Текст книги "Двери открываются"

Опять заиграл гимн, и вместе с ним послышался голос Юлианы Павловны из соседней комнаты: «Спаситель! Кормилец! Молодец!» Борис только сейчас заметил, что всё это время по привычке простоял по стойке смирно. Президент был для него не просто безликим воплощением власти, а старшим товарищем, готовым в любой момент, в любой самой сложной ситуации прийти ему на выручку. В Штабе по надзору и воспитанию, куда он попал примерно через год после выборов Правдина, всем детям нужно было обязательно изучить биографию президента, которая каждый раз обрастала всё новыми подробностями. Каждый вечер воспитатели рассаживали своих подопечных на маленькие скрипучие стульчики (Боре всегда доставался самый маленький и самый скрипучий) и демонстрировали им картинки с историями из жизни президента, сопровождая это своими комментариями.

«Когда Вите Правдину было 7 лет, – вкрадчивым голосом начинала Наталья Евгеньевна, – он увидел, как хулиганы пытаются отнять у малыша его любимую игрушку (Миша, вытащи палец из носа). Будущий президент не смог пройти мимо и, несмотря на то, что хулиганов было больше и они были старше него, храбро бросился на них и побил их всех (Марина, я не разрешала вставать, ну-ка быстро на место!). Будущий президент знал, что добром можно победить любое зло, и хулиганы при виде его бесстрашия трусливо отступили. Вот так сейчас отступают иноагенты и террроисты, когда видят, что им не будет пощады от нашего президента (Боря, перестань качаться на стуле, ты нам всю мебель переломаешь, а платить за неё кто будет? – Наталья Егвеньена, а почему Правдин не может прийти и починить нам стулья? Он что, не умеет? – Потому что потому! Рот закрыл, ровно сел, руки на колени). И вы, дети, должны понимать, в какое счастливое время и в какой замечательной стране вы живёте. Когда по всему миру разрываются снаряды и гибнут миллионы детишек, таких же, как вы, и их родителей, мы все находимся под надёжной защитой нашего президента (Наталья Евгеньевна, а Саша за обедом мне в компот плюнул! А Правдин его за это тоже побьет?)

По мере взросления воспитанников рассказы менялись и усложнялись, а в конце обучения нужно было сдать экзамен по истории Союзного Государства с 2000 по 2040 год и во всех подробностях пересказать биографию её президента. Историю Борис, конечно, не выучил, но наставник и сам не особо в ней ориентировался, поэтому минимальный балл он кое-как получил. А вот с биографией вышло интересно. Борису никак не удавалось запомнить последовательность многочисленных подвигов Правдина, пока он не представил себе, что это его родственник (скажем, дедушка) и он, сидя с ним в каком-нибудь уютном месте (скажем, на холмике возле дома), слушает его героические рассказы. Каждый эпизод биографии теперь приобрёл неповторимый и родной оттенок, и это помогло хоть как-то уложить их в голове. Конечно, полученные знания никак не могли пригодиться Борису на фронте, куда забирали всех мальчиков из штаба после того, как им исполнялось 15, но Правдин теперь стал для него личным другом и охранником.

После выступления президента на душе стало спокойнее, и даже чувство голода притупилось на некоторое время. Можно было заняться своими делами. Транслятор передавал последние новости, и Борис стал изучать государственную сеть Катюша. На фронте было своё информационное пространство, которое называлось Зоркий. В нём можно было найти сводки боевых действий, описание передвижения противника, сведения об оружии, а по вечерам посмотреть развлекательные трансляции с патриотическим уклоном. В Катюше было всё по-другому. Основной её темой были политические ролики и последние новости, а в перерывах между ними сеть принимала запросы на обучающие трансляции, давала советы по маскировке квартир и ведению домашнего хозяйства, а также делала покупки по запросу пользователя. Частью Катюши был Государственный информационный портал, в котором каждый гражданин мог найти сведения о своих штрафах и балансе на личном счёте, график подачи воды и работы обогревательных установок и текущие ограничения в своём районе. Подключившись к порталу, Борис первым делом запросил информацию о входящих поступлениях на свой счёт.

– Так, Катюша, сообщи мне все переводы за последние 15 лет, – попросил он.

– Найдено одно входящее поступление, – сообщила Сеть.

– Одно? За 15 лет службы? – удивился Борис. Он был уверен, что каждый месяц ему, как и всем бойцам на фронте, производились выплаты от министерства обороны, о которых не раз говорили на собраниях отряда.

– Одно входящее поступление от частного лица, – уточнила Катюша.

– Проверь переводы от министерства обороны, – настаивал Борис.

– Переводы от министерства обороны не найдены.

Борис оторопел. Как же так? Ему ведь ясно сказали, что за службу на фронте полагалась ежемесячная компенсация в размере не менее четырех миллионов ГКБ. Должно быть, здесь какая-то ошибка. Могло быть такое, что средства ещё не успели прийти из-за проблем со связью? Но в глубине души он понимал, что никакой компенсации не будет. Оглушенный и беспомощный, Борис откинулся на спинку стула, и ранение в очередной раз пронзило болью его позвоночник.

– Катюша, сообщи данные входящего поступления от частного лица, – попросил он, немного придя в себя.

– Найдено одно входящее поступление от 21 марта 2060 года. Отправитель: Полковник Геннадий Петренко, внутренний код скрыт. Сумма: 50 миллионов ГКБ. Комментарий: Учись рисовать, Борис.

Борис с трудом поверил услышанному. Полковник Петренко? Неужели он только что получил пятьдесят миллионов от совершенно чужого человека? Пятьдесят миллионов от того, кто знал, что никакие компенсации военным никогда не производились. Пятьдесят миллионов на осуществление наивной детской мечты, которую пытались отнять в том холодном коридоре с полустёртыми рисунками на стенах, вместе с игрушечным слоником.

Борис хотел немедленно отправить полковнику сообщение с благодарностью, но, как назло, разрешенное для этого время закончилось, а следующего надо было ждать ещё три часа.

– Так, Катюша, покажи мне вычислительные установки для работы с голограммами, – Борис решил не откладывать с покупкой необходимого для работы оборудования.

Сеть открыла раздел с магазинами и начала демонстрировать фото и зачитывать описания вычислительных установок. Борис, пятнадцать лет прослуживший в отряде технического обеспечения передачи информации, без труда ориентировался в характеристиках этих устройств. Через полчаса он был готов сделать заказ, потратив на него больше половины полученных от полковника денег. Подтвердив доставку через два дня, Борис, немного успокоившись, стал бродить по комнате. Маскировочные обои на окне были точно такими же, как и на кухне – тоскливыми и неприметными. «Если долго на них смотреть, можно сойти с ума», – подумал он и решил, что когда начнёт зарабатывать, первым делом загрузит новые, с улучшенной анимацией и, может быть, даже голографией. А потом, наверное и мебель поменяет, хотя, она ему, кажется, уже начинала нравиться.

Наконец пришло время отправки сообщений. «Внимание! Время для общения! – скомандовала Катюша. – Запись начнётся через 10 секунд!»

Борис откашлялся, нажал на экран транслятора и, немного волнуясь, стал записывать:

– Сообщение для полковника Геннадия Петренко, внутренний код 031-ВВЛ1984. Начало. Товарищ полковник Петренко. Гражданин Борис Арсеньев на место постоянного проживания прибыл. Выражаю благодарность за присланные деньги и надежду на то, что в будущем смогу вернуть потраченные вами средства. Остаюсь доступным для связи в любое время. Преданный Государству, Борис Арсеньев. Конец.

– Загрузка сообщения… – ответила сеть, – Проверка займёт 60 секунд. Начинаю обратный отсчёт…

Слушая обратный отсчёт Катюши, Борис вдруг почувствовал какое-то внутреннее тепло, как будто жизнь неожиданно погладила его по голове невидимой, но уверенной рукой. «Наверное, это и называется «дом», – подумал Борис. И стены его комнаты, и незатейливая старомодная мебель, и невзрачные обои на окнах, и полковник Петренко, и Юлиана Павловна, и даже ставшая такой родной Катюша… Сознание Бориса уже начало освобождать где-то в своей глубине небольшой уголок для всех этих вещей и людей. Он даже улыбнулся этому неожиданному, но такому уютному чувству и услышал где-то за границей своих мыслей голос из другой реальности: «Отправка сообщения невозможна. Адресат не найден. Повторная попытка через 24 часа».

4

По приглушенному жужжанию за окном Борис понял, что прилетели дроны, доставляющие продуктовые наборы. Перед их получением нужно было пройти проверку личности: встать перед окном с поднятыми руками ладонями наружу и дать аппаратам просканировать сетчатку глаз. После завершения процедуры окошко самообеспечения открылось, и в него один за другим просунулись три пакета коричневого цвета, на каждом из которых синими чернилами были напечатаны три палочки, обозначавшие номер набора. Борис в первый раз за много лет увидел печатный шрифт, напомнивший ему о старой детской книге, лежавшей в его комнате в рюкзаке. Он решил, что книгу надо бы спрятать подальше, например, под подушку. После того, как дверца захлопнулась, процедура проверки повторилась, и дроны, зависнув напоследок перед замаскированными окнами, улетели, деловито жужжа моторами. Борис вдруг подумал, что раз уж дроны могут снимать биометрические данные через обои, то почему бы вражеским аппаратам не делать то же самое. «От кого мы маскируемся?» – пронеслось у него в голове, но он быстро отогнал эту мысль как не имеющую к нему никакого отношения.

Юлиана Павловна сразу же включила плиту, чтобы не упускать драгоценные минуты, и по-хозяйски стала греметь старыми, плохо вымытыми кастрюлями. В наборе оказалось точно то, что было в описании на экране: хлеб, пакетик с перловкой, пластмассовая бутылочка с бледно-коричневым и мутноватым чайным напитком, завёрнутое в прозрачную плёнку серо-розовое месиво, из которого кое-где торчали острые остюги перьев, и небольшая упаковка сушёных фруктов, рассматривать которую Борис не стал, боясь увидеть там червей. Последним предметом на самом дне пакета была коробочка с желтоватым жиром. «Так вот ты какой, масляный продукт!» – догадался Борис и подумал, что из всего набора он выглядит наиболее прилично. Он неуверенно взял одну из кастрюль, предложенных ему Юлианой Павловной, и стал задумчиво крутить её в руках. Соседка рассмеялась и бросилась объяснять ему технологию приготовления всех этих кажущихся несъедобными продуктов. Через час еда была готова, и Борис отметил, что с помощью старушки у него получился вполне сносный ужин.

На запах готовой еды из комнаты вышел Егор Семёныч, сменивший свою торжественную белую рубашку на более скромную, клетчатую, с разноцветными заплатками на локтях. Юлиана Павловна суетилась, резала постоянно крошащийся хлеб третьего сорта и раскладывала погнутые алюминиевые ложки возле глубоких тарелок со сколами по краям и нарисованными на бортиках цветочками и петушками.

Ели молча, каждый сосредоточившись на своих мыслях. Юлиана Павловна то и дело поглядывала на Бориса, тщательно пережёвывая мясной продукт механической обвалки, и наконец решилась заговорить.

– Как на Васеньку-то нашего похож, – всхлипнула она, аккуратно отложив ложку на бортик тарелки, – Полгода уж скоро будет…

Борис насторожился.

– Васеньку?

– Сынок наш, умер осенью ещё. Сорок лет только исполнилось, – пояснила Юлиана Павловна, сгребая со стола сморщенными пальцами крошки хлеба третьего сорта.

– Проклятые террористы, – тихо, но с надрывом проговорил Егор Семёныч.

– Как… как же это произошло? Убили?

– Хуже. Отравили. Капсулой с ядом, – доверительно сообщила Юлиана Павловна. – Заходим мы к нему в комнату, ну в ту, где ты сейчас живёшь, а он лежит, еле дышит, на кровати своей («Где я сплю», – мрачно подумал Борис).

– Мы искусственное дыхание стали делать, – продолжил за жену Егор Семёнович, – Да какое там, он уж посинел весь. Бабка сразу к транслятору, самопомощь вызывать, но они так и сказали: «Это яд террористов. По такому не вылетаем. Тело через три дня заберём, как заявку на открытие двери зарегистрируем».

– Вот и всё, нету у нас больше сыночка, – скорбно закончила историю Юлиана Павловна. – А тут ты приехал, а я смотрю и думаю, похож-то как! Ну прям вылитый Васенька.

Егор Семёныч сидел, нахмурившись, и сжимал в руке погнутую алюминиевую ложку.

– А ты, сынок, родных-то совсем не помнишь? Мать, отца? – ласково спросила Юлиана Павловна, решив, что грустных разговоров на сегодня хватит.

– Мать, вроде, помню, она готовила вкусно, прям как вы, – вопрос застал Бориса врасплох. – Отца хуже, он работал всё время, ему не до нас было. И сестрёнка маленькая была, она плакала часто. А дед… – тут Борис осёкся и замолчал, но слово уже было не вернуть.

– Дед? – оживился Егор Семёныч, – Кажется, что-то слышал. Он тоже бойцом был? Служил?

– Дед-то? – Борис задумался, – Дед был иноагентом. Распространял запрещённые материалы. Продавал государственные тайны. И ещё он убил всю нашу семью: и мать, и отца, и сестрёнку. А меня оставил, чтобы я тоже стал иноагентом и продолжил его дело. Я знаю, мне это в штабе по надзору и воспитанию сказали. Говорили каждый день, пока били в туалете и на заднем дворе во время прогулок. Дед предал родину, и из-за него сгорели заживо тысячи людей в концлагерях, тысячи мирных жителей были растерзаны врагами Государства. Я каждый день это слышал: «Внук иноагента. Преступное отродье». И каждый день воспитатели стояли рядом, пока дети возили меня по полу и плевали мне в лицо. Стояли рядом и одобрительно кивали. И ещё там была одна нянечка, Людмила Ивановна, она тоже стояла, но не кивала, она чуть-чуть плакала иногда, чтобы никто не видел. А потом она заклеивала мне раны и говорила, что, может быть, всё не так, как им кажется, и дед мой не был преступником, а вышла какая-то ошибка. Но я ей не верил. Я ненавидел деда, я проклинал его, я бил кулаками твёрдую, как камень, подушку и представлял себе, что это его лицо, и если бы его не расстреляли, я бы сам, своими руками, душил его, пока он не перестал бы дёргаться. Как-то раз Людмила Ивановна спросила у меня, чего бы я хотел больше всего, и я ответил, что хотел бы только одного – самому убить деда. Она ничего не сказала, а взяла книгу – единственную вещь, которая у меня осталась из дома – и стала читать. И я постепенно успокоился. Нет, деда я не простил. Просто стал жить с этим, как с бородавкой на носу. Да, я преступное отродье, но я не трус и не предатель, и я был готов сделать всё, чтобы доказать это. А потом Людмила Ивановна стала учить меня читать. Каждую ночь, когда все спали и камеры можно было отключить, мы читали одну и ту же книгу, пока я не смог складывать буквы в слова, слова – в предложения, предложения – в мысли. И у меня в голове тоже стали появляться мысли. И рисунки. А однажды Людмила Ивановна исчезла. Просто не пришла на работу, и воспитатели сделали вид, что её никогда и не было. Новая нянечка не заклеивала мне раны, но я уже сам научился это делать и научился давать сдачи. Бить быстро, сильно, точно и добивать, не давая подняться. Моя ненависть к деду была теперь в моих кулаках. Знаете, Егор Семёныч, я побил их всех, даже старших, и когда они корчились на скользком от крови полу в туалете, я плюнул им в лицо тем, что накопилось у меня за все эти годы. А потом я вырос, и меня забрали на войну…

Конечно, ничего из этого Борис не сказал. У него уже был готовый ответ:

– Не знаю… Я не помню уже, я мелкий был.

Старики понимающе закивали.

5

«Государственная сеть Катюша будет отключена с 22:00 до 6:00 следующего дня, – донеслось из транслятора, – Просим убедиться в наличии маскировки и желаем вам приятного ночного отдыха»

Борис уже был готов лечь на ставшую вдруг неуютной и страшной кровать, как вдруг послышался робкий стук в дверь.

– Арсеньев? Ты не спишь ещё?

– Нет, Егор Семёныч, заходите.

Егор Семёныч неуверенно прошагал в комнату, чуть согнувшись и по-стариковски опустив плечи.

– Я тут вот что… – начал он. – Вашим там на фронте, кажется, наливают иногда… Ну, для храбрости, верно?

– Бывало, – Борис моментально понял цель прихода соседа и расслабился.

– Так вот… Может у тебя есть чего? С собой, то есть… Я ведь её-то уже лет пять не пил. Вроде и не надо, а хочется иногда. Ну, сам понимаешь, живём в тепле, еда, вода есть, квартира хорошая… А иногда как накатит тоска, прям сил нет, – он опасливо покосился на дверь, а потом на окно, как будто там прятались иноагенты, готовые в любой момент рассказать всему миру, как плохо живётся Егор Семёнычу в Союзном Государстве. – Не поделишься со стариком, вроде как за знакомство?

У Бориса было. Как раз перед ранением всем бойцам выдали по пол-литра спирта, которые, разбавив водой, можно было растянуть на полгода. Потом был бой, изолятор и возвращение в казармы, где выпить-то толком было не с кем, потому что его старшая рота уже перебазировалась в другую точку, а младшим спирт ещё не полагался. Борис тогда запрятал бутылку в рюкзак, где она до сих пор лежала и дожидалась Егора Семёныча.

– Стакан-то есть? – подмигнул Борис.

– А как же! – обрадовался старик. – Бабка спит уже, а я сейчас… Посидим с тобой по-соседски, Васеньку заодно помянем.

Они посидели, помянули Васеньку и борисовских боевых товарищей, выпили за Правдина и за День Освобождения, а потом за что-то ещё. Закуски не было, поэтому приходилось через силу давиться горькой обжигающей жидкостью, на глазок разбавленной водой, предназначенной для утренних туалетных процедур. Спустя некоторое время Егор Семёныч повеселел и обмяк. Борис решил, что старику уже хватит, взял со стола бутылку и под пристальным взглядом соседа убрал её обратно в рюкзак. Сообразив, что больше ему не нальют, Егор Семёныч неуверенно встал со стула и, чуть пошатываясь, пошёл к двери.

– Подожди, боец, я сейчас, – проговорил он и криво махнул рукой.

Минут через десять он вернулся, пряча что-то за спиной.

– Вот, – гордо сказал он, – Забыл совсем. Мы же когда сюда въехали, считай уж лет 25 назад, тут ведь ничего не было. Голые стены, даже мебель вывез кто-то до нас.

Борис отрешённо кивнул. Ужасно хотелось спать.

– Так вот, значит, лет пять прошло, и всем велели поставить на окна маскировку, ну может ты помнишь, раньше-то были стёкла прозрачные, через которые улицу видно.

– Не помню.

– Ну и не важно. Значит, стали мы старые окна снимать, а там вон оно что, – Егор Семёныч вытащил из-за спины какой-то свёрток, – Я сразу сказал, это от предыдущих жильцов осталось, выбросить хотел. А бабка подумала, что, может ещё вернётся кто. Ты, говорит, оставь пока что его, сохрани. Так вот, значит, я и сохранил, да и забыл совсем. А тут мы о семье твоей заговорили, и меня вроде как озарило. Вот, в общем, возьми, может пригодится.

С этими словами Егор Семёныч достал из-за спины старый пакет с каким-то предметом неровной формы внутри. Борис развернул его и не сразу поверил своим глазам. Перед ним был его детский слоник – мягкая игрушка, посеревшая от пыли и старости. Он осторожно взял его в руки, и в первый раз за много-много лет ему захотелось уткнуться в него носом и заплакать то ли от радости, то ли от другого, неизвестного ему чувства.

– Твой? – спросил Егор Семёныч.

– Мой… Кажется… – ответил Борис.

– Ну вот и хорошо, – успокоился старик. – Я, значит, пошёл. Спать ложись. Бабке ни слова.

– Спасибо вам, – совершенно искренне сказал Борис.

Как только за Егор Семёнычем закрылась дверь, Борис приступил к изучению игрушки. Осторожно, чтобы не повредить износившуюся за годы ткань, он ощупал слоника и внимательно рассмотрел его со всех сторон. Видимых дыр нигде не было, и можно было даже сказать, что вещь очень хорошо сохранилась для своего возраста. Единственное, что смущало Бориса, так это то, что там, где хобот прикреплялся к голове, был неровный шов, по виду отличавшийся от остальных. «Наверное, я оторвал в детстве, а мать пришила», – подумал он. Один глаз игрушки тоже держался не очень плотно, и Борис чуть нажал на него, пытаясь вдавить поглубже, чтобы он окончательно не отвалился. Внезапно под пальцами он ощутил что-то твёрдое, находящееся внутри головы, прямо между ушами. Борис попытался ощупать странный предмет и понять его предназначение. Возможно, это было что-то вроде механизма, при нажатии на который слон начал бы шевелить ушами и петь весёлую песенку, кажется, раньше игрушки умели это делать. В любом случае, сейчас он не работал, а достать его было невозможно, не повредив ткань. Борис решил оставить игрушку в покое и лечь спать, тем более, что электричество уже отключили, а ковыряться в слоновьих мозгах без света было бессмысленно и неудобно.

В середине ночи явился покойный Васенька. Борис, конечно, никак не мог знать, как он выглядит, но почему-то сразу понял, кто это. Василий стоял у его кровати, весь синий, с выпученными глазами, и как-то неестественно вывернутой левой ногой и пытался просунуть руку под подушку, где Борис спрятал свою книгу и вновь обретённого слоника. Он хрипел, сопел и махал руками, как будто хотел указать Борису на что-то важное. Вдруг его лицо стало раздуваться, и из того места, где у привидения был нос, стали вырастать хоботы. Один, два, три… – они всё появлялись и появлялись, и Борис в оцепенении пытался их сосчитать. «Сто…», – внезапно прохрипел Васенька, выхватил из-под подушки слона и слишком резким для покойника движением оторвал ему голову. На месте отрыва стали выступать алые капельки крови. «Это кровь – их кровь…» – вновь прохрипел Василий. Его синие пальцы сжимали остатки игрушки, которая на глазах Бориса стала превращаться в пепел и рассыпаться по ровным холодным квадратикам линолеума. Пепел образовал пятно, которое начало расползаться по полу густой кровавой лужей. Покойник пристально посмотрел Борису в глаза и что-то опять пробулькал своими многочисленными хоботами. Борис зажмурился и вжался в кровать пытаясь найти в ней хоть какую-то защиту. Под подушкой что-то зашевелилось, и он проснулся.

В комнате было темно. Обои на окне продолжали крутить уже знакомые три картинки. Никакого Васеньки, конечно же, не было, да и быть не могло – его тело увезли полгода назад и похоронили в какой-то братской могиле, а, может быть, даже не стали сильно себя утруждать и закопали рядом с домом, хотя бы на том холмике, где они раньше сидели с дедом. Борис встал, прошёлся по комнате и окончательно отогнал от себя весь сон. На всякий случай он залез под подушку проверить, на месте ли его вещи, и достал оттуда слона. Внезапно, в каком-то необъяснимом порыве, он аккуратно надорвал шов у хобота и залез в мягкую голову, осторожно раздвигая пальцами искусственный наполнитель. Наконец он нащупал что-то, подцепил и выудил наружу. Хобот не выдержал такого издевательства и оторвался, оставляя вместо себя торчащие желтоватые клочья ваты.

В руках Бориса был странный предмет. Он осмотрел его со всех сторон и вдруг вспомнил, что раньше на таких хранили информацию. Туда можно было записать всё – от изображений (тогда они были другими и назывались фотографиями) до трансляций (кажется, они тоже назывались по-другому), нужно было только вставить карточку в вычислительную машину. Борис подумал, что, возможно, смог бы подключить её к устройству, заказанному у Катюши для работы, которое должны были доставить со дня на день. Аккуратно, чтобы не повредить контакты, Борис убрал карточку в специальное отделение в рюкзаке и, успокоившийся, лёг в кровать, надеясь, что Василий тоже угомонился и больше не удостоит его своим вниманием.

Конечно же, вычислительную машину не доставили ни через два дня, ни через неделю. Каждое утро Катюша сообщала, что «Отгрузка задерживается из-за угрозы террористических атак», и Борис уже был готов сам поубивать всех террористов, чтобы получить необходимый для работы инструмент. Всё это время он смотрел обучающие трансляции и рисовал картины в голове, но толку от этого было мало. Иногда он доставал из-под подушки свою книгу и читал давно знакомые слова, просто потому, что больше нечем было заняться. Слоновий хобот был аккуратно прикреплён на место универсальным средством для склеивания, которое Борис выменял у Егора Семёныча на 50 граммов перловки из третьего набора. Егор Семёныч, кажется, был бы не против отдать Борису средство просто так, помня о том вечере и остатке спирта в заначке. Но Борис решил, что нехорошо пользоваться не совсем честно завоёванным расположением старика и для приличия отдал ему перловку, которая всё равно вызывала у него изжогу.

Постепенно Борис освоился в новом для себя мире, и потекли дни, похожие один на другой. Транслятор передавал одинаковые новости, одинаковые дроны в одинаковое время доставляли одинаковые продукты, обои показывали те же самые три картинки, каждую деталь на которых Борис уже знал наизусть. Юлиана Павловна как могла поддерживала чистоту в их теперь уже общей квартире, а Егор Семёныч сидел в кресле, смотрел трансляции, предложенные Катюшей, и со знанием дела и особенной, стариковской, мудростью комментировал увиденное. Мир, по его мнению, был прост и понятен. Государство – хорошее, террористы – плохие, иноагенты – выродки, Правдин – молодец. И он каждый день садился смотреть этот спектакль, с одними и теми же актёрами, играющими одни и те же роли, но каждый раз каким-то чудом умудрялся найти в нём что-то новое, достойное его комментариев. Юлиане Павловне же, в свою очередь, удавалось даже к врагам государства относиться со свойственной её материнской заботой и теплом. «Ой, ну что же это делается-то? – сокрушалась она, посмотрев очередную трансляцию с фронта, – Ну что ж они, как дети малые, всё лезут и лезут? Сидели бы у себя в стране, работали бы, учились. Что им от нас-то надо? У нас, поди, тоже не всё хорошо, но мы же сами себя прокормить можем. И им помогли бы, только попросили бы нормально, неужели Правдин отказал бы?» Казалось, что если прямо сейчас, во время новостной трансляции, в квартиру каким-то образом войдет вооружённый террорист, то Юлиана Павловна назовёт его сынком, усадит за накрытый стол и накормит своим супчиком с мясным продуктом, и террорист немедленно сдаст оружие и, прямо за этим столом, присягнёт на верность Союзному Государству.

Единственным, что скрашивало их незатейливую жизнь, была игра в карты в комнате Егора Семёныча и Юлианы Павловны. Около четырёх часов дня, когда транслятор заканчивал передавать новости, можно было выбрать одно из трёх досугово-развлекательных мероприятий, предложенных Катюшей. Домино было скучным, шашки – постоянно недоступными, и Борис как-то сам предложил попробовать партию в карты на троих. Игра стала удивительно занимательной, особенно потому, что Егор Семёныч часто проигрывал и смешно злился из-за этого на Юлиану Павловну и, немножко, на Бориса. Услышав в очередной раз катюшино «Игра окончена. Игрок номер три проиграл», он в сердцах бил ладонью по столу и бормотал: «Чтоб тебя, бабка, иноагенты сожрали! Тоже мне нашли дурачка, у самих-то все козыри в рукавах. Сдавай ещё!» Борис веселился и приказывал Катюше начать новую игру. Так проходил час до следующих новостей, которые старики никогда не пропускали. Они внимательно прослушивали информацию о количестве убитых террористов, сменяющуюся трансляцией о достижениях государственных служб по обеспечению питания, передвижения и безопасности. «Сегодня, – радостно передавал транслятор, – миллионы граждан по всей стране встали у своих окон, держа в руках государственные флаги в поддержку политики Виктора Правдина». На экране появлялась картинка счастливых людей, сквозь маскировочные обои демонстрирующих улыбающиеся лица. «Ни в одном государстве мира, – продолжал транслятор, – не наблюдается такое единство народа и Правительства. Очередной переворот на Западном Континенте доказывает это. Предлагаем посмотреть трансляцию с места событий. Предупреждение: ограничение по возрасту – двенадцать плюс.»

От новостей веяло спокойствием и уверенностью в завтрашнем дне, и даже Егор Семёныч забывал о своём проигрыше и, умиротворённый, шёл на кухню пить чайный напиток, который на вкус действительно был как вода.

Ещё Борис нашёл в Катюше одну очень интересную функцию. Во время отведённого для общения интервала можно было познакомиться с другими гражданами (и гражданками) Союзного Государства. Для этого было достаточно отсканировать своё лицо и изображение в полный рост, записать короткое обращение и сведения о себе, и тысячи таких же одиноких людей могли выбрать себе пару для знакомства и, возможно, даже для создания семьи. Борис плохо себе представлял, как устроен этот процесс, но не будет же он вечно проводить время в одиночестве в своей маленькой и пока не очень уютной комнате? Подумав пару дней, он решил, что всё равно ничего не потеряет, и начал со сканирования себя крупным планом и в полный рост. Но внезапно возникла неожиданная проблема: ему было нечего надеть. Мятая домашняя футболка, щедро усыпанная жирными пятнами от масляного продукта, которые не брало даже хозяйственное мыло, совсем не подходила для такого важного события. В рюкзаке, конечно, была ещё одна, запасная, но и она не отличалась свежестью, потому что стирать Борис не любил. Сколько он себя помнил, он носил почти одну и ту же одежду, которую ему любезно предоставляло Государство. В штабе по надзору и воспитанию всем детям выдавали тёмно-синие футболки, летом с коротким, а зимой – с длинным рукавом, и тёмно-синие брюки. К одежде нужно было относиться бережно, потому что меняли её не часто, а если ходить в грязных лохмотьях, то можно было нарваться на замечание от директора, которое грозило лишением компота на неделю.

На фронте все бойцы были одеты в чёрную форму, и только по нашивкам на рукаве можно было отличить сержанта от полковника. Форму Борису оставили после увольнения в запас, предварительно срезав с неё все опознавательные знаки. В рюкзаке у него, кроме несвежей футболки, лежали летние брюки и пара трусов, тоже, естественно, чёрного цвета. Одежду можно было постирать хозяйственным мылом, которое приходило один раз в месяц вместе с доставкой средств для гигиены. Первую небольшую порцию хозяйственного мыла Борису выдала Юлиана Павловна, смущённо пояснив, что «своё-то, конечно, не пахнет, но помыться и постирать никогда не будет лишним».

Чёрная одежда совсем не подходила для сканирования. Борис в ней выглядел намного старше своих лет и каким-то серьёзным и неприступным. Он принимал разные позы перед транслятором, но всё было не то. В конце концов он бросил это дело и пошёл к Егор Семёнычу за белой рубашкой. Старик, узнав о борисовском замысле, загадочно заулыбался и начал подмигивать ему, а потом вдруг посерьёзнел.