Текст книги "Анастасия"

Чуть расстроенный я покинул особняк на Ильинке. Я шел по мостовой, а снег падал мне под ноги и тут же таял. Мои воспоминания о Каролине вновь наполнили сердце необъяснимой тоской. Но мимо меня пролетела коляска, в которой сидели две весьма привлекательные барышни. И мне тут же стало весело. Я тряхнул головой, будто отгоняя от себя печаль прошлого. И я решил, что разумнее всего оставить тоску по былому. Еще я подумал о том, что мой дядя очень хитрый и практичный человек.

Да, я поспешил отогнать все грустные мысли, тем более что в этот же вечер я пообещал Мите, что мы посетим с ним «Славянский базар» и я познакомлю его со своей новой компанией.

Но эта моя затея оказалась не вполне осуществимой. Из всей нашей стихийной компании с нами остался лишь один Михаил. А моя актриса и ее экзальтированная подруга уехали на гастроли в какой-то небольшой городок. Второй мой приятель и вовсе куда-то пропал. Как сообщил нам Михаил, его друг тайно посещал кружок социалистов и вынужден был скрываться от московской полиции.

Скажу честно, меня совсем не расстроило исчезновение нашей компании. За те две недели, что я общался с ними, я уже знал адреса всех притонов и злачных местечек. А уж в залы лучших московских ресторанов я и вовсе входил теперь свободно, словно почётный завсегдатай. И все швейцары уже отлично знали меня в лицо и по имени. Вы же понимаете, что расположение этой публики купить довольно просто. Нужно лишь оставлять им щедрые чаевые, и тогда ты для всех будешь «своим» и самым уважаемым господином.

Более всего я желал теперь произвести впечатление на моего непорочного Митеньку. Грешен, мне нравилось чуть-чуть сбивать его с толку и слегка морочить. Как и прежде, в гимназические годы, именно сейчас для моего полного счастья мне требовалось уважение и восхищение моего несчастного Митьки Кортнева.

Сначала, как водится, я повел Кортнева в «Славянский базар» на Никольской. И там я закатил ему настоящий «пир на весь мир». Наш стол ломился от самых лучших вин и закусок. Рядом с нами играл ансамбль из местных скрипачей. Шустрые официанты, хрустя салфетками, меняли нам закуски. Не считая денег, я швырялся ими направо и налево, стараясь поразить Кортнева своею щедростью и роскошью. Митька ел и пил с огромным удовольствием. А еще он смотрел на меня именно так, как смотрят кольца Сатурна на сам Сатурн. Я в его глазах имел очень большой вес и авторитет. Когда мы оба были пьяны, то вновь заговорили о женщинах. И я стал поучать Митьку точно так, как когда-то меня поучал дядя Николай. Я сказал Митьке, что заказать девицу из борделя – вовсе несложно.

– Хочешь, я оплачу услуги сразу трёх женщин? – хвастал я, будучи в большом подпитии.

– Хочу, – глупо улыбаясь, кивал Митя.

– Дурья твоя голова, друг мой Кортнев. Девицы из борделя – это зло.

– Почему? – наивно отзывался Митька, объедаясь ананасами, икрой и пармской ветчиной.

– А потому, что все московские бордели поражены этой страшной болезнью, от которой очень тяжело излечиться.

В ответ Митька таращился и кивал светловолосой головой.

– И как тогда?

– Нужно искать девственниц.

– Ну, да…

– Знаешь, Митя, когда я устроюсь на службу, то обязательно куплю себе дом в деревне и заведу толковое хозяйство. И тогда у меня будут там чистые и непорочные девицы.

– Лихо, – усмехался Митя.

– Ты думаешь, что я вру?

– Нее…

– А вот ты приедешь ко мне потом в гости, и я подарю тебе юную наложницу.

– Эвона как, – вновь дивился и хихикал Кортнев. – Чай, крепостное право-то давно отменили.

– И что? Да они меня итак будут все любить, без принуждения.

И мы оба хохотали от моих дерзких фантазий.

И всё-таки однажды я разузнал у местного метрдотеля, где есть дома с непорочными и чистыми пансионерками. Метрдотель понимающе рассказал нам об одном тайном и очень дорогом борделе, который находился тоже на Сретенке.

– Этот дом свиданий содержит одна пожилая немка. Отчества не помню. Но зовут её, кажется, Амалия. Так вот у неё при доме терпимости служат аж трое докторов. И при первом же подозрении на инфекцию, девок оттуда отправляют в лечебницу под карантин. А проверяют их каждый божий день. А особо состоятельным клиентам Амалия предоставляет совсем невинных девушек.

После откровений метрдотеля мы с Кортневым однажды решились на посещение этого заведения. Надобно сказать, что я пришел туда заранее, чтобы обговорить все детали предстоящего мероприятия. На Сретенке по указанному адресу я увидел дом с отдельным входом. Возле входа стояли две тумбы с гипсовыми львами. Встретили нас в доме приветливо и сразу же провели в кабинет к Амалии. У Амалии оказалось вполне себе русское отчество. Звали сию даму – Амалия Петровна Фогель.

Это была весьма важная и тучная особа, лет пятидесяти, на вид очень чопорная и благовоспитанная. По моим скромным представлениям, посетителей борделя чуть не у входа должны были встречать развязанные полуголые девицы, назойливо предлагающие себя на ночь. Но ничего подобного я не увидел. Когда я поднимался по ступеням, застеленным ковровой дорожкой, мне показалось, что я очутился в каком-то казенном, обставленном со вкусом заведении, а не в борделе. В коридоре царила полная тишина, и мимо нас не скакали оголенные девицы. Сама Амалия приняла меня весьма радушно, но тут же перешла к делу. Во время короткого разговора она поглядывала на часы, давая мне понять, что её время стоит денег. Совсем по-деловому она рассказала мне о том, что самым важным в её заведении считаются вопросы интимной гигиены, и что все ее посетители люди семейные и довольно состоятельные. И что она настолько дорожит своей репутацией, что просто не имеет права даже на малейшую ошибку или прокол.

– После каждого посетителя мои девочки находятся около двух недель на строгом карантине и под присмотром докторов. На работу я их выпускаю только тогда, когда доктор мне дает полную гарантию их интимного здоровья. Ведь согласитесь, господин Гурьев, что есть весьма высокая вероятность того, что инфекцию могут внести и наши посетители. Так ведь?

Я покраснел, словно рак и кивнул.

– И потому у меня почти нет случайных людей. Ко мне ходят лишь постоянные клиенты. И почти все они семейные. Вы же, молодой человек, еще не женаты. И, стало быть, входите в особую группу риска. Поэтому услуги для вас будут стоит втрое дороже, чем для моих постоянных клиентов. Мало того, перед свиданием вы подпишете мне бумаги, в которых будет обговорены те обстоятельства риска, которые может понести мое заведение.

– Это какие обстоятельства? – не понял я.

– Если после обусловленного времени карантина моя девочка окажется зараженной вами, то вы заплатите мне огромную неустойку, в сумму которой будет входить, как лечение девицы и её содержание на период лечения, так и моральный вред, принесенный репутации нашего заведения.

В ответ я только присвистнул.

– А что вас так удивляет? Я уже говорила вам о том, что наша репутация очень дорого стоит. Я вообще приняла вас только потому, что отлично знаю вашего дядю Николая Александровича Гурьева.

«И здесь наш пострел везде поспел», – с раздражением подумал я.

После этих её слов мне захотелось встать и послать эту даму и ее великосветский бордель ко всем чертям. Но, господа, мне было только двадцать два. И в этом возрасте не существует причин, отговорок и каких либо преград перед великой природной тягой. С тех пор, как моя мимолетная любовница, актриса, помахала мне ручкой, прошло несколько дней, а моя охота была пуще неволи. А еще мне очень хотелось сделать подарок неискушенному Митьке.

А потому после небольшой паузы я выдохнул и ответил:

– Хорошо. Давайте обсудим детали. Я буду здесь с другом.

– В одном кабинете? – деловито осведомилась Амалия.

– Нет, – поспешно отозвался я. – Мы будем в разных комнатах.

– С разными девочками или с одной?

– С разными, конечно, – я покраснел от неловкости.

А далее пошли совсем неприличные, как мне казалось, вопросы. Амалия откровенно и без стеснения обговаривала детали интимного свидания и говорила о своих жрицах любви так, словно это были не женщины, а лошади. Она осведомилась о моих предпочтениях внешности. Мы обсудили размер груди, бёдер и полноту женских фигур. На некоторые вопросы я даже не знал, что ответить. Амалия лишь деловито кивала в ответ, либо немного возражала мне.

– И всё же вы желаете опытную девушку или совсем невинную?

– Желательно бы опытную. Вот только она…

– Она гарантировано здорова. Я же всё объяснила вам.

В ответ я снова кивал. А Амалия достала альбом с фотографиями своих жриц любви в неглиже. Я должен был выбрать двух девиц – для себя и Мити. Но, увидев всё это дамское великолепие, у меня разбежались глаза. После небольших колебаний я все-таки выбрал для себя блондинку, а для Кортнева знойную брюнетку. А после Амалия взяла небольшую бумажку и начертала на ней ту сумму, в которую обойдется мне предстоящее свидание.

Когда я увидел цифру, то присвистнул от удивления. Да, услуги в этом борделе стоили немыслимых денег.

– Хорошо, – кивнул я и, достав бумажник, рассчитался с досужей сводней.

На следующий день, а это была суббота, мы с Митей пришли в назначенное время к Амалии Петровне. Я, словно бывалый, вёл Митьку по фешенебельным коридорам этого тайного заведения. Мой друг, очарованный строгим великолепием храма любви, сильно оробел. И мне пришлось подбадривать его своей показной легкостью. Мне приходилось изображать из себя умудренного опытом ловеласа, которому сам чёрт не брат. И который видал на своем веку множество подобных заведений. Я даже неловко шутил и сам же смеялся в ответ на собственные шутки. А у несчастно Митьки вид был такой, словно бы его вызвали на ковер к высокому начальству. Он то и дело одергивал полы своего нескладного сюртука и моргал светлыми ресницами.

Как ни странно, Амалия сама встретила нас и, оценив тяжесть ситуации, пригласила нас для начала, испить английского коньяка. И только приличная доза алкоголя немного успокоила меня и Митю. Все-таки эта женщина была очень опытна и отлично знала своё хитрое ремесло.

А после нас с Митей развели по разным комнатам. В отличие от строгого коридора, в комнатах здесь царили уют и какое-то особое великолепие. Всюду стояла дорогая роскошная и чуть легкомысленная мебель. Самым видным и значимым предметом здесь, конечно же являлась огромная кровать, заправленная шелковым покрывалом. Помимо кровати, возле противоположной стены, располагалась бархатная фигурная софа, несколько банкеток и пару широких кресел. В углу комнаты возвышалась тумба, на которой я заметил аляповатый раструб граммофона. При каждом номере здесь была обустроена ванна, полная теплой воды. Вокруг которой были расставлены кувшины, стопки чистых полотенец и перламутровый столик с туалетными принадлежностями.

Я оплатил каждому из нас по три часа пребывания в этом сказочно прекрасном парадизе. И надо сказать, что нисколько не пожалел об этом. А еще я вовсе не пожалел о том, что выбрал для свидания именно опытных девушек. Несмотря на выпитый коньяк, я всё же немного робел перед встречей со своей блондинкой.

Мне не пришлось ее долго ждать. Она впорхнула в комнату, подобно огромной бабочке-капустнице. На ней был надет бледно-лимонный пеньюар, отороченный легкими перьями. Это была стройная и весьма миловидная особа с копной светлых вьющихся волос, уложенных в легкую прическу. Мне понравились её весьма воспитанные манеры и обращение. Постепенно она скинула с себя этот дивный пеньюар, оставшись в белоснежном корсете, красиво поддерживающим её спелые груди. Но ногах у плутовки были модные туфельки на небольшом каблучке и шелковые, светлые чулки.

Женщина прошла в угол комнаты и, покрутив ручку граммофона, поставила какую-то пластинку. Раздался легкий треск, и потекла мелодия восточного танца. Гибкое и нежное тело прелестницы стало покачиваться в такт этой музыке. Её движения были столь обворожительны, что я не мог оторвать от нее восхищенных глаз. Бьюсь об заклад, что ушлая Амалия Петровна приглашала к своим пансионеркам помимо докторов ещё и учителя танцев. А может, и прочих учителей. По крайней мере, я сразу понял, что высокая цена услуг в её доме была весьма оправдана.

Танцуя, женщина стала плавно снимать с себя чулки и коротенькие кружевные панталончики. Прошло немного времени, и она осталась в одном корсете. Я помню, как таращился на ее пушистый темно русый лобок.

Если уж дело дошло до пикантных подробностей, то Амалия уточнила со мной этот вопрос еще накануне – какие лобки я предпочитаю – бритые или в полном естестве. И помню, что я, скорее наугад, выбрал естество. Да-да, господа, это было место изысканного разврата по очень высокой цене.

Надо отдать должное, что волей судьбы за свои полные пятьдесят лет я бывал во многих борделях Европы. Не скажу, что я заходил туда как клиент. Нет, я бывал в них чаще из географического и исследовательского любопытства. Так вот нигде, даже в самой Германии, я ни разу не встретил сервиса именно такого уровня, который обеспечивала ушлая Амалия Петровна в своем Московском доме терпимости на Сретенке.

И да, мои милые друзья, в тот день я познал нечто большее в плотских удовольствиях, чем знал накануне. Моя роскошная и опытная блондинка ласкала меня так изысканно, что я просто млел от наслаждения. Время пролетело незаметно, и ровно через три часа меня деликатно попросили уйти, осыпав на прощание несколькими поцелуями и уверив, что я – самый лучший в мире любовник. Когда я легко спускался по лестнице, моё тело звенело от радости, наполняющей всё естество. Внизу, в вестибюле, я встретил своего Митю. На его лице тоже сияла блаженная улыбка.

Мы молча покинули бордель. На улице смеркалось. На землю упал легкий морозец, и первое снежное покрывало уже легло на грязные московские улицы, сделав их празднично-умиротворенными. Осень постепенно сдавала свои права, уступая место своей более чистой и хладнокровной подруге.

Какое-то время мы шли молча. На душе у нас было хорошо, и вся наша будущая жизнь выглядела в мечтах очень счастливой и такой же искристой, как этот белый снег.

– Скоро будут рождественские елки и праздники, – с улыбкой произнес Митька.

– Да, – легко согласился я, вспоминая рождественскую суету у нас дома. – Я, правда, не уверен, что мои родители вернутся из-за границы к Рождеству.

– А я сейчас вообще один живу. Родители уехали в Рязанскую губернию, к дедушке.

– Да? – подивился я. – Ну и хорошо. Надо привыкать к взрослой жизни.

В ответ Митька кивнул:

– Джордж, так я уже год живу один…

– Вот как? – удивился я.

И снова мы пошли молча, пока я первым не продолжил наш разговор:

– Тебе хоть понравилась твоя брюнетка?

– Да… – он посмотрел на меня и, смутившись, рассмеялся.

– Слушай, Митька, а это ведь здорово, что ты сейчас живешь один.

– Почему?

– Так никто не станет читать тебе морали.

– Это да…

– Знаешь, то, что мы испытали с тобою сегодня, это ведь только начало, – бахвалился я.

– Мы еще раз сходим в этот дом? – оживился он, и его глаза загорелись безотчетной надеждой.

– Конечно, сходим!

– Но там, наверное, очень дорого.

– Пустяки, – врал я. – Ты же знаешь, что у меня есть лишние деньги.

– Нет, Джордж, я давно хотел тебе сказать… Возьми, пожалуйста. Я ведь неплохо зарабатываю на железной дороге.

Он полез в карман и протянул мне несколько ассигнаций.

– Митька, прекрати. Убери сейчас же деньги. Не то я обижусь.

– Но ты же не обязан всюду за меня платить, – протестовал он. – У меня приличное жалование. Меня скоро переведут на должность помощника главного инженера. Я сам в состоянии…

– Отошли лучше своё жалование родителям. А у меня есть лишние средства, и мне это вовсе ничего не стоит. И потом в январе я поступлю на практику, а после меня ждет хорошее место в министерстве с достойным окладом. Я отчего, друг мой Кортнев, и пустился в этот загул. Лишь потому, что очень скоро вернутся мои родители и незабвенный дядюшка, и я еще долгое время буду плясать под их складную дудочку. Увы…

Какое-то время мы вновь шли молча.

– А знаешь, завтра мы поедем с тобою к Яру. Послушаем цыган и попоем с ними песни. А потом, потом я отведу тебя в одно местечко, где мы покурим опиума или понюхаем кокаин, – бахвалился я.

– Кокаин? – Митя недоверчиво смотрел мне в лицо.

– Да, Кортнев, ты еще ни разу не нюхал?

– Неа…

– Ну вот, вместе и попробуем.

– Джордж, говорят, что это затягивает. У нас жила одна соседка. Она была морфинисткой. К ней и дружки такие же ходили. Все с бледными лицами. Больные что ли…

– И что? – вызывающе спросил я, всунув руки в карманы пальто.

– Да, ничего. В прошлом году она умерла.

– Глупости всё это. Мы только попробуем. От нескольких раз никто еще не умирал.

– Ты точно знаешь?

– Кортнев, ну что ты за человек? С тобою каши не сваришь. Уж больно ты пугливый, как юная гимназистка.

В ответ на мои насмешки Митя немного обиделся:

– Георгий, – он очень редко называл меня полным именем. – Я понимаю, что ты был заграницей, а там совсем иная жизнь. И там свои вольности.

– Митя, Митя, прекрати, – я обнял друга за плечи. – Я вовсе не хотел тебя обидеть. Понимаешь, я столько времени не отрывал головы от этих чертовых учебников, что только и мечтал о том, что вот вернусь в Россию и сразу же поеду кутить. Неужели же я не заслужил этот отпуск? Я полагаю, что имею на него полное моральное право. Тем более всё так славно сложилось, что родители мои в отъезде, и ты сейчас один.

– Я понимаю, – вздохнул он. – Ты сильно устал.

– Ужасно… Если бы ты знал, сколько экзаменов и зачетов мне пришлось сдавать. Сколько всего зубрить. И многое на греческом и латыни.

– Да, ты всегда был самым умным в нашем классе.

– Ай, – я махнул рукой. – Знаешь, бывали такие минуты, когда я уходил в тёмный уголок сада Геснера и там садился на средневековую каменную скамью. А потом я давал волю своим слезам. Я плакал от жестокой безысходности, Митя. От одиночества и тоски по родине. Я плакал от строгости и равнодушия многих преподавателей. Я плакал от мыслей о том, что я могу не справиться. Что у меня просто не хватит сил, одолеть весь курс.

– Бедный, как же ты мучился, – глаза Кортнева выражали глубокое сострадание.

– Слава богу, что всё это позади. Зато, очень скоро меня ждет довольно скучная и ответственная служба. Так неужели я не имею права хоть немного отдохнуть?

– Имеешь, – согласился он.

– Ну… А кутить одному-то мне скучно.

– У тебя же есть новый приятель Михаил.

– Митя, я этого человека знаю лишь несколько дней. А тебя почти с детства.

– Ну, ладно, уговорил, – беззаботно смеялся Митя.

– Тогда решено, едем завтра к Яру. А там поглядим.

– Едем, – кивнул он.

– Митька, и расчеши по-другому волосы… Надо всё-таки сводить тебя к хорошему цирюльнику.

– Ладно, – улыбался он.

Глава 3

– Вам еще не наскучила моя болтовня?

Гурьев нахмурился и откинулся на спинку стула.

– Что вы, Георгий Павлович, – отвечал за нас обоих Алекс. – Вы так интересно рассказываете, что я потерял счёт времени.

– Да? Это хорошо. Вот только, пока я вам тут рассказывал свои басни, я что-то сильно проголодался. Знаете ли, Шабли и устрицы не пошли мне впрок, и мой желудок усиленно сообщает мне, что он голоден.

– Так, давайте же закажем что-нибудь еще, – предложил я.

– Если вы не против, – оживился Гурьев, – я закажу блинов с икрой и охотничьих колбасок?

– Конечно, – согласился Алекс, потирая ладони. – У меня аж слюнки потекли.

Через несколько минут официант принёс нам стопку ноздрястых теплых блинов и две фарфоровые тарелочки, полные черной и красной икрой. К ним прилагалось великолепное сливочное масло, нарезанное диковинным цветком. Помимо этого нам подали большое блюдо, на котором дымились жареные колбаски. И от всего этого великолепия шел такой аромат, что я на время забыл обо всём на свете.

Когда мы насытились, Гурьев заказал чаю с пастилой. А после он сходил в уборную, чтобы помыть руки. Вернувшись, он с наслаждением отхлебнул душистого чаю.

– Вот люблю я обедать в этом кабачке. Кстати, здесь и борщи, и щи бывают славные. А какие пироги и расстегаи пекут. Одно загляденье. Я подобные вкушал лишь у самого Тестова. Помните такой ресторан? Раньше его трактиром называли. И пока его не обставили в декадентском стиле, там была лучшая кухня в Москве. – А то заказали они устриц, – он добродушно улыбался. – Ну вот, теперь на сытый желудок я готов продолжить свой рассказ.

Продолжение рассказа графа Гурьева Георгия Павловича

– Вечером следующего дня мы с Митей и Михаилом поехали к Яру. Там мы кутили до поздней ночи. Я заказывал у цыган песни, и мы с упоением слушали их. А потом, как водится, последовали лихие танцы со знойными цыганками. Изрядно утомившись, мы решили поехать в хорошо знакомый притон, расположенный в Соболев переулке. Мы взяли извозчика и через минут сорок были уже на месте.

А далее сценарий был известен. Метрдотель, похожий на жирного котяру, через кондитерскую провел нас внутрь здания. И вновь мы дефилировали мимо странного полумёртвого зала, где в адском опиумном сне дремала разряженная московская публика. Сливки общества. Её богема! Тогда мне, двадцати двух летнему повесе вся эта дешёвая мишура виделась именно в таком свете. А бедный мой Митя, словно послушный пони со светлой чёлочкой, вышагивал рядом и таращился на весь этот декадентский бомонд. Проходя по коридору, я случайно заметил, как распахнулась дверь одного из кабинетов. Сквозь дверной проём я разглядел вальяжную фигуру полуголого обрюзгшего мужчины, рядом с которым сидели обнаженные заспанные девушки. Это были совсем юные создания – девочки-подростки – немного неразвитые и угловатые. Но в тот момент я не нашёл в этом ничего предосудительного. Я даже пытался подмигивать Кортневу и неуклюже шутить.

– Ничего, привыкай. Здесь так принято, – шептал я. – Просто люди умеют отдыхать.

Гурьев немного помолчал.

– Хотя я, наверное, солгу, если скажу, что меня не потряс вид обнаженных нимфеток. Потряс, еще как! Грешен, но эта картина довольно долго стояла у меня пред глазами, вызывая огромную бурю похоти. Когда же я попытался осмыслить увиденное, то у меня тут же испортилось настроение. Уже тогда я давал себе отчёт в том, что эта сцена несла в себе отпечаток огромного греха. Я помню, что на ум пришла даже фраза о «растлении малолетних». Но я довольно быстро отмахнулся от этого суждения, словно от назойливой мухи. Помимо вожделения мною овладело чувство некой гадливости. Наверное, это была та самая минута, когда я впервые так остро ощутил намёк на гибельность этого заведения. Это выглядело так, словно на огромном столе, заставленном роскошными яствами, откуда не возьмись появился первый запашок тухлятины.

Этот неприятный флёр долетел до меня от худеньких ключиц и плоской груди девочки-подростка, которая покорно возлежала рядом со старым толстяком. Это сейчас, в свои пятьдесят полных лет, я имею за плечами такой жизненный опыт, который совсем безошибочно готов облачить мои разрозненные мысли и образы в единую картину и попытаться дать всему моральную оценку. Но это лишь прерогатива опыта. Тогда же, не имея такового и, проведя добрых пять лет за границей, я был похож на человека с отстающим развитием. Я, словно великовозрастное дитя, лишь только впитывал в себя все ощущения и краски жизни, не пытаясь давать им собственной оценки.

И потом мне не хотелось ударить лицом в грязь перед Митей. Было бы невозможно признаться ему в том, что это место, куда я его так торжественно привел, является самой пошлой и чудовищной клоакой. И что в нём собираются вовсе не «сливки общества», а настоящие его отбросы. Что вся эта чванливая публика не кто иной, как развратники и проходимцы всех мастей. Но все эти оценки придут ко мне гораздо позже, увы. А пока с фальшивой бодростью я шептал Кортневу о том, что «у богатых свои причуды», и что так модно в декадентской среде.

Когда мы лениво возлежали на широких диванах восточного кабинета, я даже попытался развить эту тему:

– Кортнев, расслабься. На востоке говорят, чем зеленее плод, тем он слаще.

В этот раз я курил опиум гораздо вдумчивей, чем в первый раз. Во время сеанса мне снились диковинные сны. Мне казалось, что я индийский раджа, владеющий огромным гаремом, состоящим из совсем юных и непорочных созданий. Я отчетливо помнил их обнаженные тела. Этот опиумный дурман усилил моё вожделение… Но, помимо эротических видений, меня сопровождали картины райских садов и поистине сказочных лесов. В мои уши вливался шум горных водопадов, падающих в озера хрустальной чистоты. В этих изумрудных водоёмах я купался вместе с юными наложницами, а райские птицы пели нам свои прекрасные песни. Моим последним видением был лохматый попугай, окрашенный в лиловый и пурпурный цвета. Это была поистине гигантская птица. И помню, что от ее странных размеров мне стало очень смешно. Во сне я так смеялся, что проснулся.

Позднее Митя рассказывал, что ему тоже снились диковинные сны. По его словам он летал из Москвы в Санкт-Петербург, широко разведя руки, словно горный орел.

Что грезилось бывалому Михаилу, я не стал расспрашивать. Утром мы разошлись по домам. А вечером этого же дня Михаил привёл нас на квартиру, где небольшая компания нюхала кокаин. Там мы с Митей только начинали пробовать свои первые «белые дорожки».

Знаете, господа, я не горю желанием рассказывать вам в подробностях все впечатления, которые свалились на нас с Кортневым в те дни. Мы видели всякое. И много во всём этом было мерзости и порока. За первым знакомством с группой, любителей кокаина, последовали походы в иные подобные места. Среди «почитателей белого порошка» нам встречалось много артистов, поэтов и художников. Но были здесь не только люди искусства. Встречал я там и врачей, и военных. И финансистов, проматывающих из-за этой страсти казенные деньги. Бывало тут всякое.

Мы вновь видели голых женщин, изможденных этой пагубой, готовых за одну дозу отдаться первому встречному. Мы видели мальчиков и девочек, находящихся на услужении богатых господ. Эти подростки были наркоманами с детства. Ах, если бы вы знали господа, какая бездна порока таилась за вратами, на которых висела табличка «Кокаин». Всё человеческое достоинство должно было быть оставлено у порога, ведущего в эти врата. Честь, совесть, стыд и разум – всё тонуло в пучине, имя которой – «Кокаин».

На дворе стояла вторая половина декабря. Конечно, за этот короткий срок мы с Кортневым еще несильно втянулись в это грязное болото. И я наивно полагал, что в любое время мы сможем прекратить всю эту дикую свистопляску. Всё чаще я стал находить в своем кармане заветные коробочки с надписью «Марк». Эти проклятые коробочки с чистейшим немецким кокаином…

Но я будто не замечал этих кричащих деталей. Я полностью игнорировал их. Зато мы наслаждались обществом модных поэтов, заслушиваясь странными упадническими стихами, которые в те минуты казались нам настолько исполненными самого высокого смысла, что мы, одурманенные наркотиком, вместе с прочей публикой, проливали над ними глупые слезы. О чём же были эти стихи? О, в них всегда говорилось о тщетности жизни и вообще любого бытия. В них воспевалась смерть и общий тлен. В них присутствовало любование процессом увядания красоты.

Посетили мы с Митей и литературно-художественный кружок на Большой Дмитровке. Да, не смотря на разгульную жизнь, я всё же интересовался искусством и в первую очередь живописью. Около полуночи в сей кружок со всех концов Москвы стекались отыгравшие спектакль артисты, редакторы и писатели, окончившие дневной труд, секретари газет, ну и, конечно же, художники. Все знаменитые художники Москвы. Вся, так сказать, московская богема. Я видел там Серова, Васнецова, Коровина, Маковского и Поленова. Там же бывали и театральные деятели. Такие, как Станиславский и Немирович-Данченко. Поговаривали, что этот кружок посещал даже сам Шаляпин.

Но и этот кружок не был единственным местом. Очень часто мы бывали на каких-то тайных сборищах декадентских поэтов.

Я отчетливо помню, как на подобный вечер пришла одна поэтическая знаменитость. Некая мадам Мара. Как её звали на самом деле, я не знаю. Я помню лишь, что это была довольно молодая и жутко худая особа, всегда одетая в траур. Самым поразительным в её образе был сумасшедший взгляд выпуклых, почти черных глаз, впалые скулы и иссиня чёрные, гладко причёсанные волосы. Даже тогда мне казалось, что она нарочно таращит глаза, чтобы вызывать в собеседнике мистический страх. От её дикого взгляда многим становилось не по себе. Его действие усиливалось за счет необыкновенной бледности её восточного лица. Однажды я присмотрелся и увидел на ее коже толстый слой белого театрального грима.

Эта роковая Мара заунывным голосом, походящим на вой болотной выпи, читала нам свои глупые до невозможности стихи. Она прочитывала одно четверостишье, а потом крепко затягивалась тонкой пахитоской. Но мне было недосуг даже вникнуть в гнусное и бездарное содержание её виршей. Я отчетливо помню, как шептал Мите о том, насколько же эта женщина умна и тонка.

– Митя, запомни, это – роковая женщина… – бредил я наяву.

Кстати, я забыл сказать, что Митя в те дни взял на службе небольшой отпуск и поэтому с утра до поздней ночи он вместе со мною шлялся по злачным местечкам Москвы. Только выражение его лица сделалось немного иным. Мне казалось, что на нём застыла какая-то странная, почти страдальческая гримаса. Он отчего-то всё время моргал светлыми ресницами. При этом его губы растягивались в подобострастной улыбке. Он выглядел довольно жалко. А впрочем, я в эти минуты совсем не видел своего собственного лица. Возможно, что и я сам выглядел тогда не лучшим образом.

Я свозил Митю в дорогой магазин на Кузнецком мосту и купил ему жутко модный английский шерстяной смокинг, с шелковыми лацканами, пальто на меху, пару штиблет и шляпу. Митя был несказанно рад обновкам и все время крутился возле зеркала. А я не мог смотреть на него без смеха:

– Митька, расчеши, наконец, волосы на пробор, – повторял ему я.

Мы оба дурачились. А потом с аппетитом обедали, заказывая из ресторанов еду. А вечером вновь ехали то к Яру, то в «Славянский базар» или «Эрмитаж». А после ресторанов наши взгляды были неизменно направлены в сторону притонов и тайных салонов. И если вы спросите, какие же черти гнали нас туда каждый вечер, я не найду ответа на ваш справедливый вопрос.

Оставим все детали нашего тогдашнего слепого загула. Поверьте, эти воспоминания до сих пор заставляют меня краснеть и страшно сожалеть обо всём, что тогда случилось.

Наконец я подхожу к самому важному обстоятельству, ради которого я и затеял весь этот рассказ.