Текст книги "Дело №346"

Глава 3

Получив от начальства тонкую папку с делом №346/ 02 по факту смерти Тучкова Егора Ивановича, предположительно «Самоубийство», старший следователь Мешков прошел в свой кабинет, бросил папку на стол, но не стал ее открывать.

Он подошел к окну и склонился над большим цветочным горшком с каким-то экзотическим растением. Он не знал названия этого цветка и понятия не имел как за ним ухаживать. Судя по большим, все еще пышным листьям и ярким розовым цветам, которые теперь уныло свисали и сбрасывали по одному вялые, лишенные аромата лепестки, когда-то это было очень красивое растение. Но теперь цветок явно загибался. Ему явно чего-то не хватало или наоборот – этими цветами никогда не поймешь в чем причина. Мешков поливал его каждый день, поставил на самое светлое в кабинете место и теперь с неудовольствием думал, что возможно этот красавец вообще не любит солнца или переизбытка влаги. Мешков никогда не имел дела с цветами, за всю жизнь не вырастил ни одного растения, но по какой-то необъяснимой причине вцепился в этот цветок, который притащил кто-то из сотрудников, и желал во что бы то ни стало реанимировать его. Каждое утро, заходя в кабинет, он первым делом осматривал растение, каждое утро находил его во все более плачевном состоянии, и каждое утро у него слегка портилось настроение. И сейчас вид поникших листьев только усугубил раздражение, которое не покидало его с тех пор, как у него на руках оказалась эта папка с делом №346.

Не то, чтобы он не любил таких дел. Скорее наоборот. Работа по этому делу подразумевала вращение в интеллигентной среде, опрос родственников, друзей, коллег, окружавших этого бедолагу, а возможно и приложивших руку к тому, что легким пятничным вечером, Тучков Егор Иванович, сорока двух лет от роду, врач-стоматолог, работавший в частной клинике и наверняка получавший неплохую зарплату, проживающий с женой в большом многоквартирном доме, по адресу Елецкая, 21, распахнул окно и, не оставив даже коротенькой предсмертной записки, шагнул в вечность. Мякишев считал себя хорошим психологом, в юности даже хотел изучать психиатрию, и полагал, что неплохо знает людей. Ведение этого дела позволит лишний раз в этом убедиться. Факт самоубийства не был установлен, нужно было собрать материал и отправить дело на судебно-психиатрическу экспертизу, которая, основываясь на материалах дела, решит, явилось ли падение из окна осознанным решением или кто-то на это решение повлиял.

К тому же в помощники, для скорейшего закрытия дела и улаживания формальностей, ему дали Вадима Юрченко, которого Мешков, по праву старшенства, называл просто Вадик.

Вадик – восторженный молодой человек, чувствительный как барышня, немного напоминал Мешкову самого себя лет этак двадцать назад. Мешкову импонировала эта юношеская восторженность, наивность и даже категоричность, с которой Вадик высказывался по вопросам, о которых не имел ни малейшего понятия. И его ужасно забавляло, что сам Вадик считает себя взрослым, опытным мужчиной, лишенным иллюзий. «Сейчас ворвется в кабинет и станет излагать всевозможные версии.» – подумал Мешков, улыбаясь заранее, но задумчиво потрогав пальцами суховатые, покрытые бурыми пятнами листья, снова нахмурился.

Дело №346 было ужасно некстати. Во-первых, на нем и так висели три квартирные кражи со взломом, четыре грабежа и одно заявление об изнасиловании. Кроме того, за ним числилось восемь приостановленных дел, и на каждой планерке шеф прочищал ему мозги, торопил со сроками. А во-вторых, Мешковв планировал уйти в отпуск. Каждый вечер просматривал объявления о горящих путевках, а засыпая, представлял себя на морском берегу и даже ощущал специфический морской запах, от которого с непривычки первые пару дней так приятно кружится голова. Он устал от города, от раскаленного асфальта, устал от озабоченных, хмурых лиц. Хотелось чего-то легкого, воздушного, беззаботного, хотелось знакомства с какой-нибудь одинокой симпатичной женщиной, не обремененной семейными заботами.

Сделавший роковой шаг из окна Тучков не знал об этих романтических планах, но он определенно их нарушил. Шеф сказал: «Закрой это дело и вали на все четыре стороны.» Это было очень любезно с его стороны, но уже стояла середина сентября, еще пару недель, начнется октябрь, и об отпуске можно будет забыть. Разве только в далеких экзотических странах, но такой отдых Мешков позволить себе не мог. И вероятность того, что это долгожданное морское путешествие, как впрочем и все предыдущие, накроется «медным тазом», возрастала с каждой минутой.

С морскими поездками вообще было тяжело.

Раньше он мечтал поехать к морю с женой.

Но так уж случилось, что из этого ничего не вышло. Сначала не было средств, потом возможности. Несколько лет они никуда не могли поехать, потому что заболела его мать и нуждалась в уходе. Потом жена защищала кандидатскую, моталась по командировкам, и они никак не могли совместить графики. И еще была работа, работа, работа… У нее и у него. Дежурства, ночные звонки, поздние возвращения домой, усталость. В общем, когда все это кончилось, и появились средства и возможности, они с женой отдалились друг от друга настолько, что уже не строили совместных планов. Она жила своей жизнью, он – своей. Даже почти не спали вместе. Мешковв был тонким психологом, опытным человеком, но в жизни, в своей жизни, совершал те же ошибки, что и другие люди. Осознав, что брак рушится, он решил во что бы то ни стало спасти его и предложил жене съездить куда-нибудь. К его изумлению, она согласилась. Они даже пошли в турагенство и стали слушать веселую, общительную девушку, которая предложила им различные варианты, заученными фразами описывая тихие, семейные курорты, где они смогут побыть вдвоем, и где никто не будет им мешать. Немного смущаясь и краснея, она сообщила им доверительным тоном, что такие вот поездки вносят приятное разнообразие в семейную жизнь. А Мешкову вдруг стало страшно. Он представил себе, как они нос к носу проведут две недели, будут жить в одном номере, о чем-то разговаривать, что, наверное, придется ухаживать за ней, изображая заболивого мужа, и решил, что даже если вопреки обстоятельствам, они купят путевки и поедут, то вернутся врагами, опротивеют друг другу до ненависти. Судя по испуганному взгляду, жена думала о том же. Они не сговариваясь встали, поблагодарили изумленную туроператоршу и ушли. Этим же вечером Мешков перевез свои вещи на квартиру покойной матери, и через пару месяцев они развелись. Это было больше года назад, он даже слышал, что за женой кто-то ухаживает, и эта новость оставила его совершенно равнодушным. Теперь, вспоминая об этой неудачной попытке уехать, он с тоской подумал, что глупо спасать то, что уже умерло. Эти попытки так изнурительны и оставляют на душе такую муть! И снова окинул взглядом цветок. Не этим ли, кстати, он и занимается теперь, таская этот увядающий цветок с места на место и заливая его отстоянной водой каждое утро?

Этим летом он почувствовал себя ужасно одиноким. И снова стал лелеять эти глупые мечты об отдыхе и даже порадовался тому, что теперь имеет полное право завести интрижку с какой-нибудь дамой, потому что был теперь абсолютно свободен, хотя и одинок. И у него давно не было женщины, что в свете последних теорий, весьма пагубно отражается на психическом и физиологическом состоянии взрослого мужчины. Так говорит наука, а с наукой не поспоришь.

Глядя на тонкую папку, которая через пару недель разбухнет от всевозможных справок, протоколов до невероятных размеров, он горестно вздохнул и подумал, что скорее всего его надеждам не суждено сбыться и на этот раз.

Мешков прошел к столу, уселся на крутящийся, черный стул с маленькой треугольной спинкой, который он терпеть не мог, потому что из-за очень высокого роста, ему приходилось с трудом втискиваться между жесткими подлокотниками, и как бы низко он не опускал этот стул, все равно колени упирались в столешницу, и он чувствовал себя школьником-переростком, сидящим за партой, из которой давно вырос.

Он раскрыл папку и, подперев щеку кулаком, задумался.

Ему очень шла эта задумчивость. Он не был похож на крутого парня. Его профессия предполагала многочасовые сидения за столом, долгие изнурительные допросы, писанину, изучение свидетельских показаний, поэтому он не имел впечатляющих, накачанных мыщц и непробиваемого пресса, которые так нравятся женщинам. Напротив, он был очень худ, и его костюм болтался на нем как на вешалке, придавая своему владельцу несколько неряшливый вид. Зато с годами сухощавое лицо с серыми, внимательными глазами и тонким, хрящеватым носом, стало выдавать в нем философа. И он надеялся, что такие качества как высокий интеллект и вдумчивость, могут в какой-то степени компенсировать перед дамами отсутствие грубой физической силы.

Нужно было начинать работать, но мысли об отпуске сбивали настрой, и ему не давал покоя этот умирающее растение с поникшими цветами. Что же с ним не так?

Открыв папку, Мешков стал рассматривать фото самоубийцы, а выражаясь научным языком, суицидента.

Светлые, уже седеющие на висках волосы, есть залысины, из-под рыжеватых бровей настороженно смотрят небольшие голубые глаза, губы узковатые, плотно сжатые. Мешков не преследовал цель изучить по снимку характер покойного, просто хотел зрительно зафиксировать образ человека, о котором предстоит многое узнать. А зафиксировав образ, Мешков решил, что самоубийца ему не понравился. Он как раз собирался мысленно обосновать это первое впечатление, но тут в кабинет ворвался Вадик, подлетел к столу и протянул ему широкую плоскую ладонь, слишком широкую по сравнению с тонким запястьем.

– Здорово! – они были знакомы давно и обращались друг у другу на «ты». Мешков не имел ничего против. Он вообще не любил излишней официальности и должностного пафоса. Вадик кивнул на папку. – Изучаешь?

Мешков был уверен, что несясь по узкому длинному коридору, Вадик уже составил в голове цепь событий, которые заставили жертву «наложить на себя руки». И зная Вадика, можно было не сомневаться, что это были очень захватывающие события, к сожалению, не имеющие к реальной жизни никакого отношения.

Мешков посмотрел на Вадика и подумал, что они будут чертовски нелепо смотреться вместе. Когда мужчина высок и худощав – это неплохо, но когда рядом с ним идет почти такой же высокий и еще более тощий напарник, это уже перебор. Впрочем, на этом их сходство заканчивалось. Вадик имел более яркую внешность, усугубляющуюся темным загаром. Он любил в свободное время жариться на пляже. Его лицо, в отличии от лица Мешкова, приковывало взгляд, и не только из-за глаз какого-то удивительного темно-синего оттенка, какого Мешков никогда не встречал прежде, а невероятно подвижной мимикой. Оно никогда не бывало спокойным, умиротворенным, неподвижным и всегда изображало какую-нибудь эмоцию. Вадик был чрезвычайно эмоциональным молодым человеком. Сейчас его главной эмоцией было нетерпение. Вадик еще не наигрался в эти игры. Он ждал, что они заговорят, как два профессионала, по делу, обсудят план мероприятий, поэтому очень удивился, когда Мешков поглядел на него с неудовольствием и спросил:

– Ты чего такой тощий?

– Тощий? – озадаченно переспросил Вадик, и теперь на его лице отобразилось изумление. – Не знаю. Никогда не думал об этом. А что?

– А то, что вместе мы будем выглядеть как суповой набор. – проворчал Мешков.

– Хм… – Вадик усмехнулся. – Можно делать вид, что я твой сын, а ты – мой престарелый папаша, передаешь мне свой опыт. Тогда сходство даже приветствуется.

– Ишь ты… – буркнул следователь и недовольно усмехнулся. – Престарелый…

И поднявшись со своего неудобного стула с крутящейся спинкой, подошел к окну. И Вадик с еще большим недоумением услышал:

– Ты не знаешь, что за цветок?

– Не знаю. Я в этом вообще не разбираюсь, – честно ответил стажер. В его голосе сквозила глубокая убежденность, что во всех остальных вопросах он разбирается очень хорошо. – А зачем тебе?

– Да вот, понимаешь, принесли цветок, по-моему, очень красивый. А он пропадает буквально на глазах. Что ему надо – ума не приложу.

– Понятно. – Вадик в недоумении почесал русый затылок. – Слушай, Иван, по пути я захватил заключение эксперта. Вот оно.

– Молодец. – похвалил Мешков и вернулся к столу, но не стал садиться, а прочитал заключение стоя.

Из заключения и протокола осмотра места происшествия следовало, что Тучков скончался в результате кровоизлияния в легкое из-за травмы не совместимой с жизнью, поскольку падение было непрямым и в полете тело наткнулось на сопутствующий предмет (вероятнее всего, ветку дерева). Положение тела при соприкосновении с поверхностью, траектория падения и небольшое расстояние от трупа до фундамента дома, говорили о том, что Тучков падал спиной вперед и в момент падения не получил дополнительной кинетической энергии, то есть толчка, и сам не только активно не отталкивался ногами (что подтверждало бы версию самоубийства), а напротив, пытался избежать падения, хватаясь за кирпичные выступы оконного проема, а чем свидетельствует анализ поврежденных ногтевых пластин и поверхностных повреждений на фалангах пальцев. Осмотр квартиры потрепевшего, наличие стула в непосредственной близости от окна, отсутствие в квартире других лиц, позволяет сделать вывод о том, что потерпевший с невыясненной целью сам, при помощи стула, взобрался на подоконник. Предсмертной записки при потерпевшем не обнаружено. Она также не обнаружена и в квартире. В момент падения на Тучкове был белый медицинский халат. Также установлено, что потерпевший находился в состоянии алкогольного опьянения, соответствующем средней степени тяжести.

– Что скажешь? – спросил Вадик, когда Мешков отложил листок.

– Ты выезжал с группой?

– Да.

– Записку искали тщательно?

– Как обычно. – Вадик развел руками.

– Как обычно… – проворчал Мешков и бросил на Вадика недовольный взгляд. – Знаю я вас…

– Да нет, не было записки.

– Впрочем, самоубийство маловероятно. Больше похоже на несчастный случай.

– Так это же хорошо. Просто отлично.

– Что же хорошего в несчастном случае? – усмехнулся Мешков. – И у меня множество вопросов. Зачем он влез на подоконник? Если бы он чинил раму или, скажем, мыл окно… Тогда нет вопросов. Но не имеется сопутствующих предметов вокруг. И потом на нем была рабочая одежда. Почему? Что такого могло произойти, что заставило его, не переодевшись, то есть в срочном порядке, подставить стул и влезть на подоконник? И вообще, люди обычно переодеваются на работе.

Мешков нашел среди бумажек план квартиры, долго задумчиво разглядывал окно в кабинете, старательно избегая взглядом пожухлые листья, свисающие из в огромного горшка, и сказал:

– Знаешь, когда человек взбирается на подоконник, но не поворачивается лицом к окну? Когда боится выпустить из поля зрения то, что происходит в комнате, в данном случае, на кухне, боится повернуться спиной. Ему обязательно нужно видеть что-то или кого-то…

– Думаешь, в квартире были посторонние?

– Пока я ничего не думаю. Обычно падение из такого положения, то есть спиной вперед, происходит в следствии толчка или удара. Тогда происходит не свободное, а ускоренное падение из-за дополнительной энергии, приданной телу во время удара. Тело летит с большей скоростью, по другой траектории и приземляется намного дальше от стены здания.

– Сам же только что сказал, что толчка не было.

– Да это не я сказал. Это эксперты сказали. Смотри, – Мешков быстро начертил крошечный квадрат и в нем два проема – дверь и окно. – Допустим, ты находишься в комнате. В ней есть только один выход. Допустим на тебя идет человек с ножом. Комната крошечная, сейчас посмотрю, да, 6 м на 4. У тебя нет возможности его обойти. Остается два варианта – борьба или… окно.

– Окно? Зачем? Чтобы полететь с восьмого этажа и воткнуться головой в бетон?

– Не знаю. В такой ситуации снижается способность адекватно оценивать опасность. Окно – просто способ ухода от прямой угрозы. И потом он был пьян. Значит, кто-то составил ему компанию. Кто? Может, этот кто-то и находился на кухне? Был у меня подобный случай лет пять назад. Правда, публика там была попроще: встретились два бывших подельника, сели выпивать, слово за слово, вспомнили старые счеты, началась драка, и один из них взобрался на подоконник, мол, не подходи, сейчас спрыгну, а другой – хозяин квартиры – толкнул. Так вот пострадавший падал спиной вперед. А суициденты так не делают. Это все равно, что заходить в реку задом наперед. Дверь в квартиру была заперта?

– Прикрыта.

– Значит, посторонние или посторонний могли быть, а сделав свое дело, покинули помещение до того, как поднялся шум. Соседей опросили? Как всегда «никто и ничего»?

– Как всегда, – вздохнул Вадик. – А могло быть так? Он сидел на работе, что-то стукнуло в голову, ну, знаешь, всякие неприятности, проблемы, решил, ну его все к черту, пошел домой, хотел прыгнуть, а потом передумал, стал лезть обратно, оступился – и привет! Могло так быть?

– Могло, конечно. Тем более, что он был пьян.

– Я зашел к экспертам и поговорил с ними. В заключении в глазах рябит от всяких терминов и медицинских словечек. Я ни черта не понял. Поэтому решил просто поговорить. Короче говоря, он был пьяницей. Еще не алкоголиком, но пил уже конкретно.

– Какими дозами?

– Здесь дело не в дозах, а в регулярности. Печень увеличена.

– Меня больше интересует, почему он пил и с кем. Все-таки не слесарь какой-нибудь, интеллигентный человек, врач. Значит так: нужно выяснить не было ли у потрепевшего причин для суицида, как прошел его день с утра плоть до момента происшествия и не было ли в квартире других лиц, которые могли быть причастны к его гибели.

– Я тут подумал, нужно съездить к нему на работу. Может, из-за пьянки его собирались уволить или уже уволили.

– Может быть.

Мешков бросил заключение в папку, грустно вздохнул, и пожелав мысленно, чтобы это дело не слишком затянулось, удивил Вадика в третий раз:

– Поехали к вдове. Думаю, надо начать с нее.

Глава 4

Поднося руку к звонку, Вадик предупредил:

– Сейчас будет море слез. С женами всегда так… – и вздохнул, представив себе почему-то худенькую женщину в черном одеянии, с заплаканным лицом и тонким дрожащим голосом. Она будет много говорить, вдаваться в несущественные подробности, рассказывать каким хорошим был ее муж, и плакать, плакать, плакать… Понадобится бог знает сколько времени, прежде чем они выяснят, что иногда он позволял себе выпить немного, и еще столько же, чтобы она, наконец, признала, что в последнее время ее муж действительно спивался, но все равно он был очень, очень хороший. И снова примется за свое, а они будут утешать ее по очереди и ждать пока иссякнет этот поток.

Она не открывала.

Мешков и Вадик озабоченно переглянулись, потому что в квартире во всю мощь динамиков надрывался телевизор, значит, вдова была дома. Вадик, уже без всякого стеснения, барабанил по двери кулаком. И как раз, когда он занес руку для очередного удара, дверь приоткрылась и в проеме показалось заспанное, недовольное лицо. Ее лицо. Ни при каких обстоятельствах оно не могло бы показаться привлекательным. Круглое, одутловатое, с обвисшими щечками, окруженное пышными, обесцвеченными волосами, с вздернутым носиком и маленьким капризным ртом, теперь, когда его исказила гримаса недовольства, оно казалось почти отталкивающим.

Вдова выглядела старше своих сорока лет. Веселенькая пижама в мелкий цветочек, обтягивающая пышные формы и предполагающая нечто игривое, только усугубляла дело.

Они ее разбудили. Вадик, который возненавидел ее с первой секунды, подумал, что спать при орущем телевизоре, который слышно даже за дверью квартиры, может только очень здоровый человек. И еще он подумал, что она настоящая стерва. Не потому, что у нее было отталкивающее, искаженное гримасой недовольства лицо, а потому, что от нее исходила скрытая агрессия, и потому, что в одно мгновение оглядев мужчину, она могла совершенно точно дать ему оценку. Как мужчине. И после того, как она выносила свой вердикт, никакие слова и поступки уже не могли ничего исправить или разубедить ее. Она почти никогда не ошибалась. Только один раз, и эта ошибка стоила ей очень дорого.

Именно это она и сделала. Посмотрела на них быстрым, оценивающим взглядом. Поэтому двое мужчин, явившихся к ней ранним утром, чтобы покопаться в ее личной жизни, немного смутились. Наверное, то, что она увидела, ее не слишком впечатлило, потому что она без всяких эмоций бросила небрежно:

– Проходите. – и впустила их в маленький, заставленный всяким барахлом, коридор.

Закрывая за ними дверь, она объяснила, что вчера хоронила мужа, у нее был очень тяжелый день. Она отпросилась с работы, хотела отоспаться. Но вот явились они и разбудили ее.

Вдова замолчала и стала переводить взгляд с одного мужчины на другого, ожидая извинений.

Вадик был уверен, что Мешков поставит ее на место и скажет: «Ну, знаете что, милая женщина! Мы к вам не на пирожки пришли, а по делу. Между прочим, по поводу смерти вашего мужа, которого вы вчера хоронили. И мы не можем подстраиваться под каждого свидетеля, так что давайте не будем…» Вадик представил, какое глупое лицо будет у этой стервы, когда Мешков скажет ей так. Ну или примерно так. Но вместо этого услышал:

– Я как-то не подумал. Можно поговорить в другой день. Завтра, например. – Вадик даже приоткрыл рот от изумления.

– Ну, хорошо. – вдова сдержанно улыбнулась и махнула рукой. – Поговорим сейчас. Все равно я уже не усну.

Она попросила их пройти на кухню. Сказала, что ей нужно одеться, и что много времени это не займет, и действительно довольно быстро вернулась, уже в халате и мужских домашних тапочках. Стягивая руками на большой мягкой груди полы халата, она сообщила, что готова ответить на их вопросы, хотя совершенно не понимает к чему столько шума вокруг такой жалкой персоны, как ее муж. Так она сказала и посмотрела на них равнодушными светло-серыми глазами, слегка припухшими ото сна.

Проходя мимо маленькой комнаты, должно быть спальни, Мешков бросил взгляд на большую плазму, сверкающую всеми цветами радуги. Это был единственный предмет во всей квартире, который говорил о том, что Тучков неплохо зарабатывал, все остальное было обшарпанным, полинявшим, допотопным.

Мешков посмотрел мельком на экран: симпатичная брюнетка, то ли японка, то ли китаянка, улыбаясь ненатуральной улыбкой, давала советы, как сервировать стол к приходу гостей. Обычная чепуха для домохозяек. Если вдова и слушала эти советы, то явно им не следовала. Хозяйкой она была скверной.

Они сидели на кухне, где царил страшный бардак: в раковине возвышалась гора грязной посуды; на кухонном столе, покрытом липкими пятнами от чая – стопка дамских журналов, жидкость для снятия лака, ватные диски и пепельница, полная белых тонких окурков. Она не придала этому никакого значения и не смутилась. Просто сдвинула этот хлам в сторону, чтобы Вадик мог разложить свои бумажки. Вдова идеально соответствовала окружающей обстановке, она была неухоженной, обрюзгшей, заспанной. Но у Мешкова сложилось впечатление, что эта неряшливость обманчива, несколько нарочита. Он был уверен, что эта дама при желании могла за пять минут привести себя в порядок и выглядеть еще очень и очень привлекательной. Но сейчас, сидя на табурете за грязным кухонным столом, заваленным всяким барахлом, она только производила впечатление очень нерадивой хозяйки. Впрочем, жена она тоже была никакая, потому что не только не выглядела как убитая горем вдова, не была даже расстроена. Слезами здесь и не пахло, и Вадик решил, что вариант с тихой, плачущей вдовушкой нравится ему гораздо больше.

– Нелли Владимировна Тучкова, семидесятого года рождения, проживающая по адресу, Елецкая, 21, квартира 39. Все правильно?

– Да, – она криво усмехнулась, слегка задетая тем, что посторонний мужчина говорит о ее возрасте.

– Нелли Владимировна, поговорим о вашем муже.

– Что ж, – она пожала плечами. – Поговорим.

– Скажите, что он был за человек?

– Довольно гадкий, если говорить откровенно.

Мешков и Вадик переглянулись.

– В чем это выражалось?

– Во всем. Начиная от внешнего вида и заканчивая манерой общения. Я его терпеть не могла. Вообще, мы находились в стадии развода. Правда, эта стадия несколько затянулась.

– Почему?

– Из-за жилплощади, конечно. Никак не могли найти подходящий вариант для размена. Он не хотел оставить квартиру мне и снимать жилье. А на другие варианты я была не согласна. Я потратила на него двадцать лет своей жизни, это было бы слишком несправедливо по отношению ко мне. Сначала мы пытались решить эту проблему, даже обращались в агентство по недвижимости, но потом оставили эту затею. Пришлось терпеть друг друга, как-то приспосабливаться. Хотя это было и нелегко.

– Вы часто ссорились?

– Лучше спросите как часто мы не ссорились. Это будет вернее.

– Причина ссор?

– Ого! – она высокомерно рассмеялась. – Вот так сразу? Ну, хорошо… Скажем так, он не оправдал моих надежд. Такой ответ вас устроит?

– Не совсем.

Она устремила светлые глаза в окно, немного подумала и объяснила. Ее мать всегда говорила, что с такими внешними данными ее ожидает блестящее будущее. Слава Богу, что бедной женщины давно нет на свете. Она была бы шокирована увидев свою дочь в такой обстановке, в таком виде, рядом с таким мужем.

– Согласитесь, я заслуживаю большего. – вдова посмотрела на Мешкова и даже чуть повернулась к нему в профиль, как бы приглашая его оценить внешние данные, которые в прошлом сулили ей такие блестящие перспективы. Она была чертовски уверена в себе, эта дама. Вадик хмыкнул.

– Конечно, – охотно солгал Мешков и уловил боковым зрением возмущенный взгляд Вадика.

– Я думала, что он многого добьется, свернет для меня горы. По крайней мере, так мне было обещано, когда я выходила за него. Нужно было только проявить упорство. Но он оказался просто жалким ничтожеством. Эта убогая квартира, эти копейки, которые он называл зарплатой. Господи! Я даже ни разу не была заграницей, потому что мы не могли себе это позволить. И это теперь, когда люди могут позволить себе все! Слава Богу, что он взял на себя ведение домашнего хозяйства, избавил меня от этой возни, сам готовил, стирал. Иначе я бы не выдержала, я бы сама выбросилась в окно. Конечно, мы часто ссорились. Я просто прямо говорила ему все, что думала.

– Как вы думаете, он мог свести счеты с жизнью из-за ваших конфликтов?

– О! – она рассмеялась, и на секунду, только на секунду, ее лицо полодело, и Мешков понял, что она имела в виду, когда говорила о своих внешних данных. Искренний смех на мгновение стер с лица следы времени, перед Мешковым сидела очаровательная блондинка, со вздернутым носиком и ямочками на щеках. Но как только она заговорила очарование тут же пропало. – Только не из-за наших ссор. Его это только забавляло. Чем больше я заводилась, тем больше он получал удовольствия. Из нас двоих я страдала гораздо больше. – Вдова замолчала, задумчиво покрутила пальцем плоскую пепельницу.

Она могла бы порассказать этим людям, как ей жилось все эти годы. Как они изводили друг друга.

Достаточно было пустяка, ничтожной мелочи в виде сломанного каблука на дешевой туфле, чтобы ненависть и раздражение начинали бродить в ее душе, а потом выплескивались наружу. Она могла бы сказать, что ненавидела его до слепоты, до удушья. Но он научился противостоять ей. Приспособился.

Сделал из ее ненависти забаву. Отгородился от нее стеной иронии и добродушной усмешки. И чтобы она не говорила, чтобы не делала – он только усмехался и посмеивался. Иногда, устав от бесполезных криков, чувствуя что оскорбления не попадают в цель, она плакала. Потому что у ненависти тоже есть слезы.

Слезы бессилия.

Она ничего не сказала им. Они все равно бы не поняли.

– Вы можете назвать его ближайшее окружение? Друзья, родственники…

– Друзья?

– Да.

– У моего мужа?

– Да.

– У моего мужа вообще не было друзей. У него был сволочной характер. К тому же он был алкоголиком. Не вижу смысла это скрывать. Вы ведь все равно узнаете.

– А с кем он пил? Обычно для этого имеется приятель или знакомый, тот, кто всегда может составить компанию.

– Мой муж не нуждался в компании. Он пил в одиночку, скрытно. Думал, что никто ничего не замечает, но все давно уже заметили, конечно.

Мешков подошел к окну, открыл его, перегнулся через подоконник, осмотрел окно снаружи, обернулся к вдове:

– Он не говорил, что собирается что-нибудь делать с окном, скажем, установить спутниковую тарелку…

– Если бы вы знали, сколько нервов я истрепала, прежде чем выпросила у него телевизор, вы бы не стали задавать мне подобные вопросы. Он дрожал над каждой копейкой.

– Ну, хорошо. Может быть, в последнее время он вел себя как-то странно, был угнетенным, подавленным, обеспокоенным?

– Не знаю.

– Угрозы, странные звонки…

– Не думаю. Впрочем, я не приглядывалась…

– Он был здоров?

– Относительно. Если бы было что-то серьезное, он бы замучил меня своим нытьем.

Вдова встала, закурила тонкую белую сигарету, подошла к распахнутому окну и стала задумчиво стряхивать пепел, облокотившись на подоконник, с которого еще совсем недавно свалился ее супруг. Она об этом не думала. Пуская красивые колечки дыма, она думала совсем о другом и вдруг заговорила:

– Знаете, у него были неприятности на работе. Он не ладил с начальником.

– Вот как? И в чем же суть конфликта?

– Понимаете, Дима, то есть Дмитрий Николаеваич, – называя это имя, она оживилась, – мой давний поклонник. Мы все трое дружили в молодости. В общем, они оба, и Егор и Дима, добивались меня, и оба были довольно настойчивы.

Она так и сказала «добивались», давая понять, что завоевать ее было делом нелегким.

– Я выбрала Егора. – объявила она и горько усмехнувшись, добавила, – К сожалению. Он был в каком-то смысле более изобретательным: говорил, что намерен сделать карьеру, рассказывал, что в Питере у него есть дальний родственник, какой-то высокопоставленный чиновник, чуть ли не министр, который только и ждет, когда Егор закончит мед. академию, чтобы позаботиться о его будущем. Он обещал, что мы уедем в Питер, где будут хорошие условия, деньги, интеллигентная среда… Он лгал с таким упоением! Я была молодая, глупая. Мне и в голову не приходило, что он выдумывает. И я выбрала его.

На одно мгновение лицо ее дрогнуло. Это была больная тема. Глупость, из-за которой все пошло наперекосяк. Она не любила ни того, ни другого. Просто неправильно выбрала.

– Дима тогда очень тяжело перенес мой отказ. – она довольно улыбнулась.

Старая история. Так было тогда, так происходит сейчас и будет происходить и через десять лет и через пятьдесят. Но это история случилась двадцать лет назад. Мешков хорошо себе это представлял: как молодой парень вобьет себе в голову, что только она и никакая другая. С этой блондинкой с чудесными ямочками на щеках связана вся дальнейшая жизнь, без нее ничто не имеет смысла. Тем более, что эта девушка дает понять, что все возможно, хотя бы тем, что иногда позволяет целовать эти нежные щеки, улыбается ему, жарко обвивает его шею руками, целуя его при прощании. Парень понимает, что ради этих глаз, этой улыбки готов на многое, почти на все. И ему совсем не нравится, когда точно такая же мысль приходит в голову еще кому-то, тем более, что этот «кто-то» – лучший друг. И он не знает, что ровно тоже самое девушка проделывает с его другом. Ведь она выбирает, прикидывает. Так же целует, улыбаясь, слушает признания, вздохи, позволяет себя провожать. Парень этого не знает и не понимает, откуда в его друге столько упорства, почему он смотрит с ненавистью, почему упорно маячит рядом, когда они хотят побыть вдвоем?