Текст книги "По диагонали"

Глава 1

Школьный вальс

Была пора необычная: за окном стоял июнь, в этом году особенно жаркий. Вроде бы ничего странного – лето ведь! Но отличался он от других месяцев в году тем, что именно в июне ученики, закончившие девять или одиннадцать классов, прощаются со школой, сдав последние экзамены, и разлетаются каждый в свою сторону, выбирая дорогу в жизни по интересам.

Но прежде они готовятся к выпускному балу. Девочки шьют великолепные платья, редкие, необычные, разных расцветок и форм, стилей и длины. Мальчики, надевая кто фраки, кто пиджаки, превращаются в настоящих юношей, даже к неожиданности окружающих, знавших их ещё вчера лопоухими и взлохмаченными, в настоящих лордов, степенных и великих, вырастающих в глазах родственников и соседей, учителей и просто прохожих. Они становятся взрослыми.

Именно для них в этом июне, равно как и во всех предшествующих, звучал по всем школам города школьный вальс, последний в этих стенах. Стенах, слышавших их голоса, вызывающие раздоры, приводящие к разочарованиям, но чаще к победам.

Что слышали они сами? Скорее всего, это был голос свободы! Свободы выбора пути, самостоятельности, желаний не по списку, уроков не по расписанию. Мечты, мечты, мечты – вот что било в висок каждому выпускнику.

Но для кого-то из них мечты могут прерваться уже на школьном пороге. Я не хотел об этом думать – думалось само собой, а вернее, заставляли думать об этом звуки вальсов, потому что именно они начинались то в одном районе, то в другом, подхватываясь искусно виртуозами из разных музыкальных школ, собранных в этот день специально для открытия выпускных. А скорее всего, для создания особого настроения, летающего в воздухе. И это было стопроцентное попадание. Все, даже те, кто не имел в семьях детей, или у кого они давно выросли из школьного возраста, считал себя причастным к этому событию, потому как обязательно знал какого-нибудь ученика – сегодняшнего выпускника, лично: то ли в силу соседства по двору, квартире или ещё по какому признаку.

А музыканты уж тем более были прямыми участниками событий, потому что заранее готовились к такому событию, долго репетируя, подбирая репертуар, наглаживая стрелочки брюк, настраивая инструменты.

Они играли, как говорят, живую музыку, и это было очень проникновенно, как-то волшебно, заливаясь во все уголки домов, улочек и переулков, обнимая и молого, и пожившего на этом свете, музыка несла новь, радость. Не отстал от настроения живущих здесь и я.

Вспоминал своих малышей, давно окончивших школу, уехавших покорять столицу, их первые пробы и ошибки, звонки учителей, даже вызов в кабинет директора был пару раз в моей жизни. Да, я и позже ходил с удовольствием в эту школу, когда нужна была какая-то помощь моя профессиональная. И мне всегда особенно нравился дух школ, этажи, звонки, гомон детей, вечно чем-то озарённых, озабоченных, думающих и делающих.

Вспоминая всё это, я невольно вспоминал и о тех, с кем мне приходилось иметь дело по долгу службы, о том, что они тоже когда-то были детьми…Были. Почему прошедшее время я применяю, говоря о настоящих людях? Да потому, что их жизнь по сути своей уже не может продолжаться так, как у тех, кто сегодня спешил на школьный бал. Люди, уже повзрослевшие и только делающие это – вот мои мысли и дела, мои старания и разочарования, моя работа.

В этом городе я отдавал себя на поприще психологии в колонии, встречался с разными людьми. Одни запоминались, другие – вызывали отвращение, иные – боль и расстройство души.

Один воришка, придя ко мне, всё доказывал, как и что он брал, у кого и почему именно у этих, а не у тех. А был он подростком.

– Да ты прямо герой кинофильма «Берегись автомобиля»! – иронизировал я иногда.

– Это как? – в недоумении вопрошал мой визитёр.

– Ты что, фильмов советских не смотрел?

– Не, у нас не было дома телевизора.

И я добросовестно весь сеанс нашей встречи пересказывал сюжет кинофильма, о котором упоминал выше. Мой «гость» внимательно меня слушал, где-то приподнимая бровь, где-то раскрывая рот, а где-то улыбаясь. А я смотрел на него и думал: «Сущий ребёнок». Он же заключал после прослушивания:

– Не, я до автомобилей не дохожу, я просто Робин Гуд! Бедным помогаю.

– И кого же ты спас, кому помог?

Рассказ следовал без остановок – всё о себе любимом.

– Вижу, воспитывали тебя хорошо, – не выдерживал я в итоге.

– Да, мать всегда на меня смотрела и молча улыбалась. Я её тоже любил.

– Крал для неё что-нибудь?

– Не, зарабатывал. А заработав, шёл по улице к ней в день её рождения и в каждом ларьке покупал по одной шоколадке. Большой, стограммовой, не просто так, понимаете?!

– А почему по одной?

– Ну, чтоб разные были. Интересно же знать, какие бывают сладости?!

– Интересно! И сколько же ты так насобирал?

– Да штук пятьдесят, бывало!

– За день столько не одолеть-то человеку, может и непоправимое произойти…

– А она со мной делилась. Она всегда со мной делилась. Всем, что у неё было. Она же одна меня «выращивала».

– Как это «выращивала»? Ты что, овощ?

– Нет, она меня называл подсолнухом, блондин я потому что…

– А отчего одна? Отец-то твой где?

– Отец нас бросил, мне ещё года не было.

И я невольно подумал о том, что со времён В.С. Макаренко прошло много лет, а беспризорщина так и не искоренилась. Касаемо матерей-одиночек, то это вообще весьма болезненная тема.

Если раньше, лет так двадцать, было стыдно об этом даже думать, то теперь каждая вторая женщина бьёт себя в грудь, рвёт на голове волосы, повизгивая в каком-нибудь официальном местечке, добиваясь своих прав, намекая на обязанности государства, напоминая о том, что она, мол, мать-одиночка, что весь мир ей должен.

Мои мысли то оправдывали таких героев и героинь, то казнили их без суда и следствия. Но это только в моей голове. Заключения же на бумаге я делал строго по науке, а не по убеждениям. Но вот один из посетителей и вся его жизнь совершенно не поддавались никаким схемам и уж тем более не ложились в рамки правил, каких бы то ни было наук.

В одной из детских песен были слова: «Вычитать и умножать, малышей не обижать – учат в школе, учат в школе, учат в школе…» Чему учили моих подопечных, я затруднялся ответить. И пытался лишь то винить школу и учителей в разрушившейся жизни детей, то семьи, неудалые и обездоленные, то государство в целом, бросившее ниву образования на произвол судьбы.

И эта самая судьба теперь била по каждому из моих отрицательных героев своим оружием. Всякие бывали в моём кабинете «пришельцы», но один из них совершенно не выходил из головы.

Таких приводят ко мне по их желанию – ничего вроде бы необычного. Они изливают душу, просто говоря о содеянном, и, как правило, заключая свою речь тем, что они ни в чём не виноваты, больше никогда не предстают перед моими очами.

Иногда я проводил с ними какие-нибудь тесты, техники. Результаты были ожидаемые для меня, я бы даже сказал, предсказуемые. Но бывали и другие случаи…

Однажды пришёл ко мне на приём молодой человек, сел молча напротив. Я думал сначала, что он глухонемой. Тупо смотрел себе под ноги, повесив голову вниз, как бы рассматривая свою или мою обувь.

Сколько бы я вопросов не задавал ему, он в ответ только смотрел вниз, изредка поворачивая голову в сторону окна, закрытого решётками, застеклённого наглухо, без фрамуг и форточек. Такой бастион выглядел основательно, так крепко, защищённо, что ни единого звука внешнего мира не проникало в него.

Я наблюдал за юношей, пристально и скрупулёзно, слегка даже побаиваясь, не понимая, чего от него ждать. Наконец, я спросил посетителя после его продолжительного молчания:

– Может, ты хочешь домой? Понимаю тебя, – пытаясь всё-таки вызвать его на разговор, начинал издалека.

В ответ тишина…

– Ну сколько же мы можем разговаривать в одни ворота, – уже заводился я сам с собой, не показывая это ему, сидящему по-прежнему неподвижно.

А он всё молчал.

– Расскажи, что тебя ко мне привело?

Он снова не проронил ни слова. Хотя я-то знал, что он объявил голодовку, но повода такой выходки не понимал.

– Ты мать-то свою помнишь? Она, наверное, тебя ждёт… Верит, что сын её хороший, лучше всех, – не терял я надежды, понимая, что если он продлит свою голодовку, то может произойти непоправимое, и я буду считать себя виноватым в том, что не смог этого предотвратить.

И тут что-то произошло с моим посетителем.

– Не надо так стараться. Что же вы надрываетесь? К вам есть одна единственная просьба: пусть во время «Выпускных» меня не выводят на прогулку. Я не могу слышать больше эти вальсы…

– Понимаю, ты дитя своего времени, – начал, было, я, вам не до вальсов.

– Это вы не о том, – буркнул он под нос.

Я не понял, что именно он хотел этим сказать, поэтому продолжил в надежде разговорить его:

– Кто только не восхищался ими раньше, ну, скажем, веке так в восемнадцатом. Когда звучит Шопен, Шуберт, Чайковский, может, и сегодня гурманы этого дела до упоения заслушиваются, но вот только не молодёжь, которую почти под прицелом водят толпой в филармонию для прослушивания какого-нибудь концерта органной музыки, дабы приобщить к культуре в школьные годы.

Когда же они выходят из-под крыла педагогов, то явные предпочтения их не на стороне классики. Рэп, рок со своей мелодичностью, танцевальностью, скорее всего, ближе вашему веку и веку моих детей, – поделился мыслями я, – да и песни эти: куплет, припев, куплет, припев, – однообразие сплошное. Хотя лёгкая, ненавязчивая музыка звучит повсюду.

– Как раз всякая музыка здесь ни при чём, я говорю именно о школьном вальсе…

– А что при чём? И почему школьный вальс? – не ожидая такого поворота беседы, я полез в душу человека, который меня туда не приглашал, но, по всей видимости, пришёл ко мне именно за этим – облегчить свою душу.

Он снова закрылся. Время его посещения закончилось. Больше он ко мне не приходил, но я просьбу его не оставил без внимания, о чём засвидетельствовал в заключении, которым руководство воспользовалось. Результат был достигнут – голодовка прекращена.

Я же заинтересовался делом моего «гостя» и его прошлой жизнью.

Глава 2

Детство

Бывает, родится в какой-нибудь семье ребёнок, «агу» ещё не лепечет, а его уже Александром, например, величают. Или ещё хлеще: Сергеем Сергеевичем, а он, этот Сергей Сергеевич только и умеет, что мочить пелёнки да молочко из соски дуть.

Но есть и такие, которых до пенсии называют окружающие так, как прижилось в его семье, ну, скажем, Лёнчик. Почему моего подопечного называли так, будто он несмышлёный дитятко, я могу лишь только догадываться.

Рустик рос мальчиком тихим, робким, на первый взгляд. Да и на второй, на третий – на любой, поскольку никто и никогда от него речи не слышал человеческой. Только «му», «угу»…

Со сверстниками он мало общался. Они ему, наверное, были неинтересны. И он, по всей видимости, не вызывал у них особого восторга.

Голову склонит свою на бочок и смотрит в пол, щёки, надутые висят мячиками по обе стороны, будто наевшийся хомяк свалится сейчас после продолжительного обжорства, и захрапит на всю округу.

Так, день изо дня, дети, равные ему по возрасту и младшие, глядя на него, не видели интереса в такой персоне, поэтому отношения прервались, не наладившись, даже, наоборот, как оголённые провода, пускали искры при каждом приближении мальчугана к ватагам себе подобных, будто закоротило проводку. Если бы это случилось в жилом помещении, я понимаю, от этого не застрахован никто. Но тут! Каждый, из знавших Рустика, старался застраховать себя от его вмешательства в их бурную молодую жизнь.

Дети тут же расходились, делая вид, что надо бежать то в магазин по просьбе бабушки, то на тренировку какую-нибудь виртуальную, то на дополнительные занятия к учителю математики, – да что угодно становилось причиной срочного отлучения, лишь бы не принимать этого тюфяка в свою компанию.

– Это же позор джунглям! – говорил Максим Данилу, убегая за угол дома, поспешая, якобы, по делам и начинал кривляться, передразнивая походку нелюбимого одноклассника.

Друзья ухохатывались. Но минут через десять компания снова собиралась в полном составе, будто ни в чём не бывало. «А Рустик?» – спросите вы.

Он вызывал у них отвращение, брезгливость, ненависть. Возможно, потому, что ничего не умел из того, чем владели его одноклассники: гоняли на велосипедах и скутерах, забивали мяч в ворота на школьном стадионе, дёргали за косички девчонок, вели записи в своей группе класса в распространённом повсеместно «Контакте».

Рустика туда не допускали. Нужды в нём не было. Не было рядом и того, кто бы его пожалел, взял под крыло опеки, как это бывает со всякими невдалями или больными от рождения, которых жалко, которым даёшь списать контрольную, и они, понимая такую заботу, подтягиваются в развитии к остальным, совершая работу над собой, становясь откровенно лучшими друзьями и главное, уже не такими, как были. С Рустиком было всё иначе.

Глава 3

Помощница

Утром в школу его всегда приводила бабушка. Сухонькая, маленькая, с короткой стрижкой, одета, как мальчик-подросток, казалось, в вещи с чужого плеча, из которых все давно выросли, и вот теперь она их донашивает. Ни цвета их, ни рисунка ткани разобрать было нельзя. Если должны были быть пуговицы на каком-либо месте, то они обязательно отсутствовали или разнились в размере, а то и содержании.

А ей и невдомёк, нарядится и ходит. Где она их брала, не понятно, – тряпьё, не иначе. Возможно, на вес в секонд хенде приобретала по дешёвке. Смешно смотреть было на такую женщину без возраста. Трудно было оценить, сколько ей стукнуло от рождения на данный момент, но бегала она легко, исправно поспевая на начало первого урока внука.

После её посещения, рекреация на первом этаже школы, по которой она совершала пять минут назад свой ход, наполнялась сырым запахом подвала, гнили, прелья и ещё чего-то непонятного одновременно с шумом ребятни, вкусом подгоревшей пшённой каши из столовой.

Портфель внука, который она несла на своих выпирающих плечах по дороге в школу, всучала ребёнку лишь на пороге этой школы в одну руку, сумочку со сменкой – в другую.

– А то вдруг сколиоз заработает! – оправдывалась она перед вахтёром, встречающим её в школе, – такие тяжести разве можно ребёнку носить?

– А вы бы пирожков поменьше накладывали, он бы и с тяжестями справился, другие носят – и всё в порядке. Ведь ребёнок не бочка, зачем его так набивать? У нас в школе хорошо кормят, поел бы здесь в обед, а поужинал бы дома.

– Эх вы, темнота. В каждой глыбе мрамора заключёна статуя.

– Ну да, хорошего человека должно быть много! Ну то ж хорошего, – не унималась вахтурша, уже себе под нос. Что спорить с такой женщиной! Видимо, она не очень преуспела в воспитании своих детей, раз так дышит на внука.

Кто-то из умнейших говорил: «Внук – директор бабушки». А сами бабушки – это как масоны, они отличаются своим пристрастием к разным обрядам. Разница лишь в том, что вступая в общество бабушек, не нужно стоять на одной ноге и приносить клятву верности. Всякая бабушка убеждена, что внук её совершенно чудесный. Любовь Григорьевна считала так же. Она была уверена, что её внук самый голодный человек на планете, при этом самый расчудесный красавчик.

Его чуб, густой и чёрный, она чесала при расставании на школьном пороге частой расчёской. Клала спешно яблоко в наружный карман портфеля. Затем бутерброд, ещё пахнущий утренним рынком, завёрнутый в тетрадный лист, помещала в какой-нибудь из карманов пиджака и была довольна выполненной миссией. Но во след исчезающему в дверях школы внуку она диктовала инструкции одну за другой слитным текстом:

– Не пей воду из-под крана, не стой у открытого окна, а то простынешь, не выходи на перемене на улицу – тепловой удар может быть, не разговаривай с этим задирой, как его там, запамятовала…

– Ладно, – отвечал ей через плечо внук.

Вахтёрша качала головой, всё это каждый день слушая:

– Женщина, лето ведь на носу, жарища какая. Как он простынет?

– Вот заимей своих внуков, потом будешь рассуждать. Умная она какая, советы мне будет давать, – удаляясь от порога школы, ответствовала любящая бабушка.

Возвращалась домой заведённая, как юла. Но перед тем как войти в квартиру, присаживалась на минутку непременно с соседками на лавочку и рассказывала о внуке, о том, какой он у неё замечательный и выдающийся. Минутка превращалась в часок, а то и два. То уж себя расхваливала Любовь Григорьевна, то уж соловьём заливалась, какая она современная, всё знающая – продвинутая, одним словом.

– А знаете ли вы, мои уважаемые подруженьки, что нынче без компа, – она выражалась словами внука, – и дня не проживёшь? Вот я внуку купила.

– И зачем это надо? Лучше бы в футбол гонял или в бассейн ходил, – вступала в диалог соседка.

–Ничего-то ты не понимаешь! Теперь же там и журнал, и дневник дитя можно посмотреть. Вот ведь прелесть. И домашнюю работу по любому предмету. Но я всё равно для контроля учительще-то позваниваю. Вдруг она забыла чего записать-то туда, а я тут как тут. И всё мой Рустик успевает сделать.

– Ох, и молодец ты, Любка. Отдыха не знаешь только. А ведь не девочка уже. Степеннее надо быть, а ты всё бегаешь.

– Как же! Кто Рустика-то поднимать будет, безотцовщина он у нас, – и вскакивая, неслась к себе на этажи, прочь от свежего воздуха пио̀нового мая.

Глава 4

Нелёгкий путь

Внук же тем временем в полной экипировке, переваливаясь справа налево, шествовал на урок, обозначенный расписанием. Как правило, туда он всегда опаздывал, входя в кабинет после звонка. Делал он это специально, умышленно, продумывая эти ходы, как слон в шахматах. И выходило у него, как и у фигуры, на букву «Г».

Все одноклассники знали о его причудах, и учителя уже выучили, но о причинах такого поведения никто не догадывался. А Рустик, оказывается, до звонка боялся заходить: вдруг кто-то из ребят его о чём-то спросит…Что отвечать, он не знал, бабушки ведь не было рядом. Бойся или нет, но заходить приходилось, потому что уборщица, тёть Галя, или как её называли, коридорная, не только следила за порядком на отведённой ей территории, но и за детьми, подобными этому увольню, не спешащими к знаниям.

– Что бродишь, лоботряс? – настигал её голос опаздывающего, – а ну марш в класс, – и замахивалась половой тряпкой, вроде бы желая шлёпнуть.

– Иду уже, – отвечал какой-нибудь из недотёп.

– Я те дам иду, бегом, сказала!

И ребёнок, благодаря такой бдительности сотрудницы всегда поспевал вовремя, потому что в этой школе звонок на урок звенел дважды. Первый раз за две минуты до начала урока, как бы служа сигналом, мол, давай, быстрее, скоро урок, спеши. А второй раз звенел он ровно по началу урока, секунда в секунду.

Но Рустику эта ситуация была не к настроению. Что один раз он прозвенит, что два – разница невелика. Идти всё равно не хотелось. И тут приходила на помощь тёть Галя. Она очень хорошо знала и бабушку его, и самого Рустика. Она смело брала его за шиворот и тащила в класс, по дороге интересуясь, какой у него урок по расписанию:

– География, говоришь?

– Угу.

– Отлично, будешь изучать континенты. Вдруг пригодится! – и открывая дверь всякий раз разных кабинетов, говорила одно и то же, – А, вот и мы! Не ждали?

– Как же! Ждали! Что-то вы нынче опаздываете? – и все хихикали.

Профессиональный учитель никогда не спросит лишнего. Или сделает это так, что выглядеть будет такой вопрос совершенно уместно. Но как бороться с опозданиями Мухаммедова. Учителя уже не знали.

«Географиня» была молодой и остроумной, поэтому разные вопросы, сбивающие с толку, задавала опаздунам:

– Ну? Что случилось сегодня? – вопрошала она Рустика.

Он молчал.

– Наверное, наступил на жвачку по дороге. Прилип и не мог освободиться, – предположил с места Максим, всегда знающий ответ на каверзные вопросы учителя.

– Да просто у него часы сломались, наверное, – оптимистично предположила Наташа.

Герой снова помалкивал.

– Иди на место и готовься к ответу, – заключила учитель, и конфликт был исчерпан.

За партой Рустик сидел один. Втихаря что-то жевал, а когда уставал от визга учителя, начинал тукать по столу пальцами. Если этого никто не замечал или старался не замечать, он брал карандаш или ручку с коротенькими и толстенькими столбиками – пальчиками и усиливал звучание шума. Это очень раздражало тех, кто хотел слышать учителя, кто за этим и приходил на урок, поэтому каждый раз жалобы летели к доске, как стрелы завоевателей в осаждённый город:

– Эмава-а-анна, – сливая имя и отчество учителя уже другого предмета, биологии, в одно слово, кричала всегда Вероника, сидящая перед Рустиком, – скажите ему!

– Ага, – поддерживал Максим, – и мне не слышно ничего.

– Ты что это меня затылком слушаешь? – возмущалась Эмма Ивановна, обращаясь к виновнику, на что Рустам мог встать с места и плюнуть на любого, сидящего рядом. И не обязательно этот кто-то его должен был обижать или косо смотреть, он просто оказался в ближайшей зоне доступа.

Дети стали его побаиваться после таких спонтанных выпадов, угрожающих их спокойствию и жизни в целом. Но не на всех это распространялось. Были и те, кто сильны духом и находили средство для ответа на такие апперкоты. Ответ один: мордобой. И до него, действительно, дело доходило.

Тогда учитель срочно посылала старосту за подмогой в качестве охранника, учителя физкультуры, психолога – кого угодно, любого пола и вероисповедания, лишь бы быстрее погасить огонь, распространяющийся со скоростью звука в этом классе, когда на уроке рассвирепевший без причины Рустам.

– Не волнуйтесь, дети, – успокаивала учеников Эмма Ивановна и сегодня, тут главное было спокойствие и выдержка для неё – образца поведения. Она ставила себя на место мальчика и понимала, что ему некомфортно – вот и всё, именно поэтому он так себя ведёт.

Пытаясь не реагировать на волнующегося изгоя так же агрессивно, учитель посылала его то с запиской в столовую о количестве детей в классе для обеда, то с просьбой какой-нибудь в коридор для техсотрудника, конечно же, письменной, поскольку устно ему ничего нельзя было поручить. Он мог просто болтаться по школе, учитель это знала, и не повторяла своих ошибок.

Однажды, так же выпроводив его с просьбой для физрука, дабы оповестить учителя о том, что дети задержатся на урок физкультуры в связи с лабораторной, которую они не успевают выполнить, получила строгий выговор.

А произошло следующее: Рустик, выйдя из кабинета биологии, ни к какому физруку не пошёл, а подошёл к расписанию уроков, достал спички и поджёг его. Пока вахтёр хватилась, было поздно. Пылала уже и краска масляная на стене, не то, что стенд, в котором когда-то размещалось расписание. А герой спокойно шёл по коридору, поворачиваясь на мечущуюся женщину и улыбаясь её нелепому поведению.

– Я даже не успела глазом моргнуть, – оправдывалась вахтёрша в кабинете директора.

– Да я, да я, – не находила слов учитель биологии, когда выяснилось, что это она выпустила ребёнка с урока.

Но кто бы знал, какой великий подвиг совершал любой учитель, выдерживая присутствие Рустама на его уроке. Эмма Ивановна была женщиной в летах, поэтому её нервы были расшатаны более остальных, и сдерживать данное директору школы слово, было не так-то просто. Поэтому иногда она всё же выпускала нерадивого ученика за дверь, дабы спокойно доработать минуты урока.

Таким образом, решая проблему, которая время от времени возникала, Эмма Ивановна успокаивалась сама и помогала это сделать остальным. Успокаивался и Рустам, меняя надоедающую обстановку. Урок биологии продолжался уже безболезненно, но без него.

Зато в скором времени должен был наступить урок математики – самый нелюбимый для Рустама. Нужен был особый настрой. Юноша брал в руки свой новенький айфон, купленный бабушкой ему в подарок на день рождения, выстраивался вдоль стены и пялился в экран, что-то мурлыча себе под нос. Иногда лицо его светлело, а иногда брови нахмуривались. Но он неотрывно смотрел в экран телефона несколько минут к ряду, пальцами выполняя какие-то функции.

Так делали многие, но они собирались в стайки, обсуждали что-то, обменивались мнениями. Рустам же был всегда один. И вот прямо перед звонком на урок он резко бросил свой телефон о соседнюю стену. Аппарат так и разлетелся в разные стороны на мелкие кусочки. Дети, испугавшись неожиданного шума, разбежались кто куда.

С появлением различных современных марок телефонов, айфонов, айпадов в жизни разных возрастов детей, эта жизнь стала весьма напряжённее, чем до появления новшества. Дети соперничали друг с другом, стараясь показать своё величие, которое преподносилось в виде стоимости этих средств связи. Ну что ж! Каков век, таковы и интересы, и предпочтения.

Если кто-то из детей, бегая по коридору, нечаянно мог толкнуть другого, выбив из рук случайно телефон, тот разбивался. Что делать – чужой телефон ведь!

Тут родители обидчика должны были оплачивать такие шалости своего отпрыска. Как поступить в сложившейся ситуации с Рустамом, классный руководитель затруднялась. Оказалось, не всегда нужно платить за разбитые телефоны и даже лбы.

«Создание благоприятных условий для гармоничного развития…» – и что-то ещё из закона «Об образовании» – единственное, что успело уловить вразумительного и членораздельного ухо педагога, когда кричала бабушка Рустама, когда её вызвала в школу социальный педагог.

– И не надо так кричать, – успокаивала её медсестра, периодически поднося к носовому отверстию ватку с нашатырём.

– Как же, как же это? Вы знаете, сколько он сто̀ит? Это же несколько раз нужно было пенсию целиком отложить в ящичек…

– Ну тут уж я вам помочь не могу. Он сам это сделал. Наверное, вгорячах.

– Понимаете, – добавляла психолог, – если ребёнок не умеет проигрывать, он будет избегать любых соревнований, поскольку они приводят к трудностям и негативным эмоциям. Вот вы ему купили телефон такой дорогой, чтобы внук был с вами на связи, а он играет в разные игры, совершенно не относящиеся к учебным дисциплинам.

– Вы не правы, мы с внуком частенько играем в дротики, и он ни раз проигрывал, и ничего, все живы остались. Он, наверное, очень разнервничался, что здесь удивительного?

– Вы понимаете, у меня сосед по даче тоже весьма импульсивный человек, он часто нервничает, особенно, если телевизор не показывает. Так вот, со злости он может и пультом в стену запустить. Однажды разбил детскую игрушку, которую не далось отремонтировать. И что в итоге? Утюгом в жену запустил, так благо, по руке – в гипс «завернули» и ходит теперь, как снегурочка. А ведь мог же и по голове погладить.

Любовь Григорьевна внимательно слушала психолога, не переча в этот раз ни в одном слове. Скандал не раздула, осколки собрала и ковыляла домой следом за внуком, тихо склонив к земле свою голову. А учителя, смотрящие вслед, удивлялись гипнотическому действу слов одарённого психолога и радовались наступившей тишине.

Глава 5

Эти разные учителя

Если в школу приходили молодые специалисты и попадали для ведения своего предмета в этот класс удивительно способных детей, то старейшины их предупреждали о том, что есть такой ученик, который от усталости в бездеятельности может встать сам по себе из-за стола во время урока, выйти за дверь без разрешения, хлопнув ею так, что полетит штукатурка с потолка. А в случае сопротивления со стороны учителя в достижении своей цели этот всегда молчаливый ученик может вас обложить и трёхэтажным…

Но что взять с этих наивных молодых учителей. Они же учат других, но редко учатся сами. Они не железные, и держать себя в постоянном напряжении не только невозможно, но и вредно.

У них тоже есть плохие дни, они могут так же, как и все люди, совершать ошибки. Но важно то, что учитель, каким бы он не был по возрасту и опыту – это одна из самых ответственных должностей в мире. И держать себя в глазах детей на высоком уровне – основная их задача. К сожалению, не у всех и сразу это получается. Сложно держать дисциплину, решать конфликты, формировать стиль общения особый, свой, индивидуальный с коллегами и детьми. Но главное не быть безответственным к своим повседневным обязанностям. А как этого добиться, когда тебе, например, каждый день га̀дят в душу?

Поначалу неопытные наставники, попадавшиеся Рустаму на пути, делали мягкие замечания, ну, естественно, из гуманистических соображений, потом жёсткие, а когда не помогало, скатывались до крика или и вовсе выгоняли нерадивого толстяка за дверь, лишая возможности ощутить сладость получения знаний, к которым парнишка ну никак не горел.

Несмотря на то, что учителям было запрещено это делать – лишать ребёнка участвовать в процессе познания, но даже то, что педагоги после таких выходок писали всякие объяснительные о том, что они «не лысые» и что можно было поступить иначе, но они не смогли – бес попутал.

Их всё равно наказывали, а они сами не могли быть остановлены распоряжениями руководства, потому что терпеть причуды такого ученика на уроке не было сил ни у кого из учителей.

Это касалось и письменных, и устных дисциплин. При наступлении уроков труда Рустик облачался, как все, в фартук, нарукавники, кепку и, подобно человеку в футляре, уходил в себя. И не важно было: кто на станке, кто за верстаком из его сверстников работает. Этот тихо жевал в сторонке, что-то достав из кармана пиджака.

– Ты что это мне здесь столовую нашёл что ли? – изумлялся такой наглости ребёнка учитель.

– Да, он у нас такой! – кивал в сторону Рустика какой-нибудь одноклассник, привыкнув к его уединённости, страсти к еде и умению не отвечать на выпады в его сторону.

– Вот это новости! – дивился учитель, но троечку злосчастную в конце четверти добросовестно всё-таки выводил, себя обезопасив. А что ещё предпринять, такой увалень палец о палец не ударяет, и ничего не действует на него: ни морали, ни вызов родителей в школу…

Хотя о каких родителях может идти речь?!

Глава 6

Мать и дочь

Рустика воспитывала одна мать. Была она сама по себе редкой красоты: смуглая, будто бы русской культуры ни капли на неё не падало, статная, милая, спокойная. Отца в семье не было. Но это не нарушало идиллии жизни. Рустик и его мать Елена жили в квартире Любовь Григорьевны, бабушки этого прекрасного юноши, появление которого на свет было тоже не менее прекрасным, но вполне стандартным по сегодняшним временам.

Так вот, ещё в раннем девичестве Елена с подружкой поехала на море, где и познакомилась с молодым человеком из Ирана. Вернувшись с отдыха домой, не сразу поняла, что скоро будет с малышом. А когда осенило её, то связь налаживать со случайным ухажёром не было нужды. Единственное, что она о нём знала, это имя – Дариуш и фамилию, несвойственную жителям этого края.