Текст книги "Вся правда о небожителях"

– Теперь понимаю, почему в детстве к тебе применяли строгие меры, ты их заслуживала. Неужели это так важно – обогнать Сашу? Более никаких скачек!

– Милый, бери пример с Александра Ивановича, – ворковала Марго, посмеиваясь. – Он прощает маленькие капризы слабым женщинам.

– Это ты-то слабая? – хмыкнул рассерженный брат. – Не сказал бы. Как будем возвращаться, по холмам или здесь есть натоптанная дорога?

– Поедем лесом, – предложила Марго. – Он прекрасен в это время года, здесь много тропинок, а все дороги ведут… правильно, в город!

И кто посмел бы отказать ей? Мишель? Он остался бы в одиночестве, ему ничего не оставалось, как последовать за Марго и Суровым, который усмехался в усы во время перепалки и не поддержал друга.

Лес правда был прекрасен, его словно покрасили всеми оттенками зеленой краски, небрежно раскидав повсюду разноцветные пятнышки, которые терялись на буйном фоне зелени. И будто ожил дух земли, зашевелился под стрелами солнечных лучей, щекотавших его рыхлую спину, дурманя земляным ароматом. Все эти образы носились в голове Марго, да разве их выскажешь вслух? Не хватит простых и понятных слов, Мишель вовсе засмеет ее, а раз так, то нечего попусту тратить запал. Но когда они выехали на тенистую поляну…

– Ландыши! – ахнула Марго. – Боже мой, как красиво! Это подарок нам, я никогда не собирала ландыши! Александр Иванович, помогите мне сойти.

Суров слез с лошади, помог Марго, которая ринулась на середину поляны и присела. В синей амазонке с черным бархатным корсажем и белыми деталями она сама походила на цветок. Суров тоже срывал ландыши, денщик исчез в чаще, пришлось и Мишелю наклоняться за лесными цветами, его немного успокоил поистине лечебный аромат ландышей.

– Прошу вас… – Суров протянул цветы Марго.

– Вашвысокоблагородь! – донесся из чащи надрывный голос Степана.

Марго взяла ландыши, соединила со своим букетиком и, устремив коварные глаза на брата, посетовала:

– Вижу, ночная принцесса и год спустя не отпускает Мишеля. Я угадала? Только говорите правду, Александр Иванович.

– Мне трудно судить. Любовь штука тяжелая, а несчастная – вдвойне.

– У него испортился характер из-за той любви.

– Вашвысокоблагородь! – вопил денщик из чащи.

– Что там, каналья? – досадливо крикнул Суров, не отрывая от Марго бирюзовых глаз, завораживающих всех дам, и ее тоже.

– Тута… эта… Гляньте! Девица вроде как…

– Так девица или вроде как? – не двинулся с места Суров.

– Девица! – выкрикнул панически Степан. – Вроде как тут! Ваше сиятельство, ну, хочь вы погляньте!

Ее сиятельство ловко подхватила шлейф амазонки и перекинула его через руку, ведь ходить по заросшей травой земле с таким тяжелым и неудобным довеском – мучение. Наверняка тот идиот, что придумал шлейфы и корсеты с турнюрами, носил брюки и фрак.

– Идемте, Александр Иванович, – сказала она со смехом. – Посмотрим, что напугало вашего Степана.

Кто бы мог подумать, что человек, побывавший в сражениях, чего-то там испугается в лесу при свете дня? Наверняка глупый денщик приготовил шутку, решила Марго и готовилась задать ему трепку, ибо он оторвал ее от Сурова.

Физиономия Степана напоминала мордочку щенка перед пастью огромного волкодава, он был неестественно красным и указывал большим пальцем руки себе за спину. Разумеется, мужчины, прежде чем сделать шаг, сто раз подумают, так и Суров: дойдя до Степана, остановился и уставился на него с вопросом, мол, что случилось? Но не Марго. Она была бесстрашна, как амазонка, однако у ее бесстрашия имелась другая сторона: Марго сначала делала, а думала позже, поэтому без задержек и вопросов она прошла, куда указывал денщик, да наткнулась на тело.

– О боже! – вскрикнула она, ухватившись за ствол дерева.

В траве лежала на спине юная девица без признаков жизни, по одежде – из мещан: платье темно-серого, почти черного цвета, прилегающее в талии, сшито из фабричной хлопчатобумажной ткани; юбка внизу широкая, но по краю не было оборки – излюбленной детали мещанок. Из украшений – лишь дешевенькие сережки в ушах да узенькая бейка белого цвета по краю ворота-стойки. На ногах – тяжелые и стоптанные башмаки, но нижняя юбка, выглядывавшая из-под платья, отличалась белизной.

Восковое лицо девушки было повернуто в сторону, одна рука откинута, вторая покоилась на животе. Наполовину расплетенная коса закрывала откинутую руку, на которой узкий рукав платья был сдвинут выше локтя, и только волосы на концах косы оказались немного выпачканы кровью.

– Как она здесь очутилась? – произнес Суров в ухо Марго.

Чтобы ответить на вопрос «как?», надо понять, что случилось с девицей, но пока даже предположений не было. Марго подошла ближе к телу, наклонилась и, опершись рукой о колено, а второй придерживая длинный шлейф белой вуали, свисавший с цилиндра, осмотрела умершую.

– Раз на волосах кровь, значит, есть и рана, – сказал подполковник.

Стеком Марго приподняла часть волос, освободив руку девушки, тут-то и стало понятно: на запястье зияла ужасающе глубокая резаная рана.

– Видать, сама себя порешила, – вздохнул Степан, крестясь. – Экая жалость, ведь молоденькая… Как ее зверь не растащил?

Суров обошел Марго, присел на корточки и полностью убрал с руки девицы волосы, он недолго думал над загадкой, выпрямившись, сказал:

– Ежели она пришла сюда умереть, где же кровь? Поглядите, одежда, трава и земля чистые, а из вены кровь рекой льет, поверьте. Не странно ли? И где орудие, которым она разрезала себе руку?

– Могет быть, она на ем, на орудии, лежит, – предположил Степан.

– Тут дело нечисто. Как хотите, Маргарита Аристарховна, а без полиции не обойтись. Не бросать же труп девицы на съедение зверям?

– Мишель! – позвала Марго. – Мишенька, поди к нам!

А тот, забыв недавнее недовольство, увлекся собиранием ландышей, наслаждаясь лесным царством, потому на зов сестры пошел неохотно.

– Марго, тебе пришла в голову новая причуда? – Однако ворчанию его пришел конец, когда Мишель увидел труп девушки. – Позвольте, это… что?

– Милый… – Марго забрала из его рук ландыши и велела: – Бери Степана, скачите в участок. Непременно добейся встречи с Зыбиным Виссарионом Фомичом, он начальник следствия. Скажи, я прислала за ним и что в лесу мы нашли труп девицы, у нее глубокая рана на руке, и неясно, что произошло. Мы с Александром Ивановичем будем ждать вас здесь. Поторопись, Мишель…

2

Открыв дверь ключом, Павел Рогозин еще с порога крикнул:

– Жена, муж пришел!

Алисия не появилась с привычной приветливой улыбкой, не чмокнула его в щеку и не забрала кейс, чтоб отнести в кабинет, не принялась расспрашивать о новостях, которых в его работе хватает. Переобувшись, Павел прошел в комнату, там и увидел жену, лежащую на диване, и переполошился:

– Тебе плохо? Я вызову «Скорую»…

– Нет-нет, я… спала…

Она с трудом села, и хотя после глубокого сна человек не сразу становится деятельным, тем не менее Павел не успокоился:

– Ты бледная, я все же вызову…

– Не надо, я в норме, – сказала она твердо и в то же время холодно, а холодность не вязалась с мягкой и предельно щепетильной Алисией, трепещущей от одной мысли, что она кого-то может невзначай обидеть.

По традиции она отправилась готовить ужин, Павел, проследив за женой и удостоверившись, что походка у нее ровная и бодрая, признаков недомогания не видно, ушел на балкон курить, прихватив документы. Как все загруженные люди, он продолжал работать и дома, ведь необходимо контролировать подчиненных, учитывая не только разгильдяйство людей, но и нечестность, нередко жена помогала ему разобраться в финансовых дебрях. Он любил работать дома, притом не запирался в кабинете, напротив, совмещал просмотр телевизора с изучением кипы бумаг, точнее, в «ящик» практически не смотрел, потому его внимание не рассеивалось. Алисии было приятно, когда он находится рядом, ей нужны положительные эмоции, к тому же дома есть все удобства: халат, диван, ароматный чай и забота жены.

Он пришел на кухню с документами, машинально сел, но Алисия не забрала у него бумаги, как часто делала, а поставила тарелки и с осторожностью опустилась на стул. Как она садилась, а это был маленький прокол, он не увидел, иначе схватился бы за телефон. Учуяв запахи мяса и специй, ударившие в нос, Павел искал, куда бы деть бумаги, и жена подсказала:

– Положи на барную стойку.

Сказано – сделано, хотя он привык, что Алисия сама находит место документам, а также сует вилку с ножом ему в руки, кладет на колени салфетку, короче, ритуал был нарушен. Это лишь подтверждало, что сегодня жена не такая, явно что-то случилось, хотя это наверняка пустяк. Алисия склонна преувеличивать всякие мелочи, она же полностью отрезана от мира, любая ерунда ей кажется громадным событием. Но пока он начал с избитого вопроса, жена ведь после мелких неприятностей теряет аппетит:

– Почему ты не ешь?

– Не хочется.

В уме Алисия выстроила фразы задолго до его прихода, но не думала, что так нелегко будет их произнести. Глядя на Павла, как ни в чем не бывало поедающего ужин, не скажешь, что он вынашивает далеко идущие планы, которые осуществить проще простого, но он не отваживается, значит, это сделать должна она, и сейчас. После паузы, во время которой Алисия подавляла дрожь и собирала всю свою решительность, она, кусая губы, выдавила:

– Павлик, сегодня приходила Елена…

– Ленка? – пережевывая горячую отбивную, хмыкнул он. – Денег клянчила? Я же сказал, без меня ничего не давать.

– Не племянница. А Елена… твоя Елена.

– Моя? – не придал он значения намеку, ну, не расшифровал, что означает «твоя Елена». – Как фамилия? У нас много Елен работает.

– Она не с фирмы, как я поняла, она… В общем, Павлик, я не буду препятствовать… тебе следовало об этом сказать мне раньше.

Павел уставился на жену, будто не понимал, о чем она сконфуженно и тихо лепечет, и с недоумением произнес:

– Препятствовать? В каком смысле? И что мне следовало тебе сказать?

Не сразу, через преодоление внутреннего барьера, набирая воздух после каждых двух-трех слов, она торопливо выпалила:

– Ты не решаешься… объявить мне о разводе, потому что жалеешь меня… я могу сама подать… и теперь уж подам, но напрасно… напрасно пришла она, а не ты сам…

– Что?!! – Он выкатил глаза, но Алисия разволновалась, покрылась пятнами и тяжело задышала, Павел поспешно подскочил к ней. – Тихо, тихо, только не волнуйся, тебя кто-то развел… Алиса, ты как? Лекарство принести или «Скорую»?..

– Ни то, ни другое.

Она жестом отстранила мужа, но он и не подумал уйти, а присел на корточки, взял ее руки в свои ладони и не позволил их вырвать:

– Чш-ш, успокойся. Какой развод, что за бред? Теперь спокойно расскажи, кто сюда приходил и что тебе навесил?

– Приходила твоя любовница Елена…

– Алиса, у меня нет любовницы!

Это сейчас главное, но чтоб дошло до ушей жены, пришлось повысить тон, правда, Павел тут же испугался своего громкого голоса и гневной вспышки, гнев, разумеется, предназначался сплетнице Елене. А больше всего он испугался слова «любовница», оно, как бритвой, подрезало нити, на которых держится душа, стоило только представить, что пережила Алисия до его прихода. Как же теперь убедить жену? Какие найти слова, чтоб стереть даже память о негодяйке?

– И никогда у меня не было любовниц с тех пор, как мы поженились, – заверил он. – Поверь мне, мне, а не какой-то там… Когда она приходила?

– Еще днем.

– Днем?! И ты не вызвала меня?! Полдня жила с этой сплетней?! Алиса, тебе же нельзя волноваться…

– Я знаю, ты бережешь меня, жалеешь, мучаешься со мной – она так и сказала. Зачем же мучиться? Она просила проявить инициативу… Она такая красивая, что меня взяла зависть. И я понимаю, Елена подходит тебе.

Как всякая женщина, Алисия была эмоциональной натурой, она с трудом говорила; при всех ее стараниях сдержать слезы они оказались непослушными и покатились по щекам. Некстати, ах как некстати все эти потрясения, теперь нужно действовать, и срочно. Павел подхватил рыдающую жену на руки, понес в гостиную, одновременно целуя ее куда придется и говоря:

– Алиса, почему ты меня не слышишь? Нет никакой Елены, глупенькая. Она солгала тебе. Не знаю зачем, но солгала. Нельзя же верить первой встречной, а не мужу. Ну, успокойся, родная моя… сейчас я вызову врачей…

А родная с каждой секундой заметно слабела, тем не менее у нее были контрдоводы, казавшиеся ей более правдивыми.

– Она перечислила приметы на твоем теле… даже шрам от операции… и три белых пятна. И кольцо показала… Зачем… зачем ты обманывал меня?

– Алиса… – укладывая ее на диван, с нервным смешком произнес Павел, понимая, что дело плохо: у нее посинели губы, но разуверить-то ее надо! И немедленно. – Мои пятна и шрам видели все, кто ходит в бассейн. С таким же успехом можно рассказать, какие на твоем теле есть приметы, а серьезные доказательства – фотографии, записи… Как же ты так купилась? Я обязательно найду ее, приведу, и ты посмотришь, что эта стерва запоет. Алиса, ну, посмотри на меня… Неужели я не заслужил, чтоб ты верила мне?

Разумеется, ей очень хотелось ему верить, хотя не верилось – злое зерно пускает корни молниеносно и укрепляется настолько сильно, что вырвать их потом нелегко. Тем не менее в темных, как ночь, глазах Алисии появился живой огонек, а посиневшие губы тронула слабая улыбка.

– Ты… правду говоришь?

– Конечно. Мне никто не нужен, кроме тебя. Эта гадина вымогала что-нибудь?

– Нет… – еле слышно вымолвила Алисия. – Больно…

– Потерпи, я принесу лекарство.

Павел сбегал в спальню, основная часть лекарств лежала в плетеной корзинке, но когда вернулся вместе с корзиной, Алисия уже была без сознания. Стараясь не паниковать, что в принципе было невозможно, он судорожно вытряс на ладонь таблетки и сунул ей в рот одну.

– Ну же, Алиса… Сейчас будет легче…

Его колотило от сознания, что какая-то тварь все его усилия оградить жену от стрессов свела на нет. Павел рванул за телефоном, вернулся с трубкой, одной рукой приподнял голову Алисии, чтоб случайно таблетка не попала в дыхательные пути, к счастью, ему ответили после третьего гудка.

– Пожалуйста, срочно… я заплачу любые деньги!.. Срочно нужен врач… Сердечный приступ, жена без сознания… Тридцать три года, есть сердечное заболевание, через две недели должна была состояться операция… – Назвав адрес и услышав, что «Скорая» выезжает, он закричал в трубку: – А мне что делать?! Как помочь ей?

– Ждите, – был дан сухой ответ.

– Черт! – в сердцах он закинул трубку в кресло.

Пощупал пульс на шее жены – и не уловил пальцами ударов, хотя он не медик, может, не туда нажимал. Есть же другой способ – Павел приложил ухо к груди Алисии… Но стук собственного сердца оказался намного громче, он бил по вискам, отдавался во всех частях тела, включая кончики пальцев, отчего те стали малоподвижными. Внезапно его ударило: она же не дышит! Павел мысли не допускал, что наступила смерть, это блузка виновата, из-за нее не слышно ударов сердца и дыхания. Рванув ее в разные стороны, он снова приложил ухо к груди Алисии – пульса не было, жена не дышала.

– Алиса! – взвыл Павел. – Этого не должно было случиться!

Еще молниеносный маневр – в прихожую, он открыл настежь дверь, дабы не тратить времени, когда приедут врачи, может, те секунды окажутся решающими. Вернувшись к жене, он еще раз послушал пульс… Тишина в ее теле отсекала всяческую надежду, но Павел не из тех, кто опускает руки. Что остается? Искусственное дыхание… массаж сердца… А вдруг в данном случае эти меры противопоказаны? Но не сидеть же сложа руки, не ждать же, когда она умрет!

Павел быстро переложил Алисию на пол, развел ее руки в стороны, потом свел, развел… Теперь массаж… Только бы заставить сердце работать, дышать, жить. Только бы продержать ее до приезда врачей. Никогда раньше он не боролся за чужую жизнь, толком не знал, как это делается, лишь видел по телевизору, но отчаяние заставляет верить в свои сверхсилы.

Руки… Массаж… Руки… Пот капал с его лба на Алисию, во рту пересохло.

Массаж… Знать бы точно, сколько делать толчков, Павел остановился на счете: три на три. Ему показалось, три толчка и три серии искусственного дыхания будут правильными при реанимации.

Еще складывал и разводил руки, да хоть до завтрашнего утра он готов был стать медиком, лишь бы Алисия выжила.

Она вдруг вдохнула, широко распахнув глаза.

– Алиса… – вымученно и хрипло рассмеялся Павел. – Алиса, ты… ты молодец… Не пугай меня больше, ладно? – Она зашевелила губами, Павел наклонился, подставив ухо. – Что? Нет, лучше молчи, береги силы.

Алисия не послушалась, хотя строптивость не ее черта, и повторила беспокойным шепотом:

– Павлик, не вини себя… это я глупая…

– «Скорую» вызывали? – раздался долгожданный голос, вселивший реальную надежду.

Сквозь белесую пелену, вероятно, это пот заливал глаза, Павел увидел людей, но сил у него хватило только махнуть рукой, мол, сюда идите. Подняться он был не в состоянии, отполз на четвереньках от жены, уступив место профессионалам. У кресла Павел сел и запрокинул голову, уложив ее на сиденье, теперь ему надо было успокоиться, унять дрожь в теле, но вдруг услышал:

– Не дышит… Пульса нет… Зрачки не реагируют…

– Как – нет?! – простонал Павел, вернув голову в вертикальное положение. – Был! Пульс был, она дышала… только что говорила со мной…

Но кто б его услышал в этой суматохе?

Арсений Александрович тронул дочь за руку:

– Софи, вернись на землю.

Папа произносил ее имя на французский манер, так он же аристократ в тридцать втором колене, а София в себе аристократизма не ощущала, потому предпочитала о великих предках помалкивать. Она вернулась, но к помидорам:

– М-м, томатики… улетные! Скажи своей ухажерке, что она волшебница. И попроси еще.

– Откуда ты знаешь, что банку презентовала моя приятельница?

– Ха! Никому не придет в голову представить тебя у плиты консервирующим помидоры. Кстати, верхняя или нижняя подкормила?

– Нижняя.

Доедая помидор и кусок курицы, София повела бровями:

– М-м-м, нижняя мне больше нравится, у нее хоть фигура.

– Прошлый раз ты отдала предпочтение верхней как раз из-за фигуры.

– Да? Наверное, мое предпочтение зависит от конкретного блюда, которое я поедаю у тебя. Но губа у них не дура, ты же у меня красавец, хоть и седой… Ой, извини, мне звонят!

Телефон лежал в сумочке, а сумочка – в прихожей, каким образом София услышала мелодию звонка, если Арсений Александрович не слышал? А со слухом у него полный порядок, скорей всего, дочь обладает уникальными способностями улавливать колебания воздуха. Полагая, что со звонком свидание с Софией закончится, если судить по тому, в каком темпе она умчалась в прихожую, отец побрел за ней, встал у дверного проема, опершись плечом о стену и сунув руки в карманы брюк.

– Да, Артем? – щебетала дочь, стоя к отцу спиной. – Отвезешь? Замечательно! Приезжай к дому папы… Ты у подъезда? Все, бегу, бегу… Па!

Она думала, отец на кухне, обернулась и встретилась с ним взглядом – понимающим, не осуждающим, добрейшим. Найдется ли в мире еще такой отец, как у нее? К сожалению, земля ограничивает появление на свет идеально прекрасных людей как внешне, так и духовно, и делается это для того, по-видимому, чтоб было на кого равняться, к кому тянуться. Но большинство устраивает животно-плебейский уровень жизни, а люди высшей пробы вызывают даже не зависть – агрессию. Должно быть, в тех, кто выгодно отличается от безликой массы, они видят, словно в зеркале, собственное ничто. Впрочем, если б вокруг все были подобны отцу Софии, наступила бы скука, ведь одинаковость и есть безликость, значит, идеальный мир все равно страдал бы от несовершенства.

Она запретила отцу задавать вопросы, запрет, конечно, не носил категоричного характера, тем не менее Арсений Александрович никогда не переступит черту, которую провела дочь. Софии хотелось бы поделиться с ним, но, к сожалению, ее мудрый и великодушный папа многого не поймет и не примет, а углубится в переживания, что не прибавит ему здоровья. Остается попрощаться извиняющимся тоном:

– Па, мне пора…

– Я слышал. Ну, беги к своему Артему. – Дочь порывисто обняла отца за шею и, поднявшись на цыпочки (он был много выше), поцеловала его в щеку. Все-таки он не удержался: – Софи, неужели твой Борька не догадывается? Учти, он коварный.

– Коварней мужчин, папа, бывают только женщины. Пока.

Сунув ему отпечатанные листы, София застучала каблуками вниз по лестнице, Арсений же Александрович поспешил в комнату, к окну. Чуть отодвинув занавеску, чтоб дочь не заметила, как он подглядывает за ней, посмотрел – это нехорошо, но он просто жаждал увидеть того, кто сумел вылечить Софию от Борьки, законного зятя Арсений Александрович терпеть не мог.

Заметила? О чем речь! София не взглянула вверх, а кинулась к молодому крупному и чернявому мужчине в джинсовом костюме, стоявшему возле отечественного авто, растворившись в его руках, и одновременно растопилось сердце отца. Не будет он постукивать пальцем по столу: ай-ай-ай, нельзя иметь мужа и упоительно целоваться с другим. Отцу хотелось бы видеть единственную дочь такой счастливой, как сейчас, с Борисом это уже невозможно, значит, надо определиться, а не урывать тайком порционное счастье – такова его позиция.

Он отошел от окна, опустил глаза на листы бумаги, а что они способны разглядеть без очков? Но неотъемлемая часть зрения в пожилом возрасте имеет привычку прятаться от владельца, и когда лопается терпение, когда готов признать наличие склероза, очки вдруг находятся в неожиданном месте, например, на кухонном подоконнике под салфеткой. Зато в результате поисков наведен порядок, теперь можно поставить чайник на плиту и, пока он не закипел, почитать ее новый детектив.

Суров не разрешил Марго прикасаться к девушке, напомнив ей, как однажды она забрала пуговицу из руки мертвого доктора. Да-да, графиня – и украла (напрямую этого, конечно, он не сказал), решив, что пристав дурак набитый и улики ему ничего не скажут. Справедливости ради надо признать, что правда оказалась на ее стороне – пристав был человеком небольшого ума, зато с огромным самомнением.

– Вы злопамятны, – упрекнула подполковника Марго и зашагала к поляне.

– Помилуйте, Маргарита Аристарховна, – последовал он за ней, – я не хотел вас обидеть, но предостеречь…

– Вы только и делаете, что предостерегаете меня, – завелась она, а это грозило ссорой. – Будто я девчонка, будто у меня ум отсутствует…

Суров опередил ее, встав на пути с заверениями:

– Присутствует. Ум. Я имел счастье убедиться в этом неоднократно, а также что вы женщина во всех отношениях исключительная…

– Вдобавок вы льстец.

– Нет. И вам это известно.

Глядя на улыбающегося подполковника исподлобья, Марго сменила гнев на милость, на него невозможно было долго сердиться:

– Хорошо, мир. Но должна сказать, я ничего не собиралась забирать, даже если б нашла. Виссарион Фомич поистине велик в следственном деле, утаивать от него улики – грех, это я вам говорю.

– Вы так цените его?

– Им можно только восхищаться!

– Неужели? – вдруг потух Суров. – Помнится, вы мне писали, как помогали следствию, так это тот самый Зыбин?

А Марго почувствовала торжество, но этого же мало, почему бы не подразнить незрячего подполковника, который иногда ее просто бесил?

– Да, тот самый, но в письмах всего не напишешь, – с экзальтированным восторгом сказала она. – Он глубокий и умнейший человек, безумно талантлив. Меня, признаться, удивляет, почему его до сих пор не оценили по достоинству. А достоин он Петербурга! Возглавлять полицейское ведомство!

– И что же, Зыбин хорош собой?

– Видите ли, «хорош собой» – относительное понятие. Иной раз общепризнанная красота отталкивает, будто проказа, коль человек недобр, самовлюблен и глуп. Особенно это касается мужчин, ведь женщин вы оцениваете по-другому. А в случае Виссариона Фомича «хорош собой» неуместная оценка, ибо он стоит над нашими представлениями о красоте. Да, Зыбин бывает резок, неучтив, но ему прощаешь абсолютно все.

– Вы… любите его, – по-своему понял ее Суров.

– А вы как думаете! Эдакую глыбу нельзя не любить. Да вы сами увидите и, полагаю, тоже полюбите его.

– Ну, уж извините, – набычился Суров. – Вашего Зыбина… хм!

Это ли не маленькая месть Марго за… Да ни за что, а просто так. Впрочем, без причин ничего не бывает, и она прекрасно знала их. За то, что Суров в своей робости, которая не должна быть основополагающей чертой блестящего офицера, похож на инока, отрешенного от мирских забот! За то, что она засыпает и видит его лицо, просыпается и думает о нем вот уже год; за то, что ни разу даже не намекнул о своих чувствах к ней. Комплименты изредка говорит, не умея их делать и которые ни к чему не обязывают. А ей нужно знать, слышать, а не догадываться по его глазам, знать даже при полной невозможности когда-либо соединить их судьбы или пойти на близость. Любовники – слишком заурядное слово, пошлое, имеющее противоположный смысл слову «любовь», поэтому в отношении Сурова и Марго оно неприменимо. Да и не решится она на этот вольный шаг не в пример некоторым светским дамам, но знать, слышать, а потом жить с этим… да, хотелось бы, и очень-очень.

Ждали долго, Марго присела на пенек и тайком наблюдала за Суровым, не скрывая коварно-ликующей улыбки. Он же бесцельно гулял по ландышевой поляне, надутый как индюк, не проронив больше ни слова. Поделом ему!

Но вот раздался стук копыт, фырканье лошадей и треск прошлогодних сухих веток, успевших высохнуть за солнечные дни. Марго вскочила и, увидев, как из зарослей вышел Зыбин с анатомом Чиркуном, а также с двумя полицейскими, которые вели лошадей под уздцы, в сопровождении брата и Степана верхом, бросилась им навстречу:

– Слава богу, я уж думала, Мишель не нашел вас.

– Погодите, ваше сиятельство, отдышусь, – пропыхтел Зыбин. – Уф, упарился. Коляску у леса оставили, а пешком трудненько идти в моем-то возрасте.

– Да вы присядьте на пенек, – указала она стеком. – Передохните, а уж потом поглядите на девицу, что мы случайно нашли. Она теперь уж не убежит.

– И то верно, посижу малость.

Зыбин уселся на пень, поглаживая колени, осматривался, выпятив толстую нижнюю губу и опустив уголки рта: вид у него был крайне недовольный. Но может, думал Суров, он ворчун и брюзга по сути, что и отразилось на его физиономии, стало быть, дело в нраве. Тем временем Федор Ильич Чиркун, чмокнув даме ручку, переключился на красоты вокруг и, как человек с поэтическим началом, не мог не поделиться впечатлениями:

– Нынче весна баловница, господа. Уж и надежду потеряли на тепло, а она вон как разошлась. Щедро, не правда ли? Что за дивное чудо кругом! М-м-м, аромат-то какой!

– Было б чудо, кабы б трупа тут не имелось, – проворчал Зыбин, человек не поэтический. – И где же он, труп девицы, господа? Ведите к нему-с.

Суров был шокирован, его воображение рисовало совершенно противоположный образ гения, чему способствовала Марго. А на поверку что? Безмерно толстый Зыбин с редкими бакенбардами до плеч, мясистым носом невероятных размеров, толстыми губами и густыми бровями, похожий на старую жабу, не мог соперничать за расположение графини абсолютно ни с кем в виду почтенного возраста. Помогая Марго перейти с кочки на кочку, Суров не преминул весело шепнуть ей:

– Каюсь, я был не прав, Маргарита Аристарховна. Кажется, я уже начинаю любить вашего Зыбина.

«Болван, – досадливо подумала она, послав ему кислую-прекислую улыбку. – Лучше бы, Саша, ты это сказал про меня».

Мадам Беата часто оставляла магазин и уходила к клиенткам на дом или к мастерицам, которые шили вещицы под заказ, убедившись, что Настасья достойна доверия и девушка порядочная. Завоевав популярность, мадам намеревалась открыть при магазине мастерскую, соответственно расширить ассортимент дамского белья. Пока же выписывала из-за границы те же корсеты, чулки, подвязки, панталоны, нижние юбки, что удорожало изделия. Мелкие вещицы она покупала у здешних мастериц, а ведь большую часть можно изготавливать собственными силами. Ее магазин предназначался для богатых дам, но она собиралась охватить горожанок с меньшим достатком, а также мужчин. Мадам Беата, женщина с изысканным вкусом, учила Настеньку премудростям шитья, развеяв миф о белошвейках как о девицах легкого поведения. Такие встречаются среди всех сословий, а чаще – в светском обществе.

– Да и можно пунять паненок, что идут на связ с мужчинами. – Она приехала из Варшавы, по-русски говорила сносно, но с большим акцентом, смешно выделяя букву «ч», а часто и «г». – Осуждения имеют только ханжовые и старые бабы, а что за чэсть, коли нечего есть? Коль у паненки краса, отчего ж не прудать ее богатому пану? Он даст ей любоф и деньги, неплухий обмен, но этому не надо делать афиша. Люди злы, хотят видеть в дрэгих то, чего нет у них.

Наставления Настенька вежливо слушала, но продавать себя – нет, такой поворот она исключала с категоричностью воспитанной в строгости девушки. Покупателей не было, она сидела за прилавком и набивала руку на швах, как вдруг звякнул колокольчик. Девушка поспешно отложила шитье и поднялась со стула, готовясь встретить покупательницу, а вошел… сосед Иллариона.

– День добрый, – широко улыбаясь, поприветствовал ее Сергей, бросив на прилавок картуз.

Настенька кивнула и потупилась, напрочь забыв, что нужно говорить клиентам. Сергей обвел оценивающим взглядом небольшой магазинчик – м-да, не мануфактурная лавка, забитая рулонами тканей от низа до потолка, есть чему поучиться. Опрятно, красиво, но сколько же здесь всего, что недоступно глазу, потому как носится под платьем!

Стены оклеены обоями темно-малинового оттенка, который предпочитали знатные дамы в будуарах, полки за прилавком разной величины и высоты, что само по себе притягивало глаз. На этом фоне выделялись женские штучки пастельных тонов от корсетов с бесчисленным количеством застежек (неудобное изобретение, по мнению Сергея, знакомого и с туалетами благородных дам) до панталон с чулками и изысканными подвязками, а также в ассортименте имелись подтяжки, при помощи которых чулки крепились к поясу, который надевался поверх корсета. В углу каскадом свисали нижние юбки с вышивкой, кружевами, оборками разной величины – понизу или по всему подолу от бедер до стоп. Юбки белые и цветные, короткие и длинные, широкие и узкие. Особо подавались ночные платья с рукавами и без, кружевные подолы которых будто подхватили невидимые руки и показывали их покупателям. У окна-витрины был скромно выставлен товар для рукоделия – забавы светских дам, а также изделия белошвеек, в противоположной стороне, ближе к входу, висели турнюры в виде специальных подушечек, сборчатых накладок и каркасов из китового уса, формировавшие выпуклый силуэт сзади. Пеньюары, робы, лифы-чехлы, чепчики… Саму витрину украшали те же причудливые изделия, предназначенные разбудить мужскую фантазию, не иначе. М-да, под платье благородные дамы надевали значительно больше одежды, которая и весила-то немало.