Текст книги "Человек со смущённым лицом"

6. Друзья по несчастью

Судя по отчаянному взгляду Бориса, он уже попрощался и с возможностью найти Человека со смущённым лицом, и с дальнейшими визитами в волшебную лавку, и с остальными ожидаемыми радостями и удовольствиями, которые выпадают на долю детей по мере приближения зимы и Рождества… Сейчас мама обнаружит, что моё «алиби» было ложным – и прости-прощай рождественская ёлка, поход в цирк, катание на тройке и подарки – ибо даже если мы до хрипоты будем рассказывать родителям правду, где мы были и что делали, они всё равно решат, что мы лжём.

– Лиза, голубушка, – пробормотал Борис. – Ты же умница, ну придумай, что мы можем сказать… Может, спрячемся где-нибудь, а потом скажем, что заблудились?

– Глупости! – сердито прошептала я, следя, как маменька обстоятельно стряхивает снег с зонта, берётся за дверную ручку…

Наша мать была дамой весьма статною; она никогда не спешила, не суетилась, двигалась и говорила медленно и с достоинством. Мы знали, что, войдя к Березиным, она, прежде чем спросить нас, обязательно перекинется парой слов с их экономкой, затем побеседует с хозяйкой, если та окажется дома… Тут я услышала смех за спиной и знакомый голос: «Лиза, неужели ты?»

Мы увидели Аню Березину с её старшей сестрицей Ириной. Анюта подскочила к нам.

– А мы вот с сестрой сговорились крёстного нынче вечером навестить, да видишь, какая погода дурная? И извозчиков не найти! Немного прошли и вернулись… Лиза, что это с тобою? На тебе лица нет!

Аня удивлённо наблюдала, как я нервно оглядывалась и кусала губы.

– Анюта… а мама твоя дома сейчас?

– Вероятно, уже вернулась. Она сегодня в Дворянское собрание ездила – концерт слушать. А что такое?

Концерт? Концерт – это замечательно! Пока мадам Березина примет маму в гостиной, пока со всеми подробностями поведает ей о прослушанном концерте…

– Аня, душенька, – умоляюще заговорила я. – Мы потом тебе всё объясним, только давай сейчас сделаем так, чтобы мама подумала, что мы с братом сегодня весь день с тобой провели. Мы после обеда должны были к тебе прийти, но…

– Отчего же не пришли? – удивилась Анюта.

– Нет времени рассказывать! Сейчас наша мама с твоей поговорит и велит нас позвать! Надо скорее попросить вашу экономку, чтобы не выдавала нас. Ты попросишь?

Анюта всё ещё не понимала.

– Так что же её просить, она сегодня у мамы сама на весь день отпросилась, ещё и не вернулась, наверное…

Мы с Борисом просияли.

– Так и прекрасно! Анюта, золотко, выручай же! Пойдём сейчас и скажем, что мы с тобою сегодня уроки по французскому учили, а потом… Ну, потом вы с сестрицей нас к крёстному решили взять!

Я дрожала от возбуждения: это было бы прекрасным объяснением и для нашей промокшей одежды; главное было, чтобы Аня и её старшая сестра Ирина не вздумали выдать нас.

– Анет, ну идём домой! – послышался голос Ирины. – Снег-то всё сыплется; сегодня уж не до прогулок.

– Знаешь, Ариша, – быстро заговорила Аня. – Лизе вот нужно, чтобы мы сказали её маме, что они с нами ходили. Давай выручим их, ну что нам стоит? А то им попадёт, и их никогда к нам больше не пустят, и…

Я достаточно хорошо знала сестру Ани, Ирину Львовну: она была молодой, красивой и довольно флегматичной дамой; если что её и волновало, то это были драгоценности, модные журналы, визиты к портнихам и уход за собственной внешностью, а уж никак не наши детские шалости. Она пожала плечами.

– Ах, да говори, что хочешь, только идём поскорее! Я вся продрогла!

Мы все вместе зашагали к парадному входу. Если только маменька не надумала справиться о нас у швейцара, пожалуй, мы с братом ещё могли выйти сухими из воды – разумеется, сухими в переносном смысле, ибо после нашего путешествия по воздуху и воде мы с Борисом были мокрыми насквозь.

* * *

Когда мы вошли в гостиную Березиных, хозяйка дома и моя маменька оживлённо беседовали за чаем. При нашем появлении обе всплеснули руками и посетовали, что это нам вздумалось гулять в такую ужасную погоду, когда ни зги не видно. Маменька Анюты начала было рассказывать, как она добиралась домой от зала Дворянского собрания, но тотчас опять перешла к собственным впечатлениям от концерта. На нас пока не обращали особенного внимания, и я перевела дух. Наша мать выглядела совсем спокойно: похоже, она ничего не заподозрила.

Мы, дети, присели к столу, и г-жа Березина велела подать нам чаю, что было очень кстати – я только-только начала согреваться. Ирина Львовна же подошла к окну, отогнула бархатную штору и начала лениво разглядывать освещённую фонарями набережную.

– …Эта певица просто восхитительна! Потрясающий талант, чудесный голос, а как держится! Просто, изящно, одета со вкусом, никакой вычурности, ни малейшей вульгарности… А ведь она совсем молода! И, говорят, такой бархатный голос, такое контральто редко встречается в нашем сыром климате, – рассказывала г-жа Березина.

– Да вот, кстати, о голосе, – встрепенулась мама. – Не говорила ли я вам, милая, что мы пригласили новую учительницу пения для моей Лизы? Правда, она уже учится играть на рояле, и мне казалось, этого достаточно… Однако в последнее время я заметила, что у неё прорезался красивый, просто очаровательный тембр голоса. Ну и вообще она очень музыкальная и артистичная девочка. Муж согласен, что если Бог дал талант, не годится зарывать его в землю…

Честно говоря, мама лукавила. Это мисс Мур была первой, кто обратил её внимание на мой голос и успехи в музыке и посоветовал пригласить для меня учительницу вокала. Однако маменька охотно подхватила эти разговоры и с энтузиазмом принялась подыскивать хорошую учительницу – как и всегда, её требования к преподавателям были довольно высоки. Помог, как и в случае с мисс Мур, папин друг граф Васильев: он обещал «перетряхнуть» свои многочисленные знакомства в музыкальном мире. Я, разумеется, была рада заниматься пением, а не только игрой на рояле, которую не очень-то любила, однако в этот момент мне стало обидно за нашу гувернантку: маменька могла бы похвалить её за внимание к нам, а не приписывать всё себе.

– О, это очаровательно! – воскликнула г-жа Березина. – Быть певицей так волнующе… Я, правда, сужу по себе: я ужасно хотела стать артисткой, но мой батюшка ни за что не позволил бы – во времена нашей молодости было много предрассудков! Лизонька, может быть, ты споёшь нам что-нибудь, а Ариша проаккомпанирует?

Этого мне, по правде говоря, не очень хотелось, но я побоялась отказываться – вдруг тогда разговоры про музыку перейдут в расспросы, что же мы делали днём? А мы с Анютой так и не успели как следует сговориться.

– Да, Лизуша, спой нам, пожалуйста, – попросила мама, расцветая от гордости.

Ирина Львовна со скучающим видом подошла к роялю, перебрала ноты и вынула из стопки романсов «Выхожу один я на дорогу». Это был любимый романс г-жи Березиной; к её большому сожалению, дочери не обнаруживали ни малейшей склонности к пению. Я с тоской представила, что теперь на мне будет лежать обязанность ублажать своими выступлениями не только моих родителей, но и семьи друзей. Впрочем, брата это тоже касалось: у нас не проходило ни одного праздника или визита гостей без того, чтобы мать или отец продемонстрировали всем его рисунки. Хорошо Борису – он-то мог в это время просто прятаться в детской, на кухне или в комнате мисс Мур, что обычно и делал.

Хотя просто петь для кого-то мне скорее нравилось, чем нет. Когда я замечала в глазах зрителей упоение музыкой, когда меня слушали, замерев, или даже начинали тихонько подпевать – это было куда лучшей наградой, чем аплодисменты или восхищённые фразы.

Я пела романс, краем глаза наблюдая за мамой; она довольно улыбалась, и я совершенно успокоилась – и тут, как назло, на меня напал приступ кашля, не давший закончить фразу…

– Что такое, моя девочка? Ты простудилась? – встревожилась мама. – Вот и голос охрип, и руки ледяные… Ирина Львовна, голубушка, вы уж потрудитесь в другой раз не таскать детей на улицу в такую погоду, – недовольно прибавила она. – Какая была надобность?

Ирина поперхнулась от возмущения и готова была возразить; я думаю, она уж и забыла, о чём мы просили её. А легкомысленная Анюта так и прыснула со смеху, радуясь, что недотроге-сестрице сейчас попадёт. Я испугалась, что наше последнее алиби вот-вот рухнет, и поспешно заговорила:

– Мамочка, Ирина Львовна не виновата, мы сами напросились! А сейчас идёмте домой, пожалуйста! Если я согреюсь и лягу в постель, мне сразу станет лучше, правда-правда! Да и мисс Мур надо проведать, как она там…

– Ах, ну да… Представьте, милая: гувернантка наша больна, теперь вот Лиза заболела, а там, не дай Бог, ещё и младшие! Я с ума сойду! – маменька застегнула мне пальто, пощупала рукавицы у Бориса – разумеется, они были насквозь мокрыми – и сокрушённо покачала головой.

Я же нарочно притворялась, что плохо себя чувствую и мечтаю лечь, лишь бы уйти от Березиных поскорее. Ещё и с Анютой придётся объясняться, а я была не готова рассказывать ей правду; значит, следовало что-то выдумать. Я вздохнула: как же это утомительно – постоянно обманывать и выкручиваться!

Мы вышли на улицу. Вьюга совершенно улеглась, небо прояснилось, даже проглядывали звёзды; под ногами похрустывал первый снег.

– Будем загадывать желание? – шепнул Борис. – Ты только снега не ешь, тебе нельзя – а я съем за нас обоих!

Он улучил минуту, пока мама отвернулась, и сунул в рот горсть пушистого снега. Я без слов знала, что он загадал: нам очень хотелось снова оказаться в волшебной лавке господина Вортеп-Бара… Хотя после визита к Березиным, где было так обыденно и скучно, по мере приближения к нашему дому все те чудеса стали казаться мне сном или видением. А вдруг проснусь завтра, и окажется, что я тяжело больна, у меня температура, а вчерашнее мне просто почудилось?

Я вздрогнула от этой мысли и сжала руку Бориса. Когда мы вернулись домой, мама спешно позвала Егоровну и велела ей уложить меня, принести горячего чаю, малинового варенья и измерить мне температуру. Градусник няне был не нужен: температуру у нас она безошибочно определяла своей опытной, натруженной ладонью.

Я тихонько попросила Бориса постучаться к мисс Мур и узнать, как она поживает. А ещё подумала, что вот ей-то я, наверное, смогла бы рассказать о господине Вортеп-Баре – если только она в состоянии меня выслушать.

– Пока не нужно, – заявил в ответ Борис. – Я вот думаю, если мисс станет лучше, мы могли бы её невзначай привести туда, понимаешь? Ну, притвориться, что хотим в зоосад пойти, или ещё что… Вдруг, когда познакомится с Андреем Ивановичем, она, м-м-м, выздоровеет?

Я не была в этом уверена, но, возможно, попробовать стоило. Мне вдруг снова пришла пугающая мысль, и на этот раз я решила поделиться своими опасениями с братом:

– Послушай, а если мы завтра проснёмся и ничего этого не вспомним? Вортеп-Бара, кота Тихона, Графского Проказника, мальчиков, лебедя? Просто забудем, как мисс и все другие – Человека со смущённым лицом?

Борис в ответ хитро улыбнулся и показал мне удивительный предмет, вынув его из-за пазухи: это было перо, похожее на гусиное, только гораздо больше. Стержень пера отливал тускло-зелёным, как изумруд Вортеп-Бара, а опахало излучало серебристый свет.

– Какая красота! – воскликнула я.

– Я подобрал его на набережной, так что лебедь не обидится. Не бойся, мы ничего не забудем, – сказал он, подмигнув мне.

* * *

В следующие несколько дней ничего примечательного не случалось: к нам всё так же приходили учителя, погода была довольно противная, поэтому мы почти не гуляли. Я ломала голову, что можно сделать, чтобы поскорее отыскать Человека со смущённым лицом – однако, когда сидишь дома, какие уж тут поиски! У мисс Мур дела тоже шли неважно: она вроде бы и встала с постели, но в этой вялой, бледной женщине с неподвижным лицом и остановившимися глазами мы не могли узнать нашу чуткую, внимательную, жизнерадостную гувернантку! Она выполняла свои обязанности: садилась завтракать, обедать и пить с нами чай, читала вслух, проверяла уроки… Однако еда в её тарелке вечно оставалась нетронутой; читала она даже более монотонно, чем дьякон читает Евангелие по воскресеньям, так что слушать было просто невозможно. А когда мы отвечали ей уроки, то словно говорили в пустоту: я нарочно делала грубые ошибки, чтобы проверить: не кажется ли нам? Увы! Мисс Мур лишь мерно кивала в ответ на совершенную несуразицу, которую я несла. Хорошо ещё, что маменька этого не слышала, не то она бы немедленно указала мисс на дверь!

Всё это время Борис томился и чувствовал себя, как на иголках. Он не скрывал, как хочется ему снова побывать в лавке Вортеп-Бара, да и вообще, с того дня бездействие стало ему невыносимо. Помимо жалости к мисс Мур, ему ужасно хотелось самому проявить смелость, вывести её обидчика на чистую воду и заставить его вернуть нашу любимую гувернантку, от которой осталась одна пустая оболочка. Полагаю, на него произвела впечатление сцена с Графским Проказником и волшебная шпага Вортеп-Бара; у брата аж глаза сверкали, когда он в сотый раз пересказывал это всё. Однако я напоминала, что он, Борис, – отнюдь не господин Вортеп-Бар, да и Человек со смущённым лицом – не Проказник. Даже если мы и встретим его случайно, всё равно ничего не сделаем, разве что как-то передадим Вортеп-Бару, где искать нашего незнакомца.

Так что я советовала Борису успокоиться и не предаваться пустым мечтаниям; однако брат обижался и твердил, что я ничего не понимаю! Ну да что поделаешь – он был просто мальчишкой, совершенным ребёнком! Мы договорились, что при родителях станем делать вид, будто мисс здорова и всё идёт как раньше. Это было не так сложно: обычно мама, вернувшись из гостей, от портнихи, с литературного вечера, из театра или с концерта заставала нас мирно читающими или играющими в детской под присмотром мисс Мур. Папа же, вообще, был всегда занят и редко обстоятельно вникал в наши дела, если только ему не докладывали о каком-либо происшествии. Поэтому для старших у нас всё было хорошо. Вот только нам спокойствие это казалось весьма хрупким и обманчивым.

* * *

Мы с братом убедили мисс Мур снова выходить на прогулки – с начала декабря погода, как по заказу, стала просто чудесной. Лёгкий морозец, пушистый снег, солнце, яркие звёзды по вечерам… Борис особенно усердствовал, убеждая, что прогулки пойдут мисс Мур на пользу. Но нужды стараться не было – мисс апатично согласилась, когда мы предложили ей пройтись по Невскому, и своим новым, лишённым интонаций голосом велела нам одеваться потеплее.

На улице, и вправду, было замечательно хорошо. Невский проспект уже начинали украшать к Рождеству, и мне весело было воображать нарядные ёлки, праздничные базары, множество огней и музыки, тройки с бубенцами, всевозможные кукольные рождественские мистерии на улицах и площадях… И вдруг рядом с нами раздался громкий детский плач – вернее, даже не плач, а яростный вопль… На углу Невского и Малой Морской я увидела старушку с совсем маленькой девочкой. Уж не знаю, чем старушка не угодила своей подопечной, однако та в гневе швыряла в неё игрушки и топала ногами, затем бросилась на землю и завопила ещё громче. Няня растерянно и жалобно причитала, стараясь утешить ребёнка, но все усилия были тщетны. Я хотела было пройти мимо – что такого интересного в детских истериках? – и тут мой взгляд упал на лицо девочки с курносым носиком и большими карими глазами; я мгновенно узнала её. Это были те самые малышка и няня, которые имели несчастье столкнуться с Человеком со смущённым лицом неподалёку отсюда, чему мы с братом были свидетелями.

Я глянула на Бориса, проверяя свою догадку, но брат сообразил быстрее меня. Он наклонился к Шурочке и шёпотом велел ей дать свою куклу малышке, чтобы та перестала плакать. Шура, с высоты своих четырёх лет, была этим не совсем довольна, однако она обожала брата и почти никогда ему не перечила. Шура присела перед малышкой на корточки и стала показывать ей куклу. По счастью, та заинтересовалась, и, хотя не сразу, но перестала кричать. Вскоре девочки уже мирно играли вместе; Шура предложила малышке собрать раскиданные игрушки, и та с важностью принялась наводить порядок. Няня, вздохнув с облегчением, присела на скамейку.

– Вот спасибо вам, молодые господа, ох, спасибо! Я бы ни за что мою красотулечку не успокоила – пришлось бы домой нести! Ох, и мучаемся мы с ней! А что за ребёнок был – золото! Барыня, бедная, уж всех докторов в городе обошла, никто ничего понять не может…

– А что с девочкой? Она больна? – спросила я, присаживаясь рядом.

– Ой, барышня милая, – махнула рукой старушка. – И не хворает она вроде, а что такое – один Бог ведает! И то ей не так, и это; иной раз так раскричится, что часами кричит, плачет, аж заходится… А то и в судорогах забьётся, задыхаться начинает. Недавно вот подала я ей пить, а она возьми, да и швырни чашку в окно, стёкла так и полетели; вчера вот в маменьку свою тарелкой с кашей кинула, а меня так и вообще лупит чем ни попадя… Доктор говорит: нервы; а какие тут нервы, когда у нас отродясь такого не было! Нервы-то в одночасье разве приходят! Нет, сглазили дитё, сглазили, не иначе! Тут не к докторам ходить надобно…

– А давно с ней так? – спросила я, уже зная ответ.

– С месяц будет, – няня утёрла глаза концом платка, поёжилась, но вставать со скамейки не стала. – Посидите с нами ещё, добрые господа, Катенька-то моя с вашей барышней вишь, как разыгралась, бегает, смеётся. Коли надумаю уводить её сейчас – такое начнётся! Вы уж побудьте с нами от греха…

– Скажите, няня, а с её маменькой и отцом всё хорошо? – задал Борис, на мой взгляд, очень неделикатный вопрос.

Но опечаленная старушка ничего не заметила.

– Ох, и не говорите, барин! С того дня, как с Катенькой началось, мамаша её сама не своя! То кричит, гневается, то молчит часами, а глаза такие… пустые, страшные. Подойдёшь, бывает, к ней, заговоришь – а она не слышит… Вот только когда с Катенькой плохо, она вроде в себя приходит, доктора приглашает, лекарства ей даёт – а потом опять как не в себе она. Так что барин другой раз и домой возвращаться не желает… А ведь такая прекрасная, добрая барыня была; такая девочка – чистый ангелочек! Сглазили, сглазили семью недобрые люди, всё теперь вкривь пошло!

Борис слушал, хмурясь. Да и мне было ужасно жаль эту семью, и одновременно я прикидывала, что на саму няню злокозненные чары нашего незнакомца, очевидно, никак не подействовали. Я покосилась на мисс Мур; я не знала, слушает ли она нас – на её бледном неподвижном лице ничего не отражалось.

– Хотите, мы будем приводить сестру поиграть с вашей девочкой? – предложила я. – Похоже, они поладили. У нас есть ужасно много игрушек, мы будем их приносить – возможно, это развлечёт Катеньку.

Старушка принялась горячо благодарить; она дала нам свой адрес и просила непременно приходить навещать её воспитанницу, если нашей гувернантке это будет не в тягость. Я для вида повернулась к мисс Мур – та безучастно ответила: «Конечно, Бетси, милая, раз ты так хочешь».

* * *

– Сколько же ещё таких, как эта девочка и её мама? – говорил мне Борис, когда мы шли дальше. – Смогут ли они вылечиться теперь? И представь, Лиза, этот человек всё так же ходит по улицам и всем пакостит. И никто не знает, как им помочь.

Насидевшись дома, мы всё никак не хотели возвращаться и гуляли несколько часов, пока Шурочка не заявила, что устала. Я предложила поворачивать к дому – мы как раз шли по Гороховой, – как вдруг среди группы людей, движущейся нам навстречу, мелькнуло знакомое, слишком знакомое лицо. Я на миг остолбенела; наши взгляды встретились, и мне почудилось, что меня узнали – однако Человек со смущённым лицом прошёл мимо. И, как я успела заметить, сегодня он казался не столько сконфуженным и испуганным, сколько погружённым в собственные мысли… Не рассуждая, я кинулась за ним следом.

7. Лестница в никуда

Человек со смущённым лицом двигался средним шагом: не стремительно, но и не прогуливаясь. Я нарочно чуть приотстала от него, когда меня нагнал Борис:

– Идём за ним, только скорее!

Глаза брата блестели от возбуждения, и это меня отрезвило. Игра в шпионы с нашим незнакомцем могла оказаться очень опасной; к тому же, я остерегалась оставлять Шуру с мисс Мур, на которую не было никакой надежды.

– С ума сошёл? – прошептала я. – Нам что Андрей Иванович говорил? Не нужно лезть на рожон!

– Я никуда не лезу, я только посмотрю, куда он пойдёт… А вы все подождите меня здесь!

– Борис, остановись, ты не можешь следить за ним в одиночку. Ты потеряешься!

Мы уже отошли довольно далеко от мисс Мур и Шурочки, но услышали, как сестрёнка с плачем побежала за нами. В последнее время она сторонилась мисс и не желала оставаться с ней наедине. Меж тем Человек со смущённым лицом поравнялся со светло-зелёным трёхэтажным домом, увенчанным белыми колоннами, который находился как раз на пересечении Гороховой улицы и набережной Фонтанки. Наш незнакомец постоял некоторое время, будто в задумчивости, затем медленно направился к дому.

– Вот видишь, он, наверняка, живёт там! – возликовал брат. – Теперь надо только выяснить…

Он рванулся было вперёд, но я схватила его за плечо: своею горячностью Борис всё испортил бы.

– Стой же! Неужели не понимаешь, что нельзя бежать: он нас заметит! И вообще, оставайся с Шурой, от тебя только шум и суета! Я тихо войду за ним и всё узнаю.

Брат засопел от обиды и собрался ослушаться; я сурово прикрикнула на него, ещё и Шурочка, подбежав, вцепилась в него обеими руками… В общем, Борис остался на месте.

Я тенью последовала за Человеком со смущённым лицом. В одну минуту мне показалось, что я не единственная, кто наблюдает за нашим незнакомцем: невысокая, неприметная фигурка метнулась было за нами, однако, стоило мне обернуться, как неизвестный соглядатай поспешно отступил и скрылся за углом. Я вновь сосредоточила внимание на нашем незнакомце. Он достиг дома; я заметила на фасаде вывеску какого-то кабачка и решила было, что незнакомец зайдёт туда. Но нет, он прошёл во двор, затем оглянулся – хорошо, что я успела юркнуть за угол – и отворил дверь, ведущую, по-видимому, на чёрную лестницу. Дверь была небольшая и неприметная; она медленно и бесшумно затворилась за ним, и я порадовалась, что та не скрипит. Теперь оставалось только проскользнуть за нашим незнакомцем внутрь и проследить, в какую квартиру он войдёт.

Я потянула дверь на себя. Она, и правда, отворилась бесшумно, но стоило лишь мне закрыть её за собой, как меня поразила какая-то мертвенная тишина. Снаружи дом выглядел обычно, однако внутри был очень странным. Помещение оказалось круглым, точно лавка господина Вортеп-Бара; купол поддерживали шесть колонн, к которым вели три ступеньки; наверх можно было подняться по такой же круглой раздвоенной лестнице. В полу, прямо посередине круга, была дверца – вероятно, в подвал. Я принялась оглядываться – и вдруг колючий знобкий страх окатил меня, мурашки побежали по плечам и спине. Где же незнакомец? Зачем только я сюда пришла? Ни шагов, ни малейшего шума я не слышала; или он мог просто исчезнуть? Ещё одна мысль напугала меня так, что колени подогнулись: а вдруг он видел, что я за ним наблюдаю, нарочно заманил меня сюда и прячется за одной из колонн?

Дрожа, я снова стала прислушиваться, и, к своему великому облегчению, всё-таки услышала шаги: кто-то шёл наверх. Мне была видна рука, затянутая в светлую перчатку, что придерживалась за перила; затем и сам обладатель руки поглядел вниз. Наши взгляды столкнулись. Человек со смущённым лицом глянул на меня мельком, равнодушно, как на случайного прохожего. Он по-прежнему казался погружённым в собственные мысли – знакомого мне выражения застенчивости и угодливости не было и в помине. Почему-то это меня ободрило – сейчас он вовсе не был страшен.

– Подождите! Прошу вас, подождите! – закричала я. – Позвольте, я хочу вас спросить…

Человек со смущённым лицом пожал плечами и остановился, поджидая меня. Я торопливо начала подниматься по лестнице, что была слева, но через некоторое время поняла свою ошибку – лестницы опоясывали помещение, и незнакомец находился на другой, правой. Я пошла ещё быстрее, чтобы скорей попасть наверх, и перейти по галерее на другую лестницу, так как незнакомец мог потерять терпение и уйти. Не буду же я звонить тогда во все квартиры?

Я почти бежала и уже начала уставать, а лестница всё никак не кончалась… В один момент я перегнулась через гладкие деревянные перила и вздрогнула от страха: внизу всё терялось в темноте, точно я смотрела в глубокий колодец. Но как же так, ведь в доме было всего лишь три этажа?! Я поискала глазами Человека со смущённым лицом: он всё ещё стоял на правой лестнице и казался совсем маленьким отсюда. Он смотрел на меня в каком-то оцепенении, затем что-то закричал и замахал мне рукой… Я не расслышала, но уловила испуг в его голосе – поэтому, не раздумывая, бросилась вниз. Эта странная лестница так напугала меня, что наш незнакомец казался сейчас меньшим из зол.

Но тщетно! Я заметила: теперь эти проклятые ступеньки сами влекли меня наверх! Чем быстрее перебирала я ногами, тем безнадёжнее были попытки спуститься вниз. Я сперва не поверила глазам, когда увидела, что лестница подо мной движется; она не пускала меня вниз. Но лишь стоило мне остановиться и начать подниматься вверх, как лестница успокаивалась… В итоге я настолько устала и запыхалась, что остановилась как вкопанная и поняла, что темный колодец внизу стал совсем маленьким, точно чёрное блюдце, а Человека со смущённым лицом я давно не вижу и не слышу… Вскрикнув от страха, я ещё раз попыталась бежать вниз, но сделала только хуже – ступеньки понесли меня наверх с ещё большей скоростью… Полностью обессиленная, я села на лестнице и зарыдала.

* * *

Я не знала, сколько прошло времени с тех пор, как я переступила порог дома с колоннами. Я не знала, который теперь час, где Борис, Шура и мисс Мур. Мне казалось, что уже много-много часов, а может быть, и дней, я поднимаюсь по этой лестнице, тихо плача и всхлипывая. Сил громко плакать у меня не было.

Сперва я ещё боролась: временами пыталась спускаться – что только ухудшало моё положение – или оставалась на месте, прислушивалась, вглядывалась в темноту внизу… И лучше бы я этого не делала. Чем дольше я стояла, чем явственнее видела, что снизу ко мне поднимаются струйки этой темноты, словно пар поднимается над тарелкой. Сначала они были короткие, затем длиннее… Они шарили по ступенькам лестницы, тянулись ко мне, будто чёрные щупальца… Я убедилась, что мне не мерещится, когда одно из щупалец скользнуло по моему лицу, и я ощутила пугающий приторный запах и головокружение; а следующая струйка уже обвивалась вокруг моей руки… Тогда я помчалась вверх, не рассуждая и не понимая, что делаю – лишь убедившись, что тёмные щупальца оставили меня в покое, я пошла тише. И шла так ещё долго, а лестница всё не кончалась.

* * *

Мне казалось, что руки и ноги вот-вот отвалятся, и я беспомощным обрубком останусь лежать на этих проклятых ступеньках. Я давно уже не могла плакать, не могла жалеть себя. Ужасно хотелось пить, до судорог в пересохшем горле и потрескавшихся губ… Я тупо вспоминала, как давным-давно – вероятно, много лет назад? – наша гувернантка мисс Мур – кажется, так её звали? – читала нам книгу о каких-то моряках, которые плыли, не зная куда, много-много дней и тоже не имели питья и еды. Плыли они почти что в неизвестность – совсем как я сейчас – и не знали, достигнут ли хоть какой-то земли. Но их было много – я же была одна, совсем одна; их не преследовали эти щупальца, настигающие меня снизу из темноты, обволакивающие тело и разум чем-то душным, мертвенным…

Я уже не могла идти, я ползла вверх, еле переставляя дрожащие руки и ноги… Хоть бы капельку воды! Потом мне представилось обиженное лицо Бориса; я не ощущала никаких эмоций, только какая-то часть меня отмечала: хорошо, что его здесь нет, хорошо, что он останется у Шуры и родителей. Если бы он здесь был и мучился так же, как и я, мне было бы сейчас хуже.

И ещё: почему-то мелькало в сознании, что Человек со смущённым лицом не виноват и не пытался нарочно завлечь меня сюда – наоборот, он выглядел испуганным, когда увидел меня наверху, точно знал, что может случиться, и не желал мне такой судьбы…

Полно, не бред ли это? Но я больше не могла думать и вспоминать, лишь бессильно передвигала одеревеневшие конечности… Потом заметила, что ползу всё медленнее, а тёмных струек-щупалец становится больше, что они обретают силу. Голова кружилась, и сознание обволокло пеленой; я начинала задыхаться, тёмные щупальца медленно-медленно обвивались вокруг моего горла, медленно, но неотвратимо… Я уже не боролась, я понимала, что это конец. Затем я услышала угрожающее шипение, удары и скрежещущие звуки; что-то чёрное, ещё чернее, чем щупальца из темноты, возникло рядом со мной на лестнице. Еле приподняв отяжелевшие веки, я уловила холодный и жёсткий зеленоватый блеск; чьи-то когти, острые, словно кинжалы, вцепились в мою одежду, больно оцарапав кожу. Затем было падение в темноту, бесконечно долгое, но даже оно больше не могло меня напугать. Страха не было, только покорность и оцепенение.

* * *

«Лиза, Лиза, где же ты? Пожалуйста, вернись! Не пугай нас! Лиза, мы тебя ждём, возвращайся!»

Они звали где-то далеко-далеко, и очень тихо, родные голоса, звучащие не громче писка комаров, – и всё же я их услышала. Мои младшие – Борис и Шура, которых я бросила, оставив на гувернантку, не способную сейчас позаботиться даже о себе самой… Эта мысль заставила меня очнуться от тяжёлого полузабытья.

Я с трудом подняла голову, затем уселась: вокруг стояли безмолвные белые колонны; а при виде раздвоенной лестницы, ведущей наверх, я зажмурилась от ужаса и попыталась отползти, но колени и руки страшно болели, точно я ползла много дней подряд. Однако надо было поскорее выбираться отсюда, ведь меня ждали младшие. Опершись о колонну, я встала на ноги и ахнула от неожиданности…

Он сидел рядом со мной и был почти неразличим в полутьме – огромный чёрный кот, спокойно жмурящий глаза-изумруды. Я видела его лишь однажды, но разве забудешь такого великолепного зверя!

– Тихон… – я бросилась к нему, правда, погладить Тихона – как обыкновенного котика – показалось мне немыслимым. Вместо этого я посмотрела ему прямо в глаза. – Значит, это ты был там… наверху?

Кот лениво, точно делая одолжение, потёрся о мой локоть и встал. Я, разумеется, хотела бы знать, как он попал сюда и каким образом спас меня от проклятой лестницы, но выяснить это прямо сейчас не представлялось возможным.