Текст книги "Почти как мы. Вся правда о свиньях"

Глава 3
Карантин

– Собираетесь работать на свиноферме? – спрашивает меня врач.

У нее в руках зонд-тампон с ватным наконечником.

– Да, возможно, – выдавливаю в ответ.

– Отклоните голову назад. – Она кладет руку мне на лоб и вводит тампон в нос. – Скажите «стоп», если станет больно.

Я тут же понимаю, о чем она говорит. Тампон недостаточно просто ввести. Он должен пройти внутрь, вверх, еще дальше и даже чуть назад. Кажется, он уже до мозга достал. На глаза наворачиваются слезы.

Решение посетить свинарник оказывается бóльшим испытанием, чем я предполагал.

А началось все с телефонного разговора с одним свиноводом за несколько дней до этого. Его голос внушал доверие и звучал так бесхитростно, что я не мог взять в толк, с чего это я решил, будто этот честный и самоотверженный труд может быть связан с тайнами.

– Да просто приезжайте, – говорит он спокойно.

Я был готов приехать уже на следующий день, но через несколько часов фермер перезвонил:

– Кстати, а вы на золотистый стафилококк давно в последний раз проверялись?

– Стафилококк? В последний раз? А надо?

– Не хотелось бы все стадо отправить на бойню после вашего визита, так что да.

Оказывается, ставки высоки. Норвежские свиноводы сейчас борются с тем, что ООН объявила одной из наибольших угроз здоровью человечества: мультирезистентными бактериями.

– Раньше я обычно брал с собой свиноматку и нескольких поросят на рынок в ярмарочный день, чтобы показывать людям. Но теперь времена другие. Если свиньи заболеют, я разорен. Рисковать не хочется, – объясняет голос в трубке.

Метициллинрезистентный золотистый стафилококк, он же золотистый стафилококк со множественной лекарственной устойчивостью, относится к бактериям вида Staphylococcus aureus, и ему не страшны такие антибиотики, как метициллин и пенициллин. Он представляет опасность в первую очередь для людей с пониженным иммунитетом, но и для здоровых не безобиден. Если не повезет и человек заработает сепсис в результате заражения такой бактерией, возможен даже летальный исход. К счастью, случается это редко. Сегодня около 2 % населения земного шара бессимптомно переносят золотистый стафилококк на коже или слизистых оболочках.

Но при чем здесь, собственно, свиньи? И почему фермер переживает, что я заражу свиней, а не наоборот? В этом видится парадокс, ведь для свиней стафилококк абсолютно не опасен.

До 1960-х гг. то, что сегодня мы называем метициллинрезистентным золотистым стафилококком, было самым обыкновенным золотистым стафилококком. Правда, потенциал этих бактерий обыкновенным не назовешь. Они представляют собой одних из самых распространенных возбудителей в мире[50]50
  Moellering Jr., Robert C. (2012).


[Закрыть]. Ни одна другая бактерия не способна так легко распространяться и вызывать столько разных инфекций у человека. Это связано в том числе с особенностями ее строения, которое позволяет ей цепляться за почти любую поверхность, куда она попадает. Лучше всего у этой бактерии получается крепиться к гладким поверхностям, таким как стены, дверные ручки, кожа и слизистые – т. е. как раз всем тем местам, где меньше всего хочется ее обнаружить. Учитывая, что старейшим найденным образцам стафилококка (в виде ископаемых следов, естественно) более миллиарда лет, наверное, не так уж странно, что бактерия успела развить подобные способности к распространению и передаче[51]51
  Ibid.


[Закрыть]. Как бы вездесущи ни были бактерии стафилококка, определенные условия они любят больше других: теплые, сухие и пыльные места. Одним словом, свинарники. Именно эти места рискуют превратиться в рассадники бактерий, которые могут натворить бед, если каким-то образом потом попадут в больницы.

До открытия Александром Флемингом пенициллина в 1928 г. возбуждаемые стафилококком и другими бактериями инфекции часто приводили к смерти людей, в организм которых попадали. Благодаря пенициллину и позднее другим видам антибиотиков инфекции, связанные раньше с риском смерти или тяжелой инвалидности, стали сущим пустяком: настоящее чудо медицины, равного которому мир еще не знал.

За свое открытие Флеминг получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине в 1945 г., однако он предупреждал мировое сообщество, что антибиотики – вовсе не панацея. Чем беспечнее применялись препараты, тем больше росла опасность, что бактерии выработают иммунитет, или резистентность[52]52
  Fleming, Alexander (1945).


[Закрыть]. Флеминг и сам был свидетелем того, как в конце Второй мировой войны американское и британское командование бездумно снабжало войска антибиотиками. К сожалению Флеминга (и всех нас), никто его словам не внял. В годы войны во Вьетнаме солдаты брали пенициллин в бордели, где пичкали им проституток. Замысел был в том, чтобы провести своего рода профилактику и уничтожить возможных возбудителей гонореи в половых путях женщин[53]53
  Levy, Stuart B. (1992): 132–133.


[Закрыть]. Увы, в микробиологии солдаты разбирались плохо.

События в Юго-Восточной Азии имеют очевидные параллели с тем, что происходило в сельском хозяйстве, особенно в свиноводстве. Хотя пенициллин уничтожил почти все бактерии гонореи, некоторым ее клеткам в организмах вовлеченных в проституцию женщин удалось выжить, поскольку у них совершенно случайным образом оказался иммунитет к препарату. Изначально в естественной среде этим свойством обладала едва ли не одна клетка на тысячу. Маловероятно, что они смогли бы распространиться дальше, потому как встречающаяся у них мутация редко давала преимущество для выживания микроорганизма. Так было ровно до тех пор, пока в дело не вмешались антибиотики. После «лечения», которое проводили солдаты в борделях, устойчивые к антибиотикам клетки получили необходимые для распространения условия. В половых путях женщин у них не осталось конкурентов, и ничто не мешало им беспрепятственно размножаться. При оптимальных условиях всего один-единственный одноклеточный микроорганизм может размножиться до 70 млн за каких-то 12 часов. Солдаты, таким образом, заложили бактериальную бомбу.

В этом-то и заключается опасность бесконтрольного применения антибиотиков в наши дни: уничтожая чувствительные к ним бактерии, мы, на самом деле, делаем только хуже, потому что даем плацдарм для размножения нечувствительных. Эволюционные биологи могли бы выразиться так: бессистемно используя антибиотики, мы запускаем процесс активного отбора бактерий, что в результате приведет к смерти десятков миллионов людей в год. Если ничего принципиально не менять, по прогнозам ООН, это произойдет уже к 2050 г.[54]54
  IACG, Interagency coordination group on antimicrobial resistance (2019).


[Закрыть] Тогда мы откатимся в так называемую доантибиотическую эру, т. е. где-то в XIX век. Получается, не так уж и безобиден тот факт, что свиньям и прочему домашнему скоту давали корм с примесью антибиотиков еще начиная с 1950-х гг. В ряде стран применение целых 90 % антибиотиков приходится на сельское хозяйство. Особенно горько осознавать, что бóльшая часть этих препаратов использовалась даже не для лечения животных, а – не поверите – для ускорения их роста!

– Ну как вы? – интересуется врач.

Снова скашиваю глаза на зонд.

– Долго еще?

– Чуть-чуть. – В ее взгляде угадывается сочувствие.

– Скорее бы. – Я закрываю глаза и вцепляюсь в сиденье. Последний этап. – Ай!

Зонд вынут, тело расслабляется, но и это еще не конец мучений.

– Теперь можете снять штаны и лечь на кушетку, – говорит врач. – Ложитесь лицом к стене и подтяните согнутые колени к животу.

Смотрю на коричневую медицинскую пеленку на кушетке. Врач, должно быть, замечает, что я медлю.

– Вводить ничего не придется, – сдержанно говорит она.

Делаю, что велено, и забираюсь на кушетку, а врач поясняет:

– Я только возьму мазок из перинеума.

И тут же становится ясно, что это за «перинеум». Нельзя, что ли, сказать «промежность»?

Когда штаны снова на мне, врач проходится ватной палочкой по слизистым моего рта, и на этом проверка на стафилококк окончена.

– Ответ получите по почте через две недели, – говорит она перед моим уходом.

Так что придется две недели сидеть на карантине, просто чтобы увидеть свиней. И как так вышло…

Нью-йоркские исследователи обнаружили связь между антибиотиками и ускорением роста свиней в 1950-е гг.[55]55
  Ogle, Maureen (2013).


[Закрыть] Неожиданную роль в череде событий, приведших к открытию, сыграла и Норвегия. Как показала американский историк Морин Огл в книге «На мясо уповаем» (In Meat We Trust), предпосылкой к открытию послужил серьезный кризис мясного производства, который охватил США в годы Первой мировой войны. Потребители теряли терпение и громили мясные лавки, протестуя против слишком малых объемов производства и заоблачных цен. Чтобы успокоить людей, промышленники стали лихорадочно искать решение, перебирая фуражи: чем таким кормить животных, чтобы они как можно быстрее росли и набирали вес?

Слабо представляя подоплеку явления, они в скором времени выяснили, что животные с однокамерным желудком, такие как свиньи и куры, растут быстрее и более здоровыми, если в фураже содержатся животный жир и белок. Одна беда: уж очень накладно выходило. Для Соединенных Штатов спасением стало решение импортировать дешевую рыбную муку из Японии и рыбий жир из Норвегии. Скот жирел не по дням, а по часам, объем производства в мясной промышленности рос, а у потребителей на столе появились бекон и котлеты, не оставляющие дыру в семейном бюджете. Все были довольны, но тут разразилась новая мировая война.

Япония в одночасье стала врагом США, а Норвегию оккупировали нацисты. Из-за этого поставки для американского сельского хозяйства остановились. Не имея под рукой доступной замены для примешивания в корм, промышленники, у которых еще свежи были в памяти протесты времен Первой мировой, согласились на эксперимент, курировавшийся из Белого дома и Пентагона[56]56
  Ibid.


[Закрыть]. Чем только ни кормили свиней – соевыми бобами, бататом и аминокислотами с добавлением различных витаминов, – но, что бы ни пробовали, ничто не могло сравниться с норвежским рыбьим жиром и японской рыбной мукой. И вот в 1948 г. случился прорыв: был открыт неизвестный до тех пор витамин В₁₂. Открытие совершила фармацевтическая компания Merck, а витамин можно было найти не где угодно, а исключительно в печени животных. Перед производителями в сфере сельского хозяйства встали два основных вопроса: не в этом ли витамине кроется разгадка разного влияния животных и растительных белков на рост свиней и кур и, если да, можно ли синтезировать его искусственно. Последним вопросом задавались и в компании Merck, но думали там не о благе мясных хозяйств. Выяснилось, что В₁₂ мог стать ключом к лечению поднявшейся после войны огромной волны заболеваний, связанных с анемией. Фармацевты столкнулись с проблемой: для получения витамина требовались такие объемы печени, что на практике это не представлялось возможным. Из тонны печени получалось извлечь не более 20 мг витамина. Тогда В₁₂ решили синтезировать в лаборатории. И здесь на сцене появляются новые чудо-лекарства – антибиотики.

Они производились в больших сосудах путем ферментации микроорганизмов. Когда процесс завершался, оставалось большое количество отходов, буквально пропитанных антибактериальными микроорганизмами[57]57
  Ibid.


[Закрыть]. Для производства синтетического В₁₂ использовали в том числе и эти отходы. Когда в 1950-х гг. американские ученые из конгломерата American Cyanamid протестировали воздействие витамина В₁₂ на кур (в первую очередь они изучали его воздействие на здоровье и выживаемость птиц), их ждало неожиданное открытие. Исследователи об этом не знали, но по какой-то случайности курам дали В₁₂, полученный фармацевтами в форме двух разных веществ. Первое было побочным продуктом при производстве антибиотика хлортетрациклина, а второе примеси антибиотиков не имело. Куры, которых кормили В₁₂ с хлортетрациклином, не только оказались здоровее, но и росли в полтора раза быстрее других. Поначалу ученые решили, что натолкнулись на какой-то еще неизвестный витамин[58]58
  Ibid.


[Закрыть], но в результате дальнейших исследований тайна была раскрыта. Рост провоцировали антибиотики, причем эффект распространялся не только на свиней, но и в не меньшей степени на овец и коров.

Точно неизвестно, почему антибиотики оказывают такое воздействие, но объяснение может крыться в следующем: в кишечнике и людей, и животных живет множество бактерий, которые способствуют перевариванию пищи. У них, конечно, от этого своя выгода. Бактериям живется в кишечнике так вольготно, потому что они получают львиную долю питательных веществ из нашей пищи. В случае свиней на бактерий приходится около 6 % всех питательных веществ, которые попадают в кишечник. А что будет, если антибиотики уничтожат их? Может, свиньям станет и сложнее переваривать пищу, зато – что важнее для заводчиков – 6 % корма не пойдет на паразитов, а будет тоже усвоена организмом свиньи[59]59
  Hughes, Peter & Heritage, John (2004).


[Закрыть]. Свиньи набирают жирок, убойный вес растет, а цены на мясо для покупателей снижаются. Столь желанный животный белок на замену, за которым лихорадочно охотились американцы, на этом фоне тут же оказался бесполезным и ненужным. В послевоенный период бурного развития сельского хозяйства в промышленных масштабах антибиотики быстро стали обязательным компонентом фуража для всего домашнего скота. Соединенные Штаты подавали пример всему миру. Норвегия не стала исключением, а лучше бы прислушалась к Александру Флемингу и другим ученым, которые предупреждали о возможности развития у бактерий резистентности к антибиотикам. Факт остается фактом: народ хотел мяса, дешевого мяса.

В тот период антибиотики продолжали свое победное шествие по больницам и врачебным кабинетам. Едва минуло десять лет, как они проложили дорогу в свинарники, и в 1960-е гг. британский микробиолог Патрисия Джевонс обнаружила, что некоторые бактериальные культуры золотистого стафилококка научились вырабатывать новый фермент. Плохо это было потому, что он связывался с пенициллином, который вступал в контакт с бактериями. Таким образом новый фермент мешал антибиотику их уничтожать. Золотистый стафилококк стал неуязвим для пенициллина.

К этому времени фармацевтическая промышленность уже окончательно встала на новые рельсы и успела разработать целый ряд других препаратов, так что паника из-за резистентности долго не продлилась. Пенициллин заменили метициллином, который действовал немного иначе. Однако почти сразу же были выявлены культуры золотистого стафилококка, которые могли справляться не только с пенициллином, но и с метициллином. Так появились метициллинрезистентные бактерии.

Впрочем, и сопротивляемость метициллину не заставила чиновников вспомнить предостережение Флеминга. И это при том, что далеко не только золотистый стафилококк развил подобный иммунитет. К этому времени более чем у 90 % всех видов патогенных бактериальных штаммов нашлись культуры, способные противостоять пенициллину. Тем не менее фармацевтическая промышленность, однажды встав на путь открытий, продолжала производить новые препараты. Борьба с бактериями все больше напоминала гонку вооружений, и ученые всегда отставали на шаг. Сегодня метициллинрезистентный золотистый стафилококк уже не поддается препаратам первого поколения антибиотиков, таким как тетрациклин и стрептомицин, а также всем производным амоксициллина и оксациллина. Запасы наших вооружений подходят к концу. Метициллинрезистентный золотистый стафилококк вот-вот вырвется из-под контроля.

Больше полувека прошло с тех пор, как американцы обнаружили стимулирующее рост влияние антибиотиков на домашний скот, когда в ЕС решились на запрет их использования в сельском хозяйстве в любых целях, кроме медицинских. Другой вопрос, следуют ли ему государства-члены, ведь в 2016 г. в Испании и Италии на килограмм свинины все еще приходилось 300 мг антибиотиков, а в США, стране заядлых мясоедов, никаких ограничений к тому времени вообще введено не было[60]60
  Olsvik, Ørjan (2016).


[Закрыть]. Впрочем, они появились в 2017 г. В том же году, когда запрет вступил в силу, почти 20 000 американцев скончались от инфекций, вызванных резистентными бактериями[61]61
  Kavanagh, K.T. (2019).


[Закрыть]. Несмотря на принятые меры, едва ли сегодня найдется хоть одна страна, где бы устойчивый к антибиотикам стафилококк не обнаруживался повсеместно в свиноводческой отрасли. По данным одного датского исследования, проведенного в 2016 г., он был выявлен в 88 % хозяйств – и это при том, что в Дании запрет на немедицинское использование антибиотиков в свиноводстве действует с 1990-х гг.[62]62
  Schultz, Jana m.fl. (2019).


[Закрыть] Среди всех стран – производителей свинины одна стоит особняком. Норвегия как мировой форпост сумела не допустить метициллинрезистентный золотистый стафилококк ни в свинарники, ни в больницы, а все потому, что мы – причем единственные – годами упрямо следовали плану по защите свиноводческих хозяйств от резистентных бактерий (потому-то я и прохожу все эти процедуры в кабинете врача в Ставангере).

Учитывая меры, которые принимаются в свиноводстве и сельском хозяйстве в целом во всем мире, можно, наверное, было бы решить, что мы, по крайней мере, взяли правильный курс. Тем не менее пока подтверждений этому мало. С 2000 по 2018 г. в сельском хозяйстве общая устойчивость бактерий к антибиотикам выросла более чем в три раза[63]63
  Boeckel, Thomas P. Van (2019).


[Закрыть]. И хотя ЕС и США заявляют, что положили этой практике конец, 73 % антибиотиков в мире все еще приходятся на разведение свиней, кур и прочего скота. Как всегда, когда мировому сообществу надо выступать единым фронтом, чтобы справиться со всеобщей бедой, находится кто-то, кто вставляет палки в колеса. На сей раз в такой роли выступил Китай, который сам активно развивает свиноводство. До недавнего времени на эту страну приходилась примерно половина всего мирового поголовья свиней, и сегодня Китай превратился в очаг развития резистентных бактерий. Впрочем, не он один. Значимую роль играет птицеводство Индии, Пакистана и Турции. Бразилия и Кения тоже стремительно превращаются в «горячие точки»[64]64
  Ibid.


[Закрыть]. XIX век поджидает нас за углом.

Со дня посещения врача прошло три недели. Наконец-то из больницы при Университете Ставангера приходит по почте письмо с ответом, разрешат ли мне когда-нибудь приблизиться к свиньям на настоящем производстве. Беру нож из кухонного ящика, разрезаю конверт и выуживаю листок. Пробегаю глазами по бумаге: результат… отрицательный. Как известно, такую формулировку врачи и микробиологи считают наиболее подходящей для сообщения хороших новостей.

Натягиваю сапоги, сажусь в машину и снова качу по яренским равнинам.

Глава 4
Первая встреча

Если смотреть с точки зрения геологии, мир всегда не совсем такой, как представляется. Возьмем, к примеру, Ярен. Он оказывается не равниной, а невысоким нагорьем от 10 до 15 км в ширину и 60 км в длину, которое протянулось от Брусанна на юге до маяка Тунгенес на севере. Больше всего это нагорье напоминает датские пейзажи, будто кусок земли оторвало от лежащего к югу материка, однако на всем плато площадью 700 км² едва ли отыщешь голый участок скалы.

Когда ледник Скагеррак растаял около десяти тысяч лет назад, Ярен оказался погребен под толстым слоем щебня, камней и шлака, которые ледник десятки тысяч лет перемалывал и тащил за собой с гор в глубине материка. Вместе с камнями пришла и вода, которая хлынула из моря и затопила низменные части и рытвины от ледника. В итоге здесь осталась бесплодная сырая земля, которая могла превратиться разве что в болото: на сотни квадратных километров простирается трясинная, топкая область, где ничего толком не растет.

Нельзя и представить было, что именно в этой области начнет развиваться норвежское сельское хозяйство. Может, как раз поэтому крестьяне-первопроходцы и приступили к освоению этих земель так поздно – лишь в начале XIX в. здесь заслышался лязг лопат и ломов, которыми дробили камни и расчищали осыпи, перед тем как выкопать канавы для отвода влаги. От остальной части восточного региона Эстланн с развитым земледелием эти земли отставали на несколько сотен лет.

Когда наконец были облагорожены первые земельные наделы, оголодавшие и измученные крестьяне засеяли их по весне, однако к осени удалось получить лишь хилые ростки. Здесь «выжимали зерно из камней», как выразился писатель Арне Гарборг. Под этим он подразумевал, что невозможно ждать урожая на камнях и щебне, но яренцы не сдались. Впору спросить, откуда только они брали силы. Не от земли же. Нет, силы даровало им небо, как и сегодня оно ниспосылает их тем, кто не дает прийти в запустение выбеленным молельным домам с уютными светлыми занавесочками на окнах – последнему оплоту норвежского благочестия. Местный пиетизм уходит корнями в протестантскую этику с учением, что путь к спасению лежит через умеренность и труд. Сегодня километры каменных оград и расчищенных от камней земель свидетельствуют о становлении Ругаланна как аграрного региона благодаря людям с ободранными в кровь руками и надорванными спинами.

Однако одних натруженных рук, пусть и сам Бог был на стороне крестьян, не хватило бы для превращения Ругаланна в аграрный регион национального значения. Необходимо было средство посильнее – человеку самому выпало стать творцом, как это нередко случалось на пороге XX в. Самые тяжелые валуны дробили взрывчаткой, почву делали плодороднее синтетическими удобрениями, а животным давали комбикорм, поскольку обустройство пастбищ и заготовка силоса в регионе еще не были полностью налажены.

При этом, чтобы Ярен стал аграрным сердцем страны, каким мы знаем его сегодня, протестантизм должен был рано или поздно уступить место духу капитализма, как выразился бы в те времена социолог Макс Вебер. И здесь уже почва не играла большой роли, чего не скажешь о ландшафте. Нигде в Норвегии земельные наделы не расположены так близко друг к другу. Тогда как по всей остальной стране хуторы зажаты границами долин, так что взаимодействие между ними затруднено, в Ярене от одного до другого рукой подать.

Люди общались, обменивались опытом, могли друг другу что-то посоветовать: самая что ни на есть благодатная почва для совместной работы, смелых начинаний и развития предпринимательства, которое в некоторых нишах сельского хозяйства даже вышло на передовой мировой уровень. В этом прежде всего и кроется секрет яренского успеха, а залогом его стали не только равнинные земли, но и люди, которые их арендовали.

Дорога, по которой я еду, стелется к подножию возвышающегося на востоке кряжа. Как раз на этих горных пустошах и разводят бóльшую часть норвежских свиней. Если низины отданы в основном под овощные культуры, горные районы Ярена освоены преимущественно животноводами. Ничего удивительного: и в предгорьях ведь трудно что-то вырастить, а уж в горах и вовсе невозможно.

Ферма «Ругланн» расположена в восточной части хребта, откуда открывается вид на изрезанную береговую линию и море, от чего Ярен и получил свое название. Оно происходит от древненорвежского слова «jaðarr», что означает «берег», «край».

Гравий хрустит под колесами автомобиля, когда я въезжаю во двор, образованный тремя, четырьмя, пятью, шестью, семью строениями (восемью, если считать гараж). Перед амбаром возвышается валун с надписью «Ругланн» черными буквами. Увенчан он позолоченной фигуркой свиньи из бронзы, чтобы все уж точно знали, что это за место. Перед одной из построек стоит мужчина. Высокий, приветливый, одет примерно так, как я и представлял: в фирменный рабочий комбинезон Nortura[65]65
  Крупная животноводческая группа компаний в Норвегии. – Здесь и далее примечания переводчика, если не указано иное.


[Закрыть] и сапоги. По-видимому, это и есть Эйрик Ругланн. Мы примерно одного возраста, ему лет 30 с чем-то. Хотя формально хозяйствует здесь он, я приехал, чтобы встретиться кое с кем другим.

Еле успеваю поздороваться с Эйриком, как дверь позади него открывается и выходит мужчина постарше и пониже ростом. Это, должно быть, отец Эйрика, Лейв. Почему-то кажется, что он оглядывает меня недобрым взглядом из-за спины сына. Загорелое лицо и посеребренная сединой шевелюра придают взгляду небесно-голубых глаз проницательность и ясность. Он подходит ко мне и протягивает загрубевшую ладонь.

– Лейв Ругланн, – приветствует он меня низким голосом и пожимает руку.

Лейв напоминает старого спортсмена, сохранившего, однако, остатки былой силы. Вообще-то, он уже на пенсии, но энергии вполне хватает, чтобы ухаживать за свиньями на ферме.

Меня вдруг охватывает ощущение, что что-то идет не так. Эйрик и Лейв обмениваются короткими взглядами, будто в немом диалоге. Яренские крестьяне славятся немногословием, но тут их явно что-то беспокоит. По телефону голос фермера казался приветливым, но сейчас явно чувствуется напряжение.

– Сомнительная затея какая-то, – без обиняков говорит Лейв.

Спешно достаю бумажку с результатами анализа на резистентный стафилококк.

– Вам, конечно, нужна моя справка от врача, – протягиваю им листок.

Лейв смотрит на бумагу.

– А, это да. Ну, все в порядке, – отмахивается он.

Однако меры защиты они все равно принимают. Эйрик протягивает мне маску, перчатки и медицинский комбинезон в полиэтиленовой упаковке.

– Сапоги оставьте в машине. Обувь выдадим, – сообщает Лейв.

На какое-то мгновение я испугался, что меня выставят, так что испытываю облегчение, получив спецодежду, но тут же снова начинаю беспокоиться. Защитный комплект? А тест я зачем для них проходил? А сами они почему ходят в обычной одежде? Не доверяют мне и так хотят показать, кто здесь главный? Что-то это уже слишком. Сначала Норвежская аграрная ассоциация под предлогом «конфиденциальности личных данных» отказывается сообщить, кто разводит свиней. Потом мои поиски наугад и неудачная попытка найти свиноводческое хозяйство. Затем болезненный осмотр у врача. Три недели карантина до получения результатов анализа, а теперь защитный комбинезон. И все для того, чтобы я, рядовой потребитель, смог увидеть животное, мясо которого так люблю.

– А без него никак? – спрашиваю я, вытряхивая костюм из пакета и просовывая ногу в штанину.

– Так вот приходится с этой заразой, – отвечает Лейв.

Сейчас не время препираться. Застегиваю молнию, натягиваю резиновые перчатки, надеваю маску и капюшон. Судя по отражению в окне машины, я похож на медработника, который идет к заболевшим лихорадкой Эбола, или, может, на сметливого следователя – они ведь, конечно, догадываются, что я приехал что-то вынюхивать, желая сорвать покров тайны. Лейв останавливается у порога.

– Поди разбери, откуда ты вообще взялся, – ворчит он.

– Так мы же по телефону договорились, – неразборчиво отвечаю я из-за маски на лице.

– Ну да, да. Только теперь разве поймешь, что у человека на уме.

Я и сам уже что-то себе не доверяю. Вообще-то, я просто хочу посмотреть на свиней. Ну что тут сложного?

Лейва можно понять. Они с Эйриком оказались в центре того, что сами понимают как культурное противостояние. Собственно, это старая песня об отношениях города и села, городских и деревенских, центра и периферии. Правда, в последние лет десять этого противостояния акцент смещается с людей на животных, и едва ли где обстановка накаляется сильнее, чем в свиноводстве. По мнению Лейва и Эйрика, их профессиональное поприще находится под ударом, а противники играют нечестно.

– Пытаетесь понять, нет ли у меня скрытых мотивов? – спрашиваю я.

Лейв чуть медлит с ответом.

– Странное дело все-таки: заявляешься и говоришь, что хочешь поглядеть на свиней. Не часто такое бывает. Но ты сказал, что не предвзят, что выслушаешь все стороны, так что придется тебе поверить.

Похоже, Лейв все-таки смирился с моим приездом. Хотя я почти каждый день в том или ином виде поедаю магазинную свинину, взгляды мои уже давно подтачивают противники подобного образа жизни. Годами я соглашался с доводами защитников животных. С морально-философской точки зрения они безупречны, как мне казалось, но ведь я оцениваю их как человек, не имеющий никакого отношения к животноводству. Почему надо есть мясо животного, которое, возможно, настрадалось за жизнь? Можно же его не убивать. И аргументы «мясо вкусное» и «всегда так делали» уже не работают. Разговор о «традициях» напоминает оправдание положения женщин и других групп населения, которым в прежние времена отказывали в элементарных человеческих правах. То, что мы по природе хищники, еще не дает нам права скверно обращаться с животными. Надо же еще учитывать, что человек – вид всеядный, к тому же способный критически мыслить. Проблема заключается также в том, что у меня есть недостаток, который я считаю вообще очень свойственным человеку: я ленив, хотя упорно пытаюсь жить правильно. Чтобы не оказаться лицемером, мне в том числе нужна помощь того, кто лучше всех разбирается в свиноводстве. Только вот уверенность меня покинула.

– В прессе каждый день дают слово лишь защитникам прав животных. Они, похоже, считают, что нас и вовсе гнать надо.

Что это? Неужто я слышу лебединую песнь норвежских свиноводов? Элегия промышленному животноводству – ему придет конец, и больше этот двор не огласит хрюканье?

Как пишет британская газета Guardian, в 2018 г. вегетарианство и веганство захлестнули Европу[66]66
  The Guardian (2018).


[Закрыть]. В Норвегии в этом не приходится сомневаться. Полки книжных магазинов заставлены поваренными книгами с вегетарианскими и веганскими рецептами. В 2018 г. «Овощная кулинария» (Grønnsakskokeboka) была названа лучшим изданием года в своей категории. Под Рождество 2019 г. все только и обсуждали, как обойтись без мяса на праздничном столе, а на главном канале вышла телепередача о вкусном и изысканном ужине без традиционных для Норвегии свиных ребрышек, копченой баранины и трески. Впрочем, многие ли обошлись ореховым рулетом?

– И чего все об этом говорят? Странно, – размышляет Лейв вслух. – Ведь что все едят?

Ему, конечно, хочется, чтобы я ответил:

– Магазинное мясо.

И нет причин не пойти ему навстречу. Хотя в парламенте экологи и зоозащитники в наше время набирают все больший вес, до сих пор нет точных данных о том, сколько норвежцев сокращают потребление мяса. Судя по тому, сколько свиней забивалось за последние годы, таких людей не так уж много. В 2018 г. в Норвегии на убой отправили 1,7 млн свиней – больше, чем когда-либо. Правда, целых 7000 тонн мяса пошло на экспорт, но и в самой стране потребление промышленной свинины за это десятилетие оставалось более-менее стабильным[67]67
  Animalia (2019): 119.


[Закрыть]. Если забота о животных так важна, как это часто сообщает нам пресса, можно представить, что в будущем появятся экологичные производства, на которых счастливые свинки будут резвиться на свободном выпасе. Правда, что-то пока не похоже: в последние годы доля экологичной продукции на рынке свинины заметно снизилась. Из всех видов экологичного мяса свинина представлена хуже всего. На остальные разновидности – говядину, ягнятину, курицу – приходится бóльшая доля по отношению к мясу фабричного производства. Впрочем, даже самая развитая ниша – экобаранина – не превышает и каких-то 3 % от производства всей баранины в целом[68]68
  Animalia (2019).


[Закрыть]. Другими словами, здесь прослеживается склонность норвежских потребителей, наиболее заботящихся об этике, сразу переходить в питании на овощи, минуя продукцию экологичного животноводства. Они выбирают либо – либо, есть или не есть, убивать или не убивать.