Текст книги "Сиреневый cад"

Сиреневый cад
Лара Вивальди

Дизайнер обложки Николь Холмс

© Лара Вивальди, 2017

© Николь Холмс, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4474-5684-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

Я работала старшей медсестрой в доме престарелых, который больше походил на здание местной тюрьмы: маленькие окна, толстые стены, высокий забор, большие железные двери. Ужасное место. Я проводила там почти по двенадцать часов в сутки и, покидая его, каждый раз испытывала облегчение. Другой работы в городе не было, поэтому, несмотря на стаж и хорошее образование, приходилось довольствоваться тем, что есть.

Если честно, мне нравилась моя работа. Помогая людям, я всегда чувствовала радость и понимала, что живу не зря. Я любила всех людей, окружавших меня, каждого знакомого и даже каждого случайного прохожего. Я любила людей, несмотря на их недостатки. Меня никогда не привлекала архитектура или даже природа. Всё, что никак не касалось характера, поступков, жизни человека, не было для меня интересным. Я не была общительной, но мне очень нравилось то, что люди довольно часто рассказывали мне о своей жизни. Это доставляло мне невероятное удовольствие. Я замечала, как им, часто одиноким, никому ненужным людям, сразу же становилось лучше после разговора со мной. Я старалась не давать им советов и не хотела учить их жизни, так как считала это неверным. Каждый должен сам понимать, как ему следует поступать.

Работа была не из лёгких. И мне никогда не было скучно. В мою смену часто что-то происходило: кто-нибудь заболевал, иной раз умирал. Нужно быть бездушным человеком, чтобы спокойно относиться к своей работе. Дом престарелых – это то место, из которого люди уже никогда не уходят сами на своих двоих, их выносят вперёд ногами и только.

Другие работники воспринимали смерть вполне нормально. Они никогда не испытывали привязанность к кому-либо из стариков столь же сильно, как я. Каждая смерть становилась для меня ударом, каждая оставляла в моей памяти след. Я часто плакала и никак не могла подавить в себе чувство жалости к умершим и умирающим. Подолгу размышляя о смерти, понимая её естественность и неизбежность, я испытывала чувство постоянного страха.

Спустя некоторое время я всё же научилась не то чтобы подавлять свои чувства, а скрывать их от самой себя. Даже дети стали замечать во мне изменения. Они говорили, что я стала серьёзной, а слово «серьёзный» я часто понимала как бесчувственный. И я совсем не хотела быть такой.

Стоял февраль, вернее, он уже близился к концу. В наших краях это мерзкое время: холодно, пасмурно, грязно. Единственное, что радовало, – весна, до которой оставалось всего ничего. Я сидела у себя в кабинете, только что закончила работу с документами. Через минут пятнадцать я собиралась навестить миссис Лоуренс, которая утром жаловалась на головную боль. Она была метеозависимой, как и многие другие, но страдала от этого больше остальных.

Я взглянула в окно – всё так же хмуро и ужасно, как всегда. Когда-то я мечтала переехать в Юму, но так и не решилась. В феврале я очень часто вспоминаю об этом и признаюсь самой себе, что сожалею о своей нерешительности.

Я резко перевела взгляд на картину, висящую на стене. Она всегда поднимала мне настроение и заставляла улыбаться. Её нарисовал мой старший сын. Раньше он увлекался художеством, но, поступив в университет, совсем позабыл о своём увлечении и с головой погрузился в учёбу, мечтая вырваться отсюда. На картине был изображён деревенский домик в Подмосковье, узкая тропинка и большой куст цветущей сирени, склонившийся книзу, как немощный старичок.

Я была той ещё мечтательницей. Могла часами смотреть на картину, представляя, что мы с детьми все вместе идём по этой самой тропинке к дому родителей, останавливаемся у куста сирени и любуемся им.

Родители не раз спрашивали меня, растёт ли у нас сирень. В энциклопедии сказано, что сирень распространена в диком состоянии в Юго-Восточной Европе и Азии, но это не исключает того, что она действительно встречается у нас в США. В нашем штате её нет, но я знаю: она растёт в Нью-Йорке, преимущественно в Рочестере, и в Калифорнии – её там называют «California rose». Однако многие, кто когда-либо становился свидетелем цветения сирени в России, признаются, что в Америке она не пахнет столь сладко, как на моей родине.

Мы переехали в США в 1991-м, после распада СССР. Перед самым отъездом я вышла замуж за своего давнего школьного друга. Мы ни о чём тогда серьёзно не задумывались; я имела довольно смутное представление об Америке и очень слабо владела английским. Мои родители остались там, в Подмосковье. Они ни разу не приезжали к нам, а мы навестили их всего четыре раза…

– Миссис Фостер, – раздалось из-за двери. (Я стала миссис Фостер, когда вышла замуж во второй раз, семь лет тому назад.) Спустя секунду дверь приоткрылась: это была одна из санитарок. – Миссис Лоуренс жалуется на сильную головную боль и зовёт вас.

– Сейчас, сейчас! – спокойно произнесла я. И, прихватив с собою автоматический тонометр, отправилась вслед за санитаркой.

II

Домой я возвращалась поздно. Иной раз могла задержаться на работе до одиннадцати. Я всегда дожидалась того момента, когда всё стихнет, во всех комнатах погаснет свет и раздастся громкий храп мистера Гордона Либермана. Только потом решалась уйти домой со спокойной душой и принималась размышлять о домашних заботах.

Я медленно прошла мимо комнаты Элеонор Белл, задержав дыхание. Она спала очень чутко, я не хотела разбудить её. А пол возле двери, ведущей в её комнату, как назло, очень пронзительно скрипел. Я быстро, но очень тихо спустилась вниз по лестнице и ещё раз оглянулась по сторонам.

Внезапно из комнаты отдыха послышалась громкая музыка, сопровождавшаяся раздражающими голосами из общеизвестной рекламы. Резко распахнув дверь в комнату, на диване перед телевизором я приметила миссис Лоуренс, та спокойно перелистывала канал за каналом в поисках чего-либо, что могло бы показаться ей интересным. Я медленно подкралась к ней, но, не желая пугать её, остановилась на полпути и принялась наблюдать.

– Ничего, ничего, ничего интересного, – пробормотала она себе под нос. – Не зря телевизор называют коробкой глупостей. Вся её сущность заключается в том, чтобы мы, не дожидаясь старческого маразма, оглупели ещё в молодости. Ведь правда, Татьяна? Как вы думаете?

Она медленно обернулась и улыбнулась мне.

– Миссис Лоуренс, уже очень поздно, – заметила я. – Вам пора ложиться спать. К тому же у вас сегодня болела голова. Вам как никому другому следует ложиться спать пораньше.

– И что поделать?! – удивлённо воскликнула она. – У меня всегда болит голова, каждый день. А я не люблю ложиться спать рано… Ох! Знала бы ты, Татьяна, в одиннадцать в Лас-Вегасе всё только пробуждается. Как я это прекрасно помню: звучат фанфары, зал смолкает, и спустя секунду под звуки джазового оркестра на сцену выходим мы… Это было замечательно! Тогда я жаловалась на покалывание в спине и судороги в стопе и даже подумать не могла, что всё это пустяки в сравнении с тем букетом болезней, который я имею сейчас. Это всё не считая толстых грубых морщин, обвисшей кожи, подагры. Я была такой красивой. Ну конечно, разве могли меня взять на роль в голливудский фильм, если бы я была дурнушкой?! А сейчас мне просто противно смотреться в зеркало. Никто никогда не поверит, что в молодости я была так красива. А взглянув на себя, я и сама отказываюсь верить.

– Миссис Лоуренс, – строго сказала я, – вы же знаете расписание. Следует его соблюдать!

– Расписание!.. Я всю свою жизнь соблюдала расписание, соблюдала диету. Всегда отказывала себе во всём только ради того, чтобы меня замечали, любили, восхищались мною. Однако теперь всё это мне не нужно. Достаточно удовлетворить свои потребности и делать то, что хочется именно сейчас. И даже в глубокой старости, когда остаётся совсем немного до конца, приходится делать то, что ты ненавидишь.

После столь эмоционального высказывания она всё же выключила телевизор. Я молча проводила её в комнату, уложила в кровать и позже, убедившись, что всё тихо и спокойно, отправилась домой.

Я жила в двадцати минутах ходьбы от места работы. Меня всегда встречал мой старший сын. Наш район был довольно-таки неспокойным, здесь часто происходило что-то неладное. Со временем я всё же привыкла к этому, но страх перед возвращением домой по ночным улицам никогда не покидал меня.

Тогда, вместо того чтобы пообщаться с сыном или хотя бы спросить его о чём-то, я предпочла молчание, раздумывая о словах миссис Лоуренс. Она была спокойной тихой особой, только изредка позволяла себе проявлять эмоции. Я знаю её целых четыре года, но, если бы кто-либо когда-нибудь сказал, что миссис Лоуренс способна на такие резкие высказывания, я бы никогда ему не поверила.

Миссис Лоуренс была известной в своё время танцовщицей. Она снималась в кино, выступала на Бродвее. Её друзьями были самые известные и богатые люди не только Соединённых Штатов, но и всего мира. И она тоже была такой. Ею восхищались, её любили, ею гордились. Она хранит вырезки из старых газет и журналов, афиши, фотографии. Каждый день она перелистывает свой старый дневник, перечитывает старые письма и живёт одними лишь воспоминаниями о том, какой красавицей была. Словно она не вспоминает, а мечтает, словно всё, что она пережила, только впереди…

III

Миссис Лоуренс была одной из самых выдающихся личностей среди тех, которых я когда-либо встречала. Но не самой загадочной, интересной и мудрой.

К чему всё это? Дом престарелых, какая-то миссис Лоуренс, сирень? К чему всё это?.. Дело в том, что я начала рассказ с упоминания об этой женщине, чтобы показать: в нашем сером, старом, мрачном и совсем не привлекательном доме престарелых живут настолько прекрасные люди, что если бы я нашла хоть немного времени, то писала бы не рассказ, а целый роман, состоящий из маленьких рассказов о каждом из наших стариков. Каждый из них был по-своему уникален, жизнь каждого была полна небольших, бытовых, но всё же приключений, каждая история поучительна и каждая заслуживает быть услышанной.

Я проработала в этом доме престарелых целых десять лет. Слышала немало невероятных историй, встречала немало умных и талантливых людей. Но в моём рассказе будет повествоваться лишь об одном человеке – мистере Луи Бэрриморе…

– Вот представьте, что вы летите. Не поленитесь, представьте! Так, закройте глаза! Вы пилот Военно-воздушных сил Соединённых Штатов. Вы летите на небольшом военном самолёте пятидесятых годов. Вам нравится летать. Полёты – это смысл вашей жизни. И каждый раз, когда вы поднимаетесь в небо, вы испытываете чувство счастья. На протяжении всего полёта вы чувствуете себя счастливой. Вы улыбаетесь, ваши глаза просто горят!.. И вот вы снова в который раз поднимаетесь в небеса на своём железном друге. Безупречная погода: над вами светит полуденное солнце, под вами распростёрся голубой чистый океан. Вы летите, наслаждаясь каждой секундой полёта. Но вы даже не представляете, что может произойти через мгновение… Нет, не открываете глаза!.. Вдали вы замечаете огромное серое облако, которое быстро надвигается на вас. Спустя несколько секунд вы попадаете в его плен. Вы внутри него. Вы больше не видите ни солнца, ни океана – ничего не видите. Всё вокруг в тумане. И вот внезапно глохнет двигатель. Вас осенило: это не обычное облако, а облако вулканической пыли. И это последнее, о чём вы подумали перед тем, как потерпеть крушение. Конец!

– Забавная история, мистер Льюис, – произнесла я.

– Могу ли я открыть глаза?

– Да, пожалуйста!

Мы сидели с мистером Льюисом вдвоём за небольшим столиком в комнате отдыха. Он был писателем и тогда работал над своим новым произведением. Я была главным его советником, когда-то он разглядел во мне писательский талант. Благодаря ему я и начала писать этот рассказ. В тот момент я должна была высказать своё мнение о его задумке. Я не успела и рта раскрыть, как одинокий старик, сидевший за другим столиком, уже успел высказать своё мнение вместо меня.

– Тебе бы сказочки писать, Кевин. Или же какие-нибудь пьески для маленьких театров, – сказал сам Луи Бэрримор.

– Что ты имеешь в виду, Луи? – недовольно спросил писатель.

– Я говорю тебе, что твои произведения слишком предсказуемы и унылы. А ты не слушаешь никого и продолжаешь писать так, как тебе нравится. Поэтому ты и не стал известным писателем.

– Мистер Бэрримор! – воскликнула я.

Этот мужчина редко шёл на контакт с кем-либо, а если он всё же начинал беседу, то она всегда заканчивалась ссорой.

– Это правда, – добавил он.

– Почему неправдоподобно? Очень даже правдоподобно, – начал возражать обиженный писатель. – Держу пари, ты в самолётах разбираешься не лучше меня.

– Да как ты можешь утверждать такое, когда совсем ничего обо мне не знаешь! – возмутился мистер Бэрримор.

– Я не утверждаю, я держу пари! – пояснил писатель.

– Ах, какой же ты гадкий, Льюис! – воскликнул мистер Бэрримор. – Будь я хоть чуточку моложе, накостылял бы тебе.

– Мистер Бэрримор, прошу вас! – взмолилась я. – Это уже ни в какие рамки не лезет! Я буду вынуждена пообщаться с психотерапевтом на ваш счёт. Вы ведь не хотите вновь встречаться с ним, не так ли?

– Психологи, психиатры, психотерапевты, – проворчал он. – Вы догадываетесь, как я их ненавижу, и поэтому пугаете меня ими. Как же, по-вашему, можно спокойно общаться с человеком, который видит в вас только лишь безумца и считает вас больным. Мне кажется, каждый будет чувствовать себя неловко, оказавшись наедине с таким человеком. А я хочу пообщаться с кем угодно, кто будет воспринимать меня как простого смертного, имеющего обычные житейские проблемы, и кто попытается понять меня, даже если это покажется ему сложным.

И тут меня осенило. Никто и никогда не пытался поговорить с мистером Бэрримором по душам. Хотя побеседовать по душам может позволить себе каждый человек, кем бы он ни был и каким бы нравом ни обладал.

С первых дней пребывания в доме престарелых он слыл угрюмым, недоброжелательным человеком. Кажется, абсолютно все считали его таким, поэтому он был обречён на одиночество.

Сегодня же вечером я пригласила мистера Луи Бэрримора к себе в кабинет, дабы извиниться перед ним и хоть что-нибудь разузнать о его прошлом. На тот момент я знала, сколько таблеток необходимо принимать миссис Элеонор Белл во время завтрака, какого цвета туфли были у миссис Лоуренс, когда та выступала на Бродвее во второй раз, и даже точное количество галстуков мистера Кевина Льюиса, но я совсем ничего не знала об этом загадочном человеке. Он никогда никому не рассказывал о себе, и никто не стремился что-либо о нём разузнать.

– Присаживайтесь, – сказала я, когда мистер Бэрримор пожаловал ко мне в кабинет. – Проходите, не стесняйтесь. Может быть, чаю?

– Я и не стесняюсь, – сухо ответил он. – Зелёного чаю, если можно!

Он долго рассматривал мой кабинет, как будто бы желая разглядеть и запомнить здесь всё. Он молчал и только спустя несколько минут спросил:

– Вы из России, ведь так?

– Да!

– А откуда именно?

Я почему-то очень удивилась его вопросу.

– Из Подмосковья, из небольшой деревни, – тихо произнесла я.

– Бывал я в России в году так девяносто втором, – вздохнул он. – Говорят, с тех пор Россия очень изменилась.

Я утвердительно кивнула.

– Я хотел ещё побывать в Грузии, но так и не успел, – продолжил он.

– Вы много путешествовали?

– Нет. Я редко куда-либо выезжал, но, как мне казалось, с концами. Каждое своё путешествие, каждую свою новую поездку я считал последней. И вот мне скоро девяносто!

– Почему вы так думали?

– Ещё когда я был ребёнком, мне на ум пришла такая мысль… – начал было он. – Вы, наверное, думаете, что я безумец?!

– Нет, я ведь не психолог. У каждого, думаю, была такая мысль.

– Вы скучаете по дому, миссис? – спросил он.

– Раньше скучала. А теперь у меня есть семья, дом, работа. С каждым годом я всё больше и больше отдаляюсь от России… Разве что в последнее время очень тоскую по родителям, по их небольшому домику в деревне, по школьным годам.

– А как насчёт каких-нибудь предметов, вещей?.. Я знал многих русских, и они часто рассказывали, что в России очень вкусное мороженое.

– Да, это так… – я взглянула на картину и добавила: – Запах сирени. Здесь мне не хватает запаха сирени. Она настолько сладко пахнет там, что здесь, кажется, сирень совсем не имеет запаха.

Мне казалось, что только моя искренность сумеет убедить его открыться.

– Я был на фестивале сирени в Рочестере.

И он, словно зная о моих намерениях, собравшись с мыслями, глубоко вздохнул и тихо произнёс:

– Я родился в городе Балтимор, штат Мэриленд. Мы жили очень бедно. У меня было четверо младших братьев. Мои родители, эмигранты из Англии, были очень способными, образованными людьми. Читать и писать они научили меня рано – в пять лет я уже живо читал объявление за объявлением. В десять лет я отправился в Нью-Йорк, где жил мой дядя Джордж, он работал в типографии и устроил меня продавцом газет. Я с утра до вечера стоял на улице и кричал: «Сенсация! Сенсация!», поэтому по вечерам у меня почти всегда болело горло, иной раз пропадал голос. Ведь как ещё можно привлечь к себе внимание людей, кроме как пронзительным криком?! Однажды, насколько я помню, весной, когда я, как обычно, выкрикивал заголовок статьи, продавая газеты, ко мне медленно подошёл мужчина с белой тростью. «Ты чего кричишь, парень?» – спросил он. Я сразу не приметил его, поэтому испугался и тотчас смолк. «А ну-ка повтори, что ты там кричал». Я спокойно повторил ему фразу, которую без умолку выкрикивал весь день. Затем он спросил меня, умею ли я читать, я ответил, что умею, и уже было хотел начать читать ему одну из статей. Но он вдруг спросил ещё, умею ли я писать. Я ответил, что да. Он улыбнулся и сказал, что ищет себе помощника, которому за хорошо выполненную работу и примерное поведение будет щедро платить.

Мистер Бэрримор улыбнулся и продолжил:

– Его звали мистер Пол Дэвис. Он был известным в Нью-Йорке врачом. К сорокалетию у него развилась катаракта, после чего он окончательно ослеп. Однако он продолжал работать и пытался жить полноценной жизнью: сам ходил за покупками в магазин, собственноручно выполнял работы по дому, много читал книги, напечатанные шрифтом Брайля. Мистер Дэвис был примером человека, который шёл вперёд несмотря ни на что. Он никогда не позволял себе не то что скатиться вниз, он просто никогда не останавливался. Он безустанно шёл вперёд, как локомотив. Я был у него мальчиком на побегушках. Работа была не из лёгких, но он действительно щедро платил и заботился о моём образовании. К шестнадцати годам я уже освоил всю программу средней школы, и передо мной встал выбор: продолжить обучение в медицинском колледже, на чём мистер Дэвис очень настаивал, или же поступить в военную академию. Мистер Дэвис одобрил бы любой мой выбор, он в любом случае обещал оплатить моё обучение… И вот недолго думая я пришёл к выводу, что хочу стать лётчиком.

– Вы были лётчиком?

– Да, я служил в Военно-воздушных силах Соединённых Штатов. На мой выбор также повлияла послевоенная культура. Американские солдаты вернулись в США, все радовались, веселились, праздновали победу, а я смотрел на них с восхищением, как на идолов… Если честно, обучение лётному делу далось мне нелегко. Я совсем не понимал математику, да и управление самолётом показалось мне слишком сложным. Тогда я пришёл к выводу, что летать – это не моё, преподаватели грозили мне отчислением. Я смирился с этим. Однажды мистер Дэвис спросил, как у меня дела. Я не сдержался и всё ему рассказал, хоть очень не хотел огорчать его. Он улыбнулся и сказал: «А ты как думал?! Жизнь никогда не поднесёт тебе то, что ты желаешь, на серебряном блюдечке. Если бы всё давалось так легко, нам бы оставалось лишь только бить друг другу морды за место под солнцем, и мы окончательно потеряли бы совесть. Кто-то сдаётся, кого-то заставляют уйти с пути, и только немногие доходят до конца, а единицы продолжают идти дальше». Я запомнил это на всю жизнь. Его слова стали моим девизом. Я окончил академию с отличием. На выпускном экзамене я выжал из себя все соки и показал высший класс. Я хотел продолжить обучение и стать лётчиком-испытателем. Мне довелось участвовать в военных операциях в Гватемале, Египте и на Кубе. Потом я пришёл к выводу, что я не согласен с политикой, которую ведёт моя родная страна, и ушёл из авиации. Военно-воздушные силы спокойно обошлись и без меня. Это случилось во время Тетского наступления. Но я не унывал; купил себе небольшой кукурузник и отправился путешествовать по штатам. Я зарабатывал, катая туристов, к тому же покойный мистер Дэвис завещал мне своё наследство. Поэтому я почти не задумывался о завтрашнем дне. Я жил так, как будто буду жить вечно. Я никогда ничего не планировал. Да и не могу сказать, что жил в своё удовольствие. Я попросту существовал без цели и желания что-либо делать. Мне казалось, что если никто не помогал мне, то и я не был обязан делать что-либо для других людей. Я не хотел им помогать, я всего-навсего зарабатывал на них, катая на своём кукурузнике. Всё наследство мистера Дэвиса я постепенно израсходовал. Я никогда не позволял себе тратить деньги на развлечения и даже на то, что я хотел. Я тратил деньги только на то, что было необходимо мне для скромной жизни. Работать я не собирался. Мне было уже почти сорок, когда я ушёл из авиации, я не работал, а через каких-то семь лет летать так, без цели, мне надоело. Я был погружён в раздумья: «Что же случится со мной? Какой будет моя жизнь, если я буду вот так просто летать по штатам туда-сюда в поисках приключений, которые редко встречались мне на пути?»

– Но всё же в вашей жизни случались приключения?!

– Да, – спокойно ответил он. – Однажды поздней осенью я прилетел в город Броунинг, штат Монтана, накануне торнадо. Дабы переждать его, меня пригласила в дом одна семья. Мой кукурузник закрыли в гараже. Я навсегда запомнил ту ночь, пришлось лежать на холодном полу в подвале с каской на голове, не шевелясь, как во время бомбёжки. В то время я много размышлял о смысле жизни, что всё-таки в моей жизни должен появиться хоть какой-нибудь смысл… Увы, торнадо снёс крышу гаража – от моего малыша-кукурузника остались лишь только шасси, хвостовое оперение и пара обломков…

Он глубоко вздохнул и продолжил:

– Вместо того чтобы расстроиться, я почему-то подумал, что с моим прошлым покончено и хватит искать смысл в вещах, довольно жить в одиночестве, пора искать и находить смысл в людях… У меня не было ни дома, ни работы, только документы, которые мне удалось сберечь, и кое-какие деньги. Недолго думая я решил остаться в Броунинге. Почему бы и нет? Маленький, спокойный одноэтажный город. К тому же мне приглянулась некая мисс Лорен Мендес. Именно в доме семьи Мендес тогда я укрывался от торнадо. Мне почему-то показалось, что я тоже понравился ей. Так и вышло! Почему бы и нет? Я был красивым, стройным и выглядел значительно моложе своего возраста. Я снял квартирку неподалёку от их дома и устроился грузчиком. Спустя некоторое время весь город узнал, что я был лётчиком. Конечно же, население было очень немногочисленным, невозможно было что-либо скрыть. Казалось, они даже знали, что ты ешь и есть ли у тебя проблемы с желудком. Поэтому о моей любви к молодой девушке вскоре знали все.

В школе по вечерам проводили уроки танцев, которые посещали в основном девочки, мне же предложили вести урок для мальчиков: рассказывать им о самолётах, мастерить летательные аппараты из бумаги, играть с детьми, то есть мне предложили роль няньки. Поначалу мне, конечно же, было сложно, я хотел отказаться, но потом вспомнил слова покойного мистера Дэвиса и, словно по волшебству, в моей жизни всё пошло как надо. Уже спустя несколько месяцев я сделал предложение Лорен, потом мы поженились, через год у нас родился сын Пол.

Он улыбнулся и вскоре загрустил.

– И на этом счастье закончилось. Меня стал невероятно раздражать этот ужасный климат. Вся моя жизнь была серой, мне так не хватало в ней хоть чуточки красок. Я стал раздражаться по пустякам, злиться, ворчать. Мне было противно там находиться. Я предложил Лорен переехать на Юг, но она даже слушать меня не стала. Она была моей полной противоположностью. Я стремился взять от жизни больше, читал энциклопедии, смотрел только документальное кино и программы о путешествиях. Лорен же довольствовалась тем, что имела, и никогда не стремилась узнать что-либо новое. Её не интересовало абсолютно ничего. Ей нравилось так жить, не зная даже, что существует за пределами этого Броунинга. Когда сыну исполнилось пять лет, я оставил их на некоторое время: уехал в Техас на три месяца, там жил мой брат. А когда вернулся, стал замечать что-то необычное в поведении своей жены. Спустя несколько недель я узнал, что у неё кто-то есть. Об этом мне рассказали наши соседи. Мы развелись, я переехал в Биллингс, крупнейший город штата, сын некоторое время жил со мной, но потом Лорен забрала его в привычную для неё глушь. Я хотел вырастить из Пола человека, достойного человека, каким учил меня быть мистер Дэвис. Но мать вырастила его таким, как она сама. После выхода на пенсию, а я переучился и после преподавал в колледже, я купил себе дом – хороший уютный дом в тихом районе. И тут мне написал мой Пол. Он приехал ко мне, попросился пожить некоторое время у меня, я, конечно же, не смог ему отказать. Спустя месяц он начал вспоминать прошлое, рассказывал, как им плохо и тяжело было вдвоём, без меня. Потом он стал в открытую ругать меня. Я отправил его домой. Он делал всё возможное, чтобы заполучить мой дом. И у него это получилось: сейчас я здесь, а он, верно, живёт себе спокойно и даже не вспоминает обо мне. Конец!

И он смолк, улыбнувшись украдкой.

В тот момент я будто прозрела. Я поняла, что всю свою жизнь я жила с теми же предубеждениями, что и Лорен. Я глубоко вздохнула и закрыла глаза, погрузившись в свои раздумья. Я словно пыталась нырнуть глубоко внутрь себя в поисках ответа на те же вопросы, которые некогда задавал себе мистер Бэрримор. Его молчание продлилось не дольше минуты. Но тогда эта минута показалась мне длиною в вечность.

– Все мы бежим непонятно куда и непонятно зачем, – спокойно продолжил он. – Мы пренебрегаем не только тем, что имеем сейчас, но и всей жизнью. Мы всё время хотим другого, большего, лучшего. И только потеряв то, что имели, мы осознаём всю прелесть и ценность потерянного. Именно так жизнь наказывает нас за то, что мы противились настоящему и жили в мечтах, стремясь мечту сделать реальностью. А потом мы словно невзначай смотрим на время и с удивлением спрашиваем: «Разве может быть настолько поздно? На что я потратил все свои годы, а?!» Многое можно вернуть, возобновить, в конце концов, можно порвать с прошлым и начать всё сначала. Но, увы, время, которое мы затратили на поиски новых путей, на поиски себя, уже никак не вернуть…

Жаль, мы все осознаём это столь поздно, когда уже точно ничего не можем изменить, а если и можем, то уже нет никакого желания.

Я почему-то боялась, что он попросит меня рассказать о себе. Меня довольно редко просят об этом, я почти всегда обхожусь одним предложением: родилась, окончила школу, иммигрировала в США, вышла замуж, родила детей, устроилась на работу, потом вновь вышла замуж… Что же ещё сказать?

– Вы так загрустили, – заметил он. – Видимо, моя скромная повесть вызывает лишь отрицательные эмоции и наводит тоску.

– Нет, нет, мистер Бэрримор! Я просто…

– Так бывает, когда ты пытаешься поведать о себе вкратце. В зависимости от того, как ты хочешь повлиять на слушателя: если хочешь вызвать у него радость и приятное впечатление, то ты рассказываешь ему лишь о своих достижениях и интересах, а когда твоя цель – вызвать жалость и сочувствие, ты упоминаешь обо всех самых несчастных несчастьях, какие приключались с тобою… Моя жизнь была хорошей, она не была скучной. Она была непредсказуемой, она, чёрт возьми, была достойной. Однако я прожил всю свою жизнь, всю, до глубокой старости, думая, что совсем ничего не достиг, и только сейчас до меня наконец-то дошло, что моя жизнь и вправду была замечательной. Я скоро рассыплюсь от старости, и только сейчас до меня дошло! Это очень горько осознавать, что всё уже позади…

– Нет, мистер Бэрримор! – воскликнула я. – Не нужно…

– Мне ничуть не жаль себя, нет! – продолжил он, не обращая на меня внимания. – Вы никогда не думали о том, что нас окружает одна лишь реклама зубных паст, кремов от морщин, таблеток от головной боли, вывески: «Курение убивает!», «Алкоголь – это смерть!», «Скажи наркотикам: «Нет!» и тому подобное? Но как часто вы видели или слышали что-нибудь типа: «Довольно прятаться! Пора жить!», «Сколько ты ещё будешь думать о том, что случится завтра? Завтра ничего не произойдёт, если у тебя нет сегодня», «Не будь массой! Не ищи лёгких путей! Путь к успеху уже близок!»? Вы когда-то слышали что-нибудь похожее? Нет?!

Я тоже! Нас то и дело угнетают жестокой реальностью и материальным миром. Нужно воспитывать молодых так, чтобы они знали, что жить нужно здесь и сейчас и не откладывать приятное на завтра, а сегодня довольствоваться хлебными крошками… Почему самое важное до нас доходит слишком поздно?..

– И правда, почему?..