято. Его святейшество ждал до последнего момента, прежде чем использовать эту оговорку. Если бы месячные у тебя начались до сегодняшнего вечера, ты бы осталась на брачном ложе. Лукреция, меня удивляет твой тон. Мне казалось, ты должна радоваться предусмотрительности его святейшества.

– И все равно ты должна была меня предупредить. У тебя для этого был целый день. – Я намеренно подначивала ее, потому что меня задело ее невыносимое самодовольство. – Что случится, когда я достигну нужного возраста? Как ты сказала, мне тринадцать. Месячные у меня начнутся очень скоро…

Она подняла руку, прерывая меня, и взглянула на дам за моей спиной. В канделябрах горели свечи, моя постель была расстелена. Значит, Адриана побывала здесь. Она покинула праздничный зал, чтобы подготовить комнату к моему возвращению.

Она знала, что я не останусь с Джованни. Все знали, кроме меня.

– Когда у тебя начнутся месячные, сразу же сообщи мне. – Джулия так близко наклонилась ко мне, что ее лицо расплылось у меня перед глазами. – Только мне, и никому другому. Даже Адриане. Этого требует твой отец.

– Но если Пантализея или кто-то из других увидит…

– С каких это пор слуги стали иметь значение? Если они заговорят, им отрежут языки. Ты можешь только радоваться, что Родриго заботится о твоем благе. В отличие от других отцов. – Она подтолкнула меня к порогу. – День был долгий. Ты, наверное, устала.

Не то слово – я валилась с ног. В тишине напряжение постепенно уходило, уступая место подавленности. Мурилла расчесывала мне волосы, а Пантализея разбирала одежду: укладывала драгоценности в шкатулки, помещала под пресс помятые вещи, рассовывала по ящикам всякую мелочь – чулки, рукава, нижнее белье. Измученная, я опустилась на колени перед моей иконой Божьей Матери, но слова молитвы утратили смысл. Мое самое горячее желание было услышано: на какое-то время меня оставили в покое. Опыт не мог подсказать мне, чего я лишилась. Но Джованни, который уже был женат, такой опыт имел. И он не возражал. А если он смирился, то, уж конечно, незачем возражать и мне.

Но несмотря на облегчение, которое я испытала, избежав брачного ложа, меня все же разбирала злость: Джулию посвятили в интригу, а меня – не сочли нужным. Как всегда: она знала мои дела лучше меня самой, вечно совала нос в те вещи, которые ее не касались.

Мурилла устроилась на своем тюфяке на полу, а Пантализея, подоткнув мне одеяло, спросила:

– Мне остаться?

Она чувствовала мое беспокойство, и когда я кивнула, забралась на кровать.

Я прижалась к ее груди, а она погладила мои волосы и тихонько запела колыбельную.

Я забылась сном, осознавая, что ничего в моей жизни не изменилось.

По-прежнему я оставалась скорее дочерью папы римского, а до жены мне еще было далеко. Вот только теперь я знала: от навязчивой власти Джулии пора избавляться.

Глава 9

Джованни поселился в пустующем крыле по другую сторону cortile, но виделись мы редко. По большей части встречались по утрам, когда он, полностью одетый, в сопровождении слуг появлялся после завтрака из своих апартаментов. Мы обменивались любезностями, и он отправлялся на охоту или на конную прогулку, если не требовался папочке для официальных церемоний.

Одним из таких случаев стало прибытие королевского посольства из Испании. В год возвышения моего отца генуэзский мореплаватель по имени Христофор Колумб заручился поддержкой королевы Изабеллы и отправился в плавание за океан. Он вернулся с триумфом и сообщил об открытии им нового мира. Я слышала о его судьбоносном плавании, но почти не думала об этом, пока папочка не пригласил нас на прием по случаю приезда испанского посольства и получения давно ожидаемой грамоты на герцогство Гандия для Хуана.

Как и всегда, Испания грызлась с Португалией – на сей раз за право собственности на новый мир, куда португальский король поспешил отправить собственную экспедицию. И теперь испанский посол привез петицию королевы Изабеллы, которая просила, чтобы папочка согласился на компромисс. А он при всех выбранил наскоро сляпанную карту, привезенную послом, согласно которой все земли к западу и югу от той, что была обнаружена Колумбом, отходили к Испании, а все остальное – первому, кто туда прибудет. Посол явно был недоволен, что-то взволнованно бормотал папочке, но тот резко оборвал его:

– При всем моем уважении к их католическим величествам, я не могу позволить им предъявлять права на то, что им еще не принадлежит.

После этих слов он уселся на своем возвышении, чтобы благословить последующую церемонию возведения Хуана в герцогское достоинство.

Пожалуй, будь у посла такие полномочия, он отозвал бы герцогскую грамоту Хуана. Но таких полномочий у него не было, а потому он только смотрел с негодованием, как мой брат одним росчерком пера подмахнул документ, даже не дав себе труда прочесть его. Мне пришлось прятать ухмылку. Хуан с детства избегал какого-либо чтения, объявляя мою и Чезаре приверженность к книгам бабской забавой. К моему удивлению, несмотря на приступы напыщенности, он и теперь вел себя как в детстве. Он уже был готов провозгласить себя кастильским грандом, когда испанский посол жестко сказал:

– Ее величество королева Изабелла будет рада приветствовать дона Хуана Борджиа, герцога Гандия, в его имении в Кастилии. Но у нее есть к вам одна просьба.

Тишина воцарилась в зале. Папочка на своем возвышении поморщился:

– Просьба? Разве мы только что не даровали ее величеству права на землю за океаном?

– Мы вам крайне признательны, ваше святейшество, – ответил посол, и Чезаре, сидевший рядом со мной, напрягся, услышав елейный тон испанца. – Однако до ее величества дошел тревожный слух, что ваше святейшество намеревается предоставить убежище высланным ею евреям. Она озабочена, поскольку эти люди отказались повиноваться ее указу и бежали в ваши земли, хотя королева предлагала им возмещение убытков, если только они ответят на ее просьбу.

– Которая требует, чтобы они отказались от своей веры, – прорычал папочка. – Нам известен указ ее величества, доказывающий ее неизмеримое благоговение перед нашей Святой церковью. И тем не менее мне кажется, ей следует напомнить, что она здесь не правит. Как мне поступать с евреями в моих землях – мое дело.

– Они еретики, про́клятые за убийство нашего Спасителя! – вскричал посол с пугающей страстностью, которая эхом разнеслась по залу. – Ваше святейшество – избранный представитель Христа. Вы не можете позволить им войти в Вечный город.

– Вы их видели? – Чезаре, в своих алых одеяниях, вскочил на ноги.

Все в зале с удивлением посмотрели на него: никто не ожидал такой пугающей вспышки, включая и папочку, который стал еще мрачнее.

Посол хмыкнул.

– Видел их? – повторил он, словно не веря собственным ушам.

– Да. Вы их видели? Вы знаете про их обстоятельства? Если бы знали, то у вас не было бы причин для сетований. Уж скорее сетовать должны были бы мы, потому что королева вышвырнула их из Испании прямо к нам на порог. Я посетил их лагерь на Аппиевой дороге, сеньор. Вы и представить себе не можете более ужасающего зрелища. Они обосновались в полях, как животные, и я понять не могу, как у них душа держится в теле. Некоторые живут там почти год, пробираются в Рим из любого порта, который разрешает им высадиться. Мы хотим только облегчить их положение, потому что они теперь болеют лихорадкой и их отходы загрязняют воды, текущие в Рим. Или ее величество желает, чтобы на всех здешних христиан напал мор?

– Не понимаю, с какого бока это может иметь отношение к ее величеству. Его святейшество сам впустил сюда этих евреев. Разве не он теперь несет ответственность за их благополучие?

Чезаре в ярости сделал шаг вперед:

– Мы отправляли без счета посланников ее величеству по этому поводу, и вам это прекрасно известно. Мы просили ее прекратить возмущаться и признать наше право принять на себя заботы о них. Но ее величество настаивает, что испанские евреи остаются ее подданными и должны подчиняться ее требованиям.

– Ее величество права! – Посол поднял свой заостренный подбородок. – Однако, если вас это так волнует, вам нужно только отправить их назад к нам. У нас есть способ решить вопрос, ибо у нас есть инквизиция, реорганизованная ее величеством по разрешению предшественника его святейшества.

Чезаре коротко хохотнул:

– И она сожжет всех, кто откажется исполнять ее волю?

– Хватит! – рявкнул папочка, и Чезаре замолчал. – Его высокопреосвященством кардиналом Валенсии движет сострадание, – обратился он к послу. – Передайте ее величеству, что мы учтем ее озабоченность.

Посол поклонился:

– Спасибо, ваше святейшество. Ее величество желает выразить свою признательность за ваше понимание и предложить его милости герцогу Гандия руку доньи Марии Энрикес, племянницы ее мужа, короля Фернандо.

И если лицо Хуана вспыхнуло от перспективы получить и титул, и невесту, то Чезаре смотрел на отца с потрясенным недоумением.

По окончании церемонии мы удалились на семейный обед.

Когда подали первое блюдо, Чезаре сказал:

– Мы не можем позволить этому сукину сыну послу ставить нам условия. Королева Изабелла своим указом изгнала евреев. Тем, кто отказывался принимать христианство, было приказано покинуть Испанию, взяв только то, что можно унести. Она забрала их состояние и посадила на протекающие корабли. Мы должны защитить их.

Хуан, сидевший справа от папочки, сердито сверкнул глазами:

– Чего это тебя так волнуют евреи? Они плодятся, как крысы. У нас в Риме их и без того предостаточно. Если королева говорит, что они должны вернуться в Испанию, пусть так оно и будет. Она сделала меня грандом, мы должны пойти навстречу ее желаниям, а в них никак не входит защита евреев.

И тогда Чезаре обратился к папочке:

– Пожалуйста, скажи моему недоумку-брату, что Рим неподвластен королеве Изабелле или любому другому из смертных монархов.

Несколько напряженных мгновений папочка сидел молча, а потом сказал:

– Мне не нравится вмешательство Изабеллы. Она слишком бесцеремонна. Преследования евреев в ее королевстве затмят все хорошее, чего она добилась. Но сукин сын посол, как ты его назвал, прав: мой предшественник, папа Иннокентий, да упокоится он с миром, предоставил королеве инквизиционные права. А евреи отказались ей подчиняться. Более того, – добавил он, возвышая голос, чтобы предупредить возражения Чезаре, – брак, который она предлагает, введет Хуана в число родственников супруга Изабеллы: мать короля Фернандо принадлежит к роду Энрикес. Нам настоятельно необходимо оказать ей услугу, хотя это и огорчает меня. Изабелла поставила это условием приезда Хуана в Испанию и его допуска к доходам от герцогства. Я не допущу, чтобы мой сын жил в Испании как крестьянин.

– В Кастилии все живут как крестьяне, – возразил Чезаре, вонзая нож в кусок окорока. – Ее величество вот уже десять лет воюет с маврами, ее подданные обнищали. Мы видели сейчас испанского посла: у него потрепанные манжеты. Изабелла озабочена только пополнением своей казны, вот почему она ставит препятствия к получению доходов с герцогства. Она бы с удовольствием позволила нам помогать всем евреям в Европе, если бы это означало, что Хуан получит лишь герцогский титул без доходов. Она требует, чтобы мы не предоставляли им убежища, только для того, чтобы напомнить: мы в долгу перед Испанией и у нас общий враг в лице Франции, которая ведет переговоры с Миланом и Неаполем. Она знает: если отказать нам в поддержке, мы будем в большей степени уязвимы перед интригами Милана.

Я видела: Чезаре наступил на больную мозоль. Папочка с перекошенным лицом поднял руку с кубком, и Перотто наполнил его вином, а папочка тем временем налился гневом. На его щеках набухли багровые вены. Даже сидевшая слева от него Джулия, облаченная в дорогие шелка и увешанная драгоценностями, казалось, не могла смирить его ярость: он оттолкнул ее, когда она наклонилась к нему и принялась шептать что-то на ухо.

– Ты берешь на себя смелость давать советы мне, папе римскому, как я должен вести свои дела?! – рявкнул он на Чезаре.

– Только в тех случаях, когда мои советы стоят того, чтобы их выслушать.

Они уставились друг на друга через стол, как два врага. Казалось, растущее напряжение между ними можно потрогать рукой. Я уже думала, что, приняв кардинальскую шапку и отказавшись от притязаний на герцогство и ссор с Хуаном, Чезаре к худу ли, к добру ли, но смирился со своей участью. Но теперь я поняла, что он уже начинает рвать путы.

– Сначала думай, потом говори, – сказал папочка. – Мы должны поддерживать дружбу с Испанией. Но что еще важнее: я этого требую.

Одним глотком он выпил вино и снова выставил руку с пустым кубком. Слуга за его спиной поспешил налить ему еще.

Я покосилась на Джованни. Не отрывая глаз от тарелки, он молча пережевывал пищу. Я уже начинала думать, что он глух и слеп.

И тут Чезаре с холодной, преднамеренной четкостью сказал:

– Исполни ее требования, и мы об этом пожалеем. Она никогда не держит обещаний. Я готов спорить на палаццо: Хуан поедет в Кастилию с нашими деньгами в кармане, а через месяц пришлет просьбу прислать ему еще денег, чтобы расплатиться с долгами. Если у ее величества будет хоть малейшая возможность, она не позволит ему пользоваться доходами с герцогства.

– О да, брат! – Хуан сжал в руке столовый нож. – Мы все знаем, как мало значат для тебя обещания. Принимая сан, ты давал обет смирения и покорности, но что-то я не вижу у тебя ни того ни другого. На ремонт твоего драгоценного дворца идут церковные сборы, а этот ремонт, как я слышал, стоит немалых денег. Неужели твои потребности отличаются от моих?

Я даже дышать боялась, глядя на Чезаре, который медленно перевел взгляд на Хуана. Неужели они затеют свару здесь, в покоях отца?

– Мои потребности отличаются от твоих, – ответил Чезаре, – потому что мои дела идут на пользу всем нам. Мое палаццо повышает престиж нашей семьи. Я сначала думаю о Борджиа, а потом уже о себе.

Папочка на эти слова лишь саркастически хмыкнул:

– Вот уж действительно! Мы забудем про твой альтруизм, пока я сам временно вынужден приостановить ремонт в Ватикане, чтобы иметь средства для отправки твоего брата в Кастилию. – Глаза его сузились до щелочек. – Ты, кажется, забыл, кто здесь папа римский или что палаццо, на которое ты тратишь столько моих денег, принадлежит тебе лишь до тех пор, пока мне это угодно.

– Я никого не хотел обидеть, – произнес Чезаре сквозь стиснутые зубы. – Но в сложившейся ситуации следовало бы направить усилия на укрепление наших позиций, а не на Хуана.

Чезаре возвысил голос, и я почувствовала: он теряет контроль над собой, как это случилось с ним немногим ранее во время разговора с послом. Захотелось дернуть его за рукав, предостеречь. Попытка убедить в чем-то папочку, взывая к его разуму, лишь еще сильнее разгневает его, но и взывать к разуму Чезаре тоже было бесполезно.

– Пока мы торгуемся с Изабеллой, а затея с Хуаном вытягивает из нашей казны все до последнего дуката, наши враги плетут заговоры, надеясь скинуть нас.

– Неужели? – спросил папочка ледяным тоном. – Ну-ка, просветите нас, синьор кардинал.

И опять Чезаре не сумел заметить ярости, закипавшей под обманчивым тоном отца.

– Ты знаешь, что, утратив надежды на Святой престол, кардинал делла Ровере не перестал строить козни. Он говорит, что ты узурпатор, похитивший престол, который по праву должен был достаться ему. Вот прямо сейчас он едет в Милан, чтобы убедить Лодовико Моро присоединиться к его планам и отомстить нам. Мой шпион при миланском дворе прислал срочное донесение: французский король Карл тоже приглашен к участию в заговоре. Франция и Испания грызутся из-за Неаполя. Я не удивлюсь, если Карл, узнав о нашем союзе с Изабеллой, предпримет вторжение и получит поддержку Милана. Цель вторжения – лишить тебя Святого престола, а всех нас заключить в тюрьму или убить. – Чезаре помолчал. – Ну, этих доводов не достаточно? Или мне продолжить?

При упоминании Лодовико Моро – его родственника – Джованни неожиданно поднял взгляд. Но не успел он произнести хоть слово, как папочка стукнул кулаком по столу, отчего задребезжали приборы:

– Basta! Как ты смеешь читать мне лекции?! Господь свидетель, мне и без того со многим приходится мириться, так еще и собственный сын перечит мне. Ты слишком многое о себе возомнил, Чезаре Борджиа. Я советую тебе помнить, кто ты и кто я. Немедленно убирайся отсюда!

Хуан торжествовал, глядя, как Чезаре с отвращением оттолкнулся от стола и широкими шагами вышел из комнаты. Мне хотелось броситься за ним. Я даже отодвинула тарелку, собираясь просить у отца разрешения выйти, но тут увидела, что его трясет от ярости, и не осмелилась.

Мы закончили есть в тишине. Как только слуги убрали наши тарелки, Джованни и Хуан вышли вместе. Между ними завязалась какая-то необъяснимая дружба. И не успела Джулия подняться, чтобы проводить меня в мое палаццо, как я извинилась и бросилась в сад.

Чезаре расхаживал там среди факелов, издававших запах лимона, от них на его одежде мерцали сполохи огня. Кардинальскую шапочку он сжимал в кулаке и встряхивал густыми кудрями, ниспадавшими на его длинное бледное лицо.

– Он словно разум потерял, – сказал он, когда я подошла к нему, запыхавшись от бега по коридорам. – Королева Изабелла требует? Эта женщина слишком многого требует, но ничего не дает взамен. Она нам не друг. Она бы предпочла, чтобы Хуан жил где угодно, только не в ее владениях, и отец знает это. Она презирает его за то, что он открыто привечает своих бастардов – так она нас называет, хотя публично и остерегается это делать. – Он невесело рассмеялся. – Не то чтобы Хуана это волновало. Ты знаешь, что он просил отца о свите для Джема? Хочет забрать этого турка с собой в Кастилию. Представь себе лицо королевы, когда наш брат сойдет с корабля вместе с этим мусульманином.

– А евреи? Почему они тебя так волнуют?

Мне было любопытно услышать его ответ: его забота о них поразила меня. Он никогда не говорил мне о своем интересе к евреям, хотя я знала, что они живут среди нас, в основном в своих кварталах, и что личный доктор папочки – испанский converso[35]35
  Крещеный еврей (ит.).


[Закрыть]. Но с тех самых пор, как мы повзрослели настолько, чтобы нас можно было обучать христианской вере, нам говорили: остерегайтесь евреев, это некрещеный народ-еретик, они распяли нашего Спасителя и творят языческие ритуалы.

– Меня не волнуют евреи, – нетерпеливо ответил Чезаре. – Ты слышала, что я говорил за столом? Меня волнует наше попустительство Изабелле. Она их выслала и не может диктовать нам, как мы должны с ними поступать. Оглянуться не успеем, как она будет указывать нам, как управлять Римом. Заставит нас исполнять ее волю и попутно выжмет из нас все деньги, чтобы увеличить доходы своих священников.

– И что же с ними будет?

Меня против воли взволновал рассказ Чезаре о бедственном положении евреев. Мне не нравилась мысль о том, что этих людей изгонят из нашего города, но страшила исходящая от них опасность болезней.

– Если они хотят остаться, то им придется внести плату за убежище. Отец и пальцем не шевельнет, чтобы им помочь. Точнее сказать, он шевельнет пальцем, чтобы получить выкуп, который заплатят наши раввины для спасения их испанских соплеменников. Ты слышала, что он сказал: ему пришлось приостановить ремонт апартаментов, чтобы снарядить Хуана. Теперь стоимость этих евреев оценивается в золоте, и отец ни перед чем не остановится, чтобы выжать из них все до последнего дуката.

– Снаряжают обычно невест, – хихикнула я, и он зло посмотрел на меня.

Я взяла себя в руки, поняв, что Чезаре в дурном расположении духа. И у него есть на то причины.

– А этот заговор кардинала делла Ровере? – Я вспомнила реакцию Джованни. – Нам и вправду угрожает опасность с его стороны?

– Опасность угрожает нам постоянно. Ты уже должна это понимать – сама видела, как Хуан прикончил того пса делла Ровере. Но я полагаю, такие вещи легко забываются, когда живешь все дни в уединении прекрасного палаццо с Адрианой и этой… невестой Христовой.

– Ты так называешь Джулию? – Мне пришлось вонзить ногти в ладонь, чтобы снова не хихикнуть.

– Я называю ее и словами похуже, – мрачно сказал он. – Это одно из наименее оскорбительных прозвищ, которыми ее наградили римляне. – Он снова двинулся своим скорым шагом, и мне пришлось подхватить юбки, чтобы не отстать. – Невеста Христова. Святая Шлюха. Потаскуха Курии. Она, безусловно, заслужила такое презрение. Некоторые даже называют ее брата Алессандро Юбочный Кардинал, потому что кардинальскую шапку ему принесли ее услуги. Но отец тратит на нее время и деньги, как и на Хуана, и не желает замечать, что нас преследует стая волков, жаждущих нашей гибели.

Я схватила его за руку, заставляя остановиться:

– Чезаре, каких волков? Что ты такое говоришь?

Тень набежала на его лицо. Несколько мгновений он молча смотрел на меня, потом сказал:

– Все, что я говорил отцу, – правда. У меня и в самом деле есть шпион при миланском дворе. Он сообщает, что кардинал делла Ровере в заговоре с Лодовико Моро, они хотят призвать французов в Италию и низложить папу.

Меня охватила тревога.

– Но как они могут его низложить? Его избрали по Священному Писанию. Голосовал конклав. Это Божья воля.

– Делла Ровере так не считает. Он обвиняет отца в том, что тот подкупом захватил Святой престол. А еще он обвиняет отца в симонии, непотизме и – что я там забыл? Ах да, по милости ла Фарнезе – в безудержной похоти. Я предупреждал отца: нельзя доверять Сфорца. Они вероломны, как змеи на их щите. Наш друг кардинал Сфорца уже не показывается на глаза, прикинулся больным. А твой муж… Достаточно сказать, что если Лодовико Моро присоединится к плану мести делла Ровере, то нам этот бесхребетный трус в твоей постели будет вовсе ни к чему.

– Он не в моей постели, – ляпнула я, не успев подумать.

– Что ты сказала? – Чезаре замер.

– Он… он не в моей постели. – Мой голос задрожал от испуга перед его алчным взглядом. – Джулия сказала, папочка включил в наш брачный договор статью, согласно которой Джованни должен дождаться, когда папочка объявит меня готовой к браку. – (На лице брата появилось какое-то неопределенное чувство.) – Ты не знал? Ты, у кого шпионы в Милане и вообще повсюду?

В его улыбке блеснули зубы.

– Не знал. Я только слышал, что отец подумывал об этом, когда составлялся брачный договор. Но я считал, что Сфорца никогда на это не согласятся. – Его улыбка стала еще шире. – Что ж, похоже, отец не так забывчив, как я думал. По крайней мере, он предусмотрел для тебя отходный маневр, если выяснится, что мы сделали неправильный ход.

– Предусмотрел? – Я нахмурилась. – Мы с ним муж и жена. И что с этим может сделать папочка?

– По церковному праву брак можно аннулировать, если он не осуществился на деле. – Не успела я ответить, как Чезаре взял меня под руку и развернул к дворцу. – Но не беспокойся. Следуй нашему совету и…

– Прекрати! – Я вырвала руку. – Перестань обращаться со мной как с ребенком. Все только и стремятся защитить меня, но при этом я остаюсь женой только на бумаге.

– Я считал, что Джованни для тебя ничего не значит. – Голос его посуровел.

– И не значит. Но нельзя требовать, чтобы это положение тянулось вечно.

– Нет, не вечно, – пробормотал Чезаре. – Я тебе обещаю.