Текст книги "Последнее слово"

Лариса Соболева
Последнее слово

Он встречал праздник живым, значит, вдвойне счастливым. В минуты, когда косая строила ехидные рожи, он видел глазенки шестилетней дочки Дуни и говорил себе: не смей умирать. Выжил ради нее и старшей дочери Насти, ради внуков, ради жены, да и ради себя тоже. Надо было очутиться перед костлявой, чтобы понять, как любит он близких и этот мир, как мало отпущено времени, как не ценил счастливые минуты, как стремительно пронеслась жизнь. Нет, еще чуть-чуть, хотя бы несколько месяцев вырвать у косой… Почему месяцев? Лет! Да, Борис Львович собрался пожить. Но теперь будет именно жить, а не биться над черт-те чем. Все, баста! Наука – молодым, а ему – мир, покой, счастье.

Напевая, в гостиную впорхнула Яна с двумя блюдами в руках, осмотрела стол в поисках свободного места. Это она сидела ночами у его постели до и после операции, это она выхаживала его с жертвенной самоотдачей, она боролась вместе с ним. Он залюбовался женой – молодой, стройной, прекрасной, как весна. Ей тридцать пять, а ему… страшно подумать, сколько ему лет. Нисколько! Он молод, в нем просыпаются новые силы, способные горы свернуть.

– Боря, телефон, – бросила Яна.

Он очнулся, трубка лежала на коленях и трезвонила.

– Настя? – улыбнулся Борис Львович. Дочь звонила уже пятый раз за вечер. – Отлично чувствую, как новый. Честное слово. Перестань…

– Дай мне, – забрала трубку Яна. – Он сидит в коляске, не встает, ничего не делает, я не разрешаю. Встречайте Новый год спокойно, завтра приедете…

Когда отец объявил, что женится на Янке, дочь пришла в ярость: папа сошел с ума. Иногда ему тоже так казалось, но Яна была не единственная влюбленная в него юная особа. Бориса Львовича никогда не обходили вниманием женщины, внешне он до сих пор хоть куда. Не худой, а стройный, не седой, а блондин, немножко приболел, ну, так с кем не бывает? Семьдесят? Ха, будет в марте. Он придет в норму. Восемь лет женитьбы опровергли прогнозы, мол, молодуха тебя в гроб вгонит раньше срока, рога вырастут до облаков и т. д. Родилась Дуня, потом дочь Настя смирилась, а внезапная операция – шунтирование – сделала жену и дочь закадычными подругами.

Борис Львович посмотрел в окно. Хлопья снега клубились под фонарями, остальное – земля и деревья – закуталось в голубоватый плед, делающий ночь светлой. Прожить почти семьдесят лет и ни разу не заметить, что снег бывает голубым, а под фонарями бледно-желтым. Куда ушла жизнь?

– Яна, твои гости, – сказал он, увидев, как по аллее осторожно движутся к дому две фигуры. Жена убежала встречать гостей.

Поскольку выписали его неделю назад, Яна отменила встречу Нового года у них, как бывало раньше. Настя поддержала ее, одна семья старшей дочери насчитывает шесть человек, а папе нужен покой. Но как оставить Янку без любимого праздника? Он уговаривал жену пригласить хотя бы кого-то из подруг, она не соглашалась. С друзьями жены не было времени познакомиться: работал, работа и довела его… но это в прошлом. Только сегодня, по привычке готовя на большое число гостей, жена расстроилась: кто же это съест?

– Тебе некого позвать? – спросил он.

– Есть одна подруга, у них с мужем тридцать первое – доходный день, работают до упора, может, и согласятся. А вдруг они тебе не понравятся? Это простые люди…

– Звони. Не хочу, чтоб ты скучала со мной.

Подруга и ее муж дали согласие, ведь из-за напряженных дней уходящего года не позаботились о том, как будут сами встречать Новый год. В гостиную вошел видный, высокий мужчина и славная, пухленькая женщина со смешливыми глазами, оба примерно того же возраста, что и Яна, которая светилась от радости, значит, радостно стало и Борису Львовичу.

– Это Лора и Родион, – знакомила жена. – А это Борис Львович.

– Еще кто-нибудь придет? – спросил Родион, вручая цветы Яне.

– Нет, – ответила она, забирая букет. – Нас будет четверо.

– А кто по двору шастал? Кажется, мужчина. Дворник?

– Не знаю… – озадачилась Яна, растерянно посмотрев на мужа. – Мы не держим дворника. Может, сосед елку решил спилить? У нас противный сосед.

– Где Дуня? – спросила Лора, вынув из пакета обезьянку.

– Дуню забрала моя мама, – ответила Яна. – Боре сейчас нужен покой, а Дуняшка у нас как ураган. Давай игрушку, передам ей. Садитесь за стол, а я поставлю в духовку гуся.

– Ничего себе, галерея! – произнес Родион, выставляя на стол бутылки и рассматривая стены, увешанные живописными работами.

– Вы бывали у нас? – осведомился Борис Львович.

– Не доводилось. Жена бывала, говорила, у вас картин море, но чтоб столько… И все-все настоящие?

– Нет, Борис Львович сам рисовал, – съязвила Лора, присев у камина и протянув к огню руки. – Обожаю живой огонь. А дом какой, а? Чудо из чудес. Уютный и красивый.

– Ну, дом, положим, старый, к тому же деревянный, – усмехнулся Борис Львович. – Его начал строить мой дед, тогда это место было пустым и почти ничего здесь не росло, а называлось загородной дачей. Теперь это черта города и даже не окраина. Отец продолжил строительство, а я только ремонтировал.

– Жена рассказывала, вы академик. Над чем работаете?

– Над новыми технологиями, – кратко ответил он.

Не хотелось говорить на эту тему. Ну академик, ну публиковался в иностранных журналах, получал награды, ездил на симпозиумы, работал за рубежом. Ему везло, как никому, удача просто баловала. А настоящая ценность вот – вошла в розовом воздушном платье до пят с вазой в руке и улыбкой, она вытащила его с того света. Еще Дунька, Настя, внуки, да и сама жизнь, каждое ее мгновение – истинная ценность. Тем временем Родион, изучая одну из стен, поинтересовался:

– Это кто?

– Врубель, – подойдя к нему, ответила Яна. – Дедушка Бориса был знаком с ним лично. Это Крамской, Рокотов… эскиз Бенуа… Репин. На этой стене русская живопись, а на той западноевропейская. Есть два рисунка Дюрера, голландцы.

– Я в живописи ни бум-бум… – Родион был потрясен, имена-то художников на слуху. – Но это же сокровище. Вы не боитесь жить в доме одни?

– У нас крепкие замки и решетки на окнах, – пошутила Яна. – За стол, ребята, уже одиннадцать! Мы придерживаемся традиции провожать старый год.

Борис Львович подъехал к столу на инвалидной коляске, хотя прекрасно может обходиться без нее, но Янка запретила ходить. Стоило ослушаться, она ревела в три ручья, звонила Насте, ябедничала, дочь приезжала и… ужасные девчонки! Ему, привыкшему к непоседливости, невозможно усидеть. Да это ладно, можно потерпеть, а без сигаретки жизнь просто не мила. Однажды он втихую решил выкурить сигареточку – Янка застукала, словно специально следила. Ух, и скандал устроила! Зарекся курить, пока не разрешат выходить на воздух, уж там-то он найдет местечко, где его не поймают.

Родион налил женщинам шампанского, себе коньяк и хотел налить в рюмку Бориса Львовича, но Яна отвела горлышко, коньяк пролился на скатерть, а она строго предупредила гостя:

– Боря пьет сок. Апельсиновый, свежеотжатый.

– Янушка, в честь праздника… – попробовал возразить Борис Львович.

– Ни-ни, – упрямо тряхнула головой жена. – Я говорю тост. Трудный год был, особенно последние месяцы, но закончился он благополучно. Спасибо ему.

– И тебе, родная, спасибо, – ограничился короткой фразой Борис Львович, а хотелось сказать жене много добрых слов, которых мало говорил. Да при чужих как-то неловко.

Ему понравились друзья жены, они другие, чем он и его окружение, а все равно славные, земные. Борис Львович немного устал, но, глядя на счастливую жену, не жалел, что настоял пригласить друзей. Час промчался, как минута, послушали поздравление президента, загадали желания… Все, двенадцать! Наступил Новый год, вдохнувший новые надежды. Вдруг Яна подскочила:

– Ой, гусь!

– Гусь лишний, не суетись!

Лора не успела задержать хозяйку дома, та убежала. Родион встал из-за стола и разглядывал миниатюрные скульптуры у стен с картинами. Несмотря на то, что Лору смущал хозяин, по слухам очень уважаемый человек в научных кругах, она спросила, чтоб не сидеть дурой:

– Борис Львович, а вон тот мужчина с тигром кто?

– Библейский герой Самсон, раздирающий пасть льва, – ответил Борис Львович. – Он символизировал мощь России. Это бронзовая копия самого Козловского. В Петергофе были? (Лора отрицательно мотнула головой.) Побывайте. Там увидите эту скульптуру во всей красе, из пасти льва бьет фонтан.

Он рассказывал гостям о скульптуре «Поцелуй» Родена, мраморную копию которой сделал его ученик, и о варианте картины «Поцелуй» Густава Климта. Одинаково названы, а сколько разнообразия, таинства, непостижимого вдохновения! Рассказал о танцовщице Лои Фуллер и тех художниках, кого вдохновил ее танец на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Одну из картин, запечатлевшую словно летящую в прыжке танцовщицу, приобрел дед. Рассуждал о красоте, без которой жизнь была бы неполной, скудной… В сущности, он говорил не потому, что следовало занять гостей, открывал новизну и для себя в том, к чему привык и не замечал, а теперь многое видел по-новому.

– Что-то долго Яна возится, извините, пойду, помогу ей, – сказала Лора.

Борис Львович проводил ее взглядом и повернулся к гостю:

– Родион, вы курите?

– Курю.

– Так покурите. Мне не разрешают, я хоть подышу.

Вдруг раздался короткий вскрик, мужчины сначала вздрогнули от неожиданности, Родион обернулся, глядя на вход.

– Яна! – позвал Борис Львович. Вошла Лора, закрывая ладонью глаз и половину лица, прислонившись к дверному косяку, она подвывала. – Что там?..

– Меня ударил… – всхлипнула Лора. – Мужик какой-то…

– А Яна где? – запаниковал Борис Львович.

– Там… лежит…

Лора убрала ладонь, под глазом, на скуле, сочилась кровь. Борис Львович встал, намереваясь броситься в кухню, но тело отвыкло от резких движений, мигом ослабло, да и голова закружилась. Родион усадил его:

– Сидите, я сам посмотрю…

Он взял со стола столовый нож и выбежал. Борис Львович отдышался, оставаться в неведении не мог, посему поехал в коляске к кухне. Он не волновался, просто не было времени на переживания, он хотел знать, что произошло, хотел увидеть Янку. Борис Львович проехал широкий и темный коридор, свернул, показался светящийся проем, который почти полностью загородила большая фигура Родиона. Услышав движение за спиной, гость оглянулся, лицо его Борис Львович рассмотрел, когда подъехал близко, на нем отпечатался ужас, да, ужас. В чем причина?

И вдруг на полу Борис Львович заметил розовое платье жены. Платье? Нет, это Яна лежала на полу. Он почувствовал, как сердце внутри, предчувствуя беду, сжалось, стало маленьким, а в груди образовалось много места, так много, что ощущалась незаполненная и ненужная пустота. Еще не понимая, что случилось, он попытался встать, его удержал Родион:

– Туда нельзя, сидите. Я сам…

Он сделал несколько осторожных шагов, приближаясь к Яне, теперь Борис Львович видел жену полностью, она лежала на боку, вытянув одну руку вперед, вторая, согнутая в локте, покоилась у лица, вокруг ее головы блестело красное мокрое пятно. «Что это за пятно?» – недоумевал Борис Львович. И ни одного движения. Родион присел возле Яны, приставил пальцы к шее, затем растерянно посмотрел на хозяина.

– В «Скорую»… позвоните… – выдавил Борис Львович. У него не было сил встать, ноги будто окоченели, отмерзли.

– Да, конечно… – поднялся Родион. Он решительно направился к хозяину, развернул коляску и покатил в гостиную. – Милицию надо…

– Что с Яной? – требовал ответа хозяин. – Помогите ей…

Гость угрюмо молчал, привез его в комнату и растерянно огляделся, потом сообразил, снял с пояса мобильник и вышел в коридор. Борис Львович не слушал, что говорил Родион, только рассеянно смотрел на Лору, промокавшую бумажной салфеткой в дрожавшей руке кровь на лице.

В комнату заползала тревога, наполняя пространство вокруг, трепетала в воздухе – ощутимая, будто состояла из невидимой материи. Тревога просачивалась и внутрь Бориса Львовича, наводняла собой пустоту вокруг сердца, оттесняя пульсирующий комок в груди. Приходилось усилием воли выдавливать тревогу, приносившую боль. Вернулся Родион.

– Помогите Яне, перенесите ее сюда, – попросил Борис Львович, так и не поняв, что именно случилось. – Вызовите «Скорую»…

– «Скорая» ей не понадобится, – сказал Родион, опустив голову. – Сейчас приедет милиция.

– Милиция? – вымолвил Борис Львович. – Зачем?

– Что с Яной? – Лора сжалась, глядя на мужа.

– Не знаю… – не находил нужных слов Родион. – Она… (Лора хотела побежать к подруге, но он ее перехватил у выхода.) Туда нельзя! Ждем милицию.

Внезапно пришло понимание: с его Янушкой беда. «Скорая» не понадобится? Почему? Как это вместить в сознании? Яна только что была, бегала счастливая, улыбчивая, весенняя. Что произошло? Борис Львович откинулся на спинку коляски и запрокинул голову, дышал тяжело – не хватало воздуха.

– Вам плохо? Где лекарства? – засуетилась Лора.

– Коньяк… налейте… – произнес он слабо.

Выпив, не почувствовал облегчения, пытался постигнуть непостижимое, казалось, он спит и видит кошмар, кто-то должен разбудить его и рассеять страшный сон, поэтому ждал этого «кого-то», ждал с нетерпением. Раздался звонок у входной двери, Родион выбежал, Лора плакала. Послышались шаги, неестественно громкие, грубые, дохнуло морозной свежестью.

– Майор Добрынин, – представился мужчина в штатском, за ним стояли двое в милицейской форме. – Где труп?

– Труп? – вяло переспросил Борис Львович. – Какой труп?

Жуткое слово не могло относиться к Янушке. Но она там, на полу кухни… Борис Львович прикрыл лицо длинными и тонкими пальцами, будил себя: проснись, это наваждение. А по дому вновь раздавались шаги, слышались чужие голоса, диссонирующие с тишиной в гостиной, с елкой, праздничными гирляндами огней, с весельем по телевизору. Борис Львович перевел глаза на экран, Лора догадалась о его желании, выключила ящик. Время тянулось нескончаемо долго, а Борис Львович все еще находился в состоянии неопределенности, которое с полным основанием можно назвать шоком.

– Вы хозяин? – вывел его из задумчивости Добрынин.

– Да, – ответил Борис Львович.

– Убитая – ваша дочь?

– Как вы сказали? – Началось просыпание, но оно сулило продолжение кошмара. – Убитая?! Ее… убили?! Как это? Кто?

– Яна жена Бориса Львовича, – сказала Лора.

– Ваши документы.

Лора и Родион отдали паспорта, молодой милиционер что-то писал, сидя у столика в углу, Добрынин ходил по гостиной:

– Итак, минут двадцать первого ваша жена ушла на кухню. Зачем она туда пошла?

– За гусем, – ответила Лора сквозь рыдания. – Он в духовке…

– Кто обнаружил труп первым?

– Я, – сказала Лора. – Мне показалось, Яна слишком долго возится…

– Долго – это сколько? – уточнял Добрынин. Видя, что Лора не поняла, о чем он спрашивал, разъяснил: – Сколько времени отсутствовала Яна, когда вы решили, что ее нет уже долго?

– Минут двадцать… – неуверенно произнесла Лора. – Или тридцать… Ой, не могу точно сказать. Я побежала помочь ей… Пришла на кухню, а там… она лежала на полу… Ну, я к ней хотела… думала, она в обмороке… и вдруг передо мной мужчина появился…

– Как он выглядел? – спросил Добрынин.

– Не рассмотрела. Он сразу же меня ударил в лицо.

– Что вы делали во время отсутствия Яны?

– Борис Львович рассказывал о картинах и статуэтках, – сказал Родион.

– Кто-нибудь из вас выходил с момента ухода Яны и до того момента, когда был обнаружен труп? Например, в туалет?

– Нет, мы все время были здесь, – ответил Родион.

– Ну и как же вошел убийца в дом? – скрестив руки на груди, произнес Добрынин, подозрительно глядя на супружескую пару.

– Видимо, когда мы приехали, – нервничал Родион, – Яна забыла запереть дверь. Она торопилась сесть за стол, проводить старый год.

– А почему вы именно так думаете? – подлавливал его Добрынин. – Почему решили, что дверь убитая оставила открытой?

– Потому что, когда вы приехали и позвонили, а я вас встречал, дверь была открыта. Значит, вошел он и вышел…

– Понятно, – прервал его Добрынин, после чего обратился к Борису Львовичу: – Вы хорошо знаете этих людей?

– Мы познакомились сегодня, – с трудом говорил тот.

– Простите, как же к вам в дом попали незнакомые люди? Да еще на такой сугубо семейный праздник?

– Мы подруги с Яной, – вскипела Лора. – Мы предприниматели, работаем в праздники допоздна. Яна позвонила днем и предложила встретить Новый год у нее дома, мы согласились. Что в этом такого? Вы что, нас подозреваете?!

– Я выясняю, гражданка, обстоятельства убийства! – прикрикнул на нее Добрынин. – В доме убит человек, кроме вас троих, никого здесь не было…

– Ну, вы даете! – окрысилась Лора. – Прекрасно начался новый год, нечего сказать! С чего это нам убивать Янку?

Добрынин сделал несколько шагов и остановился напротив Лоры:

– В доме, как я вижу, много ценностей. Вы хотите сказать, что хозяйку убили из-за гуся, которого нет на кухне?

– Что?! – вышла из себя Лора, подскочив. – Родион, слышишь? Между прочим, мы люди не бедные. У нас два супермаркета, третий готовим…

– Гражданка, сядьте! – рявкнул Добрынин.

Лора упала в кресло и залилась слезами, спрятав лицо в ладонях.

В это время вошел второй милиционер, отдал Добрынину некий предмет в целлофановом пакете, который майор положил на край «горки» с посудой.

– Осмотрите пол в коридоре и в кухне на предмет следов ног, – отдал приказ милиционеру. – Если найдете, сравните их с обувью в прихожей. Свидетельница утверждает, будто в дом проник посторонний мужчина.

– Угу, – сказал милиционер и скрылся.

– Тогда ответьте, если вы такой умный, – подняла голову Лора, рыча от возмущения. – Кто мне по скуле заехал? Может, я сама себя до крови разбила?

– А вам, гражданка, не кажется странным, что забравшийся в дом неизвестный мужчина почему-то убил хозяйку, а вам всего-то по скуле заехал?

– Казаться должно вам, – огрызнулась Лора. – Может, он собирался и меня грохнуть, откуда мне знать! Я его отпихнула, потом убежала. Он меньше меня ростом!

– Вы ничего не слышали? – обратился Добрынин к Борису Львовичу и Родиону. – Никакой возни? Шагов? Звуков?

– Телевизор громко работал, – сухо сказал Родион.

– Постойте, постойте… – заерзала Лора. – Получается, раз я выходила… то я и убила?! Да? И чем же я убила?

– Тупым предметом, нанеся удар по голове, – спокойно сказал Добрынин, для которого все было предельно ясно. Он поднял целлофановый пакет, показал всем окровавленный топорик. – А точнее, этим топориком для отбивания мяса. Как видите, тупая часть в крови, а нашли его у трупа.

– Да как вы смеете…

– Погоди, Лора, – перебил ее муж, которому явные подозрения майора тоже не понравились. – Вы считаете, моя жена способна нанести удар с такой силой, что и череп проломила?

– Вы примитивно мыслите, – усмехнулся Добрынин. – Ваша жена вышла на кухню, да? Почему не допустить, что она впустила убийцу в дом?

– А, я понял, – протянул Родион, разозлившись. – Вам надо повесить убийство на нас, да? Хорошо работаете! Тогда скажите, зачем мы вызвали вас, а? Грохнули Яну, а Бориса Львовича оставили, да? Нелогично. Почему мы его не прибили, не забрали… эти ценности и не смылись? Чего молчите? Объясните нам наши действия, а то я не пойму, в чем наша выгода.

Он был прав, убийство преследует цель, а цели нет. Добрынин хмурился и смотрел в пол. Вдруг Лора вскрикнула:

– Родион! Мы же видели мужчину…

– Точно! – вспомнил тот. – Когда мы с женой приехали, по двору шастал мужчина…

– Как он выглядел? – подхватил Добрынин.

– Не запомнил, темно было… да и не приглядывался. Ходит и ходит, нас заметил, спрятался.

– Я запомнила, – вставила Лора. – Он на бомжа похож… одет плохо. Мы о нем сказали Яне и Борису Львовичу, верно, Борис Львович?

– Что? – вынырнул из забытья хозяин дома.

– Ну, помните, мы говорили про мужчину, подумали, дворник, – напоминала Лора. – А Яна сказала, что дворников вы не держите…

– Да, да, помню, – едва кивнул Борис Львович.

– Вот вам и объяснение! – размахивая руками, с жаром говорил Родион. – Бомж! Он заглянул в окна, увидел, где кухня, пробрался в дом, когда мы были за столом. Но он не знал, что Яна на кухне, пришел туда и… молотком ее ударил. Потом забрал этого чертова гуся, а тут моя жена… Чем он тебя ударил?

– Кулаком, – ответила Лора.

– Вот! – указал на жену Родион. – Кулаком, потому что молоток валялся на полу, я видел, когда подходил к Яне и прощупывал пульс на ее шее! Моя жена убежала, смылся и он. И не надо вешать на нас…

– Лужин! – позвал майор. В дверях показался кислый и равнодушный лик второго милиционера. – Что со следами?

– Грязные отпечатки есть, а четких следов нет, – вяло, будто ему лень языком шевелить, ответил Лужин. – Чьи они – не разобрать, обувь была в снегу…

– Плохо, плохо, плохо, – проговорил Добрынин, отходя от него к стене, затем через плечо отдал приказ: – Посмотри вокруг дома, нет ли следов. У окон в особенности. – Лужин нехотя поплелся на улицу, а Добрынин, попросив разрешения позвонить по телефону, набрал короткий номер. – Алло, это майор Добрынин. Машина нужна… Труп перевезти… Так мы же на легковой… Я понимаю, происшествий сегодня много, но не до утра же нам тут торчать!.. Понял. – Набрал еще один номер, такой же короткий. – Алло, с вами говорит майор милиции Добрынин, мне нужна ваша помощь… Перевезти труп в морг… Послушайте, мы на легковой, в багажник мне прикажете труп уложить?!. А вы «Скорая», это входит в ваши прямые обязанности… Черт! Бросила трубку, ведьма. У них, видишь ли, все машины на выезде! Ну, я ей устрою, век помнить будет. Что скажешь? – спросил вернувшегося Лужина.

– Есть следы у окон в кухню, но снегом занесло. Размер приблизительно сорок второй. Кажется, ботинки армейские.

– Так… – слегка раскачиваясь вперед-назад, произнес Добрынин, он думал, что ему делать. Взглянув с сочувствием на потрясенного хозяина, мягко обратился к нему: – Папаша…

– Его зовут Борис Львович, – процедила Лора.

– Борис Львович, – поправился Добрынин, – мы оставим вашу жену до завтра? А завтра, то есть сегодня днем, перевезем…

– Куда перевезете? – механически спросил Борис Львович.

– В морг. Надо сделать вскрытие, установить причину…

– Не надо в морг, – выговорил он, еще не соизмеряя слова «смерть», «морг», «убийство» с Яной.

– Так положено, – развел руками Добрынин. – Куда можно отнести вашу жену? Нужна холодная комната. Борис Львович, вы меня слышите?

– Слышу, – ответил тот все так же механически, потом указал вялым движением руки. – В той части дома есть комната для гостей… прямо по коридору…

– Отлично, – встал со стула Добрынин, хлопнув себя по коленям, и уже более строго сказал Родиону: – Помогите нам.

Все вышли. Пару минут Борис Львович сидел, глядя в одну точку, заслышав шум шаркающих ног в коридоре, подъехал к дверному проему. Проносили Яну, один милиционер держал ее за плечи, второй за ноги, а за корпус – Родион. Пепельные волосы Яны, свесившись вниз, раскачивались в такт движениям, половина волос слиплась от крови, безвольная рука с аккуратно накрашенными ногтями болталась, как тряпичная. И только розовое нарядное платье напоминало о празднике, которого ждали с нетерпением, надеясь, что со старым годом уйдет все плохое. Наступил Новый год и в первый же час сделал «подарок» – смерть. Борис Львович пережил многих: уходили близкие, друзья, коллеги, старые и молодые, хорошие и не очень. Он принимал смерть, ведь иначе нельзя, но сейчас не мог принять, не мог, и все тут. Он нашел в себе силы спросить рядом стоявшего Добрынина:

– Вы уверены? Может, она жива?..

Тот скосил на него глаза и лишь отрицательно покачал головой, покачал с жалостью и с состраданием, а чем он еще мог помочь? Борис Львович снова попробовал встать, ему это не удалось, нужны силы, а сил как раз и не было. Когда тело жены пронесли, он поехал за ней в коляске, чувствуя, как быстро слабеет. В комнате Лора включила свет, Яну положили на кровать. Кто-то тронул за плечо, Борис Львович поднял голову.

– Я спрашиваю, простыня есть? – сказал Добрынин. – Накрыть тело.

– В шкафу, – тихо ответил он.

Лора раскрыла створки, достала простыню. Полотно, взметнувшись вверх, покрыло Яну, слегка обрисовав силуэт. А розовые туфельки на высоких тонких каблуках остались открытыми, да край юбки, соскользнув, выбился из-под простыни. Только сейчас, глядя на туфельки и юбку, Борис Львович осмыслил случившееся. Он выжил, а Янка, которая должна была его пережить, ушла. Может, это кто-то там, за облаками, подло посмеялся над ним? Наверно, ему пришло время умереть, но он хотел выжить и выжил. И теперь кто-то вверху отнял Янку, отомстил за его желание жить.

Глаза застил туман – накатили слезы. Борис Львович сильный человек, он не плакал, когда хоронил мать и отца, не плакал, когда потерял родного брата, не плакал, теряя друзей. Не заплачет и сейчас, хотя больно и обидно. Он прикрыл ладонью глаза, ощущал, что едет, над ним кто-то всхлипывал, видно, это Лора. Затем откуда-то издалека раздался голос Добрынина:

– Мы вынуждены вас задержать.

– Как задержать? – запаниковала Лора, но и ее голос доносился издалека. – На каком основании? Почему задержать?

– Поедем в отделение, откатаем ваши пальчики…

– Послушайте, мы не можем оставить Бориса Львовича, – горячилась Лора. – Недавно он перенес тяжелейшую операцию на сердце. Как его оставить одного в такой ситуации? Вы люди или кто?

– Мы никуда не денемся, откатаете нас позже, – сказал Родион.

– Да не вас откатаем, – хмыкнул Добрынин. – Пальцы. Отпечатки снимем.

– Конечно, не денемся, – заверила Лора. – У нас два супермаркета, готовим к открытию третий… Я что же, брошу все и убегу? Вы еще докажите, что это мы… Ну и Новый год! Все, больше ни на один праздник, ни к каким знакомым, даже к родственникам, не хожу!

– Папаша… Борис Львович, – тут же поправился Добрынин, – вы как?

– Нормально, – отняв руку от лица, сказал он.

– Распишитесь. – Майор положил на колени папку с листом, протянул авторучку. – Вот здесь.

– Что это?

– Протокол. Прочтите и подпишите.

Борис Львович прочел «шапку»… не было сил читать дальше, он поставил росчерк внизу исписанного листа, Добрынин взял протокол вместе с папкой.

– У вас есть родственники? – поинтересовался.

– Да. Дочь.

– Позвонить ей, чтоб приехала? Понимаю, праздник, неприятно получить такой удар… Извините, я должен задержать этих граждан.

– Я сам позвоню. Делайте, что считаете нужным.

– В таком случае прошу пройти с нами, – официальным тоном сказал Добрынин супругам.

Лора подступила к нему почти вплотную и прошипела:

– Вы бессердечный. Вы не человек, вы зомби. Погодите, я на вас жалобу накатаю во все инстанции, я вас так достану…

– Гражданка, прошу пройти в машину. Борис Львович, вы все же позвоните дочери, вам нельзя оставаться одному. И закройтесь.

– Хорошо, хорошо… – отозвался тот.

Дом опустел. Стало тихо. Лишь маятник напольных часов отмеривал время, в котором теперь не было смысла. Словно специально в такт маятнику зажигались и гасли огоньки новогодних гирлянд. Борису Львовичу не сиделось, он бесцельно проехал вокруг стола, выехал в коридор, где было темно, достиг кухни, включил свет. На полу мелом очерчена фигура, там, где голова, – лужа крови. Борис Львович поехал назад. Гостиная, праздничный стол, огни и много света. Свет раздражал. Он погасил верхний свет, сидел в полумраке, раздавленный и не способный ни на что, пока не раздался звонок. Не торопясь, так как силы иссякали, Борис Львович подъехал к накрытому столу, взял трубку.

– Это я! – послышался радостный голос Насти, затем несколько голосов громко выкрикнули: – По-здрав-ля-ем! С Но-вым го-дом!

– Спасибо, я вас тоже поздравляю.

– Папа, здоровья тебе! – повизгивала Настя, заливаясь смехом. – Не огорчай нас больше, будь умницей, слушайся Яну. Кстати, где Янка?

Он никогда никого не жалел, об этом вспомнил лишь сейчас. Ему не важны были ни семья, ни дочь с внуками, ни две бывших жены, ни собственная жизнь. Он все отдавал работе, не щадя ни себя, ни других, он был фанатом, для которого существовала только цель – открытие и победа. Разве можно было его любить, прощать? Он даже Янке, отдавшей ему свою молодость, посвятившей всю себя капризам старика, будто делал одолжение, позволяя его любить, а сам любви не додал. Что сказать дочери теперь, когда ему невыносимо трудно, когда он нуждался в участии? Яны нет, по какой-то нелепой случайности ее убили прямо в доме, убийца убежал, а возможно, это друзья жены ее убили. Это сказать? Испортить праздник, как всегда он делал, не считаясь ни с кем, только с собой? Заставить дочь мчаться среди ночи к нему?

– Яна?.. Она… на кухне, – солгал он.

– Зови ее!

– Милая, я так устал… Завтра увидишься с ней.

– Ой, прости, папа. Ладно, передай Янке наши поздравления. Еще раз поздравляем тебя, целуем вас обоих. Пока.

– Передам, – сказал он гудкам в трубке.

Один. Впервые Борис Львович почувствовал себя глубоким стариком с усталостью на плечах. Его так придавило, что не мог оставаться в кресле, поехал в спальню, где с трудом перебрался на кровать. Он неудобно лежал спиной на подушках, а сердце, ставшее маленьким, робко вздрагивало: тук… тук-тук… тук… Борис Львович повернул голову – рядом пустовало место. Стоило ему ночью зашевелиться, Яна тут же просыпалась, и тихо, чтоб не потревожить его, если он спит, звучал ее шепот:

– Тебе плохо?

Иногда он делал вид, будто не слышит, часто без причин раздражался или пренебрежительно бросал: «Воды принеси». И Янка мчалась за водой или за чем другим, что ему вовсе не было нужно. Она обладала потрясающим терпением, Борис Львович оценил это еще до операции, у него было время взглянуть на себя со стороны и ужаснуться. Перед больницей он написал ей письмо на тот случай, если никогда не вернется. И не отдал, положил в ящик письменного стола. Она помогла ему выжить и так нужна ему…

Но что, если сон продолжается, а на самом деле ничего не было? Вот сейчас войдет Янка, скажет, как она устала, сбросит платье прямо на пол, переступит через него, на ходу надевая сорочку, и бухнется на кровать. Потом придвинется к нему, станет тепло и хорошо. Если б она вошла…

Он смотрел на дверь, мысленно повторяя: «Войди, а то у меня мало времени». Борис Львович видел в полумраке только дверь, остальное расплывалось, не имея четких линий. С новым вдохом дверь приближалась, а с выдохом удалялась, и удалялась с каждым разом все дальше, дальше… Где она – Янка?

Все же дверь открылась. Борис Львович сначала услышал скрип, потом увидел полоску света и фигуру. Яна пришла, как всегда приходила по первому его зову, она не могла не прийти, хотя ее уже нет. А он есть. Зачем он есть? Он должен был уйти, а не она. Яна неспешно и бесшумно скользила к нему в своем розовом платье, правда, цвет он уже не различал, просто знал: платье розовое. Наконец увидел ее лицо с удивительно внимательным взглядом, будто она собиралась спросить: «Как ты, что хочешь?» Милая, чудная, не оставила его. Только бы успеть сказать, попросить прощения… а сердце все медленнее и протяжнее вздрагивало, он слышал его…