Текст книги "Экстрим"

– И был убит при исполнении служебных обязанностей?

– И опять вы угадали. В Кингвуд-Сити, штат Техас. Крошечный городок, о котором ни одна собака не слышала, даже американская собака. Даже техасская и та, наверно, не слышала, что-то вроде вашего Булвертона. Ну точно, совсем как Булвертон, если не считать того, что он совсем другой. Вы слышали такое имя – Аронвиц? Джон Лютер Аронвиц?

– Я не уверен, но кажется…

– Аронвиц жил в Кингвуд-Сити, – перебила Тереза. – Жил так тихо, что никто его там и не знал. Сидел все больше дома, с мамой. Заходил иногда в магазин. Друзей у него не было, а если и были, то никто их ни разу не видел. На его боевом счету числилось несколько мелких правонарушений. На что-то все это похоже, верно? Ездил он в старом пикапе и постоянно возил с собой пару стволов, дело для Техаса вполне обычное. Тихий, очень тихий парень, ну совсем как ваш Джерри Гроув. А в прошлом году он взбесился непонятно с чего. Взял свое оружие и начал стрелять. Убивал, убивал и убивал. Всех, кого ни попадя, – мужчин, женщин, детей. В точности как Гроув. Ему было все равно, в кого стрелять, лишь бы застрелить. В конце концов он прихватил пару заложников и засел вместе с ними в каком-то долбаном торговом молле, на самой окраине города, у выезда на интерстейт-двадцать. Вот там Энди и занялся им, и там Энди погиб. Понятна картинка?

– Да.

– А вот вы, Ник, вы что-нибудь об этом слышали? Если да, то вы для вашей Англии редкое исключение.

– Слышал, – кивнул Ник. – Газеты много писали. А вот название города не запомнил. Он чаще упоминался как…

– Ну хорошо, хорошо, вы – один из немногих. Вы помните, когда это случилось?

– В прошлом году, как вы и сказали. И… ну да, тот же самый день.

– Третье июня прошлого года. День, когда умер Энди, и все из-за того, что какой-то говнюк по фамилии Аронвиц тронулся умом и схватился за винтовку.

– И ведь как раз третьего июня…

– Теперь видите? И ровно тогда же съехала крыша у Джерри Гроува. В тот же самый день, Ник, в тот же самый долбаный день. Презанятное совпадение, не правда ли?

Когда миссис Саймонс ушла, держась за стенки, к себе наверх, Ник закрыл бар, запер наружную дверь и выключил свет. В гостинице было тихо, как в склепе. Эми еще не спала, сидела в кровати и читала какой-то журнал. Ее настроение стало заметно лучше – покричала, выпустила пар и успокоилась.

Глава 12

На момент смерти Энди Саймонсу было сорок два года, работал он, как и все предыдущие восемнадцать лет, в ФБР специальным агентом. Он специализировался по психологии преступников с особым упором на массовые беспорядки, множественные немотивированные убийства и серийные убийства, совершаемые с перемещением из города в город.

Энди был предан своему делу и свято верил, что методы Бюро – лучшие из лучших. В свободное время он умел и расслабиться, однако на работе его мозг был наглухо закрыт для всего, не связанного напрямую с поставленными задачами. Хотя он все еще числился оперативником, за последние годы его деятельность в значительной степени переместилась с улиц в лабораторию.

В Отделе психологии преступлений, приписанном к Фредериксбургскому управлению, он и чертова дюжина его коллег корпели над математическими моделями психоневральных карт ментальности психически неуравновешенных массовых убийц. Исходные данные поступали к ним из Национального центра криминологии, принадлежавшего самому Бюро, от полиции всех штатов США, а также из многих стран Европы, Латинской Америки и Австралазии. Они основывали свои математические модели на ими же создававшихся психопатологических профилях не только убийц, но и тех, кого убийцы убивали. Они проверяли теорию, что при убийствах, считавшихся обычно немотивированными – когда жертвам вроде бы просто не повезло оказаться в самом неподходящем месте в самое неподходящее время, – в действительности существует глубинная психоневральная связь между тем, кто убивает, и теми, кого он убивает.

Имелось сильное подозрение, что тут присутствует своего рода психологический спусковой механизм. Природа этого механизма была не слишком понятна, но на практике именно он был последней соломинкой, превращавшей заурядного неудачника, социально неприспособленного или психически неуравновешенного индивидуума, из вечного неудачника в убийцу. Все большую популярность приобретало мнение, что ни к чему вроде бы не причастная жертва в какой-то мере сама подает сигнал к началу кровавой драмы.

Что касается более обычных причинно-следственных связей, их подметили и начали изучать едва ли не за век до того. При допросах арестованных серийных убийц нередко оказывалось, что они успели уже побывать в тюрьме и что главной причиной, превратившей их по освобождении в кровожадных социопатов, стала обида на несправедливо долгий срок заключения. Однако надежность такого вывода, делавшегося из их собственных слов, была далека от абсолютной. Дело не могло обстоять настолько просто, иначе серийным убийцей становился бы по освобождении каждый заключенный, отсидевший долгий срок. Имели значение и более частные, более личные факторы – нарастающее недовольство теми или иными учреждениями, событиями или людьми, постепенный переход от мелких правонарушений ко все более серьезным, в том числе и сексуального плана, увольнение с работы и связанное с ним понижение социоэкономического статуса, переезд в другой город, домашние неурядицы и так далее.

Тут стоит описать конкретный случай, вызвавший у Энди Саймонса особый интерес и ставший, по сути, отправной точкой всех исследований Отдела.

В 1968 году в Детройте безработный Мак Штюрмер застрелил во время обеденного перерыва троих отдыхавших рабочих и еще нескольких ранил. Двумя днями раньше администрация «Форд мотор компани» уволила Штюрмера за систематические, на протяжении шести недель, опоздания и прогулы. В указанный день он обманным путем проник во время обеденного перерыва в заводскую столовую, где, как было ему известно, обедали в это время его бывшие товарищи по работе, хотя, как установило дознание, никто из тех, кого он в конечном итоге убил, не был ему знаком.

Штюрмер не был коренным детройтцем, он родился на противоположном берегу озера Эри, в Лорейне, штат Огайо, и перебрался в Анн-Арбор, Мичиган, в 1962 году или чуть позднее. После ряда все более злостных правонарушений, в том числе связанных с грубыми сексуальными домогательствами и насилием, Штюрмер переехал в Детройт и нашел там себе работу. Хотя на тот момент Штюрмер был уже хорошо известен полиции и даже успел отбыть в тюрьме штата несколько сроков заключения, он без особого труда получил место у «Форда» и первые месяцы работал вполне прилично. Он поселился в меблированных комнатах в Мелвиндейлской части города, жил там один и не общался в свободное время ни с кем из товарищей по работе. По выходным он регулярно посещал бары и питейные клубы и время от времени пользовался платными милостями тамошних официанток. Он был коллекционером огнестрельного оружия и на момент ареста имел в своем распоряжении тринадцать его единиц различного калибра и убойной силы. Самым мощным его оружием был карабин конструкции Айвера Джонсона, из которого и были убиты его жертвы, вдобавок у него имелось несколько пистолетов и револьверов, один из которых также был при нем на момент преступления.

Немаловажное обстоятельство: Штюрмер знал о своих жертвах только то, что они тоже работают на «фордовском» заводе, во всех прочих отношениях они были выбраны совершенно случайно. Он ранил семерых, трое позднее умерли от ран, а четверо остальных в конечном итоге поправились, пролежав в больнице то или иное время. Количество жертв могло бы оказаться и большим, если бы не охранники фирмы: они быстро схватили Штюрмера, обезоружили и передали полиции. На допросе он сказал, что один из рабочих постоянно шмыгал при нем носом, причем делал это намеренно, прекрасно зная, что это его раздражает. Если верить Штюрмеру, только это и толкнуло его на преступление.

Поступив на работу в Отдел, Энди Саймонс сразу же взялся за подробный ретроспективный анализ дела Штюрмера. Он выбрал это дело по той причине, что люди, к нему причастные, были еще в большинстве своем живы и он мог допросить их заново, с учетом всей имеющейся информации, а затем при помощи новейших методик использовать полученные данные для построения схемы психоневральных связей между всеми прямыми участниками инцидента.

К примеру, жена одного из убитых показала под присягой, что часто видела Штюрмера в некоем баре, где работала тогда официанткой. Эти показания не были оглашены на суде, потому что окружная прокуратура сочла их не имеющими отношения к убийствам. Не было ни малейших намеков на то, что Штюрмер знал эту женщину или хотя бы единожды обратил на нее внимание, и уж тем более – что он узнал в ней жену одного из «фордовских» рабочих, занятых в одну с ним смену. И при всем при том с позиций Отдела психологии преступлений здесь усматривалась очевидная связь между Штюрмером и одним из людей, им убитых.

От той же самой несчастной женщины прорисовывались еще две связи. Во-первых, она была знакома с хозяйкой меблированных комнат, где жил Штюрмер.

Второе и весьма примечательное: она и ее муж переехали в Детройт примерно в то же, с точностью до нескольких месяцев, время, что и Штюрмер. По традиционным следственным методикам такой обрывок информации был бы сочтен ни к чему не имеющим отношения, однако при построении психоневральных связей он оказывался очень важным. Переселение убийцы или его жертв, или как одного, так и других, было повторяющимся мотивом истории множественных немотивированных убийств.

Без всяких сомнений, преступник имел десятки связей с людьми, которые не стали потом его жертвами, а потому легко подумать, что эти маловажные связи почти ничего не добавляют к картине, создаваемой традиционными методами следствия. Однако это дело было, в терминологии Отдела, парадигматическим: за Штюрмером тащился шлейф правонарушений все возрастающей серьезности, незадолго до инцидента он переселился из города в город, он жил и работал в непосредственной близости к своим будущим жертвам, все завершилось множественным немотивированным убийством.

Последовало несколько лет работы, параллельно которой Энди Саймонс исполнял в Бюро свои обычные обязанности агента.

Отдел намеревался – не больше и не меньше – создать сводную базу данных по тяжким преступлениями, совершавшимся в США, с особым упором на то, что на первый взгляд представлялось непредумышленными срывами, убийствами людей, «подвернувшихся под горячую руку», пальбой куда попало из мчащегося автомобиля или случайными встречами с серийными убийцами.

Если подлежащие структуры насилия и выявлялись, то весьма смутно и ненадежно – что сильно подрывало авторитет Отдела в глазах остального Бюро. Хотя никто из участников работ никогда не говорил, что их главная цель – предсказывать вспышки насилия, все вокруг, конечно же, были в этом уверены. Оперативники других отделений считали очень забавным позвонить в Фредериксбург с докладом, что мы вот раскрыли только что очередное дело, так не дадите ли вы нам исходные установки по следующему. Впрочем, со временем эта шутка стала приедаться и звучала все реже и реже.

Агент Саймонс, на которого взвалили помимо всех прочих дел обязанность давать серьезным, официальным посетителям Фредериксбургского управления доступные им разъяснения, описывал цель, которой служат математические модели, как «предчувствие больного места».

Отдел, говорил Саймонс, работает с географической, экономической и социологической информацией. Со временем он научится улавливать тренды, предсказывать ареалы, в которых вспышки насилия наиболее вероятны. Значительная часть этих результатов могла быть получена традиционной обработкой данных, собираемых полицией и Бюро, что тоже ставило под сомнение уникальные возможности нового психологического подхода, однако Отдел упорно стоял на том, что по мере накопления собранной информации точность прогнозов будет быстро увеличиваться.

Как не раз признавался Энди Терезе, суровая реальность состояла в том, что на построение более-менее точной картины социальных и прочих условий, способствующих нежелательным явлениям, уйдет лет десять, а то и пятнадцать, однако никакое, пусть и самое изощренное, математическое моделирование никогда не сможет учесть расхлябанность и ненадежность человеческой природы.

Сотрудники Отдела внимательно следили за тем, что происходит в мире, собирали максимум информации обо всех событиях, представлявших для них интерес, а затем строили в первом приближении психоневральные схемы, однако Соединенные Штаты уверенно держали мировое первенство по преступности, и именно отсюда поступала большая часть информации.

Вот такой-то работой – будничной, кропотливой, не дающей надежды на быстрый успех, – занимался Энди Саймонс, когда на юге США, к западу от Форт-Уорта и к северу от Абилина, медленно вспухало то, что на жаргоне Отдела называлось психоневральной особенностью.

Жители этой части техасского «сковородника» традиционно занимались фермерством и скотоводством; кое-кто из них зарабатывал много, а большинство – мало. В пятидесятые годы ей прилепили ярлык НПР – Низкое Промышленное Развитие, не обеспечив, однако, работающим там корпорациям никакого стимулирования ни на федеральном, ни на местном уровне. Еще там добывали нефть, но в количествах довольно умеренных. И вот в начале восьмидесятых туда потянулись производители компьютеров и микрочипов, привлеченные дешевой землей и низкими налогами. Затем последовал приток среднего класса, нараставший вплоть до середины десятилетия, а стремительный рост цен на нефть вознес ни шатко ни валко перебивающийся штат на вершину процветания.

С точки зрения Отдела массовое переселение было первым шагом к созданию криминогенной обстановки. К концу десятилетия, когда цены на нефть упали и во всей земельно-налоговой макроэкономике сместились акценты, процветающая компьютерная промышленность вошла в стадию сокращения и реструктурирования, отбрасывая тем самым значительную часть благополучного среднего класса вниз, на грань нищеты. Процесс вошел во вторую стадию.

Вскоре северную часть Техаса захлестнула волна преступлений, в том числе и наиболее тяжких: нападение с причинением тяжких телесных повреждений, изнасилование, вооруженное ограбление, убийство. К началу девяностых она превратилась, в терминологии Отдела, из статистически пренебрежимой в статистически острую.

Энди Саймонс и его команда все чаще навещали район Абилина, контактируя с местной полицией и региональным управлением Бюро. Стараниями Энди и он, и его команда постоянно имели новейшую информацию о численности полиции, количестве и структуре совершаемых преступлений, огнестрельном оружии, находящемся в личном владении, суровости приговоров, выносимых судами штата, и местной политике в области досрочного освобождения.

Поэтому трудно считать такой уж случайностью то, что Энди Саймонс оказался в Абилине третьего июня, в день, когда человек по имени Джон Лютер Аронвиц подогнал к церкви пикап, где лежала вся его коллекция оружия, готовая к употреблению.

Глава 13

– А вот вам, Ник, вам доводилось когда-нибудь стрелять?

Ник пытался уравновесить бутылку на стеклянном дозаторе, этой самой штуке, которой британские бармены отмеряют свои смехотворно крошечные порции. Услышав вопрос, он на мгновение замер, а затем прервал увлекательное занятие и повернулся к Терезе. Тереза опять сидела на высоком табурете, ее руки лежали на полированной деревянной стойке, пальцы сомкнулись вокруг стакана, не дотрагиваясь до него.

– Нет, – качнул головой Ник. – А почему вы спрашиваете?

– И никогда не хотелось?

– Нет.

– И сейчас не хочется?

– Вопрос чисто академический. В этой стране огнестрельное оружие запрещено.

– У нас, в США, его тоже пытались кое-где запретить. Без толку. Люди едут в соседний штат и покупают там все, что душе угодно.

– Здесь такого не сделаешь. У нас оружие запрещено по всей стране.

– Но вы же можете съездить, скажем, во Францию?

– Некоторые так и делают.

– А вам тогда кто мешает?

– Послушайте, – раздраженно начал Ник, – я абсолютно не интересуюсь оружием! Мне и в голову не придет сделать что-нибудь в этом роде.

– О’кей, о’кей, успокойтесь. Извините, что я к вам привязалась. – Тереза окинула взглядом бар, совершенно пустой, потому что время было раннее. Раннее-то раннее, но она успела уже выпить два больших бурбона. Ей осточертел этот Булвертон, и начинало – несмотря на всю проделанную работу – казаться, что она только попусту тратит здесь время. – Я же это так, для поддержания разговора.

– Понимаю. – Ник извлек из-под стойки два пустых пивных ящика. – Мне нужно сходить в подвал, кое-что принести. Так что вы уж меня извините.

Ник ушел. Тереза жалела, что не догадалась заказать еще одну порцию, ее стакан почти опустел. Она пришла сегодня в бар с одной-единственной целью: поскорее надраться до чертиков и рухнуть в постель.

А пока, думала она, она еще достаточно трезва, чтобы соображать, как все это звучит. Ну какой, спрашивается, черт дернул ее пристать к нему с этим оружием? Она стиснула левый кулак, чуть не до крови вонзив ногти в ладонь. И ведь всегда, всю свою жизнь она нет-нет да и ляпнет что-нибудь эдакое; всю жизнь снова и снова обещает себе не распускать язык. И ведь не где-то еще, а именно здесь! Ты торчишь на винтовках, Ник? Ага, а как же, с того самого времени, как этот маньяк замочил моих родителей и всяких там кроме. Спешите на представление, Трепло Американское снова в нашем городе! От стыда и смущения к лицу Терезы прихлынула кровь; она сидела, горестно ссутулившись, и молила Бога, чтобы Ник не пришел раньше, чем она успеет взять себя в руки.

Могла бы и не беспокоиться. Кто знает по какой причине, но Ник задержался в подвале неожиданно долго, и ей более чем достало времени, чтобы оправиться от стыда и страстных самообличений.

Тереза вспомнила технику самоконтроля, к которой она иногда прибегала: составь в уме подробный и ясный перечень, приведи свои мысли в порядок.

Что она сделала в городе на настоящий момент? Отчеты о событиях в местной газете: сделано. В общенациональных газетах: частично сделано, но, когда она попыталась войти через Интернет в архивы «Гардиан» и «Индепендент», они «лежали». Нужно будет еще попробовать. Показания полицейских: завершено, но только почему вскоре после бойни сотрудники местной полиции стали пачками переводиться в другие города? И они это как – добровольно или по принуждению? Видеоматериал: многое уже просмотрено, еще больше подобрано, но тут заодно выяснилось, что большую часть этой хроники уже показывали по Си-эн-эн и другим американским сетям.

Свидетели. Уклончивость Элли Рипон насчет того, где можно найти Стива, объяснилась просто: он был арестован по обвинению в грабеже со взломом и находился теперь в тюрьме Льюиса в предварительном заключении. Его адвокатша сказала Терезе, что на той неделе предварительное слушание и она думает вытащить его под залог. Тереза надеялась, что тогда она сможет задать ему вопросы. Ее вторая попытка поговорить с Элли Рипон была такой же безуспешной, как и первая. Она успела поговорить с Дареном Нейсмитом, Марком Эдлингом и Кейтом Уилсоном; Гроув пил в их компании непосредственно перед бойней. Маргарет Ли, кассирша автозаправки «Тексако», разговаривать отказалась, но у Терезы была видеозапись длинного интервью, взятого у этой молодой особы телевизионщиками, так что потеря невелика. Том и Дженни Мерсер, родители несчастной девочки Шелли, согласились поговорить, она встретится с ними завтра. Тереза нашла и проинтервьюировала с дюжину непосредственных свидетелей бойни, не все они слишком-то хотели говорить, однако в целом Тереза смогла составить довольно приличное описание того, что происходило тогда на улице. Она все еще пыталась найти Джейми Коннорса – маленького мальчика, который сидел, как в ловушке, в родительском автомобиле, застрявшем у обочины Истбурн-роуд, и наблюдал устроенную Гроувом безумную бойню на ее последних стадиях.

Местность: Тереза осмотрела все места, где разворачивалась трагедия, от приморских районов города до площадки для пикников в лесу рядом с Нинфилдом и до автозаправки «Тексако», не говоря уж об улицах самого Булвертона. Она отметила место и время каждого известного инцидента. Оставались некоторые аномалии, в частности, необъяснимый пробел в хронометраже и совершенно очевидный нахлест, но она понимала, что дальнейшее расследование должно все это утрясти.

В баре появилась Эми; она кивнула Терезе и улыбнулась, всем своим видом давая понять, что куда-то спешит и не хочет задерживаться. В тот момент, когда Эми уже готова была исчезнуть из виду, Тереза все же ее окликнула.

– Эми, не могли бы вы мне налить?

Не говоря ни слова, Эми вернулась, прошла за стойку и приготовила двойной бурбон.

– Вы будете сегодня обедать? – спросила она, ставя перед Терезой стакан.

– Я еще не решила, – сказала Тереза и тут же подумала, что некоторые любители выпить из Бюро непременно сказали бы, что она уже наполовину покончила с главным блюдом.

Эми записала на Терезин счет цену двойного бурбона и молча ушла.

Тереза недоумевала, в чем тут дело. И Эми, и Ник явно ее избегали. Она все больше чувствовала себя шумной, настырной американкой, всюду сующей свой нос, умудряющейся обидеть каждого, с кем ни заговорит. А не может ли статься, что и раньше, до отъезда в Штаты, она ощущала нечто подобное? Да нет, смешно и думать. Она же была тогда совсем ребенком, без всяких взрослых заморочек. Она едва не выпила весь бурбон залпом, но на полдороге остановилась, посмотрела на стакан и опустила его на стойку. Она уже сожалела, что начала пить так рано. Ей хотелось, чтобы в баре был кто-то еще, другие клиенты. Ей хотелось, чтобы сама она была в каком-нибудь другом месте.

Тусклыми, расплывчатыми пятнышками казались сквозь матовые половинки стекол фары проезжающих автомобилей; по верхним прозрачным половинкам стекали струи дождя, подсвеченные уличными фонарями, под потолком горела яркая, почти незатененная абажуром лампа, и, в общем, в баре было тоскливо и неуютно. Подумав, что музыка может поправить дело, Тереза опустила в музыкальный автомат монету и нажала кнопку первой попавшейся песни. Автомат молчал. Вспомнив, что Ник как-то там выключал его, закрывая бар на ночь, она заглянула в щель между задней панелью и стенкой, однако никакого выключателя не нашла.

Тишина и полное отсутствие людей угнетали Терезу, давили ей на психику. Она понимала, что выпила слишком много, и рассеянно думала, не отнести ли этот последний стакан к себе в номер, чтобы допить его перед сном. Возвращаясь после неудачного эксперимента с автоматом к себе на место, она заметно покачивалась и в конце концов сшибла один из столиков набок. Грохот упавшего столика заставил ее остановиться; она подумала и медленно, осторожно, с величайшим тщанием вернула его в прежнее положение.

Лишь только Тереза села, как стало вдруг очень светло, словно бар был сценой и где-то включили огни рампы. Она повернулась к окнам и с удивлением увидела, что в них льется яркий свет, несомненно – дневной. Объяснение могло быть только одно: в какой-то момент она отключилась и вот так, сидя на табурете, проспала до следующего дня и никто почему-то ее не разбудил.

Тереза уперлась ногой в пол и начала было вставать, чтобы вернуться к себе в номер, но в этот момент сзади послышалось какое-то движение, и она поняла, что кто-то вошел в бар из коридора за стойкой. Она резко обернулась и увидела седого, очень пожилого мужчину с тонкими чертами лица. Его большие, пронзительно-голубые глаза смотрели мимо нее, в сторону одного из окон. В руке у мужчины была кухонная тряпка, он положил ее на стойку и сделал шаг в сторону, продолжая озабоченно смотреть в окно.

Затем он повернулся к ведущей в коридор двери и громко крикнул кому-то невидимому:

– Майк! Ты там?

Ответа не было. Мужчина поднял откидную доску, вышел из-за стойки и торопливо направился к двери, выходящей на Истбурн-роуд; доска со стуком упала на место.

Только теперь Тереза заметила, что в баре есть кроме нее и другие клиенты. Четверо, и все мужчины. Один из них сидел за столиком с пивной кружкой у рта, а трое стояли у окон и на что-то смотрели. Музыкальный автомат пел голосом Элтона Джона.

С улицы донеслось несколько отрывистых хлопков. Пожилой мужчина, почти уже дошедший до двери, резко пригнул голову.

А потом оглянулся на стойку и крикнул:

– Майк! Там на улице кто-то стреляет.

После чего, как это ни странно, он подошел к двери, открыл ее и вышел наружу. Четверо остальных прилипли к окнам, они тянули шеи и вставали на цыпочки, что-то высматривая сквозь прозрачные половинки стекол.

Тереза не могла уже понять, явь это или бред; она стояла рядом со своей табуреткой, судорожно вцепившись в холодную гладкую стойку. Дверь за стойкой открылась, и в бар торопливо вошла пожилая, но все еще подтянутая и красивая женщина.

– Джим? – Женщина посмотрела на Терезу, ближайшую к ней. – Джим меня звал?

– А Джим это…

– Он вышел наружу! – крикнул один из стоявших у окна. – Там какой-то придурок хулиганит с автоматом!

– Джим!!!

Рывком отбросив откидную доску, женщина выбежала в зал, и в этот момент одно из стекол буквально взорвалось, хлестнув во все стороны бритвенно-острыми осколками. Все четверо клиентов бросились на пол, рядом с одним из них расползалась лужица крови. Как видно, осколки стекла поранили и женщину, она на мгновение остановилась, прижала ладони к лицу, а затем пригнулась и продолжила свой путь к наружной двери. Между ее пальцами сочилась кровь. Женщина распахнула дверь и бессильно оперлась о косяк, Тереза думала, что сейчас она упадет, но этого не случилось. Ее фигура была черным силуэтом в снопе хлынувшего с улицы света. В бар вбежала другая женщина, помладше; по дороге она чуть не сбила с ног пожилую, продолжавшую цепляться за косяк. Затем прогремела еще одна очередь, пули оторвали пожилую женщину от двери и швырнули спиной на пол.

Дневной свет померк так же внезапно, как и возник, и Тереза снова была в баре одна. Голая лампа над головой, темнота за окнами, гнетущая тишина и ни души, все по-прежнему. Сколько прошло времени? Неуловимое мгновение? секунды? минуты? Как долго все это продолжалось? Она стояла там же, где и тогда, когда с грохотом взорвалось стекло, рядом со своим табуретом, ее вытянутая рука все так же цеплялась за стойку.

Музыкальный автомат молчит, откидная доска поднята, как оставила ее, выбегая из-за стойки, седая женщина. Была ли она поднята раньше, когда за стойкой стоял Ник? Вроде бы нет, обычно она опущена.

Тереза смотрела на недопитый бурбон, отгоняя от себя подозрение, что это он всему виной. И тут же вместе с мыслями об алкоголе появились первые, почти еще незаметные признаки надвигающейся мигрени. Алкоголь был ее врагом: когда она пила, то не могла принимать таблетки. Могла, конечно же, но это было опасно.

Она снова села на табурет, чувствуя себя совершенно пьяной, чувствуя себя как тупоголовый пьяница, который напился до галлюцинаций и вот-вот наблюет на пол.

Жалкая, совсем убитая, она через силу сдержала подступавшую тошноту и так и сидела за стойкой, когда вернулся Ник. Он принес два ящика пива, один на другом, и сгрузил их на пол.

– Как вы там, миссис Саймонс, о’кей? – спросил Ник.

– Тереза, называйте меня Тереза. О’кей я или не о’кей? Да нет, пожалуй, что нет. Не называйте меня миссис Саймонс.

– Вам что-нибудь подать, Тереза?

– Только не новый бурбон. Нельзя пить на пустой желудок. Видите, что потом получается. – Пытаясь описать свое состояние, она неопределенно помотала в воздухе рукой.

– Может, приготовить вам кофе?

– Нет, скоро я и так приду в себя. И виски я больше не хочу. Допью, что налито, и все.

Впрочем, ей и допивать-то не хотелось, она просто сидела и смотрела на полупустой стакан, а Ник тем временем забивал пивом полки холодильника.

В конце концов она сказала:

– Этот парень, который заходит сюда иногда и помогает вам за стойкой, кто это?

– Вы это что, про Джека?

– Джека? Это так его, что ли, звать?

– Джек Мастерс. Он приходит по субботам, а иногда еще по пятницам.

– Джек. А у вас тут работает кто-нибудь, кого звать Майком?

– Нет, – покачал головой Ник. – И вообще я тут таких не помню.

– Парень по имени Майк.

– Нет.

– А пожилая пара? Они когда-нибудь работают здесь, за стойкой? Мужчину вроде бы звать Джимом.

Ник выпрямился и снял освободившийся верхний ящик с нижнего, полного.

– Может быть, вы имеете в виду моих родителей? Раньше это была их гостиница.

– Да нет, вряд ли, я говорю про сейчас.

– Мою мать звали Микаэла, а папа называл ее при случае Майком.

– Ох, господи, – вздохнула Тереза. – Майк. Она была здесь, я ее видела. Извините, пожалуйста, я совсем напилась. Больше такого со мной не будет. Я все это забуду, выкину из головы. Пойду-ка к себе наверх.

Она сделала это с большим трудом, цепляясь за перила и ударяясь о стенки. Головная боль накатила могучим валом, сил бороться с тошнотой совсем не осталось. В конце концов она добралась до туалета, нагнулась над унитазом и дала себе волю; ей удалось не наблевать на пол и почти не запачкать унитаз, однако жуткие рыгающие звуки было не скрыть, и она была уверена, что их слышит весь дом. Впрочем, у нее не осталось сил даже на то, чтобы из-за этого расстраиваться. Потом она тщательно умылась, попила воды, проглотила две таблетки мигралева и легла.