Текст книги "Шлюзы"

Ксения Буржская
Шлюзы
Сборник

© Буржская К., текст, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Предисловие

Никто не читает предисловий, но этот сборник требует пояснений.

Начнем с того, что я никогда не считала себя поэтом – мне это слово всегда казалось очень тяжеловесным, бронзовеющим, несущим в себе Пушкина и нерукотворные памятники. А я? Стихи стали для меня сублимацией, способом объясниться, написать письмо, ничего не сказать прямо.

В этот сборник вошли стихи за 20 лет: с 2002 по 2022 год. Я не веду дневников, и для меня это лучшая хроника – я помню, как, когда, где, с какими чувствами писала тот или иной текст. Точнее – записывала. Потому что стихи – это гул. Иногда в этом гуле попадаются чужие строчки, иногда аллюзии, иногда ты слышишь звон, и не знаешь, где он – а через 10 лет понимаешь, о чем написала.

В 2002 году мне было 16. Я сохранила датирование, чтобы вы увидели, как меняется текст, какую эволюцию проходит чувство – от восторга до злости, от нежности до страсти, от сожаления до надежды.

Если вы ищете какую-то смысловую нагрузку в расположении текстов в пространстве этого сборника – ее нет. Я сделала это намеренно: поскольку я никогда не хранила все свои поэтические тексты в одном месте, мне пришлось собирать их по всем углам и закоулкам – по обрывкам тетрадей, блокнотов, на страницах давно заброшенных соцсетей и в удаленных электронных письмах; и в каком порядке я их обнаруживала – так они сюда и попали. Не хочу, чтобы какие-то искусственные смыслы или композиции отвлекали от течения времени и слов.

Стихи имеют свойство течь, и нужно открыть им шлюз.

2022

Внутри я плачу
(2002–2011)

«Что в твоих руках такое, чего нет в других…»

 
что в твоих руках такое, чего нет в других,
чему подчиняются пуговицы и рули?
чем ты таким ворочаешь в моей груди
черные несгораемые угли?
 
 
что в твоем взгляде, откуда искры летят,
и как мое сердце закрыто тобой в блокпост,
и как ты внутри меня поместилась вся
во весь человеческий рост?
 
 
что ты там делаешь, мне проще с ума сойти,
что все перепонки зажало между костями,
не иначе как хочешь вон из меня уйти,
путь прокладывая локтями.
 
 
что ты сказала или не было ничего,
почему мой врач не пришел за меня болеть,
под глазами протерлось розовое сукно,
а могло бы и заржаветь.
 
 
и мои вторженья подобны насилию и грабежу,
так и живу по инерции рядом и не по средствам.
а что до соитий – так я ежедневно в тебя вхожу
каждым своим идиотским текстом
 

2011

Две Италии

 
I
По утрам нет вестей от Бога и из Флоренции.
Август с грохотом лезет на полку календаря,
чтобы видеть сны во весь свой живот и сердце,
я держу под подушкой комплект твоего белья;
твое белье —
 
 
чтобы слышать во сне твой запах: мой знаменатель.
Поливалки с кабацким шумом ругают ночь,
и тот фильм идиотский третьего дня в прокате,
о том, что им, кажется, все-таки не помочь,
и это вранье.
 
 
Я рисую: входи в меня, дверь отпирается твоим ключом,
и чайник кипит, и воздух такой, что чаю —
самое время, и солнечный свет включен,
и я тебя каждое утро к себе вращаю
с самой Землей.
 
 
II
Осторожно закрываю глаза, и вот – ты сидишь внутри.
А снаружи электрички носятся, собаки лают.
И часы картавят: один, два, три,
а в четыре – уже светает.
Вечерами здесь так холодает, что скрипит в зубах
этот воздух оранжевой сумеречной скорлупой,
и твоя Италия смотрит из всех рубах,
и из всякой кухни с томящейся джезвой.
 
 
И так хочется спать, что стоит закрыть глаза,
и снабдить этот тихий текст заводным подкастом.
А из леса, на небо чертового колеса
солнце влезает и смотрится вниз с опаской.
 

2009

Мой белый

 
Когда я снег соберу в ладони,
когда я перестану чувствовать холод
я буду в черном, подобно вороне,
а ты будешь в белом, и, видимо, молод
когда я дожди соберу по капле,
когда для меня перестанешь значить,
я попрошу меня ведьмою черной
по неизменному блату назначить
когда я войду в твои белые стены
когда я оставлю следы на паркете,
тогда, наконец, я останусь довольна,
что хоть на минуту меня ты заметил
 

2002

Happy English

 
На старт, внимание, маршем уходит год – от лета —
туда, где уже виден снег;
и глухой испариной дымится земля, и щекочет
горячий рот,
и ты мне не пишешь: а как?
Телефон неисправен.
 
 
Ну, ничего – затянет, заноябрит; у жителей
наших широт будет солнечный голод. И я не
смогу не заметить, что не горит, но жжет где-то
там,
должно быть, на уровне горла:
увидеть тебя, присвоить тебя плечом,
да видит мой черт – я не обещала держаться.
 
 
О чем я тут в строчку? Да, в общем-то, ни о чем.
Такие погоды: не очень-то тянет смеяться.
Выходит, что Лондон с лицом запотевшего
зеркала в бане: то жар от витрин, то туманные
диалоги из Happy English.
И все время кажется, что дырку прорвало
в дамбе, и она
нарывает Темзой.
А у меня тут финиш.
 

2010

«Время гадать на гуще, цедить пастис…»

 
Время гадать на гуще, цедить пастис,
глобус – в плену затвора твоих ресниц;
ты, если можешь, до пятницы мне приснись,
иначе я здесь совершенно сойду с ума.
 
 
Утром – по кофе, по слову, по СМС,
вечером – кто-то несчастный под кожу влез,
ходит и ходит там, и не находит места,
ему там приют – придуманная тюрьма.
 
 
Знаешь, мой милый друг, здесь пустые лица,
ты по маршруту Москва, с пересадкой Ницца,
пока я, как на собаках, одну столицу
меняю плацкартами втридорога на другую.
 
 
Вот ты из Монако пишешь: улитки, вкусно.
Я здесь натираю в щепки «Брюссель» капустный,
и время полощет вены, как «Черный русский»,
и я без тебя по-прежнему не могу.
 

2011

Октябрь

 
Октябрь – и вещи уже на балконе совсем не сохнут;
время кольцует, смеется, делает нас большими,
и снова такая осень, что проще сдохнуть,
чем отпустить со словами «но ты пиши мне».
 
 
Но ты пиши мне.
Я буду фоток твоих охранником или вором,
маячить по холоду нашей любимой Бронной,
и пальцами помнить пульс в углубленьи горла,
и то, что деревья ночные становятся морем.
 
 
Становятся морем
на стенах, подушке и тихих спинах,
мосгаз с мосэнерго дадут нам угля – согреться,
какая холодная будет зима, мне уже противно,
какая дурацкая будет весна, мне уже не спеться,
 
 
не спеться
ни с кем, как с тобой. И приходит нежить,
«останься со мной» – это тоже совсем из тех
романов, где по страницам немым кортежем
шатаются фразы вроде бабочек в животе.
 
 
Бабочек в животах —
не бывает. Там бьются вены, качаются лейкоциты,
стучит наковальня желудка, скрипит напалмом.
Я знала: мои ладони полны магнитом,
а ты – железом. И нас срывает, и прямо на пол.
 
 
И прямо на пол
все падает с гулким грохотом, скрипом, лостом.
Проверь меня временем, медными трубами, долгим
стажем,
на прочность и верность, на соответствие разным гостам,
поверь мне, что так еще не было. Так же – страшно.
 

2009

Для чтения в самолетах

 
Мой небожитель, я думаю о тебе, начиная снизу,
расстегиваю мысленно по миллиметру шелковое,
и буквенно, литерно мантры губами считываю
каким-то стамбульским, горячим, несдержанным шепотом.
И в эти минуты, я даже по чести не скрою —
я вся разделяюсь на макро и чуточку микро,
горят остановки Парижа, леса Подмосковья.
и дрожь в перепонках ревнивым и жадным пунктиром.
Любить тебя датами, фразами, сетью звонков,
клеймить их по памяти острой строкой на хитоне.
Янтарные пуговицы солнечных позвонков
считать, накрывая лимериком, словно ладонью.
И выучить наизусть. И чуть позже – подохнуть.
Когда станет ясно, что все это – сплошь иллюзии.
Мой небожитель, я пишу о тебе столько строк,
сколько рукам по закону положено думать о Музе.
 

2007

При чем тут Сартр?

 
В объятьях тумана
заперто небо.
Медной тарелкой свисает
луна.
У входа в метро
ты стояла вся в белом,
тебя окружала кольцом
тишина.
Я вышла навстречу —
минута в минуту.
С волнением в сердце
и Сартром – под мышкой.
Ты ощущала себя королевой,
я – дерзким и очень наивным
мальчишкой.
Взъерошила челку
холодным касаньем —
сегодня ты —
Снежная Королева.
А я буду Каем. Я жду приказаний.
Я буду белее тебя или мела.
И так мы светились
на тёмных проспектах,
что думали люди —
неоновый свет.
Что думали люди:
наверно, реклама.
Похоже, осколки и брызги
комет.
Луна исчезала
в глубоком полёте.
И мы – недвижимо —
любили друг друга.
И Сартр в матовом переплёте
внезапно выпал вон из рук.
 

2003

«Во Франции говорят, у каждой женщины должно быть опасное черное платье…»

 
Во Франции говорят: у каждой женщины
должно быть опасное черное платье,
узкие запястья, выгоревшие волосы.
Говорят, у каждой – должен быть муж, чтобы врать ему,
в руках – платина, и бронза – в голосе.
 
 
Во Франции говорят: у тебя что, нет любовника?
(Следует переводить: ты что, никого не любишь?)
Во Франции женщины челку стригут так ровно,
чтобы она равнялась с линией железных крыш.
 
 
Во Франции говорят: ври, пока есть о чем,
оставляй чаевые, гони на последние в Ниццу.
Они улыбаются, щурятся до морщин – и солнце тут ни при чем,
просто им нравится чувствовать мышцы.
 

2008

На маяк

 
Моя дорогая!
Здесь солнце масляно
И выглядит, как фитиль.
И, обжигаясь об море,
Нетерпеливо гаснет.
Здесь чайки рубят
Перчатками полосу
Горизонтальную;
Самоубийца-жук на краю кормы
Ожидает казни.
И странным волком
Гудит волна,
И рефреном звонким
Бьется якорь надежный
О дебаркадер.
Небо падает грудью
На воду, теряя маяк —
Мигающий и остроносый —
В ладонях заката.
Моя дорогая,
Здесь нет моряков.
И пассажиры на палубах
От безделья маются.
А мне отчаянно в этом
Безбрежном роуминге
Тебя не хватает —
Каюсь
 

2006

«почему я не там где ты розовеют стекла…»

 
почему я не там где ты розовеют стекла уже утро
и скоро будильник команда голос закрываю глаза
твои пальцы я помню все как вчера и не отпустить
бесполезная опция
 
 
забывать у меня никогда это не выходило
представляешь чего там только не накопилось
уже солнце идет и держится за перила доброе утро
любимая что тебе снилось
 
 
я увы не спала и к тому же болело горло да к черту его
мне наверное девяносто но я как представлю манжеты
запястья ворот такое кино можно снять осторожным
кроссом
 
 
эти ветки бегут по стене у меня морская болезнь
или как объяснить тот факт что во мне таблетка
я какое то странное существо ну а ты такая что меня
уже не спасти ни за что но лето
 
 
скоро будет осталось недолго право всего-то пара
недель и я увижу как ты забираешься в море коленки
сплавы самых прекрасных линий все ближе ближе
 

2009

«эта осень не поддается органам чувств…»

 
эта осень не поддается органам чувств:
просыпаюсь как по будильнику – тебя хочу.
не хочу волочиться следом, но волочусь;
по-другому и не бывает. такое бешеное
 
 
время – полно обещаний на послезавтра,
я уже персонаж, и жаль, но совсем не автор.
эта осень листья слизывает на завтрак,
как собака, когда положишь ей в миску свежее.
 
 
утро влажное, что-то капает, тянет лоб
прижимать к основанию твой позвоночный столб.
все запотело внутри: как калейдоскоп
белья в барабане машины, что лень развешивать.
 

2010

«все однажды кончается: море – сушей…»

 
все однажды кончается: море – сушей,
жара – дождем, улицы – тупиками.
не смотри на меня – у меня нет лица, и слушай,
слушай ту тишину, что выросла между нами,
 
 
что съедает мой рот, и звуки, и голоса,
и уже ничего не слышно – и мгла слепая,
впрочем, жаль, что уже не видима полоса —
та совершенно сплошная, и та – двойная.
 
 
это все как рубеж, как новенький поворот,
как предел, как царапины от колец.
ты прости, что так долго тянула. скорее вот:
что так долго оттягивала конец.
 
 
и не то чтобы я дурак, или ты – дурак,
и не то чтобы я виновата, и ты – местами.
просто это та широта, долгота и мрак,
что на нашей карте не значится между нами.
 
 
значит, это предел. значит, я потерпела крах,
значит, я не смогла, не выдержала пути.
значит, я слабак. значит, здесь. и пусть будет так:
отпускаю тебя и руку твою: иди.
 

2010

На фиг

П.К.

 
Имя твое впечаталось в губы
Фатально.
Шепчу его даже во сне —
В два удара по нёбу.
Сжимаю и пальцы, и зубы,
Чтобы не плакать.
Когда ты – навстречу,
Сердце ломает рёбра.
Но чувствую прочно:
Я не имею права
Врываться в твое сознание.
В кожу. В график.
Как только признаюсь —
Ты подаришь мне барабан,
Чтобы я колонну возглавила
Идущих на фиг.
 

2005

«забывается все: ключи, кошелек и зонт…»

 
забывается все: ключи, кошелек и зонт,
все проходит мимо, стирается суть прицела,
пропадает из виду, уходит за горизонт —
привет пограничному офицеру
 
 
цель въезда? бесцельно – это последний шанс
прошу убежища или хотя бы пристань.
языка не знаю, мне хватит и пары фраз:
какие у вас в меню есть коктейли с виски?
 
 
голова мне жмет, я расту, и она – мала,
посмотри на меня напоследок: могла б гордиться,
чем я так тебе не пригодна, не хороша,
почему ты мне не хочешь принадлежать
и со мной водиться?
 
 
человек так слаб, а соблазн как всегда велик.
человек вообще мудак и не моногамен.
есть такая дурная привычка ее любить —
путаться под ногами
 

2011

Синие шорты

 
Ужасно холодно в синих шортах.
Рубашка в три четверти —
уже не греет. Хожу углами
и поворотами. Так предсказуемо:
ты не приедешь.
 
 
Ужасно мутно в глазах от соли.
Платки бумажные на оригами
давно растрачены. Окно консоли
раскрыто настежь. Торчит в пижаме
 
 
мой беспорядок. Мой модный дайджест.
И понедельник уже на связи, уже в фаворе.
Уже по-майски звенят трамваи
ревнивым лязгом.
 
 
Ужасно холодно. Пальцы ноют
от долгих лет неприкосновений.
Ты не приедешь. Пошел ты нахуй.
до дрожи вязкое ощущение —
быть далеко. И не знать до мили
твое пространство. Дрожать от боли.
Бинтом словарным почти стерильным
себя укутывать.
Все под контролем.
Ты не приедешь. Уже вечереет.
А я жила этим – вот оплошность.
Рубашка в три четверти —
уже не греет.
И очень холодно в синих шортах.
 

2003

Пески

 
Мой Бог, эти птицы – ужасные дикари:
садятся на ветки антенн
и пялятся в мои двенадцать метров.
А я – засвеченная насквозь – смотри:
пою верлибр.
Серебро браслетов вокруг запястий —
чуть заметно жмет.
И птицы, как слова —
из-под пера разобраны.
А я тобою брежу. И дрожу.
И тесно мне в животном дне
под ребрами.
Разденусь и брошу раковины на камни,
пусть ветер сурово
мнет их жемчужным вздохом.
А я играю персиками Серова —
как девочка.
Как сумасшедший в борделе Босха —
от пыльной соли мои рукава длинны,
надеюсь, их не завяжут потом крестом.
А пока я стою и жду тебя, словно Ассоль.
Мой Бог, а про птиц я тебе расскажу потом.
Никогда не искала эстетики
в глянце камней. Но ты рядом,
и я способна смять их в пчелиный
воск.
Мой нежный Бог, никогда и не будет нежней —
бликов огня от таких свечей
на гранитный лоск.
 

2007

495-812

 
Я любила тебя.
Против ветра плелись поезда.
Уезжать не такое уж дело.
Остаться – дороже.
В темноте продираясь
на ощупь расширенных глаз,
я тебя рисовала на баннере
собственной кожи.
Я ждала тебя:
не было смысла, и не было лжи.
Кто-то здесь рисковал
из желания мне помочь.
Приходи посмотреть мне в лицо
и в глаза положи
впечатлений на долгую память
и длинную ночь.
Уезжать от тебя.
Обессиленно вою в просветы.
Разрывает мне грудь пустотой
межвагонный домкрат.
И стоп-кран, опираясь на стенку
стволом пистолета,
сообщит мне под утро,
что прибыли в Ленинград.
 

2005

Последнее танго

 
Ритмично заламывая руки с-образным обручем,
Отрываешься, как артистка, в браваде гладкой.
Не траться – я все равно окажусь сильнее.
Не культуристка, впрочем, – бывшая акробатка.
 
 
Успокойся, я тоже по факту умею врать.
Никому ни слова об этом больше.
На каждом миллиметре заканчивается кровать,
И ты уезжаешь. Куда на этот раз – Чехия? Польша?
 
 
Какая мне разница. Орать на меня не смей.
И даже звонить не стоит – в танцующем жесте
Прими как данность: что только одной ей
Доступна опция гладить меня против шерсти.
 

2005

Уточки (мне 22)

 
Она сводит меня с ума.
Расстреливает из-под ресниц,
как из арбалета.
На каждой влажной выемке
глухой укус.
Культурного шока: оперы и балета
мало, чтобы играть в маркиз.
Она скоро войдет во вкус —
на брудершафт разделили
сухое и крепкое лето,
наматывая нерв на нерв
в кривую атласных бус.
Она убивает меня словами,
я лишь прикрываю живот,
не так уж больно согласная Н
в солнечное сплетение.
В немую гримасу сложился
греческий рот.
Прости, что не пригласила
на день рождения
 

2007

«я никогда тебя не прощу – это все…»

 
я никогда тебя не прощу – это всё,
что я знаю про будущее и нас.
Этой зимой я хотела быть карасем,
из которого выдирают снасть.
 
 
Нет ничего, что избавит меня от боли,
от неверия, ревности, в общем, забит багажник,
и это последний ненужный сезон контроля
за тем, что казалось важным.
 
 
В океане спокойно, и воет в ногах песок,
мой друг звонит мне по-нашему в восемь-меццо,
в окошке мелькают пальмы, а я носок
ищу под кроватью, никак не могу согреться.
 
 
Да, тут всё не так, по-другому совсем. Ну что ты,
это же тема для целой научной лекции —
тятя, наши сети притащат нам идиота
все равно – никуда не деться.
 

2010

«где-то возле шести облака утекают к западу…»

 
где-то возле шести облака утекают к западу,
я не спала: руками по воздуху шарила,
искала тебя, хотела тебе расшарить
и всему – заодно – голубому земному шару —
нежность внезапную
 
 
и с каждой минутой мне пишется все нежней:
ты спишь в проходной и, наверно, парадной зале,
на улице метлы пляшут, скрипят педали,
ну шесть же утра: лежали б себе и спали,
но город полон солнечных батарей
 
 
во сне мы смеялись, да так, что свело скулу,
что это значит – ответит мой внутренний сонник,
а он говорит: влезай-ка на подоконник,
открывай шпингалеты, впускай светлячков-разбойников
разбегаться по кухонному столу
 

2011

Сын

 
И нет, чтобы Он не нашел на меня ребра —
но окна открыты, грифель визглив и наточен.
Стоит закрыть глаза: прожигает точкой —
родинка где-то внутри твоего бедра.
 
 
Память такая стойкая: монохром.
Ты улыбаешься, вена скользит по горлу —
вдох или выдох. Вот мы идем по городу,
ты держишь шумные волосы надо лбом.
 
 
Здесь кислый привкус вина, сладкий шелест платья;
книжку читаем вслух до самого вечера.
Вот еще маленький шрам на твоем предплечье —
кажется, от ожога. Хочется целовать.
 
 
Вот пахнет солнцем, хлебом и ленью – сразу,
небо сжимается в спазмах грозы монотонной,
ступни твои растают в моих ладонях,
глаз не могу отвести от твоих коленей.
И глаз – от глаз.
 
 
И нет – так не может закончиться этот стаж:
рейсом на альбион, полароидной пленкой,
и моего ребра хватило бы на ребенка,
и твоего. Но мы вместе ему читали, и значит – наш.
 

2009

СПб

 
Таков мой город зимой:
острые словечки льда сломанного
на Обводном,
ругань ветра сиплого…
Не подскажете, как пройти в Капеллу?
Прямо, до поворота, а там —
налево. Спасибо!
С Невского —
два оборота кольца
до моего (маршрут от Новаторов).
А мне уже хрипло,
даже после глинтвейна,
И липкими лужами площади
испещрены, как экваторами.
Дама в метро в шубе каракулевой
заняла два места с букетом
на эскалаторе —
такая нагрузка.
Не подскажете, где Аврора?
Пожалуйста: вдоль по набережной.
Катастрофа: не попасть в Русский.
Понаехали. А там Врубель.
Но сейчас все к культуре тянутся,
Билеты только в цирк. А он что же —
не искусство?
Зубрами дома встали новые. До чего
нескладно:
здесь, конечно же, тоже что-то
построят. Со львами, к примеру.
Или рисованными атлантами.
 

2006

Рыбный день

 
I
А если бы снег и дождь,
а если бы зиму вспять,
вернуть нелюбовь и бред,
смогли бы меня понять?
А если бы ветер, ночь,
если бы все – назад?
И месяцы эти – прочь,
и песни все эти – в сад!
А если бы этот день,
а если бы слово – вслед?
А если я – шмыг – в тень,
вы бы зажгли свет?
 
 
II
Я б отказалась без тени сомнения
от всех до единого воскресений.
От всех до единого дней недели,
в которых вас нет —
они мне надоели.
Я б отказалась от всех сред,
где есть вы, а меня – нет.
Я б отказалась от всех выходных,
и, задыхаясь от труб выхлопных,
ехала б, ехала вам навстречу,
когда бы я знала, что время лечит.
III
Загорели в черный цвет руки.
А на небе в пять цветов – дуги.
И под солнцем жжет огонь. Пусть
разрывает сердце – вон! – грудь.
Я не ведала – ещё —
как счастье слепит.
А любовь вылечит —
детский лепет.
 
 
IV
Срывайте злость свою на красках
каменных,
на серых стенах города.
Вы тоже были есть и будете —
горды и молоды.
И я оставлю вас себе
на память долгую.
И помнить каждый ваш
шалфей —
мой долг.
 
 
V
Поздний вечер —
во все грани свет.
И ларёк закрыт —
газет нет.
А в метро полным-полно
душ.
Вот жена, а рядом с ней —
муж.
И смешались запахи духов,
и обрывки разбежались снов.
И случайно —
не на той линии
подарил он ей одну
лилию.
А народу в этом городе
тьма.
Он ей тянет сквозь толпу:
на!
А в вагоне вдруг погас
свет.
И меня уже в толпе
нет.
 
 
VI
Ветер рвался как перед дождем в окна,
завывал по проводам волком.
Ветер ветки заносил в воду.
(Это будет не про нас – про погоду.)
Я пишу, а отнесет ветер.
Он лохматый, словно твой сеттер.
Я лохматый, словно твой пес.
Посмотри, что я тебе принес.
 

2002

207

 
Ее пальцы ударились
в щеки мои
с разбегу.
От нечего делать.
Я попросила: перчатки сними.
И тоже потом разделась.
И тонкие копчики
наших зонтов
касались друг друга
веерно.
Я резала пальцы
о тонкий стан
стального предчувствия
ветра.
И бусы надежд
сжали сердце мое,
и я попросила: останься…
Она брови выгнула,
как сирконфлекс,
одернув меня,
как ранец.
И руки мои – с ее плеч
долой
летели до самого неба.
И пряталась сонно в берлогу
зима,
царапая спину о вербу.
И зону ее эрогенного
слуха
я молча ласкала словарным
запасом.
До самых последних желтеющих
пор,
до самой рябины красной.
 

2006