Текст книги "Билет в плацкартный вагон"

Лариса Денисова
Билет в плацкартный вагон

© Денисова Л.В., 2021

© Оформление, серия, Издательство «У Никитских ворот», 2021

Билет в плацкартный вагон

1. Поезд

Тревожно стучат колёса поезда. Каждый скрежещущий звук не даёт уснуть. Этот огромный неповоротливый червяк действительно весь напрягся, боясь опоздать к назначенному времени в конечный пункт. Он мчится – то, слегка касается холодного скользкого лезвия рельс, то начинает ударять по ним однообразно, замедляя ход.

Был ранний час – день ещё не проснулся. Мрачная колючая темень ноябрьского утра грязным маслянистым пятном расплывалась в окнах за короткой, небрежно сдвинутой занавеской. Блуждающие призрачно-яркие огни, внезапно срываясь с места, рассекали темноту за окнами, бежали и бежали, спотыкаясь, за вагоном поезда. От этого у Лидии возникало желание: зажмурить с силой глаза и всем телом прижаться к рыхлому матрасу на ровной полированной полке. Ощущать спиной каждый толчок, слушать стук колёс и забыть всё, что так мучило, всё, что не сложилось, не получилось в её не такой уж короткой жизни. «Забыть, ну конечно, забыть!» – звучало для неё как молитва. И, может быть, как давным-давно, в детстве, радоваться чему-то необъяснимому и слегка тревожному и верить только в хорошее.

Нигде больше так не ощущала бег времени Лидия, как в поезде. Казалось бы, всего несколько часов назад толкалась на многолюдном, шумном перроне, иногда ловя на себе чьи-то любопытные взгляды. И вот спустя всего несколько часов ничего этого уже нет – это уже прошлое, осталось где-то далеко-далеко. А вот там, за поворотом, за плывущими, мелькающими деревьями и деревушками выйдет знакомая станция, как хорошая подружка. И она вдруг станет забытым прошлым и совершенно чем-то новым.

Лидия лежала с открытыми глазами и прислушивалась к весёлому и торопливому бегу колёс. Они переговаривались друг с другом, повторяя одно только слово: «Спешим-спешим! Спешим-спешим!» Женщина решила встать. Всю ночь она не спала, то и дело поднималась с постели и садилась на свою нижнюю полку, заглядывая на электронное табло, которое высвечивало точное время и температуру в вагоне. После этого она снова прилегла, завернувшись с головой в простыню, и даже ненадолго задремала, но, словно по какому-то сигналу, Лидия сразу проснулась и стала быстро собираться. Она ловко скрутила в трубку матрас, застегнула сапоги, накинула пальто, взяла шляпу и вещи и бодро зашагала между полок со спящими пассажирами. Тех, которые сейчас, собрав вещи, должны были выйти с ней на этой станции, – таких было немного. Она вышла первой в тамбур: ей хотелось побыть одной, хотя бы несколько минут.

Лидия стояла в продрогшем тамбуре, держа в руке маленькую сумочку на длинной ручке. Лида была не высокая, но и не маленькая, не толстая, но и не худая, не старая, но и не молодая. «Как Чичиков», – так любила говорить про свою внешность Лидия, смеясь над собой. Хотя это было не совсем так, потому что у неё была лёгкая, горделивая, стремительная походка, мягкий и в то же время пронзительный взгляд больших лучистых зеленовато-серых глаз: это выделяло её и делало заметной. Одета она была в чёрное короткое пальто и такого же цвета брюки, а на голове сидела кожаная шляпка с короткими полями.

Поезд вылетел на мост шумно и взволнованно дыша. Звонко задрожали мостки. «Вот уже приехали», – подумала про себя женщина. Дорожное волнение заглушила тяжесть бессонной ночи.

Звякнула и повернулась ручка, и в узком коридоре появилась проводница с флажком, а за нею вереницей потянулись пассажиры. Поезд, недовольно бормоча, сбавлял скорость и наконец остановился. В самый первый миг остановки состава проводница с автоматически отточенным навыком распахнула дверь, подняла площадку, обнажив лестницу, по которой легко скользнула вниз, приглашая за собой выходящих пассажиров.

Лидия медленно спускалась за ней, придерживаясь одной рукой за поручни, а другой тащила за собой небольшой багаж. Навстречу ей бежали мужчина и женщина, жадно отыскивая кого-то глазами. Они были средних лет, с ничем не примечательной внешностью, одетые скромно и просто. Лидия сразу догадалось, кого они встречали, – ту миловидную стройную девушку, которая шла за ней. «Она студентка, учится в столице. Это её родители», – сразу решила про себя женщина в чёрном пальто. И незаметно для неё приторно-сладковатая волна зависти вдруг медленно колыхнулась в горле, как гнойная мокрота. Несмотря на беспокойства и понятные тревоги – эти люди счастливы. А вот ей не пришлось учиться в столице в своё время, поэтому так, как героя, её никогда не встречали.

2. Далёкое и близкое

На перроне рядом со своим вагоном женщина в чёрном пальто остановилась и пригляделась к обстановке. Она постояла ещё немного, и вдруг Лидия невольно вспомнила своего отца, его тень большой птицей мелькнула перед глазами, именно он всегда приходил встречать её.

У него было широкое доброе лицо, мешковатая крепкая фигура. Он запомнился ей: в своём длинном сером грубом пальто, похожем на шинель, и в беличьей шапке-ушанке, которую он очень берёг. Каждую весну он обвёртывал шапку листьями сухого табака, спасая от моли. Даже будучи тяжело больным, он надёжно спрятал в табаке свою шапчонку весной, а летом его не стало. Мать, найдя её в шкафу, долго сокрушалась и причитала: «Не пришлось тебе поносить твоей шапки!» Да, не пришлось ему поносить ни хорошей шапки, ни хорошего пальто: всё им заработанное он нёс в семью, отказываясь от покупок для себя и отговариваясь: «Купи лучше ребятам».

Лидии дорог в памяти случай с масляными красками. Тогда она училась в старших классах. Мать постоянно болела, работал один отец. Лидия решила всерьёз заняться рисованием, начала ходить в изостудию. Она узнала о том, что интересно работать масляными красками, и попросила отца купить ей их.

В один из воскресных дней Лидия с отцом вышла рано из дома. День был белый, снежный, морозный. Снег лежал ровными горками вдоль обочин. Тротуары были чисто выскоблены добросовестными дворниками. Они быстро доехали в звенящем от холода заиндевелом троллейбусе до местного «Детского мира», так назывались тогда почти все магазины для детей. Когда они стали выбирать в отделе канцтоваров масляные краски и кисточки, то оказалось, что эта дорогая для них покупка. Отец немного помялся, потоптался на месте, почесал затылок, но краски всё равно купил. Правда, он предупредил тихо Лидию: «Матери не говори, сколько они стоят». А приехав домой, аккуратно срезал лезвием первую цифру в ценнике на картонной коробке с масляными красками. Он умел делать тончайшие срезы на бумаге лезвием, а иногда незаметно срезал в тетради у Лидии ошибки. Он никогда не ругал дочь за отметки, никогда не устраивал ссор, скандалов. Лидия не слышала от него оскорблений и придирок.

Какие бы удары судьбы отец ни получал, всё сносил безропотно и молча, нося всё в себе. Его переживания и невзгоды ложились морщинками на его высоком и чистом лбу, темнели в усталых глазах. Конечно, ему было бы гораздо легче, если бы он мог всё наболевшее высказать, но он никогда никому не рассказывал о своих неудачах.

Только один раз в жизни Лидия видела, как отец был взбешён настолько, что снял с головы шапку в порыве гнева и бросил её в угол, при этом сильно кричал и ругался. Что он тогда выкрикивал, Лидия, конечно, не помнит: это было давно. Тогда их семья была в гостях у бабушки Вари. Был накрыт богатый стол, была накрахмаленная белоснежная скатерть, играл проигрыватель, лилась милая музыка. Гостей было много, все шутили, смеялись, танцевали. Было весело, а потом отец, мать и Лидия пошли провожать гостей до автобусной остановки. Когда они вернулись и открыли дверь, то замерли, увидев ужасную сцену. Комнату, в которой всё так было празднично и ярко, невозможно было узнать. Она казалась теперь тёмной и мрачной, как будто в ней сразу поселилась беда. В углу стояла, нагнувшись, бабушка Варя, глубоко вздыхая, даже постаревшая за это короткое время, складывая в мусорное ведро осколки разбитых тарелок и радужных фужеров. Огромный деревянный стол, стоявший посреди комнаты, был пуст и тёмен, и от этого он казался ещё массивнее и длиннее.

За столом сидел один дядя Коля, родной брат матери Лидии, он опустил вихрастую голову и что-то упрямо бормотал. Свои сильные руки он положил на стол и сжал кулаки, после очередного неудачного примирения со своей вздорной, резкой и безжалостной красавицей-женой, которая продолжала поддразнивать его, визгливо выкрикивая какие-то обидные слова из соседней комнаты. А рядом на полу валялась смятая белая скатерть с битой посудой и остатками еды. Лидия не могла вспомнить точно: видела ли она это наяву или только представляла, как дядя Коля стаскивает сильным рывком скатерть на пол, как звенит посуда, как она угрожающе трещит от удара о пол и наполняет комнату тяжёлым зловещим звоном.

Вот тогда её отец не выдержал и стал с яростью кричать и ругаться, хотя он не был трусом и хлюпиком, но в драку не полез, снял шапку и бросил её в угол, где сидел дядя Коля, но не в него. Даже в такую минуту он не мог оскорбить человека.

С того дня прошло уже больше десяти лет. Многое изменилось в жизни. Они с братом стали почти взрослыми людьми. И к ним пришла в дом беда.

Жара и духота ломились в окна с самого утра. Летний зной набирал силу – это был самый последний день июня – середина лета. Лидия готовилась к экзамену. К ней подошла мама, бледная и растерянная, и тихо сказала: «Лида, сейчас умер твой отец». Резко стало холодно. Она, не помня себя, вбежала в комнату, где последнее время тихо угасал отец. Врачи открестились от него давно, но её мать, и брат, и сама Лидия не могли с этим согласиться. Отец не лежал, он сидел на кровати, прислонившись к стене, неестественно закинув голову назад.

Он умер, не застонав, несмотря на страшные боли, не позвав на помощь, не вскрикнув. Он даже в последнюю свою минуту думал не о себе, а о своих близких. Говорят, что по тому, как принимает смерть человек, можно судить, каким он был в жизни.

Лидия надела чёрное платье и вышла на улицу. Шелестела листва на тополе. Щебетали задиристо и бодро птицы на ветках. Где-то громыхали машины. Всё так же светило солнце – ничего не изменилось в этом мире. Всё шло своим чередом, не замечая той страшной потери такого человека, каким был её отец. «Значит, смерть в этом мире – обычное явление, – думала Лидия. – Словно сломленная и брошенная грозою ветка… как лист, кружащийся на ветру, как упавшее яблоко».

Отец. Он был для Лидии горой, которая защищала её от всех холодных ветров и жизненных бурь. И когда эта гора рухнула – сколько камней и пыли посыпалось на голову Лидии. И ей нужно было много сил и мужества, чтобы выстоять и сохранить себя. Может, не всегда и везде это ей удалось, но от ошибок никто не застрахован.

Отец… он, только он, всегда встречал её, взвалив на себя неподъёмные сумки, и никогда себя не жалел. Тяжёлые чемоданы, как и все тяжести жизни, нёс на своих плечах и, видимо, где-то не рассчитав своих сил, надорвался.

3. Любимый город

Сегодня Лиду никто не ждал. Ей нужно скоротать пару часов, точнее, выждать время, пока её брат уйдёт на работу, чтобы повидаться с матерью, которая жила с ним в одной квартире, в спокойной обстановке без взаимных упрёков и ненужных оскорблений. Все эти размолвки с самыми близкими людьми, особенно с матерью, лежали обременительным грузом у Лиды на сердце. «Ничего теперь не поправить и никого не изменить!» – горько успокаивала она себя, несмотря на это, она вновь возвратилась в город своего детства, чтобы встретиться с прошлым.

Лидия вошла в здание вокзала. Народу было немного. Два-три человека стояли у касс дальнего следования; столько же – у пригородных. Гулко раздавались её шаги по блестевшему кафельному полу. Она присела на пустую скамейку, достала книгу и бегло взглянула на часы, потом с удовольствием задержала свой взгляд на картинах, таких родных, которые помнила с детства. На них красовался город, разбросанный по холмам, с дымящимися трубами заводов, горделиво и величественно.

В это время две старушки обменивались новостями на соседней скамейке.

– Он повалился как подкошенный, и кровь пошла у него горлом, – говорила жалостливым голосом высокая сухая бледная старушка со скорбным взглядом, в тёмно-зелёном пальто и берете. – Мы скорее вызывать скорую.

– Ах, батюшки! – запричитала женщина в выгоревшем бежевом пальто и белой шали.

Лидия уткнулась в книгу, стараясь ничего больше не слышать, врезаясь в текст и отгораживаясь им, как забором. Стрелки настенных вокзальных часов медленно двигались. Вообще, часто смотреть на часы вошло у Лидии в привычку, она постоянно боялась куда-то опоздать… и, наверное, поэтому всегда опаздывала.

Оторвавшись на минуту от книги, она услышала объявление:

– С северной стороны вокзала отправляется поезд Санкт-Петербург – Кисловодск.

«Прекрасно! – подумала женщина и даже слегка улыбнулась своей дерзкой и внезапной мысли. – А вот бы мне сейчас бросить всё и уехать на этом поезде. Всё равно в какой конец: я не там и не там не была. Ну хватит! Пора!» И она захлопнула книгу, встала и пошла к выходу на южную сторону вокзала. Толкнув тугую дверь, женщина вышла на перрон. Провожающих и встречающих уже не было.

Был конец ноября. Несмотря на прогнозы о потеплении, среда выдалась холодной. День был серо-белый, мутный. Воздух был разлинован косыми линиями меленьких снежинок, которые жёстко и стремительно падали на землю. Но некоторые из них съезжали со своих наклонных линий и начинали хаотично метаться и плясать. Они были похожи на пузырьки газа, нарисованные на картинках учебника по природоведению. Снег отвоёвывал подтаявшие дорожки и поправлял белое покрывало, лежавшее под деревьями.

На платформе двое пожилых мужчин тихо беседовали, покуривая. Несколько человек толкалось у киоска «Пресса». Согнувшись, быстро переставляя длинные и тонкие ноги, как цапля на болоте, пересекала привокзальную площадку по диагонали молодая нескладная девушка в жёлтой куртке и белой вязаной шапке. За спиной у неё болталась тёмная сумка, напоминающая рюкзак. Колючий ветер и острая белая холодная крупа больно кололи лицо и кисти рук без перчаток. Лидия заспешила к автобусной остановке.

Надоедливые таксисты наперебой предлагали свои услуги, женщина не сердилась на них, она понимала: каждому хочется заработать, в этом маленьком городишке найти работу, особенно с возрастом, становилось сложно. Среди таксистов выделялся высокий, чрезмерно полный, пузатый мужчина с наглым лицом, белыми густыми бровями и припухшими глазками. Он выкрикнул вслед Лиде с усмешкой: «Какая добрая женщина!»

Лида медленно дошла до остановки. Она с брезгливостью отвернулась от липкой и грязной скамейки с треснутой доской. Через дорогу возвышалось новое громоздкое здание ресторана, нелепо торчащее здесь, среди старых обжитых одноэтажных домов, ещё нелепее казалось его какое-то древнегреческое название, ничем не связанное не с историей, не с географией города. Сев в полупустой дребезжащий автобус, женщина проехала несколько остановок, всматриваясь в мелькающие улицы и дома, находя перемены, которые не всегда её радовали. Наконец она приехала, оставалось ещё пройти пешком минут пятнадцать до отчего дома.

Город, погружённый в сырую мглу, как будто раздулся: дома и улицы приобрели некую таинственность. Лидия шла в коротких ботиках на каблуках, чувствуя сквозь тонкую подошву каждый камешек, все неровности и бугорки: идти ей было трудно. Проходя мимо одного из домов, она увидела широко распахнутые ворота, из которых выезжала машина. Лидия остановилась и заглянула во двор. В самом центре двора, как на картине, стояли две женщины, провожая машину; они тоже смотрели на неё, переговаривались и дружелюбно улыбались. Одна была лет сорока пяти, высокая, худая, Лидия сразу узнала свою одноклассницу, а вторая – седая, с выбившимися из-под платка прядями и большими глазами, утонувшими в тёмных ямках. Лидия решила: «Это Дятлова Марина со своей бабкой. Вот, оказывается, где она живёт, в каком доме. Подожди: с какой бабкой? Боже мой! Боже мой! Эта же не бабка её, а мать. Сколько же времени прошло! Конечно, мы постарели, и наши матери превратились в старух». С Дятловой она была просто знакома, это были не те дружеские отношения, чтобы сейчас остановиться и расспрашивать друг друга о том и о сём, да и не хотела она сейчас пускаться в воспоминания: хвастать она не любила, а то, что на самом деле, – слушать никому не интересно. И она пошла дальше, как бы закрыв прочитанную страницу.

Лидия была мечтательной, с развитым воображением, что хорошо для творчества, но для жизни от этого мало проку, ещё она была непрактичной и доверчивой. К таким людям, как она, относятся пренебрежительно и даже насмешливо, так как они постоянно попадают впросак, с ними случаются неправдоподобные истории, они часто оказываются не на том месте и в не то время. И так как они стремятся жить с собой в дружбе и как можно меньше поддаваться чьему-либо влиянию, то часто остаются одинокими, поэтому возле них любят крутиться изворотливые проныры, которые считают, что такие, как Лидия, люди глупые и неповоротливые, являются лёгкой добычей и служат им наживой. Она не раз страдала от того, что становилась жертвой «хищных людишек», которые ловко расставляли для неё ловушки, подставляя её под удар и обставляя вокруг неё всё так, чтобы даже она сама поверила в то, что разожгла какую-либо ссору или совершила что-то гадкое и недостойное. Поначалу Лидия действительно не понимала истинной причины навязчивого внимания к себе со стороны тех, кто явно не испытывал к ней ничего хорошего, но, попадая под влияние льстецов, шла на приманку, забыв осторожность. А когда разгорался вокруг неё шум и гам, то, ощущая настоящую охоту, она стремилась спрятаться от своих преследователей и оказывалась в давно вырытой и глубокой яме, чем доставляла необыкновенную, а иногда нескрываемую радость охотникам. И вот тогда, только тогда, очутившись на дне этого вонючего, скользкого и тёмного оврага, она, казалось бы, лишённая возможности сопротивляться, на краю гибели, начинала ясно осознавать свои промахи. Один за другим – как тяжёлые вагоны поезда – все её опрометчивые поступки, больно грохоча, выстраивались в строгую линию в её сознании. И тогда Лидия, собрав все свои силы, начинала неистово барахтаться, как лягушка в банке с молоком из знаменитой басни Эзопа, и, взбив всё же сметану, на удивление и страх своих врагов, осторожно покидала ловушку.

Есть такое расхожее выражение «горечь обиды»… может быть, и так, но первый раз в своей жизни не столько горечь обиды, сколько чувство несправедливости, как ни странно, она испытала на уроке литературы в третьем классе.

Стояла уже поздняя осень с её ранними мрачными вечерами, но иногда перепадал ясный солнечный весёлый денёк с лёгким хрустящим морозцем по утрам, когда на выгоревших опавших листьях по краям появляется иней, как дуновение приближающейся зимы. Так вот, в один из осенних вечеров Лидия учила стихотворение. Читая его, девочка прочувствовала лёгкую печаль осенней природы, о которой писал автор. Строчки без особых усилий улеглись в памяти на всю жизнь:

 
Ласточки пропали,
А вчера зарёй
Всё грачи летали
Да как сеть мелькали
Вон над той горой.
 

Картина, нарисованная Фетом, была простой и понятной и вместе с тем трогательной. Лидия хорошо запомнила каждую строку.

На следующий день её спросили, Лидия хотела отвечать и с лёгкой дрожью ждала этого момента. Она встала из-за парты и начала читать стих с места, не выходя к доске. Лидия прочитала стихотворение наизусть без запинок, сумев справиться с волнением и стеснительностью, и получила оценку – четыре. Теперь дошла очередь до Крышинковской Тани, её соседки по парте. Таня читала вяло, монотонно, даже слегка запинаясь, а в самом конце прочтения, как всегда, заулыбалась. У Тани была постоянно на лице слащавая улыбка, как у её мамы, которая работала в школе и иногда на переменах заходила в класс, где училась её дочь. Мать Крышинковской была худая и высокая, в руках она носила с собой толстую пачку тетрадей, слегка прижав их к себе. На голове у неё возвышалась сложная причёска. Она, как ломаная линия, сгибалась над партой дочери – и на лице её всегда блестела стеклянная улыбка, чем-то похожая на её очки.

У её дочери были тёплые насмешливые карие глазки и две длинные тёмно-русые косички, почему-то всегда растрёпанные, как будто их заплетали не утром перед школой, а поздним вечером, и она уже с ними спала на подушке. Отношение к ней было подчёркнуто доброжелательным со стороны всех учеников класса и особенно учительницы – все, как казалось Лидии, любили её прежде всего за то, что она была дочерью уважаемой женщины-завуча. Сказать по правде, к Лидии относились все в классе тоже неплохо, и с соседкой Крышинковской она никогда не ссорилась, хотя искра соперничества часто между ними пробегала. Наверно, аккуратные тетради отличницы с одними пятёрками могли вызвать зависть, но только не у Лидии, которая совершенно не умела тогда завидовать, что вызывало недоумение и раздражение у многих. Несмотря на приятные, вкрадчивые речи и улыбки Тани, что-то отталкивало Лиду от дружбы с ней. Она ей казалась слишком сладкой, похожей на растаявшую конфетку. Неестественность, притворство, неблагодарность – вот что никогда не могла простить людям Лидия, это она чувствовала с детства.

Сейчас неожиданно наступил момент, когда выступление Лиды, её прочтение стихотворения, было гораздо лучше, чем у её соседки по парте. Лида понимала это и вдруг услышала: Крышинковская Таня – пять. Эта была такая несправедливость, что Лида даже вздрогнула. Конечно, она могла заплакать от обиды, но вдруг окаменела. Парта её стояла рядом с окном, она не могла больше слышать лживый голос учительницы, отвернулась и стала смотреть в окно.

Рядом со школой через дорогу находился её дом, он глядел окнами на школу. Этот родной дом, где ей всегда было тепло и комфортно. Лидия как бы выпала из урока, переключилась на другую программу, выстроила по воздуху мост из школьного окна к своему дому и незаметно для всех ушла, ясно представив: она у дома, ласково встречает её скрипучая калитка во дворе, старые ветвистые тополя весело перебирают ветвями.

Через несколько минут или секунд она очнулась и стала слышать и видеть всё, что происходило на уроке. Лидия тогда была маленькой девочкой – беды и радости у неё были тоже маленькие, но неприятный осадок остался.

Теперь неожиданно для себя, встретившись с городом своего детства, столкнувшись с людьми, которых когда-то знала и о которых, как казалось, навсегда забыла, Лидия задавала себе вопрос: «А для чего я приезжаю? Зачем спешу возвратиться сюда?» Конечно, только потому что в этом городе прошло детство. Здесь сохранились старые тополя, которые, наверное, в своей морщинистой коре хранят память о её бабушках и прабабушках. Здесь сейчас живёт мать Лидии, какие-то родственники. Здесь острыми осколками разбитого стекла переливаются её первые обиды и первые радости.