Текст книги "Миньон"

Л. А. Бэнкс
Миньон

Быть непобедимым – твое внутреннее свойство.

Быть побежденным – внутреннее свойство твоего врага.

Сунь-цзы. «Искусство войны»

Пролог

Двадцать лет назад,

Новый Орлеан

Сара Ричардс стояла посреди спальни, стараясь успокоить девочку, которая надрывалась во всю силу своих крошечных легких. Она знала, что такое боль, и ей самой хотелось зареветь в голос, как плакал сейчас младенец. Но лишь безмолвные слезы текли из крепко закрытых глаз по запрокинутому вверх лицу. Господи, как должна поступать жена проповедника, когда узнает, что ее муж завел роман на стороне?

Долгие месяцы она закрывала глаза на очевидное. Но вот – ложь мужа раскрылась. Он даже нарушил святость домашнего очага, приведя эту женщину в дом – на супружеское ложе! Улики – духи разлучницы и следы крови на простыне. Она сама только на час вышла по церковному поручению, которое дал ей муж. Один час – и вот такое?

Сара прикрыла рукой рот и повернулась, спеша уйти прочь от вида этой грязи и вони, взяв с собой дочку, чтобы отнести в колыбель. Дрожащими руками она положила вопящего младенца, и девочка заплакала, как только мать отвернулась, еще сильнее.

Сару жег стыд. Как теперь говорить с церковными старейшинами, как рассказать о подобном матери Стоун? Как может жена проповедника, первая леди церкви, заставить себя произнести, что ее муж, чернокожий преподобный Ричардс, сошел с ума?

Из детской доносились икающие всхлипывания, но Сара вдруг застыла, услышав какие-то звуки с первого этажа дощатого домика. Два голоса – один тихий, искусительный, а второй – голос ее мужа. Он снова посмел привести домой эту шлюху! Одного раза ему было мало? Неужто он считает ее такой дурой, что она снова побежит с поручением к кому-то из старейшин прихода, а его оставит делать, что ему в голову взбредет? Разве он не слышит, как его собственный ребенок заходится в крике, разве не знает, что наверху она – его законная супруга? Он настолько ее не уважает или его так сильно тянет к этой шлюхе?

Слезы горькой ярости и боли жалили ей глаза, тяжесть прозрения давила грудную клетку, сжимала сердце. Эта женщина, эта разлучница держит ее мужа такой хваткой, которую даже сам Отец Небесный, похоже, не в силах разорвать... потому что она ведь молилась об этом, Господь свидетель, с самого первого неясного сомнения. А сейчас он опять ввел осквернительницу в свой дом? В ее дом? В дом, предназначенный для служителя Божия, его жены и детей, через улицу от освященной земли? У Сары подогнулись колени, когда она представила себе лица добрых прихожан, вслушивающихся в каждое слово Ричардса... как когда-то она сама. Нет, этот дом – уже не домашний очаг, не убежище, где может обрести мир она или ее дитя.

Она воспротивилась первому побуждению – броситься вниз, явиться к собственному мужу и этой блуднице, дерзнувшей переступить ее порог. Что-то проползло в душе, заставило остановиться. Зеленоглазое чудовище подняло свою мерзкую голову. Нет, она должна знать, на что похожа эта негодяйка... кто она такая, как смогла разрушить мир семьи тем, что есть у любой женщины? Сара хотела подкрасться, подслушать, узнать, что говорит ее муж этой разлучнице. Какую ложь излагает ей Арман Ричардс?

Беззвучно, как тать в ночи, Сара Ричардс спустилась в холл, держась за стенку. Она все здесь знала на ощупь и избегала ступать на скрипучие половицы. Вытягиваясь, почти сливаясь с окраской стен, она выглянула с лестничной площадки. Ребенок всхлипывал все чаще, и все чаще билось сердце у Сары. Она затаила дыхание, заглядывая за угол, – и застыла.

Высокий, красивый, манящий мужчина цвета кофе с молоком, одетый в безупречный черный костюм, гладил ее мужа по лицу. Ласка эта была полна чувственности. У Сары крик застыл в горле, когда ее муж закрыл глаза и запрокинул голову невероятно женственным движением. Спускаясь шаг за шагом по ступеням, она изо всех сил держалась за перила, чтобы не потерять сознание. Дыхание перехватило во всепоглощающем ужасе, когда этот мужчина – да, мужчина, а не женщина – обнял ее мужа, как любовник, и опустил голову к подставленному горлу Армана.

И когда она услышала сладострастный стон мужа, что-то хрупкое лопнуло у нее внутри.

Все поплыло перед глазами. Она бросилась вниз по лестнице, крики ее заглушили отчаянный плач дочери. Слова превратились в заклинание:

– Господи, только не это!

Она распнет эту скотину, этого осквернителя ее дома. Ни одной разумной мысли не было у нее в голове, когда она бросилась вперед, чтобы вцепиться в эти широкие плечи. Она жаждала крови. Но проворный чужак подхватил мужа на руки, будто невесту, которую вносят в дом, и ловко выскользнул с ним в дверь.

Сара бросилась за ними во двор, вопя, плача, крича, но услышала ее только ночь. Она, обезумев, носилась кругами, ища их в темноте. Куда он унес ее мужа? И так быстро?

Она рухнула на колени на гравий дорожки. Камешки порвали ночную рубашку и впились в кожу. Окровавленная Сара вытянулась на дорожке, всхлипывая в бесполезной молитве. Мужчина? Да, это был мужчина! О Иисусе сладчайший, пусть это будет неправда! Мужчина, красавец, с пронзительными угольно-черными глазами, с царственными манерами, с безупречной кожей, густыми черными ресницами, с ониксовыми кудрями, сделавшими бы честь любой женщине... мужчина... нет, только не это... мужчина ростом выше шести футов, широкоплечий, такой сильный, что поднял Армана, как младенца! Нет!

Ее вырвало. Сара вытерла рот и с трудом встала, цепляясь за землю. Подняла глаза к небу, потом к освещенному окну спальни дочери. Медленно войдя в дом, Сара протянула руку к телефону. Внутренний голос говорил ей, что за ребенком сегодня присмотрит Марлен. Марлен прекрасно обращается с младенцами – хорошая, верующая девушка.

А сейчас у Сары Ричардс есть дело, которое надо исполнить. То, которое она откладывала уже месяцами. Здесь требуется нечто большее, чем молитва. Ее муж – с мужчиной, и священнослужителям боль такой силы неподвластна. У старухи, той, что живет на краю болот, есть зелья и все прочее, чтобы исправить эту мерзость. А то, что Сара ей расскажет, останется между ней и старой колдуньей.

* * *

Три дня Сара сидела у окна в гостиной, пока пресвитеры держали молитвенные бдения у нее в доме. Юная Марлен привела их с собой, когда Сара позвонила в истерике и попросила ее посидеть с ребенком в такой глухой ночной час. Она сказала девушке, что мужа ее нет и не будет. Так чего же она еще могла ожидать? Если звонишь девчонке-подростку в такой час, она наверняка все объяснит матери, а та, естественно, позвонит другим прихожанам. А что еще ей делать, если беда стряслась в доме у главы церкви?

Но отчаяние не позволило Саре додумать все до конца. Если они считают, что он просто сбежал, – уже хорошо. Достаточный повод для старейшин организовать молитвенное ополчение: священник неизвестно где, его жена и ребенок брошены. Явная работа сил зла. Вот и все, что по этому поводу говорила Сара.

Она спала на кресле в гостиной, мучительно обдумывая свой план, не в силах вернуться в свою постель, не в силах заставить себя лечь хотя бы на диван. Она отказывалась есть, едва соглашалась на глоток воды, не шевелилась, только смотрела прямо перед собой. Кто знает, какую еще мебель осквернили в ее доме? С каждым днем черный мешок, который она спрятала в кладовой, все сильнее призывал ее взять дело в свои руки. Да, это будет гибель всего, во что она воспитана верить. Это будет оскорбление, брошенное в лицо Господа. Три дня, три долгие ночи обдумывала Сара соблазнительный выбор.

Она молча благодарила молящихся, что они снизошли к ее дому, но ни разу не произнесла этого вслух, только про себя. Никто из них не поднимал на нее глаза, и она ценила эту деликатность и возносила благодарственную молитву за то, что юная Марлен Стоун так хорошо ухаживает за ее девочкой, пока сама она ни на что не способна из-за нервного срыва.

Сара Ричардс понимала, что вычеркнута из жизни, и глаза ее смотрели в пустоту за окном. Но на третью ночь она уже знала, что должна сделать. Старейшины, сколько ни молились, так и не узнали, куда исчезла машина ее мужа или куда девался, кстати сказать, и он сам. Но старая провидица говорила о каком-то поместье, о плантации, дала направление и приметы, по которым идти. И она вооружится, возьмет с собой мясницкий нож, чтобы выправить неправедное, как только закатится солнце, – так советовала колдунья.

Не говоря ни слова, Сара встала, преодолевая слабость, оставляя воинов молитвы бормотать неустанно – ей это зрелище уже несколько надоело. Она заглянула в ванную, плеснула себе в лицо воды, украдкой вытащила из кладовой сумку, приготовленную втайне. Босиком, в халате, она выскользнула из дома и ушла в ночь без звука. Она вернет мужа – или погибнет.

* * *

Окруженная плакучими ивами, Сара стояла, глотая слезы, и разглядывала просторную усадьбу. Искусно сделанная чугунная решетка окружала балкон, идущий вдоль всего второго этажа. Высокие белые колонны встали по краям величественного входа в дом, к которому она осмелилась прийти. Испанский бородатый мох свисал с деревьев, и даже ни одной цикады не было слышно. Машина ее мужа стояла на дорожке – как и предсказала старуха. Рука Сары стиснула сумку, и ноги двинулись вперед, не спрашивая у мозга, огибая дом к задней двери – которая, к удивлению Сары, оказалась незапертой.

В жутковатой тишине дома Сара шла сквозь темноту. Деньги, власть... какие богатства обещал этот извращенный любовник ее мужу? Как мог человек, которого она любила всей душой и всем сердцем, так поступить с ней? Как мог он жить с этой ложью, позволить ей родить своего ребенка? Как мог он так поступить с грудным младенцем?

Слезы вновь полились у нее из глаз. Она любила Армана Ричардса с тех пор, как они были детьми, и не знала иного мужчины, кроме него.

Ноги несли ее по этому дому, и каждая комната заставляла ускорять шаг: она видела все новую и новую роскошь, но не того, кого искала. Сара взлетела по винтовой лестнице на верхние этажи, прислушиваясь, стараясь уловить страстные судороги своего мужа, но не слышала ничего. Все прекрасно обставленные комнаты были пусты. Провидица ошиблась. Армана здесь нет. Но ясно, что он был здесь недавно. Может, он и его дружок вышли в город или закрылись в другом приюте любви? Мысли ее обратились к дурному, и она увидела мысленным взором их обоих, обнаженных. Желчь обожгла горло, образ мужа вместе с этим соблазнительным мужчиной терзал душу. Нет! Этому надо положить конец! И есть только один путь.

Возможность, которую предоставляло их отсутствие, была идеальной. Она сделает то, что должна сделать – спустится в винный погреб и произнесет заклинание. Сара укрепилась сердцем, вознесла молитву за свое дитя и попросила Господа о прощении. Она уже знала, что собирается совершить грех, когда шла на цыпочках по длинному коридору, выходила на лестницу и спускалась на первый этаж. Путь был длинный, и у нее имелось время мысленно оправдаться: она должна что-то сделать, не может она просто так сидеть и ждать, пока все исправится само. Она просила только, чтобы Отец Небесный понял ее и пощадил ее дитя – вопреки тому, что говорится в Книге о ворожеях и заклинательницах... и о тех, кто берет дело отмщения в свои руки. Сейчас особый случай, Он должен понять ее отчаяние.

Ноги саднило от порезов и ссадин, полученных при безумном пятимильном переходе в темноте по лесам, терновнику, по гравию дорожки. Сумка с черной магией тяжело оттягивала руку, и Сара переложила ее на бедро, вытащила черную свечу и коробку спичек, зажгла свечу, потом неуклюже убрала спички и продолжила спуск в сырую пещеру с первого этажа.

Скользкие каменные стены отражали дрожащее пламя, прохлада подвала дышала сыростью, от которой летний халат стал прилипать к телу. Нервная испарина выступила на коже, пот покатился струйкой между грудей, по позвоночнику. Сара бесстрашно пошла по кругу, вырезая мясницким ножом на земляном полу звезду странной формы, которую старуха нарисовала ей на смятом клочке бумаги. Ее губы решительно зашевелились, когда она открыла масонский кувшин и плеснула кровью зарезанного петуха на каждый луч звезды. Потом она установила черную свечу и закрыла глаза, не переставая бормотать. Пол под ногами задрожал.

Взметнулись клубы густого желтоватого дыма, удушая серой, застилая взор. Винные бутылки, штабелями стоявшие вдоль стен, лопались, осыпая ее осколками стекла. Щепки и осколки впивались в кожу шрапнелью. Вопль, задушенный слюной, ужасом и дымом, вырвался у нее из горла. Сара метнулась к стене и забилась в угол.

* * *

Он не мог поверить своей удаче. Фаллон Нюит поражался, как удался его план. Бедствие такого масштаба было бы не по плечу величайшим чернокнижникам прошлого. Флюктуация. Везение. Тончайший разрыв в ткани сверхъестественного закона, и все это сделала перепуганная глупая женщина. Самое смешное, что ревность высвободила скрытое в ней зеленоглазое чудовище – и с ним другую, более опасную сущность, появление которой несчастная никак не могла бы предвидеть. И Совет Вампиров – тоже. Какая жалость! Какое грубое упущение! Не получится у них вечно держать его в заключении за то, что он преступил нерушимые, извечные законы Высшего Совета. Да, есть вещи, на которые даже вампиры смотрят косо. Но опять-таки есть и такая вещь, которая называется удачей.

– Ты был непреднамеренно призван в мою берлогу, – голосом соблазнителя произнес Нюит, обращаясь к демону, что возник из клубящегося дыма.

– Да, я был призван. Потому я имею право...

– Нет, – ответил Нюит с интонацией смертельной угрозы. – Права ты не имеешь, ты только имел несчастье оказаться демоном, попавшим в берлогу мастера вампиров.

Оба противника мгновение глядели друг на друга. Змееподобное создание сначала остолбенело, потом пришло в ярость. Однако, когда от демона возражений не последовало, Нюит продолжил говорить, несмотря на палящую жажду крови, разожженную запахом этой ничтожной женщины, которая пыталась спрятаться в углу винного погреба.

Сосуществование без сотрудничества представляется мне неудачным вариантом. – Нюит посмотрел на свои ухоженные ногти, вздохнул. – Хотелось бы напомнить, что я, принадлежа к царству тьмы более высокого порядка, будучи теперь свободен, мог бы сделать твое существование невыносимым. Но я сторонник разумных компромиссов.

Демон бросил взгляд на него, на съежившуюся в углу женщину.

– Мы могли бы договориться. Честный обмен – не грабеж.

– Разумеется! – расхохотался Фаллон Нюит, запрокидывая голову.

Глава 1

Летняя ночь,

Филадельфия

Дамали Ричардс еще ощущала наэлектризованность толпы, а в жилах играл адреналин от выступления, когда она вошла в грим-уборную за сценой. Весь клуб так трясся, что даже стены, казалось, потели. Низкие частоты мощных колонок назойливым сердечным ритмом сотрясали пол и пропитанный дымом воздух, проникая в тело через подошвы ног. Грязная водоэмульсионка сползала лоскутами со стен, будто тоже хотела удрать с пульсирующей сцены.

Дамали оглянулась на мерзкий заляпанный коричневый диван, на скудный набор деревянных и металлических стульев, тут же решив, что лучше постоять, чем хлопнуться на такое сиденье. Интересно, сколько тел исполнителей тряслись от страха на этой пародии на диван, получая постоянную татуировку? Даже единственное в комнате зеркало было измазано белым налетом. Фу! И люди еще считают, что это гламурная жизнь? Она сама, Марлен и команда из пяти мужиков, втиснутых в мусорный ящик. Я вас умоляю!

От пота, ледяного, но обжигающего, одежда прилипала к коже. Усаженный бисером убор королевы воинов Нзинга казался на мокрой голове невыносимо тяжелым. Дамали резко сорвала его с себя, бросила в ближайшее кресло и убрала с шеи дреды, чтобы дать перегретому телу желанный приток воздуха. Украшения из полудрагоценных камней и львиных клыков, вплетенные в дредлоки серебряной и медной лентой, тихо звякнули. Она поморщилась от этого звука. Все пять футов семь дюймов ее тела горели огнем. Быть артистом – это классно, но это не жизнь.

– Крупное шевеление сегодня на радаре, – сказала Марлен почти шепотом, будто обращаясь к себе. – Обычно нас навещают один-два вампира. Сегодня я чувствую многих.

– Ага, – хрипло отозвалась Дамали.

Голосовые связки еще саднило после выступления, потому она отделалась короткой репликой. И вообще, что еще можно сказать менеджеру, которая для всей группы вроде приемной матери?

Дамали и Марлен переглянулись. Обе они знали, что надо делать. Обстановка накалялась. Раньше за ними мог увязаться один вампир, максимум два. Но с тех пор, как они стали отвечать ударом на удар и пару раз повели себя агрессивно, сами ища сражения, все стало по-другому. Прежде редкие и случайные, теперь засады стали обычным явлением. Из-за них команда теряла ценных людей. Дамали это раздражало. Она говорила Марлен, что эта фигня началась, когда они открыли охоту. Не надо было будить спящую собаку.

Марлен бросила на нее взгляд, ясно говоривший: "Не начинай". К черту Марлен и ее дурацкую женскую суть! Только не сегодня. Да, она любит Map как родную мать и все такое, но не было у нее сейчас ощущения сестринской солидарности. Да, они гонялись только за теми вампирами, которые выпендривались. Но дело не в этом.

– Ты меня не слышала?

Дамали бросила на Марлен тяжелый взгляд – и отвернулась.

– Нет. А что ты говорила?

Марлен подождала, пока их взгляды встретятся.

– Я ничего не говорила. Я подумала, и ты мою мысль не услышала. А я могу читать тебя ясно и громко. Вот это меня и беспокоит.

Раздражение окутало Дамали плотным покрывалом. Она одарила Марлен еще одним сердитым взглядом.

– Я просто устала как собака. Что было, то прошло. С этим покончено, и брось ты это.

– Ты должна нам сообщать, когда у тебя сенсорное затемнение. Ведь они у тебя становятся чаще? Ты мне вообще могла это дать понять без единого слова.

Все остальные глянули на Дамали озабоченно, но у них хватало ума не встревать в спор. Может, решили не обращать внимания, ведь они с Марлен вечно на эту тему заводились. Ладно, их дело.

Дамали, не отвечая Марлен, заставила себя посмотреть на индийские флейты, колокольчики и бубенцы, лежащие возле большого барабана конга в углу комнаты. Взгляд ее скользнул по острым титановым анкерам с серебряным покрытием, удерживающим шкуру на барабане. Она не хотела отвечать на вопрос Марлен. Не хотела сейчас заводиться по поводу этой ерунды. От нее у Дамали волосы на затылке становились дыбом.

Сегодня анкеры барабана пойдут к ней в пояс, хотя инструмент принадлежит Хосе, он же Колдун. На концерте он просто бомба, но работает на улицах с замаскированным оружием куда как хуже Дамали. Призвав внутренние силы, Дамали перекрыла вторжение Марлен в свои мысли – подставила ей ментальную пустоту, тем временем соображая, как вооружиться получше.

Все были тихие, просто жуть. Никто не сказал ни слова, все просто паковали снаряжение. Не так обычно ведет себе группа после выступления. Будто стены комнатушки хотели сомкнуться вокруг и проглотить их. Дамали обдумывала свое вооружение.

Может, стоит прихватить и несколько посеребренных бубенцов? Хосе творит чудеса с арбалетом, своим любимым оружием. Ей неплохо бы чем-нибудь подкрепить анкеры с барабана и бубенцы, если дело станет жарким, – и насчет цимбал то же самое. Она напомнила себе, что, когда бросаешь диск цимбал, край у него настолько острый, что может прорезать бумагу беззвучно, но сегодня ее этот факт не успокаивал. Интересно, почему бы?

Взгляд ее немедленно перешел на "фенди" – электрогитару Джека Райдера, на бас-гитару Шабазза, потом на электрическую скрипку Марлен. Марлен проследила за ее взглядом и стала помогать другим разбирать аппаратуру.

Когда она подошла помочь Шабаззу, позвоночник Дамали вновь свело напряжением. Да, надо бы перетянуть инструменты и вставить стальные тросы поперек усиленных металлических мостов. Сегодня ночью, она это чувствовала, понадобится арбалет, а струнные инструменты легче пустить в ход. Можно даже, чтобы Колдун прихватил несколько осветительных шестов для зарядки дополнительных арбалетов. Но Марлен придется отказаться от трости как единственной своей защиты. Лучше бы сестрице понять и работать со скрипкой, как оно было задумано, – приложить стальное основание лука через мост и быть готовой.

И еще чувствовалось, что понадобятся световые пушки, хотя сейчас она не могла точно сказать почему. Нет. Это не жизнь.

Она подошла к барабанам, не обращая внимания на взгляд, который бросила в ее сторону Марлен. Запах ладана, шалфея и мирры тянулся за ней в комнату со сцены. Дамали облизнула пересохшие губы, ощутила вкус соли и попыталась вдохнуть защитный аромат, но ее чуть не вырвало.

Обычно этот аромат успокаивал, его компоненты миропомазывали ее место на сцене – необходимое вступление перед тем, как выпускали багровый туман из паров сухого льда и она выходила вперед и становилась центром представления. Кольцо святой воды, налитое вокруг нее жертвенным возлиянием, чтобы предки заговорили через нее и чтобы оградить ее, когда она выплевывала в толпу правду несправедливости, сегодня не наполнило ее жилы неколебимой уверенностью. Тяжелый ритм продолжал биться под черепом, накручивая децибелы головной боли вместе с доносящейся музыкой, сотрясающей стены. Нет, жизнь истребителя – это не жизнь.

– Ты как?

Вопрос Марлен повис в воздухе, и все на миг прервали работу, посмотрели на нее, переглянулись, будто ожидая зеленого луча как сигнала продолжать разборку аппаратуры.

Дамали просто кивнула. Группа возобновила работу, но продолжала искоса поглядывать на нее. Дамали хотела попасть обратно в компаунд, где лежало оружие "из магазина". Аппаратура, которую они взяли в дорогу, была достаточно хорошо замаскирована, чтобы пройти через контроль в аэропорту, а значит, это не настоящая тяжелая артиллерия. Да, ее хватило бы остановить нескольких хищников. Но если чувства не обманывали Дамали, сегодня дело ожидалось горячее.

Проблема в том, что она наполовину не видела. Обычное зрение было в норме, но в голове все размывалось. Третий глаз отключился. Так продолжалось уже пару недель, будто помехи в телевизоре. Перемежающиеся помехи – иногда ментальный радар был кристально ясен, но бывало, как сегодня, что виден только снег. Она этого терпеть не могла.

– Надо спешить, – сказала вдруг Дамали.

Группа уставилась на нее, потом все один за другим кивнули, но никто ничего не сказал. Черт, жарко там становится.

Почему-то кондиционер ее тоже не охлаждал. Обтягивающие штаны с разрезами на бедрах ощущались как что-то удушающее, а веревки полудрагоценных амулетов и камней, вставленные в грубое серебро вокруг запястий и вокруг шеи, ощущались как мокрая петля. Она принялась срывать их, не обращая внимания на неодобрительную мину Марлен. Ожерелья ее почти душили. Значит, придется рискнуть открытым горлом, только чтобы можно было дышать.

Не в силах выдержать тяжести, Дамали сорвала с себя широкий серебряный пояс, бросила его на ближайший кофейный столик и чуть не сжалась в комок от пронзительного скрежета металла по дереву. Египетские кресты серег в ушах тоже надо снять – слишком тяжелые, и не важно, что там говорит Марлен о защитных талисманах на яремных венах. Все ощущалось как тиски, вцепляющиеся в тело. Дышать невозможно!

– Ты точно в норме? – Марлен оторвалась от укладки сумки и пристально всмотрелась в Дамали.

– Все путем, ребята. Нет, точно, – буркнула наконец Дамали. Не надо грузить ребят своими предчувствиями. Они тут не виноваты. Чего их полошить, если просто-напросто разгулялись нервы? В последний раз оглядев анкеры барабана, она отошла в сторону. – Наверное, просто устала выкладываться на сто пятьдесят процентов.

Остальные молча смотрели на нее, и в их молчании сквозило одобрение. Да, они все это чувствовали. Да, случаются хреновые минуты, и они это тоже знают. Никто из них не хотел дразнить судьбу, особенно она. Они влипли в работу стражей, как она сама влипла в работу истребителя. И горький опыт убеждал их в одном: держись вместе – или смерть, если не хуже.

– Ладно, люди, будем шевелиться. Кто-нибудь видел мои копыта?

Марлен вытащила из угла замшевые туфли на низком каблуке и бросила ей. Дамали поймала их по одной и нагнулась, чтобы надеть. Группа медленно вернулась к работе.

Сапоги-"чулки" на высоких каблуках, которые она надевала на представление, тянули ноги, как две наковальни. Вечер не обещал быть таким, когда можно порхать на высоких каблуках, – скорее придется после представления отбиваться ногами. Легкая цветастая юбка и вышитый топ, в которых она выступала, тоже будто пережимали ток крови и давили так, что хоть кричи. Грудь, которую она сама всегда считала слишком маленькой, сейчас как-то странно отвисала, сдавленная сценическим костюмом. Тонкая цепочка вокруг талии – будто желчь из пузыря в горло. Не будь она двадцати одного года от роду и в хорошей спортивной форме, она бы поклясться могла, что у нее легкий сердечный приступ.

Дамали вгляделась в зеркало, отметила, что бронзовая кожа лица как-то побледнела – но все-таки отражение еще есть. Что с ней, черт побери, творится?

– Кто-нибудь, киньте мне футболку.

Шабазз бросил в ее сторону футболку с эмблемой группы.

– Спасибо.

Дамали повернулась к группе спиной и стянула с себя топ. Ребята отвернулись, как обычно, и Дамали, надев хлопковую тряпку, вздохнула с облегчением:

– Так-то лучше.

– Ты слишком много энергии вкладываешь в представление, – сказала Марлен после долгой паузы. Спокойно сказала, почти слишком спокойно.

– Надо держать марку, Map.

Дамали поймала взгляд Марлен и удержала его на секунду.

Пойми второй смысл, сестренка. И не наезжай на меня – когда моя команда смотрит. Отложи на потом.

Марлен кивнула, ничего не сказав.

Молодец. Напряжение чуть отпустило Дамали.

Ну да, конечно. Все на грани, всем нужно остыть. Интересно, что почуяла Марлен, их дозорный? Когда у Марлен бывали видения, они были по-настоящему крутые – до ужаса спокойные Дамали прокрутила в голове все, что знала о способностях Марлен, и присмотрелась к языку жестов наставницы. Только ее чертовски доставало, что приходится надеяться на чьи-то способности.

Может, надо было просто сказать Map, что сегодня у нее опять будет слепота? Но ей самой об этом думать было противно. Ага, скажи им, и ребята станут с тобой носиться, как с зайчонком? С чайником? Ну уж нет. Это ее команда, и какая бы хворь ни навалилась на Дамали, это временно. Надо только смотреть получше на Марлен после выхода, чтобы понимать, что творится вокруг. И это с одного взгляда будет понятно.

Хосе оглядел ребят по одному – у него, кажется, тоже нервы сегодня наружу. И то, что никто больше ни слова не говорил, его подстегивало. Черные глаза ударника нервозно перебегали с Дамали на Марлен и обратно.

– Ага, ты сегодня здорово выдала, Дамали, – подтвердил он, оторвав взгляд от пакуемой аппаратуры.

Пустой треп, признак взведенности. Терпеть она не могла пустой треп.

– Спасибо, Колдун.

– Сегодня "Нью энерджи" была твоя. Клуб уже никогда не станет прежним – "Воины света" и ты лично, госпожа, завтра должны получить хорошую прессу.

"Завтра? Это если ночь переживем". Дамали посмотрела на Хосе, потом на Марлен. Этот псих, мексиканский индеец, всегда болтает, когда наширяется. Все равно она к нему хорошо относилась, но если сегодня главный следопыт будет запинаться – тогда хреново. Марлен побелела. Явно до нее тоже это дошло.

– Не ссы, прорвемся, Колдун, – сказала Дамали с коротким выдохом, стукнув Хосе кулаком, стараясь привести его в чувство. Ее ментальная стена против Марлен не дала ни хрена. Но еще она, кажется, не может толком перевести дыхание. Ладно, фиг с ним, Колдун всегда много болтает, а когда нервничает, голос у него становится громче. Сегодня то же самое. От этого крика у нее голова болит.

Дамали снова поглядела на Марлен. Переливы пурпурного платья-"афро" и блеск золотой вышивки под цвет виниловых штанов стали слишком яркими, и Дамали на миг закрыла глаза от этой величественной роскоши. Черная безрукавка и джинсы Хосе воткнулись в середину цветного поля, плясавшего у нее под веками. Серебро его здоровенного креста превратилось в световое острие. Она отвернулась, и тогда стало можно хоть как-то судорожно вздохнуть.

– Дайте ей воды, – приказала Марлен, выводя Хосе из полусогнутого положения над сумкой с осветительной аппаратурой.

Взяв у него бутылку газировки, Дамали, не открывая глаз, сорвала пробку и сделала глубокий, очищающий глоток. Язык облило металлическим вкусом. И этот вкус близкой смерти заставил ее оглядеть группу настороженным взглядом. Они не могут себе позволить сейчас потерять еще одну душу. И сейчас она могла сказать, что они тоже определенно почуяли опасность.

Слишком все были спокойны, сдержанны, методичны, когда быстро обменялись любезностями с руководством клуба, проскользнули между фанатами и без слов начали разбирать аппаратуру, чтобы уезжать. Обычно за сценой все не так. Сейчас не было обсуждений насчет добыть чего-нибудь поесть, вообще разговоров не было. Какая-то странная пустота держалась между ними, пока они выполняли привычные действия, как роботы.

– Мне надо помочь Ковбою уложить остальное железо, – сказал наконец Хосе, отходя от Дамали. – Это недолго.

– Ты нормально? – снова спросила Марлен, покосившись на свою солистку, собирая ее разбросанную одежду и швыряя в матерчатую сумку. Потом Марлен посмотрела на Шабазза, который ни слова не произнес.

Дамали просто кивнула в сторону Марлен. Она заметила, что Джей Эл, осветитель-клавишник, тоже двух слов не сказал за вечер. К чему бы все это?

– Дамали всегда супернормально, – бросил Шабазз.

Дамали пристально посмотрела на него. Да, Шабазз никогда не горячится – инструктор по айкидо, хореограф и басист группы. Гладкий и спокойный, как лед. Адепт боевых искусств, немногословный во всем, кроме философии. Но он что-то пробурчал, не поднимая глаз от работы – они с Джо Ленгом разбирали на секции и паковали прожектора и цифровые клавиатуры, которые маскировали компьютерную следящую систему. Джей Эл тоже не смотрел на Шабазза, хотя эти двое всегда понимали друг друга и постоянно переглядывались. Нет, что-то крупное заварилось.

Она внимательно присмотрелась к своей группе. Марлен, дозорная со скрипкой, обычно щетинилась при малейшем следе движения и видела все орлиным взором. Что же с ней такое сегодня? К тому же Марлен не оставляет ленты. Она продолжает действовать, будто все путем, хотя на самом деле это не так. Шабазз и Джей Эл, еще одна пара сенсоров – они умеют чувствовать приближение, могут определить местонахождение простым касанием, – тоже напряглись, насторожились, но молчат.