Текст книги "Джек-потрошитель с Крещатика. Свадьба с призраком"

Глава пятая
Дом-монстр

Дом, где посчастливилось (?) жить семье Ипатиных, был в своем роде печальной достопримечательностью Киева – вздыбившийся над Мариинским парком, похожий на крепость, он стал первой уродливой новостройкой, «одороблом», навсегда испоганившим легендарный живописный вид правого берега Киева, раззолоченный лаврскими куполами.

Холл дома-монстра, обшитый темным деревом, украшенный большим окном с витражом, изображавшим Мариинский парк и дворец, напоминал дорогую гостиницу… но это вряд ли могло примирить Киевиц с проклятой крепостью.

Воспользовавшись адресом, выданным им прокурорской ведьмой, Маша и Даша поднялись на 21-й этаж.

– Конечно, все может быть, – убежденно сказала Маша, как только излишне картинная горничная в черном платье и белом фартуке с бантом на попе пошла докладывать вдове убитого бизнесмена, что к ней пришли Мария Ковалева и Дарья Чуб. – И желание прятать лицо необычно для обычного человека. Но все же пока понятно только одно: когда я пришла во Владимирский, Город не случайно дал мне это знание, и ты, Даша, не случайно купила газету, и Катя не случайно пошла на аукцион…

– И спасибо, что ты пошла со мной, – подвела черту Чуб. – Сама знаешь, у меня с Кругом Киевицы не очень. И во-още ты классное заклятие нарыла!

– Называется «любосреча», – сказала Ковалева. – «Среча» – это встреча. После прочтения у человека появляется иллюзия, что он тебя точно знает, но не может вспомнить. Однако знакомство это приятное, нужное или интригующее – в общем, важное. Тут главное – не мешать. Через несколько секунд после встречи вдова сама нас «вспомнит». Сейчас к ней наверняка приходит много людей…

– Ну, не знаю, – Чуб оглядела огромный и тихий холл квартиры. Изобилия гостей тут не наблюдалось. – И вообще, ты прости, что я замутила все в твой день рождения. У меня, если честно, для тебя и подарка-то нет.

– Зато у всех у нас есть души усопших, о которых мы беспокоимся, – сразу нашла хорошее в дурном Ковалева. – Лучше перестраховаться. Очертим Кругом вдову и жениха и забудем о них, – похоже, как и Дображанская, Маша не слишком уверовала в версию о некроманте Ирине.

– Проходите, Ада Антоновна ждет вас, – объявилась черно-белая горничная.

Девица обернулась, приглашая их за собой.

Вслед за бантом на переднике Киевицы прошли по коридору в гостиную со светлыми стенами. Обширная светлая комната с огромным окном утопала в зелени экзотических комнатных растений, потому сидевшая на светлом диване светловолосая дама в длинном закрытом глухом черном платье выглядела странно – неприятным и тревожным пятном. Ей было под пятьдесят, но лицо ее, безлико-красивое, застывше-холеное, замерло на тридцати пяти – замерло в неестественной позе, слишком искусственной, чтобы обмануть хоть кого-то.

– Маша… Маша Ковалева, – ненадолго замялась Ада Антоновна. – Ну конечно. Ты же дочь Светы! А ты, – посмотрела она на Дашу, – ее подруга. Мы виделись, когда я приезжала к вам в Харьков. Простите, я не сразу… Совсем не соображаю из-за всего… Спасибо, что вы приехали. Похороны завтра. Вы где остановились?

– Нам есть где жить, – увернулась от дополнительной лжи Ковалева. – Скажите лучше, как вы? Вы держитесь?

– Не знаю… не знаю… – затрясла беловолосой головой Ада Антоновна. – Твоя мама знает, я ей тогда все рассказывала. Я ведь ему сразу сказала: брать ребенка из детдома опасно, мало ли кто ее родители – алкоголики, психи, бомжи, кто угодно… Но он… Он так деток хотел… раз своих Бог не дал… Я ж понимала, он из-за этого мог меня бросить, мог другую найти. Потому, когда он решил взять ребенка, я не хотела, но не возражала… а вышло вот как… как я и говорила ему. Я ему всегда говорила: слишком ты ее балуешь, пора затянуть удила, показать, кто в доме хозяин. А он ей все-все прощал… Его доброта его же и погубила.

Ада Антоновна поднесла ко рту пластиковую электронную сигарету, слишком жадно затянулась и выпустила ароматный ментоловый дым.

– Она была папина дочка, – с положенным вздохом произнесла Маша, незаметно пиная Дашу ногой.

– Не знаю я, чья она дочка была! – неожиданно резко сказала Ада Антоновна, и Киевицы не могли не отметить верность сего замечания. Если темноволосая девушка с застывшим взглядом взаправду была некромантом, брать ее в семью, несомненно, было опасно. – Ее в детдом тот подбросили. Кто ее родители, никому не известно. А Сеня, мой Сеня… Как он любил ее… Вы же Иру не знали. Я в Харьков без нее приезжала тогда. Эта девка меня и за мать не считала! Пока маленькая была – еще ничего… А с тринадцати лет как с цепи сорвалась… И вот… доигралась!

Ада со стуком отложила искусственную сигарету, встала, подошла к белому комоду, заставленному множеством дорогих и почти вопиюще уродливых вещей – огромная фарфоровая кошка, украшенная золотом и стразами; часы-новодел под старину в виде полуголой богини; вставший на дыбы единорог с раззолоченной гривой… проходя порой мимо витрин магазинов, Маша изумлялась, кто может покупать такое убожество – и вот неожиданно получила ответ.

– Я читала в газете – она пишет вам сообщения, – сказала «дочь Светы».

– Писала… Больше не пишет. И телефон свой выбросила. Правильно сделала. Иначе бы ее сразу нашли. Сейчас это просто.

– Так она не откликается больше?

– Нет. К счастью. Пусть лучше исчезнет. Зачем этот суд? Сеню все равно не вернуть. А грязи выльется столько. И так не знаю, как от нее отмыться теперь… от этой грязи, от крови… Сеня всех тогда на ее день рожденья позвал. А потом я их всех должна была обзвонить. Представляете, что я при этом прочувствовала? Обзванивать, стоя над Сениным трупом, и говорить: «Не приходите к нам. Ира Сеню убила». Теперь они к нам уже никогда не придут. Половина друзей не звонит. Все в шоке, наверное… Надеюсь, они хоть на похороны…

– Ах, какой у вас вид отсюда красивый! – пока Ада Антоновна говорила, «пнутая» Даша успела встать, пройтись по комнате, выбирая подходящую точку, и подойти к окну – оттуда открывался воистину умопомрачительный вид на рыжеволосые кудри деревьев Мариинского парка, на замерший серый октябрьский Днепр и левобережную киевскую даль.

Вид с другой стороны, с Левого берега теперь, увы, был иным. Двадцатиэтажная Крепость победила незыблемую красоту правобережья, где до нее по умолчанию царили лишь золотые кресты и меч родины-матери.

И Даша подумала: не проклятьем ли этого ненавистного дома объясняются беды этой семьи? Если каждый день сотни сотен киевлян клянут про себя каменного уродца, рано или поздно крепость все равно не устоит, взорвется или рухнет, провалится в тартарары – проклятия, они имеют склонность сбываться… и лично она не рискнула бы снимать тут квартиру. В таком доме все равно удачи не будет.

Но вслух она сказала другое:

– Землепотрясный вид… никогда не видала такой красоты!

Вдова бизнесмена повернула голову к окну. Пользуясь моментом, Маша быстро нарисовала указательным пальцем над ее головой защитный Круг Киевиц. Хотя, если Ирина была некромантом, коллекционирующим любящие души, ее названой матери ничего не угрожало – она не любила свою приемную дочь.

– Красивый вид. Да… И она, Ира, тоже так говорила, – сказала Ада. – Единственное, что в ней нормального было – любила этот вид из окна. И аллею к Зеленому театру любила. А в остальном… Звереныш зверенышем. Психопатка. Либо огрызается, либо молчит в ответ на вопрос, либо ходит по дому пьяная. Знали бы вы, как я ее свадьбы ждала. Думала: наконец-то избавимся, пусть теперь Егор с нею мается. Он – мужчина сильный, волевой, он бы с ней справился. Он всерьез о политике думал.

– Он любил ее? – спросила Маша.

– Пылинки сдувал. Оно и понятно. Чем-чем, а красотой эту девушку Бог не обидел. Да и она его вроде тоже любила. Во всяком случае, его она слушалась. Для нас он был уже членом семьи. Теперь мне нужно говорить: «У нас один бизнес»… Семьей мы с ним уже не будем… никогда… Нет больше семьи… Ничего больше нет!

Она вдруг заплакала, горько и искренне, точнее заплакали только глаза – ее застывше-холеные черты лица попытались сдвинуться с места, но не смогли, словно купленная молодость приросла к ней как страшная маска.

– Ничего нет… ничего, – повторяла она. – Спасибо хоть деньги остались. Радуйтесь девушки, пока молодые – в вашем возрасте все бесплатно, – с внезапной истеричной искренностью сказала Ада. – Любовь, веселье – бесплатно… красота, цвет кожи, овал лица без брылей и морщин, волосы без седины… Потом все это будет за деньги. И веселье за деньги, и дружба, и разговоры до утра… знаешь, как мы с твоей мамой в Харькове тогда в молодости до утра на кухне сидели, все говорили и говорили? Теперь все не так… И волосы тебе покрасят, и морщины разгладят, и расслабиться помогут, и поговорят по душам, и развеселят – ты только плати. Парикмахеру, косметичке, массажисту, психологу, аниматору, йогу, дилеру, учителю танцев – любому, хоть из «Танцев со звездами», и они продаются за сто долларов в час. Но бесплатно уже никто с тобой возиться не будет. Вот это, девушки, и есть одиночество. Это и есть настоящая старость… когда без денег ты за месяц-другой превратишься в никому не нужную одинокую злую седую старуху!

Ада Антоновна закрыла лицо ладонью, ее рот замер в конвульсивной и самобичующей ухмылке.

– А как твоя мама… Света… она-то как? Я так и не спросила, – после паузы сказала она.

– А вы позвоните ей, думаю, она вам будет рада… бесплатно, – посоветовала Маша, невольно проникаясь печалью этой малоприятной женщины.

– Так вы говорите похороны завтра? А Егор будет на похоронах? – спросила Даша. – Он вас поддерживает?

– Конечно… Он и похоронами сейчас занимается. Он как-то держится. Не знаю уж как… Надеюсь, она с ним ничего больше не сделает. – Ада Антоновна опустила руки, аккуратно утерла слезы, стараясь не размазать грим под глазами.

– А что она, по-вашему, может с ним сделать?

– Позвонить ему. Если Ира позвонит ему и попросит о помощи… Я его знаю. Он ей не откажет. Не сможет. Он все ради нее, в тюрьму из-за нее сядет, но поможет. Надеюсь, у нее хватит совести ему не звонить. Достаточно она ему жизнь испоганила. Я-то после похорон отсюда уеду. Совсем. В Англию или в Италию… еще не решила. А Егору придется расхлебывать. Жених невесты, убившей родного отца. С такой биографией уже не станешь политиком. Она ему всю жизнь наперед поломала.

Ада Антоновна с неприязнью посмотрела на стоящее рядом на комоде фото в дорогой серебряной раме – там, в другой, уже не существующей реальности жила их счастливая семья. Неестественно молодая Ада, ее рыжеусый улыбающийся муж, рядом с ним, вероятно, Егор – молодой красивый мужчина с уверенным подбородком и светлыми глазами. Он смотрел на свою невесту. Повернувшись к нему, черноволосая молодая девушка тоже запоем глядела на своего жениха. Они могли стать очень красивой парой.

– Это она?.. Ира? – с запинкой вопросила Чуб.

На семейном фото Ирина Ипатина была снята в профиль – и этот профиль был Даше превосходно знаком.

Точно такой же она видела утром на купленной Катей картине «В тихую ночь».

…на купленной ею утром картине «В тихую ночь» девушка в объятиях ангела была повернута в профиль.

Здесь же, в мастерской Котарбинского, Катя увидела третий вариант все того же сюжета – и на нем туманная дева в розовом платье поворачивалась анфас, обнажая невероятное сходство…

– Невозможно! – повторила Катерина.

Ангельская дева была точною копией Ирины Ипатиной – девушки-убийцы, с которой был нарисован Дух Бездны.

Как же так вышло?

Как?

Светлая Дева-ангел и Черный Дух были одним и тем же лицом в прямом смысле этого слова!

– Да, это точно она, и анфас, и профиль, – Катя поставила на диван прихваченную из мастерской Котарбинского картину с ангельской девой и присоединила к ней газету с фотографией Иры.

Чуб положила рядом копию дореволюционной открытки «В тихую ночь» и добавила фото, выпрошенное Машей «на память для мамы Светы».

– Она… – вынуждена была согласиться и Маша.

– И вот к ней довесок! – помахала Даша вырванной из каталога репродукцией «Духа Бездны».

Пару секунд Киевицы смотрели на две работы. Одна была устремлена вверх – к небу. Другая – головокружительно падала в бездну. И обе они были портретом одного человека, полубезумной девчонки из детского дома, зарезавшей собственного отца ножом для арбуза.

– Не понимаю, – сказала Катя. – Не понимаю уже вообще ничего. Как Котарбинский мог регулярно рисовать человека, рожденного век спустя? И как Демон может быть Ангелом? Она же убийца!

– Он тоже, – Чуб указала на Мира Красавицкого.

– Как ты так можешь?! – вспыхнула Маша.

– Я не боюсь правды, – спокойно сказал Мирослав. – И правда не может быть оскорблением. Да, я был убийцей при жизни, потом был убит. Но после смерти я изменился.

Секунду Катя и Даша с сомнением смотрели на него, но не нашли, что возразить. Сказать, что сразу же после кончины Мир Красавицкий стал ангелом, было бы преувеличением, но нынче его можно было с чистой совестью сдавать в монастырь – он вполне подходил по формату.

– Убийца – диагноз, – продолжил Мирослав. – Но зачастую эта болезнь излечима. Просто, говоря откровенно, мало кто хочет лечить убийц. Мы, люди, хорошо понимаем смысл преступления и очень плохо – смысл наказания… Мы воспринимаем наказание, например тюремный срок, как месть – месть общества преступнику. Мы хотим ответить ему злом на зло. Но смысл наказания – в изоляции преступника от общества, которому он может нанести вред. И – самое главное – в его раскаянии. В изменении его внутреннего «я». Но мы не желаем понять это… Потому что на деле не хотим, чтобы преступник менялся, не хотим прощать его – мы хотим причинить ему боль. Потому что мы…

– Такие же, как и он, – спокойно сказала Катя.

– По сути, язычники, – сказала Даша.

– Нам просто никто не объяснил, – сказала Маша.

– У вас, людей, есть книжка под названием Библия, там вам все это объяснили примерно 379 раз, – ухмыльнулась Акнир.

– А, кроме того, Мир, – не самый типичный пример, – добавила Катя. – Прости, Мирослав, но, во-первых, ты мертв. Во-вторых, ты умер, спасая Маше жизнь… Умер, потому что любил ее. Ты изменился еще до смерти. И остался живым даже после смерти, потому что любил… А тут мы имеем дело с какой-то пьяной оторвой.

– Должен заметить: до того, как я полюбил Машу, я был премерзким субъектом, – иронично напомнил им Мирослав.

– Согласна, он был даже хуже нее, – засвидетельствовала Землепотрясная Даша.

– Не соглашусь. Она убила отца, – сказала Катя. – Что может быть хуже? Ну, пусть не родного отца, но человека, пожалевшего ее, взявшего в дом, любившего ее, прощавшего все. Нет, не понимаю, – Дображанская посмотрела на Белого Ангела.

– А я все понимаю теперь! – победоносно похвасталась Чуб. – Чего непонятного? Его убила не она, а Дух Бездны! – Даша ударила по картинке с изображением Ангела Черного. Слова полились горячим потоком. – Мы ведь знаем, что мертвые некроманты могут вселяться в живых и управлять ими! И Дух Бездны, дух жены Котарбинского вселился в Ирину. Пропечатался на ее лице, задушил ее душу, подавил ее волю, убил ее любящего папу… А после пошел и раскопал могилу художника, любившего этого Духа всю жизнь. Ты сама говорила, – воззвала Чуб к Катерине. – Зачем дочери бизнесмена Ирине какая-то древняя могила? В нее вселился злой дух! А сама она ни в чем не виновата. Она – ангел. Зло и добро в одном лице. В одном теле. В прямом смысле… Вот это и нарисовал Котарбинский!

– Превосходный сценарий для третьесортного фильма, – бесстрастно похвалила ее Катерина. – Только Ирина отнюдь не была ангелом. И откуда Котарбинский мог знать все это? А потом, я была у него в мастерской. И никакого духа там не было, – Катя замялась. – Вот именно, не было… А ведь она должна была быть в его спальне… Как звали жену художника? – обратилась она к Мирославу.

– Неизвестно, – сказал Красавицкий. – В этой истории у его кузины нет не только лица, но и имени. Оно нигде не упомянуто. Его жена и правда похожа на дух, исчезнувший так же загадочно, как и появился.

– Мой визит к Котарбинскому был прерван, – проговорила Дображанская. – Ему сообщили, что внезапно умерла какая-то Ася.

– Видите! – влезла Чуб. – Дух Бездны начал убивать еще там. Может, Ася тоже любила ее… как сестру. Или во-още была лесбиянкой. Хорошо хоть вдову мы защитили.

– А она дала нам телефон жениха, чтоб мы могли предложить ему свою помощь, – сказала Маша. – Егор примет нас в офисе в пять часов дня, и мы очертим его Кругом. Хоть я сомневаюсь, что ему нужно опасаться Ирины Ипатиной. Я пытала Город. Он не видит ее. Ирины нет в Киеве. Скорее всего, она давно за его пределами…

– И даже за пределами нашей страны, – прибавила расстояния Катя. – В ее случае это было бы самым разумным решением.

– Ася… Ася… – Мирослав еще раз пересмотрел статью о художнике в «Страницах прошлого». – Нет, о мертвой Асе тоже ничего не известно.

– О Котарбинском действительно ужасающе мало информации и в Интернете, и в академических изданиях, – пожаловалась Маша, – только сухая биография в столбик.

– Зато картин его в Интернете – действительно тучи! – подозвала их Акнир.

Все это время ведьма сидела за компьютером, качая картинки из инета, и теперь повернула к ним экран, предлагая полюбоваться результатом неправедных трудов.

– Глядите… Я и наши сюда залила.

Фантастические, дивные, бередящие душу сюжеты замелькали на экране, сменяя друг друга.

«Жертва Нила» – привязанная к плывущему по воде деревянному кресту прекрасная девушка, предназначенная в жертву священным крокодилам. «Богатыри», одновременно пронзающие друг друга копьями в схватке. «Умирающий» – истекающий кровью мужчина, взирающий на стоящую над ним деву в белых одеждах – свою собственную душу. «Цыганка» с банджо на дороге, «Цыганка» с банджо у городской стены…

– Смотрите, он часто рисовал очень похожие картины, – отметила Чуб.

– Самоплагиат, – воспроизвела утверждение соперника Катя. – Иногда он менял только мелкую деталь.

– А я о чем? Пусти меня, – Чуб оттеснила Акнир от ноутбука. – Смотрите сюда. Вот, к примеру, одна… – Землепотрясная открыла картинку, изображавшую двух девушек в платьях римлянок, сидящих в саду при свете луны. Лицо красивой смуглой брюнетки было повернуто в профиль. Блондинка склонила голову на плечо подруги. – Вот вторая, – сказала Даша, показывая им тот же сюжет. Те же самые девушки в тех же платьях сидели в том же саду – только головы римских красавиц были повернуты чуть иначе. – А теперь… – Землепотрясная застучала по клавишам, соединяя изображения в «живую картинку». Брюнетка и блондинка стремительно завертели головами. – Вы поняли? Это – не самоплагиат! Это – комикс!!! Он как будто рисовал мультик. Еще до того, как их придумали… А теперь поглядите на наш графический роман.

Даша нашла в папке три имеющиеся в их распоряжении изображения «Тихой ночи»:

открытка издательства «Рассвет»;

картина, купленная Катей на аукционе;

и еще одна – украденная Дображанской из мастерской.

Пальцы Чуб вновь заплясали по клавишам – увиденное и впрямь походило на мультфильм.

Вылетающая из туманного озера дева-душа подняла руку, обняла Ангела за шею и повернула к ним голову, словно, прощаясь, хотела взглянуть напоследок на этот бренный и сумрачный мир.

– Он не перерисовывает один сюжет – он его дорисовывает, продолжает историю! – громко заключила Даша. – Просто в его время мультиков не было и он сам не знал, что рисует. У каждой его картинки есть движение – развитие сюжета. И у нашей ангельской девы – тоже…

– Ты хочешь сказать, – уловила мысль Маша, – что мы видим лишь три фрагмента, три куска пазла. Три кадра одной длинной и цельной истории!

– Четыре – если считать картину «Дух Бездны», – сказала Даша. – И это история о Черном Ангеле, ставшем ангелом Белым.

– Или наоборот, – сказала Катя. – О Белом Ангеле, ставшем Черным. Мы не знаем последовательности. Не знаем, какая из работ изображает финал.

– Значит, нам нужно собрать все работы Котарбинского и сложить их вместе, – беспроблемно предложила Чуб. – И мы узнаем настоящую историю Духа Бездны.

– Боюсь, собрать их все невозможно, – покачала головой Дображанская. – Ведущий аукциона рассказывал, что Вильгельм Котарбинский нарисовал их великое множество. Часть его работ до сих пор не найдена, часть утеряна. Он легко продавал их, легко дарил… Потому в Киеве даже в наши дни часто находят новые и неизвестные сепии, эскизы, полотна.

– Значит, нужно найти все, что можно! – оборвала ее Даша.

– Мне говорили, есть еще одна работа, – вспомнила Катя. – Владельцы не пожелали продать ее на аукционе. Ну, а еще больше картин я видела в его мастерской, – Катерина застыла с видом «ну что, мне разорваться, что ли?»

– Жаль, мы не знаем, какая именно картина даст нам ключ к этой тайне. Мы даже не знаем, в чем тайна, – вздохнула Маша.

– «Тайна»! – вскликнула Дображанская. – Так называется третья картина! Сначала я должна съездить в Аукционный Дом!

– Нет, – оспорила Маша Ковалева, – сначала нужно сходить к Котарбинскому. Он же живет за углом! А в Прошлом время стоит, – разъяснила свое предложение она. – Потом – за «Тайной»…

– Прости меня, Маша. – Катерина удрученно нахмурилась. – Сюрприза не вышло. Эту картину, – показала она на экран с ангельской девой, – я собиралась подарить тебе вечером на день рожденья.

– Эту?..

Маша совсем не умела врать – и трех ее разочарованных букв совершенно хватило, чтобы понять…

– Она и тебе не понравилась? – расстроилась Катя. – Нужно было покупать «Духа Бездны»!

– Да, нужно было брать его! – поддержала Чуб.

– Что ты… нет, нет, – замахала Ковалева руками. – Он такой страшный. Все хорошо, мне нравится твой Белый Ангел.

– Забудь про него, – приняла соломоново решение Катерина. – Держи, – сняла она с груди модерновую бабочку-брошь.

Маша протянула сразу обе руки, чтоб принять драгоценный подарок. И на этот раз Дображанской не нужно было слов, чтоб понять, как младшей из Киевиц понравился дар.