Текст книги "Портфолио в багровых тонах"

– Ой, ё!.. Ё!.. У… Ааа… – застонал на все лады.

Неуклюже приподнявшись и не выпуская из руки пульта, он сел, потер ушибленный нос, уменьшил звук. В его возрасте прерванный сон – наказание, но если немного выпить, боль притупится, сон вернется. Джагупов отбросил плед, спустил ноги на пол и ступней зашарил по ковру, отыскивая тапочки. Не нашел. Наклонился вниз… из-за сжатия диафрагмы подкатила противная отрыжка, то ли желудок, то ли печенка житья не давали последнее время. К врачу пора. А еще недавно казалось, здоровья хватит на две жизни, каково же было удивление, когда в пятьдесят организм начал неустанно напоминать: твое время истекает, будь благоразумным. Ну, понятно: не пить, не курить, женщин не любить, не жрать тоннами шашлыки.

– На хрен такая жизнь? – высказался Джагупов, поднимаясь с дивана.

Из открытого окна охлажденная влажность, насыщенная лесным дурманом, заползала в гостиную, приятно касалась кожи и с наслаждением вдыхалась. Однако зябко… Впрочем, здесь и в летнюю жару ночью не жарко, а нынче август перевалил за середину, ночи уж не те, прохладные.

Шмыгая носом, Джагупов поправил сползшие на бедра цветастые семейные трусы, никто не проверял, но наверняка в этот древний бренд влезет человек пять. Накрыв плечи пледом поверх старой футболки, Джагупов босиком зашлепал к бару, зевая и потирая то затылок, то лысину на макушке. А когда-то вместо лысины росла густая шевелюра… так ведь когда это было!

Глоток виски – и телу стало хорошо, вот только нос… Тофик утер сопливый нос запястьем (видимо, переохладился, когда спал), а секунды спустя, наливая следующую порцию виски, заметил кровь. Потрогав пальцами под носом и обнаружив уже на них кровь, он поразился: неужели от удара фейсом об тейбл такое возможно? Но если честно, нос у него… сначала появляется нос, потом живот, после сам хозяин всего этого «добра».

Снова зазвонил айфон и опять номер без имени. Джагупов выпятил губу, все же сказал в трубку:

– Да, слушаю?..

Гудки? Наверняка звонил тот же абонент, что и десять минут назад. Вот народ! Ясно же: ошибся номером, так нет – надо проверить. Джагупов решил больше не отвечать, ушел в ванную, промыл распухший нос.

– М-да, чуть курносым не стал, – бурчал он, вытираясь и рассматривая себя в зеркале. – Где молодость, где?..

Из ванной заглянул на кухню. Набросал на тарелку закусок, из холодильника взял бутылку минеральной воды и вернулся в гостиную, досадуя на разбудивший звонок, ведь теперь фиг заснешь до утра…

А здесь… ЧЕЛОВЕК!

Джагупов крепко зажмурился, затем вытаращил глаза… Нет, не померещилось, человек реальный. Джагупов превратился в стоп-кадр, ощутив, как каждая клетка в его теле затрепыхалась, а кишки завернулись в узел от страха!

Человек не оглянулся, хотя слышал шаги и сопение. Он стоял посреди гостиной спиной к Джагупову, одетый в черно-коричневую одежду. Его голова, затянутая флисовым капюшоном, запрокинулась – он смотрел вверх. Так ведь потолки в доме способны потягаться с потолками в Ватикане – там тебе (у Джагупова) и Рафаэль, и Рубенс, и да Винчи. Один армянин фрески штампует – оригиналы меркнут! Но сейчас хозяин думал не о фресках на своем потолке с вычурной лепниной, а о незваном госте: откуда он взялся?

– Ты кто?.. – выговорил он с трудом, мучительно соображая, чем грозит столь поздний визит (или ранний).

Его особняк стоит не на убогих пяти сотках грунта, а на большой площади, рядом участки таких же размеров – только самолетом можно облететь. Это шутка, однако позвать на помощь не получится, не услышат соседи, которых Джагупов, кстати, не знал. Недосуг было познакомиться. И охраны в загородном доме сроду не держал – ну, не дурак, а? Как будто денег у него мало! А-яй, и пистолет в прихожей. Лежит себе в кейсе, а чтоб открыть кейс, надо набрать код…

В это время гость, натягивая медлительностью нервы, повернулся… Лица Джагупов не увидел, лишь глаза в прорези, как у военных, потому в панике отступал, угадав в фигуре, идущей на него, темный призрак из бездны. Отступал, чувствуя, что призрак посетил его с подлой целью утащить с собой, а жизнь так прекрасна! О, сколько в ней всего, что в молодости только снилось.

Боль вонзилась так внезапно и была такой острой, что он не смог ни вскрикнуть, ни выдохнуть, ни вздрогнуть. Ничего не понимая, Джагупов просто замер, боясь потревожить адскую боль, которая начиналась в животе и стреляла во все части тела. Но это не приступ – не желудок, не печень, не поджелудочная, а нечто постороннее, беспрепятственно врезавшееся в него, распространяло боль.

Видимо, нос Джагупова перевесил, и голова наклонилась, подбородок уперся в грудь. В поле зрения попала рука в перчатке, прижатая к его шарообразному животу. Неужели простая рука так сильно, так страшно жалит? Рука подалась назад, а из живота выползло длинное лезвие в кровавых разводах и безжалостно воткнулось снова в человеческую плоть, легко проткнув футболку. После чего лезвие вновь неторопливо вышло и резко воткнулось…

Джагупов не смог поднять голову и посмотреть в лицо убийце с упреком, возможно, это остановило бы безжалостную руку. Он только наблюдал, как нож входит в его тело и выходит из него, причиняя невыносимую, пронизывающую боль. И понял: это конец. А ничего сделать не мог, ничего! Лишь покорно принимал в себя острую сталь.

Смерть пришла, когда Джагупов достиг всего, что доступно редким единицам, впереди маячило еще много лет полнокровной и полной соблазнов жизни. Соблазны стоят дорого. Разве не ради них предают, обманывают, идут на преступления, унижаются? Нет? Значит, ради денег? А деньги зачем? Чтобы оплатить соблазны. Джагупов мог бы стать просветителем и читать лекции на тему: соблазн – великий толкач. Он знал, что и чем движет, он прошел через все тернии, отказывал себе во всем в юности, ибо не было денег на хорошую еду, одежду, жилье. Он отказывал себе во многом и в зрелом возрасте ради детей и жены, на которой женили главы тейпа, не спрашивая, хочет ли дочку Бабы-Яги его пятая конечность. И так всегда было: никто не спрашивал, чего он хочет, Джагупову предписывалось удовлетворять хотения других. Да, он остервенело добывал деньги, не брезгуя ничем: обманывал, предавал, унижался, шел на преступления. Потому что знал, ради чего. Ради себя. И вот дети выросли, жену выгнал, заткнув ей рот баблом. Джагупов свободен и богат, наконец, он мог жить…

Но какое-то ничтожество прокралось в дом и зарезало банальным лезвием. Закололо, как кабана! Обидно, жалко, что все в этом соблазнительном мире для него кончено.

Из руки выпала бутылка с минеральной водой, покатилась по полу… Тарелка с закусками хлопнулась на пол… Разбился хрустальный стакан…

Джагупов следил за рукой с ножом до тех пор, пока сознание не удалилось, пока он не перестал видеть и чувствовать. Упал он плашмя и навзничь. Упал, уже не зная того, что падает, а удар об пол располневшего тела сам по себе опасен, к этому времени он ничего не чувствовал.

5

В дверь с упорной настойчивостью звонили, а утро раннее… Сонная Лена отбросила одеяло, дотянулась до халатика и, сунув в рукава руки, поплелась в прихожую, не завязав поясок на талии. Открыла дверь. Не взглянув на террориста, она оперлась спиной о стену, скрестила на груди руки и отвернула лицо в сторону комнаты.

– Почему не открывала? – спросил террорист, войдя в прихожую.

Не просто спросил, а вложил обиду в вопрос, чтобы, понятное дело, вызвать комплекс вины у Лены. Она запрокинула голову и уставилась в потолок, тем самым давая понять: надоел, устала, катись к чертям собачьим. Вслух трудно сказать это родному отцу, впрочем, Лена не надеялась, что он по мимике поймет ее внутренний монолог, если не понимает сказанных вслух слов. И не понял.

– Я не расслышал или ты с отцом не хочешь разговаривать?

Она знала все, что он скажет и какой жест сделает после той или иной фразы, какую гримасу нацепит на свой потрепанный портрет. Сейчас папа скреб грязными ногтями небритую скулу, глядя на дочь с укором и одновременно с достоинством. Уж чего-чего, а достоинства у пьяниц навалом. Ни одна труба не качает столько газа с нефтью, сколько достоинства хранится в заспиртованном теле еще не старого, но слетевшего с катушек мужчины.

– Не понял, ты родному папе не рада?

А то по ней не видно! Что плохо: сколько не играй в молчанку, не поможет. У папы, когда он близок к цели, выдержка с терпением – ей бы столько. Но молодость импульсивна, непоследовательна, Лена, твердо решив не вступать в диалог с отцом, сорвалась:

– Не дам!

– Что? – сморщился Евгений Ильич. – Ты мне? Отцу? Который тебя кормил?! Поил! Растил! Надеялся, дочь будет радостью… А ты с ним так, да?

Он заводит себя с одинаковой последовательностью: сначала на слезы, потом на «благородный гнев», под финал выдает истерику. Решив ускорить этот процесс, Лена повторила, теперь уже глядя в его бессовестные глаза:

– Лафа закончилась. У меня нет денег. И теперь долго не будет.

– Попроси у своего, – нашелся папа.

– И не подумаю, – отрезала Лена.

– Значит, отцу плохо, а дочь не хочет облегчить участь. Значит, я отрывал от себя, чтоб ей было хорошо, а она куска хлеба теперь не даст…

Лена оттолкнулась от стены и прошла в кухню, где взяла половину батона, а из холодильника – полпалки копченой колбасы. Вернулась в прихожую, сунула в руки отцу:

– Вот тебе хлеб, вот колбаса. Теперь уходи.

Развернув к выходу папу, который не успел опомниться по причине хронического похмельного синдрома, тормозившего все рефлексы в мозгу, она вытолкала его на площадку и захлопнула дверь.

– Ленка!.. – раздался запоздалый вопль. – Ленка, открой! Я дом подниму…

Несколько раз Евгений Ильич ударился боком в дверь – не помогло. Приставив ухо к щели, он послушал пару секунд и заорал громче:

– Ленка!.. Родная дочь отца выгнала! Воспитал на свою голову! Живешь с богатым мужиком… как последняя… А у него жена, дети… Не стыдно? Кто ты после этого? Ну, подскажи, как тебя называть!

Лена просто-напросто стекла по стене вниз, как смола по дереву, уселась на пол и, обхватив колени руками, уткнулась в них лбом. Она не плакала, нет-нет, а собиралась с мыслями, с силами. Сегодня столько хлопот… без папаши хватит. Слезы давно закончились, да и какой от них прок? Сухие глаза, холодное сердце, трезвый ум – прекрасный комплект достоинств, дополняющий эффектную внешность. Несмотря на молодость, Лена научилась владеть собой и смотреть на мир глазами взрослой женщины. Если честно, думала, что умеет. Думала до тех пор, пока не случилось…

– Ленка, сволочь! – разорялся за дверью папа, человек без порядка в голове и абсолютно без воли, разменявший талант на градусы. – Мне же надо… для здоровья. Ленка, а если отец умрет? Ты будешь виновата… Мать не жалко? Она ж болеет…

У мамы с папой болезнь известная, перешедшая в хроническую, а жалость, даже дочерняя (о любви уже речи не могло идти), – продукт протухающий. И что в данном случае есть жалость, ведь в мире абсолютно все относительно. Пора кончать с вымогательством, Лена громко и отчетливо сказала якобы в телефон:

– Алло, полиция? Ко мне ломится пьяный мужик, будьте добры, помогите… Адрес? Записывайте: Королева, 35…

– Неблагодарная! – обозлился папа, привыкший к регулярным подачкам во времена запоев. – В полицию… на родного отца?.. Не ожидал! Ну, попомнишь меня! Я тебе устрою, доченька. Чтоб на отца родного натравливать… я тебе поломаю твою кайфовую жизнь.

– Сейчас приедут, папочка! – процедила за дверью неблагодарная дочь. – Будешь ждать, когда тебя запакуют или предпочтешь волю?

Легавым ехать сюда – минуты три, Евгений Ильич не стал проверять, солгала она или нет, а, прижав колбасу с батоном к отощавшей груди, скатился по лестнице и вылетел из подъезда со скоростью кометы. Очутившись на улице, он отбежал на расстояние и погрозил кулаком балкону квартиры, где жила его дочь.

Лена как раз поставила турку с кофе на огонь и видела в окно, как у противоположного дома папа тряс кулаком. Он жалок, совершенно чужой, непонятно, что их связывает на этой земле. Разумеется, никуда Лена не звонила, этот прием она использовала впервые, сегодня он сработал, а завтра придется придумать что-то другое. Во времена запоев отец превращается в скотину, вымогает деньги, закатывая скандалы, может валяться в подъезде. Лена отдавала ему иногда последние гроши, лишь бы отстал, ведь перед соседями стыдно. Но сейчас ей самой нужны деньги, это вопрос жизни и смерти в прямом смысле.

* * *

Глеб сел в машину Юрия Петровича – старикана вряд ли остановят фараоны, а Славка поехал за ними. Лицо Глеба защитили темные очки и бейсболка с большим козырьком, других средств, преобразующих внешность, не нашлось.

Вчера парни выложили старикану проблему и правильно сделали. Во-первых, рано или поздно он все равно узнал бы, во-вторых, ложь дед чует порами кожи и не прощает лгунов. Что поделать – поколение бескомпромиссных максималистов. К обоюдной радости друзей, Юрий Петрович не заклевал их моралями, напротив, вызвался помочь, согласившись, что обращаться в полицию глупо – повяжут. Являясь пережитком тоталитарных эпох, старикан с пугающим энтузиазмом взялся руководить двумя «отроками», распределив обязанности: Слава с Глебом ищут фотографа, а он отправится по друзьям искать связи в следственных органах. Полиция, полиция… Глеба еще вчера охватило беспокойство, хотя старикану, которого он знал с детства, доверял как себе. По дороге в город он крутился на сиденье, крутился… и не выдержал:

– Зачем вам полиция? Кинематограф наплодил тупых ментов, на самом деле они соображают неплохо, когда хотят, и быстро вычислят, что вы меня прячете. Мы без них обойдемся…

– Боишься, нечаянно сдам тебя? – раскусил его Юрий Петрович. – Вы думаете, все, кому за шестьдесят, страдают старческим кретинизмом…

– Вы не так поняли! – дал задний ход Глеб, но того понесло:

– Вы, молодежь, нахальные, неумные, невежественные, поэтому попадаете в нелепые ситуации, часто угрожающие вашей жизни. У тебя микросхемы в черепушке не в порядке, иначе ты не занимался бы любовью в парке. Для этого кровать придумали. Неужели в твою ослиную башку не пришло, что в парке ночью полно всякой швали?

– Юрий Петрович! – взметнул Глеб вверх руки, ударившись ими о крышу авто. – Желание уединяться на природе с девушкой и тем более заниматься сексом у меня пропало на веки вечные. Только за высоким забором, в доме с крепкими стенами, с окнами, закрытыми ставнями, и в полной темноте… если не стану импотентом после всего.

– Молчать, – ухмыльнулся тот, покручивая руль. – Лучше слушай умных людей типа меня. Еще повезло, что живым остался, могло быть хуже. Теперь по поводу полиции. У тебя ничего нет – ни подозреваемых, ни мотивов, ни улик, ни версий, чтобы искать убийцу самостоятельно. Поверь, это не так просто, как в ваших заграничных киношках показывают. Полиция на место убийства попала сразу по горячим следам, возможно, они нашли что-то, помимо твоих отпечатков. У них есть пусть плохая, но техника, есть специалисты, опыт. Они практики! Или тебе неинтересно, что думают сыщики, в каком направлении работают?

Что за вопрос! Жизненно необходимо. Но Глеб молча смотрел в окно, глубоко вдыхая встречный ветер, который неплохо проветривал голову. Не успокоил его Юрий Петрович, старикан это понял и толкнул парня в бок:

– Не бойся. Мне всего шестьдесят четыре, до маразма еще лет десять. Короче, полицейским ищейкам меня не провести, они не узнают, где ты прячешься. К счастью, мои друзья живы, а у них тоже есть друзья, мы найдем выход на сыщиков и осторожненько выясним, что им известно.

Глеб ничего не сказал, не верил он в «осторожненько выясним», но в его положении харчами не перебирают. Если бы, открыв глаза, он увидел не сегодняшнее утро, а вечер, когда взял Дину за руку и увел из клуба, его жизнь могла получить продолжение, какое он заложил в долгосрочную программу. Но все изменилось без него. Нелепо: от Глеба ничего не зависело, ничего! Так не бывает, казалось ему раньше, человек сам кует свою судьбу сверху донизу, на практике – не всегда. Ночь убийства Дины стала тяжелым испытанием, которое только начиналось. И где-то у самого сердца завелся червяк сомнения, сигнализируя: та ночь не закончится никогда. Или закончится вместе со смертью. Его, Глеба, смертью. А это совсем не вдохновляющий фактор.

* * *

– Черт, черт, черт! Боже мой… Боже…

Нику заклинило на трех словах, которые она произносила механически, держась за голову руками, как в театральной постановке.

– Не отчаивайся, – сказала Лидия Даниловна. – Это не самое страшное, что может произойти в жизни, поверь.

Она живет в одном доме с Никой, утром подбросила к студии и зашла взглянуть на последние работы, а тут такое! Лидия Даниловна заняла единственный резной стул под старину с высокой спинкой и время от времени поглядывала на часы, ей ведь тоже нужно на работу.

– Катастрофа! – добавила Ника новое слово к трем предыдущим.

– Успокойся. Ты уже ничего не изменишь, смотри с этой точки зрения на происшествие и думай, как все исправить.

Лидия Даниловна старше на двадцать пять лет и… она настоящая – разве это не исчерпывающая характеристика? Без понтов, добавила бы еще Ника, обожавшая снимать ее не только из-за красоты, встречающейся в этом возрасте крайне редко и которую называют благородной. У Лидии Даниловны глаза, лицо, движения наполнены смыслом, отсюда снимки никогда не бывают бессодержательными. Ника звала ее коротко – Лидан. Разумеется, не подругой была для нее Лидан – слишком разные весовые категории, тем не менее между ними установилась прочная связь, как сейчас говорят, на тонком плане.

– Столько работы! – не успокоилась Ника. – И все к черту, все!

Она собиралась разреветься, когда в студию вошел Эдик, при нем рыдать – еще чего! Ника позвонила ему, она обязана была сообщить, что вчерашняя работа накрылась медным тазом, нужно переснять девчонок, следовательно, съемки на природе отменяются. Но не думала, что он притащится сам (его только тут не хватало)! Ей и так плохо, но, увидев Эдика собственной персоной, стало хуже. Однако он – источник дохода, причем немаленького, и Ника завязала злость в узел, при этом села на кубик спиной к нему. Ей с ним еще работать и работать, зачем же восстанавливать против себя?

Эд понял все без слов. Он скользнул взглядом по висевшей одежде – с его стороны было неосмотрительно оставлять в студии дорогой товар, но ведь ничего подобного никогда не случалось. Здание охраняется, не так-то просто вынести отсюда что-либо ночью. Достаточно было беглого взгляда, чтобы определить: одежда цела, обувь… тоже на месте. Эд бесшумно и с облегчением вздохнул, ради этого барахла, за которое ему не расплатиться, он примчался на вопль из телефонной трубки.

– Полицию вызвала? – осведомился он. Получив от Ники утвердительный кивок, Эд подошел к столу, где стоял системный блок компьютера, и спросил: – Что унесли?

– Все цело, – ответила Ника, не оглянувшись. – Только… винт…

Да, вынули винчестер, точнее, выдрали.

– Странное ограбление, – сказал он. – Вещи не тронули, а каждая стоит… Значит, взяли только винт? Почему?

Очередной раз взглянув на часы, Лидан засобиралась:

– Мне пора. Ты уж прости, Ника. – Она дошла до двери, но вдруг вернулась. – Мне кажется, кому-то понадобилось то, что есть на жестком диске. Подумай, Ника, что это за информация, тогда, возможно, ты вычислишь, кого она интересует. До вечера.

Сейчас Ника ни о чем не могла думать, кроме как о потерях. С жестким диском у нее украли красивую, облюбованную мечту, с которой ложилась в постель и поднималась утром, с ней жила она дни напролет. Девчонок можно переснять, а серия снимков для выставки – невосполнимая утрата, потому что не подлежит восстановлению. Ценнейшие кадры остались на жестком диске.

– О, боже, боже, какая я дура, – ударилась она в запоздалое раскаяние.

– Почему? – заинтересовался Эдик, так как в интонации Ники прозвучала уверенность, будто она знает причины налета на студию, речь-то велась об этом.

– Вчера я работала допоздна, – неожиданно разговорилась убитая горем хозяйка. – Щелкнула дверная ручка, ты знаешь, как она щелкает…

– Знаю. И что?

– Я думала, это охранник, позвала его по имени, но за дверью был кто-то другой, он убежал… Значит, потом вернулся! Сколько раз мне говорили: не храни информацию на одном компьютере, не храни! Почему я не слушала? Почему я такая тупица?

– А как дверь открыли?

– А?.. – растерялась Ника, повернувшись к нему лицом. – Как?.. Не знаю… Когда мы сегодня приехали, дверь была открытой…

Эд метнулся к двери, осмотрел замок и немало изумился:

– Ника, замок цел.

– Ну да…

В этот момент в студию вошли мужчины в полицейской форме. Ника бросилась к ним, наивно полагая, что стражи порядка в мгновение ока укажут на вора.

* * *

Анжела еще раз провела щеточкой по ресницам, последний. Посмотрелась в зеркало, поворачивая голову влево-вправо и проверяя, как выглядят ресницы. Она улыбнулась отражению – улыбка по утрам дает позитивный заряд на весь день, к тому же ей нравилось на себя смотреть, но это, конечно, тайна тайная. А что же тут может не нравиться? Каштановые волосы длинные, пышные, а не три пера в два ряда. Такие же каштановые удлиненные глаза, над которыми раскинулись крылья бровей, изящные скулы, плавно переходящие в подбородок, и чудный рот с натуральными губами, а не силиконовыми протезами. Ну и рост, талия, ноги – как положено для королевы, а улыбка Анжелы – это «луч света в темном царстве». Серьезно, улыбка искренняя, открытая, очаровывающая. Наверное, поэтому к ней льнули люди (не всегда добропорядочные, к сожалению), ведь человек инстинктивно тянется к свету и добру. Но Анжела обычная. Она точно так же, как все, сердится, обижается, плачет, веселится, если есть повод. У нее все, как у людей, включая проблемы.

Кстати, кстати! Одна из узловых проблем – задержка. При воспоминании об этом тревожно защипало сердце, но Анжела закрыла глаза и несколько раз мысленно повторила: обойдется, пройдет, как насморк.

Вовремя она прибежала на кухню, иначе гречневая каша подгорела бы, а в ковше, где варились яйца, почти выкипела вода. Однажды забыла про яйца, был такой бэмц… реально бомба взорвалась. Анжела выключила кашу, залила холодной водой яйца и побежала в комнату будить Митю, мужчины удивительный народ, спать будут сутками, если их не будить. Правда, в ее арсенале эскадрона не числится, на кровати лежал всего лишь второй в ее жизни мужчина, но и двух достаточно, чтобы сделать некоторые выводы. Анжела залезла с ногами на диван и громко чмокнула Митю в висок, он не растаял от поцелуя, а натянул на голову простыню.

– Как! – воскликнула она. – Ты отгораживаешься от меня?

И безжалостно стянула с него простыню, Митя накрыл голову подушкой. Анжела отняла подушку, это тоже не помогло: он повернулся на другой бок.

– Вставай! – тормошила его Анжела. – Знаешь, который час?

– М?

– Почти десять!

– Уй! – Теперь он хотя бы сел, но при этом глаза его были закрытыми. – Почему не разбудила?

– Будила, – заверила Анжела, переодеваясь. – Целых два раза будила: когда шла на кухню и перед душем. Если хочешь, спи, а я через двадцать минут выхожу.

Переодевшись в платье, она повесила халатик в шкаф и убежала на кухню. Митя потянулся с длинным стоном, вероятно, чтобы звук помог собраться с силами и смело ринуться в новый день отвоевывать место под нещадным солнцем бизнеса. Не помогло. Он поплелся в душ, теперь только вода способна взбодрить.

На кухню Митя пожаловал хмурый, но не от того, что не выспался, а до трех торчал в сетях Рунета. Она поставила перед ним тарелку гречки с молоком, блюдце с двумя яйцами, кофе в большой фаянсовой кружке, а тостер, намазав маслом и кинув сверху куски ветчины, сунула прямо в руку – Мите осталось только съесть.

– Тебе разве не надо на работу? – поинтересовалась она, поедая две столовых ложки гречневой каши без масла, молока, сахара и, естественно, без хлеба.

– Надо. Но я начальство сам у себя, мне можно и задержаться.

Да, у него собственная фирма. Маленькая. До бизнес-акулы далеко, однако Митя неплохо управляется. Анжела любила бы его, будь он хоть сантехником или… Впрочем, сантехников сейчас полно и с высшим образованием, но они считаются неудачниками, любить их строго запрещается гламурной средой. Нет-нет, Митя как раз удачлив. И умен. Нет ничего хуже глупого мужчины, Анжела таких видела-перевидела и среди столпов бизнеса, глупость не выбирает только бедных, богатые от нее тоже страдают. Митя еще и молод, ему двадцать девять лет, к тому же красив, он самый, самый! Год они… как бы это сказать… в отношениях. То на съемной квартире Анжелы встречаются, то у него на квартире (не съемной). Как раз эти отношения и смущают ее, а также родителей. Целый год вместе, пора бы… да? Но необязательность, судя по всему, устраивает его.

– Куда собралась? – поинтересовался Митя.

– На телевидение, – ответила она, подкладывая ему еще один бутерброд. – Сегодня решается моя судьба.

На его лице с правильными, типично мужскими чертами появилась презрительная гримаса. Анжелу неприятно кольнула реакция Мити, она столько сил приложила, доказывая, что заслуживает места телеведущей, и это без победоносного шествия по постелям. Конечно, не без протекции попала на TV, папин друг хлопотал. Старые ведьмы, присосавшиеся к передачам еще с советских времен, истекали ядом, но оружие Анжелы – искренность, старание, доброжелательность и, разумеется, молодость с красотой. Работа ей нравилась, очень-очень нравилась, да что там, публичность – штука заразная. Не последнюю роль играла материальная независимость, ну, сколько можно просить у родителей или перебиваться случайными заработками? А Митя… Митя поначалу не принял всерьез ее увлечение, теперь, чем чаще появляется Анжела на экране, тем раздражительней становится он.

– А что ты предлагаешь? – произнесла она мягким тоном. – В школе преподавать иностранный язык мне неинтересно, там без меня полно учителей. Переводчиком работать? Подскажи, где. Карьеру модели…

– Ты же знаешь, я противник модельного бизнеса.

Вот как: он противник! Да ради бога, Анжела согласна расстаться с подиумом, тем более что никакого дохода этот вид деятельности не принес, кроме жалкого чувства удовлетворения, что ты в центре.

– Судя по выражению, тебе не нравится и профессия телеведущей, – сделала вывод Анжела.

– Мне не нравятся все публичные профессии, – заявил Митя. – В самом слове «публичный» заложен порочный смысл. Хм, публичный… это значит тот, кем пользуются все.

Другая сказала бы: ты не муж, чтобы указывать, чем я должна заниматься, но не Анжела. Он неправильно поймет, как намек, что ей хочется за него замуж. Безусловно, хочется. Еще хочется любви и уважения, наверное, мужчине об этом стоит иногда напоминать, только как-то неловко выпрашивать то, что должно само по себе связывать двух любящих людей. Но именно сегодня, доедая яйцо, Анжела сказала твердо, в то же время неконфликтно:

– Митя, я буду работать там, где нравится мне, а не тебе, хорошо?

– Я не хотел тебя обидеть…

– И ладно. Извини, опаздываю…

– Я тебя отвезу, – подхватился он. – Твое телевидение по пути.

Отлично, Анжела сэкономит. Она никогда не вытягивала из него деньги, не умела и не собиралась этому учиться. Гордость не позволяла брать и тогда, когда он сам давал – Митя не жмот, просто это неправильно. А девчонки думают… Анжела непроизвольно хохотнула, припомнив реплики по поводу ее отношений с Митей, сложилось мнение, будто она доит его – ужас. Почему-то им не приходит в голову, что их связывает такое архаичное чувство, как любовь, а не рыночные установки «купи-продай». В сущности, все замечательно… только в настроении появилась трещинка. Впрочем, образовалась она давно, а сегодня чуточку расширилась. Все из-за надежды, которая тает, тает… Может, это синдром невротика – видеть действительность исключительно в тусклых тонах?