Текст книги "Клятва королевы"

Глава 11

Замок Аревало показался мне невероятно маленьким и унылым – я уже успела забыть, сколь уединенной от всего мира была цитадель, где мы провели детство. И все же я не ощущала ничего, кроме радости, пока мы с Альфонсо ехали к ней в сопровождении Беатрис и Чакона, преданного гувернера моего брата, а также нескольких слуг. К счастью, брат настоял на том, чтобы избавиться от многочисленных советников, с которыми он прожил последние три года.

Каррильо не был в восторге от решения моего брата вернуться в Аревало. Он убеждал Альфонсо, что его долг – оставаться в Сеговии, проследить, чтобы Энрике полностью лишили остатков власти. Пока наш единокровный брат и Вильена на свободе, предупреждал Каррильо, победу Альфонсо нельзя считать окончательной.

Но, к моему удивлению и немалой гордости, Альфонсо отказался.

– Энрике и без того уже достаточно пострадал, – сказал он Каррильо. – Теперь он – изгнанник в собственном королевстве, вынужденный искать поддержки у немногих оставшихся вассалов. Я не стану далее его унижать и хочу объявить перемирие на ближайшие полгода. Скажите ему – если он согласен встретиться с нами, чтобы обсудить условия, у меня больше нет к нему претензий. А пока что мы с Изабеллой намерены нанести чересчур запоздалый визит матери, которая наверняка за нас тревожится.

Его невозможно было переубедить, даже когда Каррильо, потея и злясь в зале советов алькасара, разразился тирадой о том, на какие лишения пришлось пойти ему ради того, чтобы всецело посвятить себя Альфонсо.

– В таком случае вам более не придется подвергать себя лишениям, – ответил мой брат. – Займитесь делами епархии в Толедо и прочими, какими считаете нужным. Встретимся в Авиле после Богоявления.

Оставив Каррильо сидеть с открытым ртом, он схватил меня за руку и вывел из зала, пробормотав:

– Обойдемся пока без него. Это настоящий тиран.

Впервые за долгое время я рассмеялась.

Лишь одно омрачило наш отъезд из Сеговии. Ко мне прибежала Беатрис, и я бросилась в сад, пытаясь помешать, но было уже поздно. Прекрасные леопарды Энрике, ослабшие за годы войны, несмотря на все старания Кабреры, лежали мертвые в своем вольере, пронзенные стрелами. Над ними с луком в руке стоял Альфонсо; когда я, задыхаясь, подбежала к ограде и увидела у его ног окровавленные пятнистые тела, он посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом, от которого мне стало не по себе.

Рядом стоял побледневший Кабрера, потрясенный бессмысленной гибелью зверей; однако в ответ на мои протесты он лишь покачал головой. Без единого слова я поняла, что то был акт мести со стороны моего брата, единственный для него способ выплеснуть гнев и тоску по отроческим годам, проведенным в борьбе за принадлежавший ему по праву престол. Несмотря на проявленную к Энрике милость, посредством леопардов он послал ему намек, которым наш единокровный брат пренебречь никак не мог.

Я отвернулась. Еще несколько недель каждый раз, закрывая глаза, я видела мертвых леопардов и чувствовала боль, побудившую Альфонсо к подобному поступку.

Но теперь мы снова были дома. Аревало вновь принадлежал матери, вернувшейся из монастыря Санта-Ана. Когда мы въехали в ворота, навстречу нам со слезами радости на глазах вышли измученные неизвестностью слуги.

Я сама едва не расплакалась, когда донья Клара прижала меня к себе.

– Mi querida niña[23]23
  Дорогая моя девочка (исп.).


[Закрыть], – сказала она, – какая же ты стала красивая – совсем взрослая и так похожа на мать.

Донья Клара взялась сухими узловатыми ладонями за мои щеки. Она заметно постарела, став намного более хрупкой, чем та властная няня, которую я помнила с детства.

– Как мама? – спросила я.

Она печально покачала головой:

– Пока мы были в Санта-Ане, умерла донья Эльвира. Бедняжка подхватила лихорадку. Ушла без страданий, но твоя мать была вне себя от горя и до сих пор еще не вполне оправилась, хотя ей и не терпится тебя увидеть. Она ждет в зале.

К горлу подступил комок.

– Проводите меня к ней, – сказала я.

Оставив Беатрис в объятиях ее отца, дона Бобадильи, и Альфонсо перед его любимым псом Аларконом, который подпрыгивал, пытаясь лизнуть хозяина в лицо, я вошла в замок, где, несмотря на недавнее нашествие вассалов Энрике, ничего, похоже, не изменилось.

Увидев мать, стоящую перед украшенным зеленью камином, я живо вспомнила те времена, когда приближалась к ней в страхе перед ее припадками, и по спине у меня пробежал невольный холодок. Но в шафрановых лучах сентябрьского солнца, падавших в окна зала, мать выглядела настоящей красавицей в старомодном бархатном придворном платье и потускневших драгоценностях. Лишь приблизившись к ней, я заметила лихорадочный блеск в глазах – знак, что ей требуется успокоительное снадобье, – и чрезмерную худобу. Под сорочкой отчетливо проступали ключицы, а рубиновые браслеты болтались на хрупких запястьях.

– Hija mía, – проговорила мать с отсутствующей улыбкой, когда я поцеловала ее в щеку. Похоже, она не слышала моего приветствия, глядела мимо меня в сторону порога, откуда доносился смех Альфонсо и присматривающих за его собаками слуг. – Вот видишь? – сказала она. – Разве я тебе не говорила, что Альфонсо за нас отомстит? Взгляни на него – мой сын теперь король Кастилии. Наконец-то мы вновь заняли подобающее нам место. Вскоре вернемся во дворец и навсегда покинем этот ужасный замок.

Голос ее был полон гордости, а когда Альфонсо подошел к ней и она горячо его обняла, он не стал упоминать о каких-либо тяготах. После ужина мы сели у камина – я возле матери, а Беатрис рядом со своим отцом. Донья Клара вязала где-то сзади, а Альфонсо развлекал нас рыцарскими повествованиями, достойными Эль-Сида, описывал, как он один на один сражался с Энрике, превращая их столкновения в эпическую битву. Мать наклонилась в кресле, хлопала в ладоши и наслаждалась победой над человеком, которого считала ответственным за наши несчастья. Когда на Аревало опустилась ночь, она начала уставать, и Альфонсо проводил ее в спальню. Мать цеплялась за его руку, словно ребенок.

Я продолжала задумчиво сидеть в кресле, вспоминая, как в свое время брат старался держаться от матери подальше. Беатрис и Бобадилья пожелали мне спокойной ночи, оставив меня наедине с няней.

– Альфонсо ее осчастливил, – наконец сказала донья Клара. – Что еще нужно матери, кроме сына, на которого она может положиться?

– Он не сказал ей правду, – ответила я. – Не сказал, чтó на самом деле случилось или что еще может случиться. Альфонсо пока еще не король Кастилии.

– Мы с тобой это знаем, но ей это ни к чему; ей все равно не понять, что делать с правдой. – Донья Клара отложила вязание. – Зато ты, похоже, стала еще сильнее духом, чем в детстве. Теперь матери на тебя уже не повлиять, и радуйся, что тебе наконец удалось от нее уйти. Пусть лучше ищет утешения, в котором она столь нуждается в этой юдоли слез, у твоего брата.

С трудом поднявшись на ноги, она подошла к шкафу, отперла дверцу, достала отделанную кожей и медью шкатулку, которую поставила мне на колени. Несмотря на внешний вид, шкатулка оказалась удивительно легкой.

– Их делают евреи для хранения важных документов и денег, – объяснила она. – Я купила ее для тебя в Авиле, когда начали приходить письма.

– Письма? – Моя ладонь застыла на крышке.

– Да. – Она посмотрела мне в глаза. – Открой, посмотри сама.

Я не удержалась от удивленного возгласа, увидев внутри перевязанную ленточкой стопку.

– Их там по крайней мере десяток!

– Если быть точным – двадцать четыре; я все пересчитала. Что бы ты ему ни говорила, похоже, ты его весьма впечатлила. Письма шли одно за другим – он посылал их с курьером в Санта-Ану. – Она усмехнулась. – Вероятно, личный гонец через всю Кастилию стоил ему целого состояния. Он весьма решителен, этот арагонский принц. Я пойду, а ты читай. Наверняка он много чего хотел тебе сказать.

Оставшись одна, я сломала печать на первом письме из стопки. В мерцающем пламени свечи передо мной возникли написанные неровным почерком строчки:

Милая моя сеньорита,

получив ваше письмо, я с трудом удержался от желания оставить мою страну и борьбу моего отца против французских волков, чтобы бежать к вам. Я не могу ни спать, ни есть; думаю только о вас и о том, как вы сражаетесь с собственными волками при дворе вашего брата, которые пытаются подавить ваш дух. Но поскольку я не могу быть с вами, чтобы пронзить мечом сердца всех тех, кто желает вам зла, скажу лишь одно: в глубине души я знаю – вы намного храбрее, чем даже сами полагаете. Вы должны противостоять браку, который вам предлагают, ибо милостью Божьей мы с вами вновь встретимся, чтобы понять, связаны ли мы одной и той же судьбой…

Я замерла, не в силах пошевелиться.

Фернандо меня не забыл. То был ответ на мое полное страданий письмо, отправленное больше года назад из Мадрида, когда я ждала приезда Хирона. Каким-то образом Фернандо понял, что не стоит рисковать, посылая письмо напрямую, и отправил его в монастырь матери. И останавливаться на этом он не стал. Я продолжала читать другие его письма при тусклом свете свечей в сгущающейся ночи, в обществе лишь дремлющего у ног пса Альфонсо. Меня потрясло, сколь многое знал принц Арагона обо мне, находясь столь далеко. Его извещали обо всех событиях моей жизни с тех пор, как мы виделись в последний раз, даже в дни его собственных испытаний, о которых он повествовал откровенно и без прикрас, что лишь свидетельствовало о силе духа.

Мать его в конце концов умерла после долгой и страшной болезни. Едва они с отцом успели ее оплакать, им снова пришлось отправиться на войну с вероломными французами. Хотя тогда Фернандо не исполнилось еще и четырнадцати, он возглавил войско против короля Луи, защищал спорные пограничные графства Руссильон и Сердань и поднимал солдат на отважную борьбу против захватчиков. Оказавшись в серьезном меньшинстве, он проиграл сражение. Теперь же, когда казна Арагона была разорена, народ близок к мятежу, а французы вгрызались в королевство подобно алчным волкам, каковыми они в душе и являлись, Фернандо приходилось укреплять границы, обороняясь от дальнейших нашествий и все это время борясь с нарастающей слепотой отца, которая если не по титулу, то по сути делала принца правителем сражающегося королевства.

Мы позвали еврейского врача, – писал он, – знакомого с мавританским искусством целительства, о котором мы слышали чудеса. Говорят, будто врач этот однажды излечил калифа Гранады от того же недуга, что и у моего отца; будто он может творить чудеса по удалению катаракты. Он выразил уверенность, что зрение отца можно улучшить, однако это опасная процедура, требующая четырех хирургических операций, и я беспокоюсь. Отцу уже шестьдесят с лишним, он ослаб душой и телом после смерти матери, однако настаивает, что это нужно сделать. Говорит, что не хочет быть слепым стариком в день, когда мы с вами обвенчаемся.

Я улыбнулась, читая эти строки, – это было так на него похоже. В каждой строчке каждого письма содержалась непоколебимая вера, что в конце концов он добьется своего. И каждое письмо, словно подчеркивая этот факт, заканчивалось одними и теми же словами:

Будьте смелой, Изабелла. Ждите меня.

Лишь дочитав последнее письмо, я поняла, что провела за чтением всю ночь. Темнота вокруг уже рассеивалась, свечи погасли, кроме одной, которую я несколько раз зажигала снова, обжигая пальцы. Когда она превратилась в лужицу расплавленного воска, я положила шкатулку на колени и закрыла глаза, представляя себе смеющегося, полного неудержимой энергии мальчишку, с которым мы ненадолго встретились в Сеговии. Теперь он стал мужчиной, которого я не знала, – как я могла считать его столь неотъемлемой частью самой себя? Как бы ни пыталась убедить себя, что поступила глупо и чересчур сентиментально, доверив свое будущее самонадеянному обещанию, неотразимой улыбке и стихийному танцу, я понимала – он многому меня научил. Показал мне, что я могу довериться собственным инстинктам и идти собственным путем. А инстинкты подсказывали, что, несмотря на расстояние и множество ожидающих нас испытаний, в этом мире нет никого более подходящего, чтобы разделить со мной жизнь.

Что бы ни случилось, Фернандо Арагонский и я были предназначены судьбой друг для друга.

Глава 12

Ранний снег падал с затянутого свинцовыми тучами ноябрьского неба, укутывал плоскогорье холодной белой мантией. Я всегда любила начало зимы, забывая, что пронизывающий холод рано или поздно станет столь жгучим, что от него словно замерзает дыхание в легких. Хотя и казалось, что мы избежали опасности, вернулись к прежней мирной жизни, это была лишь иллюзия, которая, как я опасалась, рисковала рассеяться раньше, чем кто-либо мог предполагать.

И все же мы наслаждались свободой, каждый день седлали лошадей и отправлялись на прогулку с доном Чаконом, который рассказывал нам, как он всегда оставался рядом с моим братом, несмотря на все попытки Вильены от него избавиться.

– Архиепископ Каррильо – человек, которого можно уважать, – сказал Чакон, яростно сверкая черными глазами на бородатом лице. – В конце концов, его задача как священника – наблюдать за благополучием инфанта. Но маркиз – настоящий дьявол; он делал все возможное, чтобы совратить Альфонсо. Однажды ночью даже попытался залезть к Альфонсо в постель. Вот только я лежал рядом на полу на матрасе с кинжалом в руке – видели бы вы его физиономию, когда он о меня споткнулся!

Я взглянула на Беатрис. После всего, что мы видели во дворце, подобные откровения насчет Вильены никого не удивляли. Я и раньше подозревала, что он пытался оказывать давление на Энрике, а теперь поняла, каким образом.

– Впрочем, – продолжал Чакон, – по словам его высочества, это уже не в первый раз. Судя по всему, Вильена и его брат Хирон мало чем отличались от мавританских любителей мальчиков. Я бы сказал, это просто отвратительно; нужны ли еще какие-то свидетельства, что оба они прокляты?

Он сплюнул на землю и немного помолчал, покраснев.

– Простите меня, ваше высочество, – пробормотал смущенно. – Кажется, я отвык от женского общества.

Я ободряюще улыбнулась:

– Понимаю. Ваша преданность моему брату достойна похвалы, дон Чакон. Ему повезло, что рядом с ним были вы.

– За Альфонсо я готов умереть. Как и за ваше высочество. Для меня вы с братом всегда на первом месте.

Когда он пустил лошадь галопом, догоняя увлекшегося охотой брата, Беатрис спросила:

– Все еще сомневаешься, что Бог покарал Хирона за его дурные привычки?

– Нет.

Я посмотрела на Альфонсо, который развернул лошадь. Чакон последовал его примеру. Альфонсо быстро поднял лук и выстрелил, сбив в прыжке застигнутого врасплох зайца.

– Но это не значит, что зло умерло вместе с ним. Вильена все еще жив и полностью управляет Энрике.

– Потому ты в последнее время столь молчалива? Беспокоишься за Альфонсо?

– Как я могу не волноваться? – (Альфонсо поднял за задние ноги дергающееся тельце зайца, роняя алые капли на холодную белую землю.) – У Кастилии до сих пор два короля.

Беатрис пристально посмотрела на меня, почти так же, как и в тот день, когда мы узнали о смерти Хирона. Я отвела взгляд, похлопала по шее Канелу, которому не терпелось размяться после долгого заключения в алькасаре.

– Вперед, Беатрис! – сказала я. – Поскачем наперегонки. Кто придет последним – будет ощипывать фазанов на ужин.

Беатрис крикнула, что это нечестно, поскольку мой конь быстрее, но все же приняла вызов, и мы помчались по равнине в сторону замка и жмущегося к нему селения, громко смеясь. Ветер хлестал нас по щекам, развевал наши юбки.

На какое-то время я забыла о том, что где-то сейчас Энрике наверняка строит планы мести.

Рождество принесло с собой вьюги и метели, превратив мир за воротами в непроходимую белую бездну. Внутри заледеневшего замка мы подбрасывали поленья в камины, обменивались самодельными подарками и развлекались играми и музыкой, чтобы занять время. Вскоре после Богоявления с матерью случился очередной припадок – первый после нашего возвращения. Она твердила, что слышит бродящих по коридорам призраков, а однажды ночью выбежала босиком и в ночной рубашке на стену и замерзла бы насмерть, если бы за ней не последовала донья Клара, которая еще не спала. Потребовалось немало уговоров – и грубой силы Чакона, – чтобы заставить мать вернуться вниз. К тому времени она посинела от холода, отморозила руки и ноги.

После этого мы восстановили внешний замóк на ее двери, и я спала вместе с матерью на походной койке, на случай если она проснется ночью. Я надеялась, что приступ пройдет, как это обычно бывало, но ей становилось только хуже. Она сопротивлялась, когда мы ухаживали за ее руками и ногами, заявляла, что готова лишиться их в расплату за свои грехи, и впадала в столь сильное возбуждение, что нам приходилось силой вливать ей в горло успокоительное. После она молча сидела, глядя в пустоту, пока я уговаривала ее съесть хотя бы ложку бульона, чтобы не умереть с голоду.

Ее состояние, вероятно, напоминало Альфонсо о нашем детстве, когда ему приходилось жить под одной крышей с матерью, которую он не мог понять. Он начал много гулять, несмотря на ветер и снег, чинил загоны для животных, убирал конюшни и поддерживал огонь в их жаровнях, чистил и тренировал лошадей. Как только погода улучшилась, он снова стал уходить на охоту, иногда с рассвета до заката, возвращаясь нагруженным перепелами, куропатками и кроликами.

В апреле мне исполнилось семнадцать. День рождения прошел тихо, как и многие до этого. Мать уже несколько месяцев не выходила из комнат, не замечая пения птиц, возвещавшего о долгожданной оттепели. Чтобы хоть чем-то себя занять, я устроила уборку во всем замке. Велела служанкам выбить пыль из выцветших гобеленов и ковров, прокипятить белье в подслащенной тимьяном воде и проветрить заплесневевшую одежду. Распорядилась отскрести все полы, и даже уборные не избежали моего внимания. Я трудилась вместе со слугами, несмотря на упреки доньи Клары, что могу натереть себе руки, и каждый вечер валилась в кровать, слишком уставшая для того, чтобы видеть сны.

В июне прибыл курьер с известием от Каррильо. Хотя несчастья преследовали Энрике всю зиму, вынудив его покинуть Кастилию верхом на коне и искать убежища у любого, кто открыл бы ему дверь, с наступлением весны он вновь объявился в Мадриде, где отказался признать свое поражение. Обнаружив, что королева Жуана беременна от очередного любовника, он отправил ее в отдаленный замок и передал Каррильо, что теперь верит в то, что Иоанна не его ребенок. Он готов был назвать своим наследником Альфонсо, но лишь в том случае, если инфант не станет именовать себя королем, пока жив Энрике. Чтобы укрепить позиции Энрике, Вильена подкупом заставил бóльшую часть грандов вновь встать на сторону короля и распространил среди народа слухи, что Альфонсо незаконно узурпировал трон. Каррильо предупреждал, что рано или поздно все рухнет, и сейчас он ехал сюда, чтобы сопроводить Альфонсо в Толедо, где они смогли бы продумать план в свою защиту.

Вновь нависла угроза гражданской войны, но на этот раз я не собиралась оставаться в стороне. Когда прибыл Каррильо со своими слугами, я уже стояла вместе с Беатрис во дворе рядом с оседланными лошадьми. Архиепископ взглянул на меня из-под густых бровей, сидя верхом на огромном боевом коне, по сравнению с которым мой Канела казался карликом. Пухлые щеки Каррильо покраснели от июньского солнца, со лба из-под широкой соломенной шляпы, подобной тем, что носили в полях крестьяне, стекал пот.

– Надо полагать, это означает, что ты намерена нас сопровождать? – спокойно спросил архиепископ, словно мы виделись на прошлой неделе.

Я кивнула:

– Впредь, куда бы ни отправился мой брат, туда же и я.

Он расхохотался:

– Да, Аревало – неподходящее убежище. Я слышал, Альфонсо Португальский все еще жаждет твоей руки. Даже предлагал Вильене страну в Африке, если ты согласишься. Мы не можем позволить, чтобы ты вышла замуж за этого вероломного глупца.

Я не удостоила его ответом, нисколько не сомневаясь, что он без угрызений совести выдал бы меня за вероломного глупца, если бы это обеспечило трон для Альфонсо. В его глазах я была всего лишь еще одной инфантой, которую можно использовать. Я отвернулась, чтобы обнять донью Клару.

Она крепко прижала меня к себе и прошептала:

– Я позабочусь о твоей матери. Обещаю.

Сев на Канелу, я выехала следом за Альфонсо за ворота.

Бледно-лиловые сумерки окрасили небо над стенами Авилы, нашей первой остановки по пути в Сеговию, когда на дороге появился юный Карденас – пользовавшийся благосклонностью Каррильо паж родом из южной провинции Андалусии, которого послали вперед в город подготовить для нас ночлег. Он возник перед нами верхом на пони, словно призрак, с побелевшим как мел лицом, и произнес внушающие ужас слова:

– Авилу поразила чума. Нужно поворачивать.

Сердце мое забилось сильнее. Страшная зараза в этом году появилась слишком рано – обычно то было проклятие осени. Каррильо отдал приказ слугам двигаться в сторону близлежащего городка Карденьоса, где нам предстояло провести ночь, прежде чем отправиться дальше с первыми лучами солнца.

– Будем есть и пить только то, что у нас с собой, – сказал он, когда мы спешились, устав от долгого сидения в седле. – Все остальное может быть заражено.

Альфонсо поморщился:

– Кто когда-либо заразился чумой от супа? Я не собираюсь после целого дня езды верхом ложиться спать, поужинав лишь орехами и вяленой крольчатиной. Найдите кого-нибудь, кто сможет накормить нас приличной едой.

Каррильо послал людей на поиски ночлега; местный градоначальник охотно предложил собственный дом, где нам подали поздний ужин из свежей форели, сыра и фруктов. Лучшего за столь короткое время приготовить было нельзя, и мы были благодарны и этому. Потом, усталые, удалились в свои комнаты. Мы с Беатрис разделись и быстро заснули.

Нас разбудил настойчивый стук в дверь. Это был Карденас, который сказал, что архиепископ хочет немедленно меня видеть. Набросив грязную одежду и натянув на голову сетку, я спустилась за светловолосым пажом. В окнах зала, где мы ужинали накануне, брезжил рассвет.

Каррильо ждал у двери Альфонсо. Я взглянула на его лицо, и у меня подогнулись колени. Он молча открыл дверь. Внутри неподвижно лежал на кровати мой брат, в рубашке и лосинах. Рядом с ним стоял на коленях Чакон. Услышав, как я вхожу, он поднял на меня полный страдания взгляд.

– Я так его и нашел, – прошептал он. – Лег спать как обычно, поддразнивая меня, что мне будет холодно в плаще на полу. Но когда я попытался его разбудить, он никак не реагировал. Он… он, похоже, меня не слышит.

Я стояла, не в силах сделать шаг и напряженно вглядываясь в Альфонсо в поисках предательских чумных бубонов. Горло мое сдавило с такой силой, что я едва могла дышать.

– Язв нет, – сказал Чакон, почувствовав мой страх. – У него нет лихорадки. Если это чума, то я никогда не видел, чтобы она проявлялась подобным образом.

Я заставила себя подойти к кровати. Альфонсо был столь неподвижен, что напоминал скульптуру; я не сомневалась, что брат наверняка мертв. Вонзив ногти в ладони, я склонилась над ним, слыша позади тревожный шепот Беатрис:

– Он…

Я кивнула:

– Да, он дышит. – Я коснулась его руки – та была холодна, как будто Альфонсо спал на улице, и ошеломленно взглянула на Чакона. – Если это не чума, то что? Что с ним такое?

– Покажите ей, – бесстрастно произнес Каррильо.

Чакон открыл рот моего брата, показал почерневший язык. Я судорожно вздохнула, а когда повернулась, встретившись с безжалостным взглядом Каррильо, уже знала, что он скажет.

– Это дело рук Энрике. Твоего брата отравили.

Беатрис, Чакон и я по очереди дежурили у постели Альфонсо. Мы беспомощно наблюдали, как местный врач, которого позвал Каррильо, пускает ему кровь. Кровь текла медленно; несколько раз понюхав ее, врач пробормотал, что не нашел признаков яда. Язык брата распух, но уже не был черным; однако, несмотря на казавшееся улучшение, Альфонсо впадал во все большее оцепенение, словно жизнь медленно и неумолимо покидала его.

После проведенных у его постели суток я уже падала от усталости с табурета, и Беатрис в конце концов вытолкала меня в зал поесть вместе с Чаконом, которого я отправила еще раньше. Но я не успела пройти дальше коридора, когда послышался ее крик.

Беатрис, дрожа, стояла возле постели. Подойдя к ней, я увидела взгляд ярко-синих глаз Альфонсо на бледном как мрамор лице. Рот его открылся, послышалось сдавленное бульканье. Изо рта и носа хлынула черная жидкость, тело судорожно дернулось, лицо исказилось.

А потом он застыл неподвижно.

– Пресвятая Дева, нет, – прошептала Беатрис. – Нет, пожалуйста. Этого не может быть.

Я ощутила странное спокойствие, словно все мое тело онемело. Зная, что моего брата больше нет, все же взяла его за запястье, как, я видела, делали врачи, проверяя пульс. Затем осторожно обтерла его лицо от зловещей жидкости и сложила ему руки на груди.

– Я люблю тебя, Альфонсо, – прошептала я, целуя его в последний раз.

Рука моя лишь слегка дрогнула, когда я закрыла его глаза.

– Скажи остальным, – велела я Беатрис. – Нужно подготовить тело.

Она вышла. Я опустилась на колени, молясь за его бессмертную душу, ибо он не получил последнего причастия перед смертью. Я не плакала, хотя ожидала, что горе низвергнет меня в бездну отчаяния. Ему не исполнилось еще и пятнадцати лет – прекрасному и многообещающему принцу, жизнь которого оборвалась в самом расцвете.

Я лишилась любимого брата. Моя мать потеряла единственного сына.

Кастилия утратила надежду.

Но, стоя на коленях возле его смертного одра и слыша доносившийся из зала шум – крики слуг и восклицания Каррильо, который не в силах был поверить в случившееся, – я думала лишь об одном: теперь я стала новой наследницей Кастилии.