Текст книги "Слоновидение"

Звук

Звук летел прямо и рисовал в воздухе неровности, как рисует неровности кисточка, вздрагивая на шершавой стене. Низкий и хрипловатый, он просочился в полоску между штор, с которой начинался день. День нанизался на него, как бусы на нитку. Так бывает с теми, кто любит вспоминать. Так было и с Марком. Все шло обычным порядком. Но звук оставил следы в каждом уютном углу – в глубоком кресле, на кожаном старом диване, в бесподобно теплой шали и даже на кухне, где и без того много острых и приятных запахов – всюду чувствовалось его присутствие, несмотря на то, что сам звук давно уже испарился. Проходя мимо уже привычного шкафа в гостиной, он вдруг явственно почувствовал и вспомнил, что там было пианино. У инструмента чудесный грудной голос. Вкруг него собирались хозяева и гости. Марк, совсем еще маленький, сидел возле матери слушал и молчал. Он вспомнил тепло и запах молока, и еще то, что все звуки казались ему тогда безопасными. В этот дом часто приходили дети и устраивали оглушительно веселые игры. Марку хотелось быть с ними, но мать уводила его и братьев в другую половину дома. Странно, но раньше в доме удобнее было прятаться и больше всего умещалось – и людей, и запахов и предметов. Марк тогда любил прятаться, искать и делать тайники. Бегать и шуметь с детьми подросшему Марку уже позволялось. Тогда же он полюбил занятия спортом и стал следить за порядком в доме. Его братья устроились в других местах, а он остался здесь.

Закончив обычные дела, он отправился на прогулку. В ближайшем парке Марк знал каждую тропинку и всех, кто в нем гуляет. Сегодня у него особенное настроение, и обычный маршрут оживает и становится волнующим. Сегодня она опять вышла из машины, скользнула по нему быстрым беличьим взглядом и ушла в непременном сопровождении. Когда-то она жила рядом, и они гуляли вместе. Наверное, это была детская дружба. Они радостно ловили весенний воздух и солнце, иногда прячась в заветных, только им известных уголках. Потом она выросла и стала жить в другом доме. Поговаривают, дела ее наладились, и она не единожды имела успех на различных выставках. У нее замечательные дети. Всем удалось удачно устроиться. Сама она была еще не старой и по-своему красивой.

Марк вернулся, ощущая утренний звук и музыку проданного неизвестно куда пианино. Нет, все хорошо. Заслуг не так много, но ведь главное – дом, любовь и человеческое тепло. В доме есть хозяйка – чудесная женщина. Марк подошел к ней, внезапно ощутив нежность. Она засмеялась и озорно почесала за ухом:

– Маркуша, пришел, милый! Сейчас накормлю и музыку послушаем!

Марк лизнул ей руку и лег рядом, положив голову на лапы.

– Ой, что ж ты грустный такой?

К сожалению, пес не мог рассказать, как взволновал его душу звук пролетевшего «кукурузника». Раньше они летали часто. Тогда Марк был еще щенком.

Кошачье

Тот, кто придумал, что кошки избегают человека, если ему скоро умирать, не знал, что у нас тоже есть сердце. Я живу в большом тёплом доме со множеством укромных мест. В нём есть хозяин и хозяйка. Они уже немолоды. Тела их пахнут осенними листьями.

Я люблю подходить к хозяину. Он гладит меня и позволяет спать на мягком. Хозяйка любит чистоту, и рядом с ней всегда есть еда. Она хорошая, но у нас разные представления о чистоте и порядке, поэтому под горячую руку ей лучше не попадаться.

Когда я родилась, люди назвали меня Марусей, хотя у меня уже было своё имя, не помню какое. Наверное, это не важно, потому что хозяйка вообще зовёт меня Муркой, чтобы не напрягать память, а хозяин чешет за ухом и молчит.

Ночью воздух колюч. Хозяин мнёт пальцами горло, кашляет и задыхается. Тогда хозяйка бегает, и в доме пахнет лекарствами. Она смотрит прямо перед собой, как слепая, и даёт ему скляночки. Она, наверное, и правда не видит ничего сквозь мокрые глаза и упавшие на лицо волосы.

Когда ему становится легче, он снова гладит и чешет меня за ухом. Пальцы его, в тот момент холодные и чужие, как зубья расчески, коробят моё тело. Но я ухожу, только когда он уснёт – ведь он же хозяин моего дома.

Ночью воздух будоражит. У меня ещё много дел. Люди не любят, когда их беспокоят ночью. Они спят и пропускают самое красивое время суток. Я ухожу одной мне известными лазами, чтобы вернуться утром. Ночь душиста и полна звуков во все времена. День полон звуками, как мусором, ночь – полна звуками, словно письменами. Где-то пробуют голос неокрепшие отпрыски нашего народа, где-то дерут глотку настоящие мачо.

Я всегда выбирала самых сильных, но их всё меньше. А теперь во мне шевелятся мои маленькие живые комочки, я говорю с ними и не ищу никаких встреч.

Нужно многим объяснить, что этот дом только наш. В отличие от котов, мы, кошки, делаем это молча, оставляя следы и запахи, убивая мелких тварей с голыми хвостами. Сначала они похожи на маленькие игрушки, которыми я забавлялась в детстве. Мне весело их догонять. Потом они мерзко пищат, и это меня раздражает. Затем они оскорбляют меня своим запахом так, что хвост мой дрожит от возмущения. Когда же дело кончено, и они лежат, как маленькие тёплые тряпочки, я сама решаю, что с ними делать – съесть или поделиться с кем-нибудь теплым и сочным мясом маленьких врагов. Люди не любят моей добычи. Детёнышей ещё нет, и я ем вражескую плоть, не оставляя никаких следов. Я присматриваю новое место для рождения детей. Оно должно быть тёплым безопасным и тайным. Старое место нашла хозяйка, и дети мои исчезли. Я могла бы запомнить обиду и уйти, но это наш дом, и однажды заведённый порядок не может быть нарушен.

Утром я снова прихожу в дом и дышу вместе с хозяином, даже если грудь его попискивает, словно в ней поселилась мышь. Сегодня он увидел меня и не улыбнулся.

Люди до конца остаются в своей постели, доходя до беспомощного состояния. Когда я стану бессильной, то уйду далеко, в секретное место, известное мне одной, чтобы не нарушать заведённого порядка. Там я увижу ночь, полную запахами и звуками, словно письменами…

Куртка

Слышали вы когда-нибудь, как заводится «Рено Пегас»? Это музыка… Я работаю таксистом в компании «Чайкоффский». Через две «эф». Это не орфографическая ошибка. Чайкоффский – наш любимый ресторан. Там очень вкусный чай и кофе. Всё остальное – тоже здорово. От него в городе есть кафе, бистро и служба такси. А композитор… Впрочем, ему бы понравилась моя машина. Он бы написал чего-нибудь. Когда меня спрашивают: «Азамат, зачем ты её так обхаживаешь?», я отвечаю: «Машина – это первая жена!». Хорошо, что Юлька не слышит – она бы обиделась.

Вот я просыпаюсь, глаза не открыл ещё, а слышу – Юлька уже по комнате порхает. Тихо – боится меня разбудить. В воздухе слабый запах весенних цветов. Я знаю, что это не духи. Это её, Юлькин запах. Открываю глаза и становлюсь нежным до неприличия. У нас с ней на всё времени хватит…

Не помню, сколько было у нас этого сладкого времени – задремали оба. А потом зазвонил мобильный и нужно было ехать, потому что клиент всегда прав… Стал свою куртку надевать, а Юлька моя и говорит:

– Хватит тебе её носить, я уже в трёх местах зашивала, она всё равно рвётся…

– Ладно, только я сам себе её куплю, – на ходу пообещал я.

Клиенты у меня – все люди нормальные. Может богатые не все, но скупердяев, дураков и алкоголиков уже нет. Сам исключил. Скромность, стабильность, деловитость.

Каждое утро, выходя к своему «Пегасу», я встречаю чудака дядю Колю. Возраста у него будто бы нет, как нет и многого другого. Он давно застрял годах на сорока, сохранив на сорокалетнем лице детское выражение, а в сорокалетнем теле душу ребенка. Глаза его всегда удивлены, рот полуоткрыт. Говорят, у него ни кола, ни двора, одна прописка и та чудом сохранилась, как и маленькая комната на первом этаже, которую убирала какая-то старая женщина. Говорят, это какой-то диагноз, но это не моё дело. У нас с ним ритуал:

– Азамат, у тебя машина хорошая. Я в соседнем дворе такую видел. Красивая. Но у тебя лучше, – смущенно улыбается дядя Коля. У него немного отвисает нижняя губа, как у собаки. Я вкладываю в его руку звенящей мелочи из моего кармана.

– Сам знаю. Не машина – чистая музыка…

– Спасибо, – он аккуратно кладёт мелочь в карман, задумчиво катается на раскрашенных качелях. Потом, тихо напевая себе под нос, помогает дворничихе Даше, громоподобной барышне, убирать двор. Потом, так же тихо напевая, идёт покупать на заработанные деньги леденцы и маленькую булочку. Леденцы – себе. Маленькую булочку – на крошки дворовым птахам. Он держит крошки в вытянутых руках, замирая, как дерево, и жмурится от счастья, когда к нему на руки, плечи и голову слетаются голуби, воробьи и синицы.

А меня ждут клиенты мои стабильные и шопинг, ну, то есть, куртку надо купить…

…Устал от шопинга (ну и словечко!) как от самой нуднейшей работы. Казалось, что эту шуршащую шмотную массу шил один и тот же косорукий мастер, шил, зараза, гнилыми нитками, экономя силы, время и свою бедную фантазию. Всё на мне топорщилось, хотя кособоким никогда не был. Всё было не по мне, хотя придирки к одежде – это больше по Юлькиной части. И тут блеснуло в глаза мне чем-то, я даже не понял чем. То ли молния на ней, на куртке, то ли пряжка или заклёпочка какая… Посмеялся, помню, что меня, как сороку, или, как бабу, на блестящие пряжки и заклёпочки тянет. Посмеялся и купил – очень удобная оказалась вещь.

Я проснулся от внутреннего холода. В комнате было уж очень тихо. Пахло почему-то пылью. Сумерки уже распадались. Я различил пару тёмных длинных волос из Юлькиного локона на подушке, её короткий шёлковый халатик на полу. Она зачем-то называла его «туникой». В брошенном виде он был похож на крылья бабочки. Юлечка ушла. Я не понял почему. Я смутно помнил, что накануне вечером она надувала губы, не отвечала мне, или отвечала невпопад. Я был уставший и решил всё отложить на потом, пообещав себе, что куплю большущий букет завтра же, и во всём разберусь. Юлин мобильный был недоступен. Домашний её родителей тоже не откликался. Из компании «Чайкоффский» позвонили в срок. Я вышел к своему «Пегасу». Во дворе не было дяди Коли…

Весь день я ездил по каким-то медвежьим углам из одного конца города в другой. Напрасно пытаясь попасть на «зелёную волну», весь день торчал на светофорах, пропадал в пробках. Звонил Юле, сатанея от бесконечного ожидания. Заработал за это штраф. Объяснять постовому с оловянными глазами, что звонки в пробках не создают аварийной ситуации, было бесполезно. Выехав на улицу Мира, аккуратно выполнил поворот и едва не попал под «Нефаз», который как из-под земли вынырнул. Старушка, божий одуванчик, спешившая к своей внучке, побелела, перекрестилась и сказала, что больше со мной не поедет. Я высадил её на ближайшей остановке.

Под самый конец смены на корпоративной вечеринке надрался мой клиент-трезвенник. У него был беспомощный вид. Я помог ему сесть на сиденье. Он говорил о каком-то неразделённом чувстве, о неудачном служебном романе и в конце пути неожиданно расплакался. А потом и вовсе заблевал салон.

Про случай с «Нефазом» откуда-то узнали в конторе. Наверное, пенсионерка постаралась. А может и нет, потому что узнали и про штраф. Юля не приходила, не отвечала. Блевотиной в салоне пахло ещё три дня после помывки. Никакая химия не помогала. Мой «Пегас» будто сглазили. Клиенты к нам не шли.

Компания «Чайкоффский» не стала заниматься разбором полётов и тратить время на психоанализ. Вскоре я получил белый конвертик, где прочёл: «…Компания «Чайкоффский» благодарит за добросовестную работу и больше в ваших услугах не нуждается…». Надо отдать должное кампании, выходное пособие было приличным, но его хватило ненадолго… Какое-то время я и мой «Пегас» искали новую работу, «бомбили» по ночам. Юля, вероятно, жива и здорова. Она не значилась ни в больницах, ни в моргах. В милиции сказали, что семейных ссор не разбирают. В адресном столе – что она, наверняка, уехала из города. Вскоре «Пегас» стал чихать и кашлять. Для починки нужны были деньги, а их не было…

– Ну, и что ты встал? Совсем мозги сдурели? Про железяку свою думаешь? Про жену? А тару мне кто собирать будет? Кто мне прошлый раз одни винтовые бутылки принёс? – тембр её голоса почему-то напоминал дрель. Наверное, старушка-процентщица была вот такой же маленькой, сухонькой, с наглыми васильковыми глазами. Мне не хотелось бытовухи и прочей достоевщины, и я, поправив сумку на плече, отправился к ближайшему контейнеру. Там были ещё двое. Они тоже «собирали тару». Хоть это и неприглядное дело, говорят, можно так даже на дачу насобирать. А мне – не на дачу, мне только на себя и «Пегасика». А Юлька… Раз уехала…

– Слышь, ты, чистоплюй, это наше место, а ты иди через двор. Там ещё один такой контейнер стоит, пока ещё мусор не увезли.

Я, конечно, чистоплюй, потому что мыться не бросил. От запаха мочи, пота и перегара в одном флаконе меня всё ещё мутит. Попытки найти нормальную работу я уже прекратил, а пить ещё не научился. Странно, что и мужики у контейнера, которых до сих пор качало «после вчерашнего», и благообразные дамы из «Бюро занятости» смотрели на меня одинаково брезгливо. Синеглазая старуха часто махала на меня руками и отчитывала. Мне очень хотелось ответить, но потом я решал, что ни к чему. Я думал о своём «Рено Пегасе» и всё ещё о Юльке. Вот починю, тогда…

Я глубоко вдохнул и выдохнул – это помогало от тошноты – и, шевеля вонючее содержимое контейнера, стал выуживать разные бутылки.

– А что этот чистоплюй у нас делает?

Вопрос, вероятно, ответа не требовал, потому что я получил по голове чем-то тяжелым. Осев на землю, я получил удар в бок. Кажется, зазвенело стекло и ещё зазвенело в ушах.

Кто-то шумно дышал мне в лицо и водил мокрым по лбу. Я открыл глаза и увидел напряженно-любопытный взгляд дяди Коли. Он по-собачьи склонил голову набок и улыбнулся. Нижняя губа снова отвисла.

– Я в кармане смотрел – у тебя денег нету. Ладно. Ты всё равно человек хороший. Я им сказал, что тебя бить нельзя. Ты иди. Они больше не будут. Машина у тебя хорошая. Ты починишь – она поедет. Я поднялся, к моему удивлению, с кровати в маленькой чистой комнатке. Оказалось, чудак дядя Коля умудрился втащить меня к себе домой и привести в чувство. Куртка моя тоже оказалась чищенной. В кармане лежал леденец и свежая булочка, завёрнутая в платок.

Я не знаю, отчего я пошёл по улице, ноги побрели. Бок болел, голова гудела, как колокол. Я сунул руку в карман куртки, развернул булочку. Она была ещё тёплой и удивительно быстро растаяла во рту. Я подумал про леденец, потому что сосало под ложечкой, но звук незнакомого мотора, звучного, как полёт шмеля, заставил меня обернуться.

Грузный изумрудный «Ниссан Нирвана» затормозил у самого бордюра, из него кто-то вышел. Когда он подошёл поближе, я сумел его разглядеть. Пассажир «Нирваны» был пьян, и его слегка качало, но это не нарушало его устойчивости. Рот его смеялся добрым смехом и не перестал бы смеяться, если бы даже он вдруг оказался трезв.

– Инцидент исперчен до лукизны? – спросил странный незнакомец. Губы его остались улыбаться. Глаза, какие-то особенно живые и выпуклые, остановились на моём лице. По ним я понял, что он пьян, но адекватен и вряд ли издевается. Он был седоват, но ещё не стар. В уголках губ блуждала восточная хитреца.

– Мухтабарыч, поехали, – высунулся из «Ниссана» тип помоложе.

– Поезжай один, – махнул рукой Мухтабарыч, – потом заедешь за мной часа через два.

Тип сморщился, будто у него схватило желудок, одними губами коротко выругался, будто сплюнул, и пожилой, но крепкий «Нирвана», мечта путешественников, скрылся за поворотом. Скоро мы вошли в «Корыто Плюс», бывший кинотеатр «Космос». В отличие от кинотеатра, это заведение было не для всех. Над входом красовалась золотая рыбка, очень похожая на настоящую. Золотистый отсвет через равные промежутки времени пробегал по ней от головы до хвоста. Нас встретил швейцар в стилизованном русском костюме. Вероятно, по мысли хозяина заведения, он должен был изображать из себя старика, вытянувшего из моря чудесный улов. Окладистая борода пришлась здесь кстати – она скрывала более молодой возраст и сглаживала следы военной выправки. Он почтительно поздоровался и посмотрел на меня.

– Это со мной, – коротко сказал Мухтабарыч и протянул клубную карту. Следуя за ним, я оказался в зале, похожем на глухой уголок парка.

Ступая по длинному ворсу ковра, шуршащему как газонная трава, я прошёл мимо небольшого фонтана, в котором сидела испуганная русалка до того похожая на живую, что я смущённо отвернулся. Искусственные деревья, ели и дубы, украшенные мигающими гирляндами, освещали каждый столик. Вдоль одной из стен стоял высокий аквариум от пола до потолка, где летали причудливые золотистые рыбы. Казалось, они летали по небу этого парка. То ли от этого перевертыша, а скорее от тонкого запаха разнообразной еды, у меня закружилась голова, и я едва удержался на ногах. Тут Мухтабарыч решительно взял меня за руку, и мы оказались за столом в парковой беседке, приберегаемой, очевидно, для дорогих гостей.

– Не будем суши, будем проще, – почти ласково обратился он ко мне.

После чего на стол нанесли много простого, но удивительно по-домашнему вкусного. Я изо всех сил старался есть не спеша, боясь быть похожим на несчастную собаку, подобранную на помойке, и мысленно клал ровную стену из теплых кусочков у себя в желудке.

– Кушайте, не стесняйтесь, – опять улыбнулся Мухтабарыч, закурил кальян и самоустранился.

– Я укрепил свою ровную стену умопомрачительным вином и немного успокоился. Лицо Мухтабарыча, задумчиво курившего кальян, то мрачнело, то прояснялось. Наблюдая такую переменную облачность, я пытался угадать, чем я обязан буду платить за эту заботу. Кто ему нужен? Водитель? Киллер? Компаньон? На дружка сердечного я не тяну, да и он на такого не похож, и слава богу… Я не произнёс вслух ни слова, а он добродушно рассмеялся и откинулся на спинку маленького мягкого диванчика:

– Не мучайтесь. Киллер мне не нужен, водитель у меня есть. Остальное меня не интересует, – говорил он с расстановкой, глядя на меня, как художник на будущую картину. – Пригласил я вас, потому что самого меня трепало в жизни как следует, и я знаю, каково это – удержаться и в петлю не влезть. Только, – тут он ласково тронул меня за плечо, словно заранее извиняясь, перешёл на «ты», – тряхнуло тебя не по твоей вине. Ничего не буду объяснять, – он прикрыл блестящие глаза и затянулся кальяном, – только ты меня послушайся. Куртку сними. Сними и выкинь.

– Зачем? – остолбенело спросил я. Для моей теперешней нищей жизни это был безумный поступок.

– Не торопись, – Мухтабарыч предупредительно поднял палец и обратился к подскочившему официанту:

– Милый Саша, мне бы рюмочку абсента, а?

– Альберт Мухтабарович, вряд ли после спиртного стоит. Это своеобразный напиток…

– Саш, ты меня знаешь, – нетерпеливо перебил он, – я и рассердиться могу. А молодому человеку —тепла и внимания. Дайте ему спокойно доужинать и доставьте домой. Я за всё заплачу, потом проверю.

Маслянистая изумрудная жидкость постепенно исчезала из рюмки, медленно перетекая в рот этого странного человека. Глаза его менялись, утрачивали блеск, как бы стекленея. Он медленно поставил рюмку на стол, лениво откинулся на спинку диванчика. Вскоре у меня возникло впечатление, что напротив меня сидит чучело или труп.

– Не пугайтесь, абсент всегда так действует после спиртного, – предупредил любезный Саша и вздохнул: – вот уж не знаю, что в этом хорошего!

Я был обслужен по высшему классу почти насильно. Мухтабарыч был бережно поднят из-за стола и, почтительно погруженный, плавно исчез в недрах подъехавшего изумрудного «Ниссана Нирваны». Этот автомобиль я в городе больше не видел, и, как потом не силился, не мог вспомнить его номеров.

Меня, захмелевшего от еды, больше, чем от спиртного, аккуратно проводили до выхода и вежливо доставили на такси кампании «Волшебная буква». Входя в подъезд, я вынул из кармана ключи, снял куртку и, аккуратно свернув её, сунул в мусоропровод. Чёрная тень метнулась из-под моих ног, и я увидел, как большими прыжками, шлёпая жирным задом, под лестницу в панике умчалась большая крыса.

Спотыкаясь, я добрался до своей двери, вошёл в квартиру и почти без памяти рухнул на диван.

Я проснулся от запаха весенних цветов, открыл глаза и увидел Юльку. Я закрыл глаза и посмотрел сквозь ресницы. Точёная фигурка скользила на фоне окна. Чудесные руки округло и ритмично гладили предметы со всех сторон. «Пыль вытирает», – догадался я. Я осознал и почувствовал её появление всем своим побитым и полегчавшим телом и вдруг не обрадовался. Снова открыл глаза. На Юльке был шелковый короткий халат, который она называла «туникой». Она смотрела на меня и не знала, что сказать.

– Почему ты так плохо выглядишь? – наконец спросила она.

– Я чуть не умер, – коротко ответил я, и меня затошнило от запаха весенних цветов.

От изумления Юлечка приоткрыла рот и напомнила мне курицу, которая, освободив кишечник, задумалась над тем, что произошло…

Я был в душе, и, намыливая тело мочалкой, старательно обходил здоровенный синяк на боку, когда вдруг зазвонил телефон. Звонили из компании «Чайкоффский». Приглашали на работу и обещали помочь с ремонтом машины. Я не мог слышать их бодрых и любезных голосов. Я потуже завернулся в махровое одеяло, несмотря на боль в боку. Медленно позавтракав фирменной Юлькиной картошкой, я пошёл в компанию, по дороге отдав дяде Коле чудом найденный пятак. Когда я уходил, то слышал тихие Юлины всхлипы…

– Мы приветствуем вас в компании «Чайкоффский» и рады, что вы снова с нами! – услышал я по рации, когда снова заводил свой «Пегас», и меня тихо затошнило…

Когда я коряво выводил карандашом фигурку человека на листе бумаги, горло всё ещё сдавливало. Позже оказалось, что каждая чёрточка что-то означала. Массивную броскую женщину звали Арина Асхатовна. Это она сунула мне карандаш и бумагу после неудачной попытки меня разговорить. Потом я неумело входил в транс, избавлялся от неприятных ощущений, разбивая воображаемые оковы на шее, лодыжках и запястьях, скидывая тяжелые серые камни с груди и живота.

«У Вас сексуальные проблемы», – неожиданно изрекла она, глянув на меня искусно подведенными шемаханскими глазами, и убедительно добавила: «Вы никак не можете привыкнуть, что Вы не такой, как все».

«Дура!, – тут же ответил ей мой внутренний голос вместе со всем организмом, —точно больше не приду!» В конце сеанса она покачала головой и заговорила про психиатра. Она так и не поверила мне, что всё началось с куртки…