Текст книги "Дело №346"

В конце восьмого класса Савва увлекся биохимией, и стал объяснять все жизненные процессы с научной точки зрения. Дар не вписывался в этот подход, противоречил законам, не только науки, но и логики, и не поддавался никаким объяснениям. Савва даже проконсультировался у химика, который факультативно преподавал основы биохимии и с которым Савва часто общался после уроков. Ну как проконсультировался, сказал, что у него есть один странный приятель, который иногда испытывает необычные ощущения, описал симптомы. Химик сначала рассмеялся и назвал приятеля большим фантазером, который таким способом просто хочет привлечь к себе внимание, сказал, что в такие вещи верят только не очень умные люди и впечатлительные, романтичные барышни. Правда, внимательно посмотрев на Савву и заметив, что Савва разволновался, добавил, что пусть приятель особенно не расстраивается, что, мол, в природе есть множество разных явлений, объяснить которые с научной точки зрения пока не представляется возможным. Савва же запомнил только первую часть разговора и стал относиться к Дару пренебрежительно, игнорировал его предупреждения, пытался мысленно «глушить» сигналы, а если это не получалось – нарочно общался с теми, кто вызывал у Дара антипатию. Последний раз их мнения совпали, когда пять лет назад Савва встретился с отцом.

Отец ушел от матери, когда Савве не было двух лет, и почти сразу же женился на другой женщине, о которой мать не любила говорить. Примерно раз в два или три года, он вспоминал про первую семью и звонил матери, чтобы узнать, не нуждаются ли они в чем-нибудь и предложить деньги. Она говорила отцу, что с деньгами у нее, слава богу, проблем нет, что она прилично зарабатывает, сама может ему одолжить, если нужно и, кстати говоря, ее скоро повысят, так что денег будет еще больше. Савва слушал и изумлялся про себя: как можно так беззастенчиво врать? Сама же только что занимала у соседки. А тут на тебе! Разбогатела… И это при том, что мать ненавидела вранье. Наверное, отец ей не верил, потому что он что-то отвечал ей и она начинала раздражаться, а потом всегда бросала трубку. Савва был уверен, что она его терпеть не может.

Однажды мать вошла в его комнату с торжественным лицом, сказала, что отец хочет прийти к ним, повидаться, хочет узнать его поближе. Савва пожал плечами: ну хочет и хочет, очень хорошо, что хочет, просто замечательно. Но мать заставила его отложить книгу, села рядом и заявила, что Савва не должен на него злиться, что отец, конечно, человек сложный, но очень хороший. Савва не имеет права его осуждать.

А Савва вовсе не злился. Ему только не хотелось встречаться с незнакомым человеком и рассказывать ему о себе. Да и рассказывать особо нечего.

Предполагалось, что отец придет к ним на ужин в ближайший выходной. В назначенный день мать долго суетилась на кухне, пекла осетинский пирог, который ей всегда удавался. При этом вокруг нее происходило что-то вроде небольшого землетрясения: из рук постоянно падали предметы, рассыпалась соль, все дымилось, поддгорало. Мать зачем-то сделала прическу и накрасила губы, а поймав на себе изумленный взгляд Саввы пояснила: завтра у одной ее сотрудницы юбилей – пришлось забежать в парикмахерскую. И почему-то покраснела.

– Ты знаешь, – сказала она, доставая пирог из духовки и уронив прихватку, – когда он уходил, то бросил мне напоследок, что я такая жалкая и никчемная, что я без него и неделю не протяну, тем более с ребенком.

Она говорила бодрым веселым голосом, но наверное, эти слова ее сильно задели, раз она до сих пор их помнила.

– Я была тогда ходячая катастрофа, вечно все теряла, ключи, квитанции… Ни погладить, ни постирать как следует. А он – собранный, опрятный, во всем любил порядок, и это порождало между нами идиотские конфликты. Теперь-то, конечно, я изменилась.

Савва не стал ей напоминать, что на прошлой неделе, когда она потеряла свой паспорт, они перерыли всю квартиру, пока не отыскали его на полке холодильника, куда она выложила его вместе с продуктами.

Наверное, ей очень хотелось, чтобы отец пришел и увидел, как она изменилась, потому что перед самым приходом отца она разволновалась. Накрашенная, с новой прической, которая ей совсем не шла, она выглядела старше своих лет, но когда выяснилось, что отец не придет, а будет ждать Савву в ресторане, чтобы поужинать и поговорить, у нее почему-то жалко дрогнули губы, и она стала похожа на девчонку-подростка, которую обманули.

– Ну, вот… Зря только с пирогом канетелилась. Палец еще обожгла… – сказала она с досадой, и Савве показалось, что она сейчас заплачет.

Савва предложил:

– Хочешь, я не пойду? Скажем, что я сломал ногу.

Она тут же опомнилась и возмутилась:

– Да как ты можешь! Это ведь не кто-нибудь, а родной отец! Сейчас же поезжай. Он ненавидит, когда опаздывают. – И стала выпихивать сына за порог.

В ресторане, увидев Савву, отец, высокий худощавый мужчина, сдержанно улыбнулся и махнул ему рукой. Савва сел за столик, и они стали наводить контакт. Первым делом отец спросил Савву, каким видом спорта он увлекается. Савва ответил, что никаким. Отец недовольно поджал губы, бросил:

– Ее воспитание…

Он сделал заказ не просмотрев меню, наверное, часто здесь бывал, и не спрашивая Савву, велел официанту принести две рюмки коньяку. Он оказался нормальным мужиком, ничего особенного, человек как человек. Рассказал, что у него собственное проектное бюро, неплохой доход, большая квартира в центре, жена – кандидат наук. У его супруги, пояснил он без всякого стеснения, проблемы со здоровьем, поэтому детей у них нет. Они поговорили немного на отвлеченные темы.

Потом отец спросил:

– Мать сказала, ты увлекаешься точными науками?

Савва кивнул.

– Это у тебя от меня. Я тоже в юности любил химию, математику. – и поинтересовался, чуть заметно улыбаясь:

– Ну, так какие у тебя планы?

– В смысле? – не понял Савва.

– Я имею в виду планы на будущее?

Уже догадываясь, что ответ отцу не понравится, Савва сказал, что никаких. Он не любит строить планы.

– Как же так? – спросил отец и улыбка сбежала с его лица. – Как же ты собираешься жить, не имея цели, не продумав стратегию для ее достижения?

Савва пожал плечами.

Отец презрительно пождал губы, побарабанил пальцами по столу:

– Извини, но я не могу этого понять, а тем более одобрить.

Савва и сам не понимал, почему ему так неловко в присутствии этого красивого, импозантного человека. Может быть потому, что встретившись с сыном, которого до этого он никогда не видел, он совсем не волновался, говорил скупо выверяя слова, уверенным, чуть снисходительным тоном, или потому что перед тем как вручить сыну деньги, он тщательно их пересчитал. Кажется, он все делал тщательно. Савва замотал головой, но отец вложил деньги Савве в руку и крепко сжал ее прохладными ладонями с тонкими длинными пальцами, чтобы Савва не вздумал отказываться.

Дар включился неожиданно, точно лампочка, и обдал Савву ярким светом, холодным, как отблеск металла. «Все правильно, – мысленно согласился Савва. – Все верно.»

Именно его он и почувствовал, сидя напротив этого красивого, довольного собой человека – холод, от которого было чуть зябко плечам и хотелось накинуть свитер, висевший на спинке кресла, хотелось домой: вдарить по осетинскому пирогу, завалиться с книжкой в своей комнате, которую мать, конечно, не даст читать, потому что будет заходить к нему каждые пять минут и спрашивать, как прошла встреча. Понятно, почему они не ужились. Мать не умела продумывать стратегии для достижения жизненных целей, она даже до работы не умела добраться без происшествий: или сумку в маршрутке забудет или замечтавшись, промахнет нужную остановку… И свет Дара от нее был теплый, хотя и не такой яркий.

Грин сказал:

– Забей. Подумаешь, хрен с бугра! Явился со своим баблом… – потом почесал затылок и добавил – хотя, знаешь, мой батя как забухал лет двадцать назад, так и живет в прострации, думаю, он вообще не помнит, что у него есть сын. Твой хотя бы спрашивает, интересуется… Может, в следующий раз все пройдет по-другому.

Но Савва, вспомнив холодный свет Дара – отклик на прикосновение отцовской руки, решил, что следующего раза не будет.

Он почти забыл про этот чудной подарок свыше, когда Дар выкинул номер и просто ошеломил Савву, которому тогда уже было восемнадцать. Что-то у него случилось тогда, какие-то неприятности, ничего существенного, но он расстроился, и девушка с глазами, напоминающими море, выслушав Савву, ободряюще погладила его по руке.

И Дар ожил и заговорил тысячью оттенков и цветов! Никогда, ни до, ни после этого, он не переливался так божественно красиво, заставляя Савву парить на вершине блаженства. Он никак не мог остановить эту лавину сигналов, накрывшую его с головой. Он видел ее изумленный взгляд, слышал, что она взволнованно спрашивает его о чем-то, и мысленно приказывал Дару: «Прекрати… прекрати это сейчас же…», но Дар не слушал и продолжал кайфовать, пока она резко не отдернула руку.

Синеглазая девушка, по-своему истолковав Саввино глупое, счастливое лицо, быстро попрощавшись, ушла. Ей было неловко. А уж как было неловко Савве, когда эйфория миновала! Он так разволновался, что даже стал разговаривать с Даром вслух, чего отродясь не бывало. Во-первых, он посоветовал Дару заткнуться. Во-вторых, послал его к черту! Выкинуть такой номер! Чем он только думал, спрашивается? Теперь она будет считать Савву маленьким, гадким извращенцем или кем-нибудь похуже. Как теперь объяснить, что ей не о чем волноваться, что даже если бы он был не вялым хлюпиком, а был бы спортивным, накачанным парнем, остроумным, уверенным в себе, – никакой Дар на свете не заставил бы его претендовать на девушку Грина?

Они только поженились, целовались постоянно, и их лица светились от счастья, особенно ее лицо. И Савва даже мысленно не посмел бы нарушить это свечение, перед которым Дар мерк и становился тусклым, как фальшивый бриллиант. Даже если бы на тысячу процентов был уверен, что об этом никто не узнает. Не посмел бы.

Савва возмущался, ходил взад вперед по комнате, сердито размахивая руками, и со стороны могло показаться, что он спятил.

Он пригрозил Дару, что обязательно с ним разберется. И две недели подряд, каждый вечер читал о паранормальных формах восприятия, экстрасенсорных способностях, посредничестве чувственных каналов и прочей ерунде. Дар бесился, закатывал истерики, выдавал бурную реакцию на всякую чепуху и мучил Савву сильнейшими головными болями. Ему, видите ли, не нравилось, когда его называли «выстреливанием случайных очагов в подкорке головного мозга», тем более ему не нравилось, когда его считали результатом серьезной патологии, скажем, шизофрении. Он хотел, чтобы его считали даром свыше и не хотел, чтобы его анализировали. Две недели он «психовал», а потом и вовсе прекратил с Саввой общение.

И не проявил себя, когда мать заболела. А ведь Савва брал ее за руки тысячу раз, обнимал и просил опереться на его плечо, когда пришлось ехать в больницу, из которой она уже не вернулась. Дар ни о чем не предупредил и повел себя как предатель.

– Ну что? – спрашивала мать, лежа на больничной койке, с трудом разлепляя запекшиеся губы. – Что там говорит твой Дар? Есть надежда? – и в ее голосе звучала добродушная усмешка, потому что она любила сына без всяких даров и особенностей, любила его темную, вихрастую голову, большие глаза, скрытые за стеклами очков, и немного застенчивую улыбку. Пожалуй, это единственное, с чем ей было жаль расставаться. Когда она смотрела на его щуплую фигуру, сердце ее сжималось от тоски: как он будет один, такой слабый, неприспособленный к жизни, такой странный?

– Да все нормально, мам, – уверял Савва, хотя совсем не был в этом уверен, и брал ее за руку. Рука была горячей и дрожала. Савва прислушивался к себе, но разобиженный Дар молчал.

А потом Савве было не до Дара, потому что пришлось привыкать жить одному. Он так сильно переживал, что если бы не Грин и девушка с синими глазами, ему пришлось бы совсем туго. Они забросили свои дела, опекали его, как могли, и старались, чтобы он ни на минуту не оставался один. Грин даже перевез к нему свои шмотки и жил у него целый месяц, а синеглазая девушка приходила помогать по хозяйству. Правда, после того случая с Даром, она никогда не брала его за руку, а если оставалась с ним наедине, то говорила сухо и всегда хмурила брови, а он смотрел на нее, и чувство пронзительной тоски охватывало его. Она осторожно расспрашивала его о Даре, потому что в отличии от покойной матери и Грина, верила в него и считала настоящим подарком судьбы. Савва вяло пожимал плечами. Не мог же он сказать ей, что они поссорились! Дар затаился и молчал. Савва даже стал привыкать к этой тишине внутри себя и, откровенно говоря, был ей рад. Он пришел к выводу, что без этого «подарка судьбы» живется гораздо легче, свободнее…

Но незадолго до того, как с Грином произошло несчастье, Дар «вернулся».

Савва не верил, что Грина могло спасти какое-то дурацкое предвидение. Грин всегда делал, что хотел и жил на полную катушку, без оглядки на всякие знаки и предостережения. Такой уж он был, и с этим никто ничего не мог поделать, даже девушка с синими глазами, которую Грин очень любил. А еще Грин любил рисковать: прыжки с парашютом, дайвинг в запрещенных местах, бейсджампинг, а иногда просто гонки по трассе с такой бешеной скоростью, что казалось, еще немного, и его байк взлетит. Все, что было связано с риском, доставляло Грину огромное удовольствие, а Савва все думал, почему он никак не может угомониться, зачем испытывает судьбу, выбирая себе все более сумасшедшие развлечения? Что за радость подвергать себя опасности и, выходя из дома, не знать: вернешься ты сегодня целым и невредимым или загремишь на больничную койку с переломами и травмами? А потом решил – просто они с Грином очень разные. Грин любил риск, а Савва нет. Общительный, веселый Грин имел кучу друзей, знакомых. Для него просидеть в квартире целый день было равносильно катастрофе, а Савва предпочитал одиночество и не любил без нужды выходить из дома. Всякий раз, когда Савва просил его быть осторожнее, Грин смеялся и хлопал его по плечу:

– Сколько тебе лет, чувак? Восемнадцать? А по тебе и не скажешь. Рассуждаешь, как зашуганная пенсионерка…

В тот день, когда Грин быстро пожал ему руку и убежал на кухню, потому что у него там что-то подгорало, Дар снова дал о себе знать. В первую секунду Савва только удивился, прислушиваясь к давно забытому сигналу: ровному свечению. Потом оно заискрило, вспыхнуло очень ярко, так ярко, что Савва на мгновение ослеп, и вдруг погасло, оставив внутри ужасающую темноту, как будто кто-то выключил в комнате свет. Эта темнота вызвала удушающую тоску, сдавившую горло. Савва не сдержался и громко всхлипнул. Ему показалось, что Грин, который кричал ему из кухни, чтобы он не топтался в прихожей, уходит навсегда. Услышав этот всхлип, Грин вышел в коридор со сковородкой в руке и уставился на него с недоумением. Он очень удивился тому, что Савва сидит на полу, закрыв лицо рукавом пальто, и лицо, и рукав – все мокрое от слез. Он провел Савву в комнату, принес ему стакан воды, усадил на диван и уселся перед ним на корточки. Он улыбался, с тревогой заглядывая Савве в глаза. Это была очень добрая, почти нежная улыбка.

– Ну ты даешь, друган! – сказал он и по-отечески хлопнул Савву по колену. – Что с тобой такое? Опять накатило?

Грин называл Дар дурацким словом «накатило».

Савва натянуто улыбнулся. Даже успокоился немного. Он всегда успокаивался, когда рядом был Грин.

– Ты, Савка, черт тебя знает, сходил бы к врачу, что ли… – проворчал Грин и озадаченно почесал затылок. Он был смущен. К Дару он относился как к хроническому заболеванию, которое то обострялось, то отпускало Савву. – А то однажды свихнешься со своим Даром. Нет, серьезно, почему не проверить свою башку, тем более, что она такая умная? – и он шутливо толкнул голову Саввы огромным кулаком. – Я бы и свою проверил за компанию, да чего там проверять-то, две извилины… – Грин гордился тем, что у него такой умный друг, называл его «ходячий интернет» и часто говорил, что если бы их можно было объединить, его силу и Саввины мозги, то получился бы идеальный человек, супер-герой-звездный-рыцарь. Сам он не мог внятно пересказать и двух строчек, прочитанных пять минут назад.

На мгновение утопив Савву в тоске, Дар сообщил, что Грина скоро не станет, и поверив ему, Савва с жалкой улыбкой смотрел на друга, стараясь запомнить каждую черту, голос, каждое слово. Он смотрел на темные, слегка вьющиеся волосы, высокий чистый лоб, карие, глубоко посаженные глаза, чтобы потом в одну секунду вызывать в памяти черты друга.

А Грин был не просто другом, а близким человеком. Если бы они не встретились много лет назад, то Савве пришлось бы пройти через все круги ада, в который превращается жизнь тщедушного очкарика в подростковом возрасте: унижения, насмешки, плевки и зуботычины, потому что вокруг полно ровесников, желающих самоутвердиться за счет жалкого фрика, вздрагивающего даже от легкого замаха руки. Ничего это с Саввой не случилось только потому, что рядом всегда был сильный, уверенный в себе Грин.

Савва хорошенько расспросил Грина: куда он едет, что собирается делать сегодня? Оказалось, что на этот день Грин не планировал ничего особенного: приятель попросил свозить его за город по срочному делу. Слушая его, Савва все время думал: что если Дар ошибается или врет? С него станется! Что если Дара вообще не существует? И он не представлял, как можно сказать человеку: «Ты скоро умрешь», тем более Грину.

И промолчал.

Этим же вечером Грин и его приятель вылетели на встречку и лоб в лоб столкнулись с огромной фурой. От его мотоцикла остались только искареженные детали.

Когда все улеглось, повинуясь безотчетному желанию поделиться с кем-то тем, что мучало его, Савва рассказал об этом случае девушке с синими глазами.

И тут началось!

Она не пожалела его, обозвала болваном и трусом и закатила истерику.

– Ты должен был, слышишь?… ты просто обязан был, – она выдиралась из Саввиных рук и показывала дрожащим пальцем на дверь, – лечь вот тут, на пороге и никуда не пускать его! Ты должен был все рассказать ему… остановить его! Что же ты за друг такой?!!

– Ты не понимаешь… – Савва пытался оправдаться, сказать ей, что Грин не стал бы его слушать. Иногда он был ужасно упрямым. Да Савва и не знал, когда это случится. Не мог же он не выпускать Грина из квартиры всю жизнь! Но она ничего не хотела слушать, мотала головой, сверкала на него синими глазами.

– Ты мог спасти его! Он был бы сейчас с нами. Со мной, по крайней мере. Как ты не понимаешь? Его больше нет. А я…Я ничего не хочу. Без него я ничего не хочу! – она кричала без остановки, так что Савва не знал, что делать и что сказать. Это был кошмар.

Потом она выбежала из дома и бродила бог знает где. Савва был уверен, что она больше никогда не захочет его видеть.

Но она вернулась, отстраненная и притихшая, и, не поднимая глаз, заговорила:

– Я не думаю, что ты виноват. Нет. – Она покачала головой. – На самом деле я злюсь не на тебя, а на него. Он всегда делал, что хотел и никогда не думал о других. И вот чем все закончилось. Знаешь, как я живу теперь? – спросила она, и, наконец, подняла на Савву синие глаза. – Я теперь и не живу вовсе. Я просто задыхаюсь от тоски. Ничего не могу делать и думать ни о чем не могу.

И добавила фразу, от которой у Саввы по телу пробежал мороз.

– Я хочу к нему.

Савва не умел утешать людей. Никогда не умел. И в этот раз он обнял ее, прижал к себе и стал повторять одно и то же:

– Ну что ты! Ну зачем ты так? – Они стояли в тесном коридоре, обнявшись, как осиротевшие дети. И Савва думал, если бы Дар мог излечивать или хотя бы успокаивать! Или хоть немного снимать эту душевную пытку. Он бы распрощался с Даром без сожаления, лишь бы не ощущать эти красные волны отчаяния, исходившие от нее. Но Дар был жалким и никчемным. Он только подавал сигналы, которыми даже нельзя было воспользоваться. Просто хорошо развита интуиция. Савва читал об этом в интеренете.

Потом они долго привыкали к одиночеству. Она – сама по себе, Савва – сам по себе. Так ей было легче. Она, конечно, изменилась. Перестала улыбаться, и ее лицо словно окаменело. Она никогда не отмечала дату смерти Грина. Она и так думала о нем постоянно. И она никогда не плакала, даже на кладбище, куда они иногда ездили вдвоем, чтобы постоять у неприметного памятника, на котором не было фотографии, просто надпись: «Гриневский Олег Николаевич.» И внизу две даты, разделенные короткой черточкой, такой же короткой как жизнь Грина. Когда Савва прикасался пальцами к холодному камню, и Дар молчал. Он не умел реагировать на пустоту.

Грин, которого они всегда воспринимали, как более взрослого, более опытного человека, навсегда остался двадцатилетним парнем, и они его давно переросли. Им теперь было по двадцать три, и они уже сами были взрослыми. У нее возле уголков губ залегли складки горечи, которые никогда не расправлялись, вообще в лице появилось что-то старушечье, какая-то обреченная усталость. И Савва не представлял себе, каким должен быть человек, который заставит ее улыбаться как прежде, но всегда верил, что такой человек есть. Не может же все так сложиться, что она останется одна до самой смерти, никогда больше не будет улыбаться, никогда кокетливо не поправит волосы, не засмеется чудесным воркующим смехом, немного краснея и смущаясь. Этого быть не может. Нужно только не дать себе привыкнуть к этой пустоте и перестать окунаться в нее снова и снова, как в бездонный колодец. Но он видел, что она увязла в этой тоске, пропустила какой-то важный момент, когда горе отступает, что она все больше зацикливается на своих мыслях, на своем отчаянии…

Раз или два раза в месяц они встречались, шли в кино или в кафешку, выпивали по бокалу вина и по чашке кофе. Савва пытался ее развлечь, сыпал анекдотами, вычитанными в интернете, но чувствовал себя скучным, неитересным, видел, что она улыбается только из вежливости.

Иногда она теряла нить разговора и уходила в себя, и Савва никогда не спрашивал ее, о чем она думает. Обращенный внутрь себя взгляд и каменное, похожее на маску, лицо, пугали. Синие глаза, которыми он любовался украдкой, тускнели, теряли влажный живой блеск. Видимо, ей тоже было тяжело в такие моменты, потому что, очнувшись, она виновато улыбалась и почему-то зябко ежилась. А однажды, оглядев многолюдное кафе, сказала:

– Как-то пусто вокруг, не находишь?

– Да что ты! – изумился Савва. – Столько народу…

– Да, – усмехнулась она. – Народу действительно много…

И Савва понял, что она говорит о другом.

Очнувшись, она сразу начинала прощаться. Торопилась домой. И Савва всегда ломал голову над тем, что она могла делать дома, совершенно одна. Если бы она умела плакать, он бы решил, что она плачет. Но она не умела. И тогда он представлял, как она сидит в комнате с окаменевшим лицом, уставившись перед собой мертвыми глазами, час, другой, третий… И ему становилось страшно, потому что могло так случиться, что однажды она так и не выйдет из этого транса, не вернется в реальность…

Он хотел поддержать ее, но не знал, как это сделать. Она отстранилась и всячески давала понять, что не нуждается в его помощи. Она никогда не упоминала Грина, и если Савва начинал с ней говорить, удивленно вскидывала на него огромные синие глаза и хмурила брови.

– Ну, что ты! Я в порядке. Я давно перестала мучить себя. Сколько времени прошло! Лучше поговорим о тебе. Мы теперь так редко видимся…

И еще Савва понял, что он ей неприятен. Просто почувствовал. Может, она хотела забыть Грина и всех, кто был с ним связан. А может, так и не простила ему бездействия в тот день, когда Грин пожал ему руку…