Текст книги "Семья О’Брайен"

Лайза Дженова
Семья О’Брайен

© Ракитина Е., перевод на русский язык, 2017

© ООО Издательство «Э», 2017

* * *

Посвящается Стелле

Памяти Меган, с любовью

Когда вы рождаете это в себе, то, что вы имеете, спасет вас. Если вы не имеете этого в себе, то, чего вы не имеете в себе, умертвит вас.

Евангелие от Фомы. Изречение 74.

Когда что-то себе представил, распредставить уже нельзя.

Джо О’Брайен

Часть первая

Болезнь Хантингтона (БХ) – наследственное нейродегенеративное заболевание, для которого характерны прогрессирующая утрата сознательного моторного контроля и возрастание числа непроизвольных движений. Начальные физические симптомы включают потерю равновесия, снижение ловкости, падения, хорею, невнятную речь и затрудненное глотание. Болезнь диагностируется с помощью нейрологического исследования на основании упомянутых проблем с движением; диагноз может быть подтвержден с помощью генетического анализа, поскольку болезнь вызывается единичной генетической мутацией.

Несмотря на то что для диагноза необходимо наличие физических симптомов, существует протекающий бессимптомно «продром БХ», который длится иногда до пятнадцати лет, прежде чем появятся проблемы с движением. Продромальные симптомы БХ затрагивают психиатрическую и когнитивную сферу и могут включать депрессию, апатию, паранойю, обсессивно-компульсивные расстройства, импульсивность, вспышки гнева, снижение скорости и гибкости когнитивных процессов и ухудшение памяти.

БХ, как правило, диагностируется между тридцатью пятью и сорока четырьмя годами и неизбежно приводит к смерти в течение десяти-двадцати лет. Лечения, которое могло бы повлиять на развитие болезни, не существует, излечение также невозможно.

Ее называют самой жестокой из известных человечеству болезней.

Глава 1

Эта чертова баба вечно перекладывает его вещи. Ни ботинки в гостиной не сбросишь, ни темные очки на кофейный столик не положишь, все «убирает на место». Кто ее назначил богом в этом доме? Да если ему захочется навалить кучу вонючего дерьма посреди кухонного стола, там она и должна лежать, пока он ее не тронет.

И где, твою мать, пистолет?

– Роузи! – орет Джо из спальни.

Смотрит на часы: 7:05 утра. Он опоздает на перекличку, если немедленно не выйдет, но не может же он уйти без пистолета.

Думай. В последнее время так трудно думать, когда спешишь. К тому же тут на тысячу градусов жарче, чем в аду. Для июня просто пекло, всю неделю под тридцать, и ночами почти не остывает. Спать в такую погоду невозможно. Воздух в доме стоячий, как болото, сегодняшняя жара и влажность уже теснят то, что набралось за вчерашний день. Окна настежь, но это совершенно не помогает. Хейнсовская белая футболка под жилетом прилипает к спине, и это его бесит. Только что из душа, а хоть снова полезай.

Думай. Принял душ, оделся: штаны, футболка, кевларовый жилет, носки, ботинки, ремень с кобурой. Потом вынул пистолет из сейфа, снял с предохранителя, а потом? Он опускает глаза на правое бедро. Пистолета там нет. Он по весу чувствует, что его там нет, даже не глядя. Подсумок, наручники, газовый баллончик, рация и дубинка на месте, а пистолета нет.

В сейфе его нет, на тумбочке нет, в верхнем ящике тумбочки нет и на неубранной постели нет. Он смотрит на тумбочку Роузи. Ничего, только Дева Мария в центре кружевной салфеточки цвета слоновой кости. Уж она-то ему точно не поможет.

Святой Антоний, да где ж он, мать его так?

Он устал. Прошлым вечером стоял на регулировке возле Парка. Чертов Джастин Тимберлейк, концерт затянулся. Вот он и устал. И что? Он годами устает. Не может же он настолько устать, что заряженный пистолет неизвестно куда сунул. Из тех, кто служит столько же, сколько Джо, многие начинают небрежничать с табельным оружием, но только не Джо.

Он тяжело спускается в холл, проходит мимо двух других комнат и заглядывает в единственную в доме ванную. Ничего. Врывается в кухню, упершись руками в бока и по привычке нащупывая основанием правой ладони рукоять пистолета.

Четверо его подростков, еще не принявших душ и лохматых со сна, уже встали и расселись вокруг кухонного стола за завтраком: тарелки с недожаренным беконом, жидкая яичница, подгоревшие тосты из белого хлеба. Все как всегда. Джо осматривает комнату и замечает пистолет, свой заряженный пистолет, на горчично-желтой столешнице «Формика» рядом с мойкой.

– С добрым утром, пап, – произносит Кейти, младшенькая.

Она улыбается, но робко, понимая, что что-то не так.

Он не обращает на Кейти внимания. Поднимает «Глок», убирает его в кобуру, и тут в прицел его гнева попадает Роузи.

– На кой тебе сдался мой пистолет?

– Ты о чем? – спрашивает Роузи, стоящая у плиты в розовой майке без лифчика, в шортах и босиком.

– Вечно ты перекладываешь мое барахло, – говорит Джо.

– Твой пистолет я в жизни не трогала, – поворачивается к нему Роузи.

Роузи маленькая, в ней полтора метра с кепкой, и весит она сорок пять кило, если сыта. Джо тоже не великан. В форменных ботинках в нем метра восьмидесяти нет, но все думают, что он выше, наверное, потому, что у него грудная клетка широкая, и руки мускулистые, и голос низкий и хриплый. К тридцати шести он слегка наел живот, но для его возраста терпимо, учитывая, сколько он сидит в патрульной машине. Обычно он веселый и легкий, просто котик, но даже когда он улыбается и в голубых глазах появляется озорной огонек, все знают, что он крут, таких уже не делают. Никто против Джо не пойдет. Никто, кроме Роузи.

Она права. Она никогда не трогает его пистолет. Пусть Джо и служит уже столько лет, Роузи так и не привыкла к тому, что в доме есть оружие, хотя пистолет всегда в сейфе или в верхнем ящике тумбочки Джо и на предохранителе, или у него на правом бедре. Так было до сегодняшнего утра.

– Тогда какого хера он там делал? – спрашивает Джо, указывая на стол возле мойки.

– Придержи язык, – говорит Роузи.

Он оборачивается на четверых своих детей, которые перестали есть, чтобы не пропустить представление. Глаза его останавливаются на Патрике. Благослови его Господь, но ему шестнадцать, и он без царя в голове. Именно такую штуку он бы и мог выкинуть, хотя детям за годы прочитано столько нотаций про пистолет.

– Так, кто из вас это сделал?

Они смотрят, не говоря ни слова. Чарлстаунский заговор молчания, да?

– Кто взял мой пистолет и положил возле мойки? – громко спрашивает Джо.

Отмолчаться не выйдет.

– Не я, пап, – произносит Меган.

– И я не я, – говорит Кейти.

– Не я, – вторит Джей Джей.

– Я этого не делал, – подает голос Патрик.

Это же говорят все преступники, которых ему случалось задерживать. Все прям святые, язви их душу. Смотрят на него снизу вверх, моргают и ждут. Патрик сует в рот резиновый кусок бекона и жует.

– Съешь что-нибудь перед уходом, Джо, – говорит Роузи.

Он опаздывает, ему некогда завтракать. Опаздывает, потому что искал этот чертов пистолет, который кто-то взял и положил на кухонный стол. Опаздывает и чувствует, что не контролирует ситуацию, и еще ему слишком, слишком жарко. Воздух в тесной кухне густой, как бульон, дышать нечем, жар плиты, шести тел и погоды словно разжигает нечто, уже готовое закипеть у него внутри.

Он опоздает на перекличку, и сержант Рик Макдонах, который на пять лет младше Джо, снова станет его распекать, а то и рапорт подаст. Он не может и думать о подобном унижении, и что-то у него внутри взрывается.

Он хватает за ручку чугунную сковородку, стоящую на плите, и швыряет ее через кухню. Она врезается в гипсокартонную стену возле головы Кейти, пробив изрядную дыру, а потом с громким «бам», отдающимся эхом, приземляется на линолеум. Бурые, как ржавчина, капли жира от бекона ползут по обоям в маргаритках, словно кровь из раны.

Дети замолкают с вытаращенными глазами. Роузи ничего не говорит и не двигается. Джо вылетает из кухни, проносится по узкому коридору и забегает в ванную. Сердце у него колотится, и голова горит, нестерпимо горит. Он умывается и поливает затылок прохладной водой, потом вытирается полотенцем для рук.

Ему нужно уходить, прямо сейчас, но что-то в его отражении цепляет Джо и не отпускает.

Глаза.

Зрачки расширены и черны от адреналина, глаза, как у акулы, но дело не в этом. Дело в выражении глаз, из-за него он замер. Дикие, блуждающие, полные ярости. Как у матери.

Тот же безумный взгляд, что приводил его в ужас, когда он был мальчишкой. Он смотрит в зеркало, он опаздывает на перекличку, прикованный к несчастным глазам своей матери; она точно так же смотрела на него, когда ей уже ничего не оставалось, только лежать на кровати в психиатрической палате, – немая, измученная, одержимая, ждущая смерти.

Дьявол, живший в глазах его матери, дьявол, умерший двадцать пять лет назад, сейчас глядит на него из зеркала в ванной.

Семь лет спустя

Глава 2

Прохладное воскресное утро, Джо гуляет с собакой, пока Роузи ушла в церковь. Он раньше ходил с ней и детьми, когда был не на дежурстве, но когда состоялась конфирмация Кейти, все сошло на нет. Теперь ходит одна Роузи, и все они, жалкие грешники, вызывают у нее отвращение. Джо верен традициям: неудачная черта для того, у кого полноценный выходной приключается раз в семь с половиной лет и кто шесть лет не проводил рождественское утро с семьей; он и теперь ходит к мессе в сочельник и на Пасху, когда получается, но с еженедельными службами завязал.

Не то чтобы он не верил в Бога. В рай и ад. В добро и зло. Хорошее и дурное. Большую часть ежедневных решений он по-прежнему принимает исходя из чувства стыда. Бог тебя видит. Бог слышит, что ты думаешь. Бог тебя любит, но если облажаешься, гореть тебе в аду. Всю его юность монашки вдалбливали эту бредятину в его твердый череп, прямо между глаз. Так она в голове и брякает, поскольку выйти не может.

Но Бог должен знать, что Джо – хороший человек. А если не знает, тогда за час в неделю, опускаясь на колени, сидя и вставая в церкви Святого Франциска, бессмертную душу Джо не спасти.

В Бога он бы по-прежнему вложился, но в институте католической церкви разуверился. Слишком много священников позволяет себе всякое с маленькими мальчиками; слишком много епископов и кардиналов, и даже сам Папа, покрывают эту мерзость. И потом, Джо не феминист, но с женщинами они, на его взгляд, не правы. Никакого контроля рождаемости, для начала. Да бросьте, вам что, Иисус так заповедал? Не пей Роузи таблетки, у них бы сейчас была, наверное, дюжина ребят, а сама Роузи одной ногой стояла бы в могиле. Боже, благослови современную медицину.

Поэтому они завели собаку. Когда родилась Кейти, он сказал Роузи: хватит. Четверых достаточно. Роузи забеременела Джей Джеем в то лето, когда они окончили школу (до тех пор им везло, успевал вынуть, но не вечно же успеешь), так что они впопыхах поженились и родили ребенка, когда самим еще и девятнадцати не было. Джей Джей и Патрик были ирландскими близнецами, родились с разницей в одиннадцать месяцев. Меган появилась через год и три месяца после Патрика, а Кейти с плачем явилась в мир через полтора года после Меган.

Когда дети подросли и пошли в школу, жить стало попроще, но первые годы были кошмаром. Он помнит, как Роузи не отвечала на его поцелуй, когда он, уходя из дома, оставлял ее с четырьмя детьми: всем еще и пяти лет не было, а трое еще в подгузниках. Как был благодарен, что у него есть законная причина оттуда смотаться; но каждый день тревожился, что она не выдержит до конца его смены. Он так и представлял, как она сделает что-нибудь страшное: то, что он видел во время работы и что рассказывали сослуживцы, питало его самые темные страхи. Если обычного человека довести, он способен такого натворить! Роузи, наверное, лет десять толком не высыпалась, детишки им достались непростые. Чудо, что все выжили.

Сперва Роузи не соглашалась на План Развития, как Джо это называл. Как ни безумно это звучало, она хотела еще детишек. Хотела прибавить к команде О’Брайенов еще хотя бы нападающего и защитника. Сама она была младшей из семерых детей, единственной девочкой, и хотя теперь почти не видится с братьями, ей нравится, что она из большой семьи.

Но Джо все решил, и спорить было не о чем. Он уперся намертво, впервые в жизни в прямом смысле отказывался от секса, пока Роузи с ним не согласилась. То были напряженные три месяца. Он уж приготовился всю жизнь упражняться в душе, когда увидел на подушке плоский круглый контейнер. Внутри кольцом лежали таблетки, и недельная норма была уже выбрана. Вопреки воле Господа Роузи прекратила холодную войну. Он едва терпел, пока ее раздевал.

Но раз уж детей она больше завести не могла, то захотела собаку. Все по справедливости. Вернулась из приюта с ши-тцу. Он до сих пор убежден, что она это сделала, чтобы ему насолить, что она таким образом оставила последнее слово за собой. Джо, как-никак, бостонский полицейский, ну мать моя женщина. Ему бы стать гордым владельцем лабрадора, или бернской пастушьей овчарки, или акиты. Он соглашался на собаку, на настоящую собаку, а не на нервную крыску. Нет, не по нему это.

Роузи назвала пса Джес, так этого кабыздоха хоть терпеть было можно. Джо раньше ненавидел гулять с Джесом в одиночку, появляться с ним на людях: что он как педик. Но потом понемногу привык. Джес славный пес, а Джо достаточно мужик, чтобы показаться в Чарлстауне с ши-тцу на поводке. Если только Роузи не надевает на псину какой-нибудь дурацкий свитер.

Ему нравится гулять по городу, когда он не на дежурстве. Пускай все знают, что он коп, и пистолет у него спрятан на поясе под рубашкой навыпуск. Джо чувствует, как с него словно снимают груз, когда не выглядит суровым полицейским, в форме и со значком, которые превращают его в явную мишень. Копом-то он остается всегда, но когда не на дежурстве, он – просто обычный мужик, гуляющий по округе с собакой. И это ему по душе.

Все называют здешние места Городом, но Чарлс-таун на самом деле не город, даже близко нет. Это пригород Бостона, из небольших, всего квадратная миля земли между реками Чарлс и Мистик. Но, как любой ирландец скажет про свое мужское достоинство, кто размером не вышел, повадкой доберет.

Чарлстаун, в котором Джо вырос, неофициально делился на два района. У Подножия Холма жили бедные ирландцы, а на Вершине, возле церкви Святого Франциска, ирландцы с кружевными занавесками. Жившие на Вершине могли быть так же бедны, как голодранцы у Подножия, да в большинстве случаев и были, но считалось, что у них дела идут получше. Так до сих пор считают.

Жило там и несколько черных семей, и итальянцы, перекочевавшие из Норт-энда, но так Чарлстаун равномерно заселяли рабочие ирландцы с семьями, обитавшие в тесно составленных колониальных и «трехпалубных» домах. Городские. И каждый городской знал в городе всех. Если Джо ребенком вытворял что-нибудь эдакое, а он это проделывал часто, кто-нибудь вечно кричал с веранды или из открытого окна: «Джозеф О’Брайен! Я тебя вижу, и с твоей матерью мы знакомы!» Тогда не приходилось вызывать полицию. Дети боялись родителей больше, чем властей. Джо боялся матери больше всех на свете.

Двадцать лет назад все в Чарлстауне были городскими. Но в последнее время здесь все сильно переменилось. Джо и Джес плетутся к вершине холма, по Кордис-стрит, а похоже, что свернули за угол и вышли в местах с другим почтовым индексом. Все дома на этой улице отреставрировали. Они или кирпичные, или выкрашены в яркие, исторически устоявшиеся цвета. Двери новые, окна заменены, аккуратные рядочки цветов высажены в медные вазоны под окнами, а на тротуарах расставлены очаровательные газовые фонари. Взбираясь на холм, Джо смотрит на марки припаркованных машин: «Мерседес», BMW, «Вольво». Прям Бикон-Хилл, твою мать.

Встречайте вторжение понаехавших. Джо их не винит за то, что появились. Чарлстаун отлично расположен – у воды, быстренько перебраться через мост Зейкем и ты в центре Бостона, через Тоубин – ты на севере, по туннелю на южный берег, а если сесть на милый старый паром, попадешь в Фанейл-Хилл. Вот они и поехали сюда, со своими затейливыми должностями в корпорациях, с толстыми бумажниками, скупили недвижимость и подняли класс района.

Но понаехавшие, как правило, не задерживаются. Когда они только стали сюда переселяться, большинство было ОЗДН – Оба Зарабатывают, Детей Нет. Потом, через пару лет, могли обзавестись ребенком, потом, может, родить еще одного, для равновесия. Когда старшего было пора отдавать в детский сад, они снимались и уезжали в пригород.

Так что все это временно, с самого начала, и понаехавшим наплевать на то, где они живут, не то что тем, кто знает, что останется здесь, пока в ящик не сыграет. Понаехавшие не идут волонтерами в Y[1]1
  Обиходное название YMCA, Молодежной Христианской Ассоциации.


[Закрыть], не тренируют команды Младшей лиги, и большинство из них – пресвитерианцы, или унитарианцы, или вегетарианцы, или какая-то еще хрень. Они не поддерживают католическую церковь, поэтому Святую Екатерину и закрыли. Они так и не вливаются в общину по-настоящему.

Но куда большая беда в том, что из-за понаехавших Чарлстаун стал притягательным для людей извне, и они тут раздули рынок недвижимости. Теперь, чтобы жить в Чарлстауне, надо быть богатым. А городские всем хороши, но богатых среди них нет, если только банк не ограбят.

Джо из третьего поколения ирландцев в Чарлс-тауне. Его дед, Патрик Завьер О’Брайен, приехал из Ирландии в 1936-м и работал на военной верфи докером, содержал семью из десяти человек на сорок долларов в неделю. Отец Джо, Фрэнсис, тоже работал на верфи, зарабатывал на жизнь тяжелым, но уважаемым трудом. Джо на зарплату полицейского тоже не жирует, но прожить можно. Они никогда себя здесь не чувствовали бедняками. А вот понаехавшие, через поколение, большей частью не смогут себе позволить тут жить. Вот это никуда не годится.

Он проходит мимо таблички «Продается» перед колониальным особняком одним из немногих, у которых есть собственный двор, и пытается угадать, какую несусветную цену за него заломили. Отец Джо купил их дом, «трехпалубный» у Подножия Холма, в 1963-м за десять штук. Такой же трехпалубник через два квартала от Джо и Роузи продали на прошлой неделе за целый миллион. Каждый раз, как он об этом подумает, у него просто мозг к черту закипает. Иногда они с Роузи говорят о том, чтобы продать дом – странные, нелепые разговоры, словно представляешь себе, что станешь делать, если выиграешь в лотерею.

Джо купил бы новую машину. Черный «Порше». Роузи не водит, но она бы накупила новой одежды, и туфель, и настоящие драгоценности.

Но где бы они стали жить? Переехали бы в какой-нибудь жуткий дом в пригороде, с огромным участком. Ему бы пришлось купить газонокосилку. Все братья Роузи живут в сельской местности, по меньшей мере в сорока пяти минутах езды от Бостона, и, кажется, все выходные пропалывают, копают, надрываются, возясь с травой. Кому это надо? И ему бы пришлось уйти из полицейского управления Бостона, если бы они переехали в пригород. А этого не будет. Да и, вернемся на землю, на такой машине он бы тут ездить не смог. К слову о мишенях. Так что машину он бы не купил, а Роузи и так неплохо, с поддельными брильянтами. Кому это надо, трястись из-за того, что потеряешь драгоценности или их украдут? Потому-то, хотя разговор всегда начинается живо, он вечно описывает широкий круг и решительно возвращает их туда, где они есть. Им обоим тут нравится, и никакие деньги в мире не заставят их переехать. Даже в Саути.

Им повезло, что «трехпалубник» достался им по наследству. Когда девять лет назад отец Джо умер, то оставил дом Джо и его единственной сестре, Мэгги. Пришлось поработать сыщиком, чтобы отыскать Мэгги. Она во всем была полной противоположностью Джо и поставила себе цель уехать из Чарлстауна, едва окончит школу, и никогда не возвращаться. Джо отыскал ее на юге Калифорнии, разведенную, без детей, и дом ей был совершенно не нужен. Джо ее понимает.

Они с Роузи занимают первый этаж, и с ними по-прежнему живет двадцатитрехлетний Патрик. Второй их сын, Джей Джей, и его жена, Колин, живут на втором этаже. Кейти и Меган делят третий. Все, кроме Патрика, платят Джо аренду, но минимальную, куда ниже рыночной стоимости, просто чтобы ответственность чувствовали. И так легче закладную выплачивать. Они пару раз перезакладывали дом, чтобы все четверо детей смогли ходить в приходскую школу. Пришлось туго, но черта с два его дети стали бы ездить автобусом в Дорчестер или Роксбери.

Джо сворачивает за угол и решает срезать путь через парк Догерти. Воскресным утром, в этот сонный час, в Чарлстауне тихо. Бассейн Клогерти закрыт. На баскетбольных площадках никого. Дети или в церкви, или еще в постелях. Разве что машина иногда проедет, а так единственный звук – это позвякиванье жетона на ошейнике Джеса и мелочь в кармане Джо, бренчащая ему в такт.

Как и ожидал, он видит на дальней скамейке в тени восьмидесятитрехлетнего Майкла Мерфи. При нем трость и бумажный пакет с черствым хлебом для птиц. Он сидит тут весь день, каждый день, если только погода не слишком мерзкая, и за всем вокруг наблюдает. Он все в жизни видел.

– Как вы нынче, Мэр? – спрашивает Джо.

Все зовут Мерфи Мэром.

– Куда лучше, чем женщины, в массе своей, заслуживают, – отвечает Мерфи.

– Это верно, – усмехается Джо, хотя точно так Мэр отвечает на этот вопрос примерно один раз из трех, когда Джо его задает.

– А как Первая Леди? – спрашивает Мерфи.

Мерфи зовет Джо Мистером Президентом. Кличка появилась в незапамятные времена, и тогда звучала как «мистер Кеннеди», из-за Джо и Роуз[2]2
  Роза (Роуз) Элизабет Фицджеральд Кеннеди (1890–1995) – мать Президента США Джона Ф. Кеннеди, Сенатора США Роберта Фоэнсис Кеннеди и Сенатора США Эдварда Мур Кеннеди. Ее называли матриархом семьи Кеннеди. – Прим. ред.


[Закрыть], а потом в какой-то момент перешло с отца на сына, переменилось вопреки подлинной политической истории США, и мистер Джозеф Кеннеди стал Мистером Президентом. А Роузи, ясное дело, при таком раскладе Первая Леди.

– Хорошо. В церкви, молится за мои грехи.

– Это ей там придется задержаться.

Джо отправляется дальше по парку, и с холма открываются вдали промышленные элеваторы и верфи Эверетта на другом берегу Мистик. Большинство скажет, что в этом виде ничего такого нет, может, даже сочтет его неприятным. Тут, скорее всего, не увидишь художника с мольбертом, но Джо видит во всем этом своего рода городскую красоту.

Он спускается с крутого холма по лестнице, а не по пандусу, когда вдруг оступается и видит перед собой лишь небо. Успевает съехать на спине по трем бетонным ступенькам, прежде чем прийти в себя и затормозить руками. Садится, уже чувствуя, как зацветают вдоль позвоночника болезненные ссадины. Оборачивается, чтобы осмотреть лестницу, ожидая увидеть какую-то помеху, из-за которой упал, – ветку, камень или щербину. Ничего. Он смотрит на вершину лестницы, оглядывает парк и площадку внизу. По крайней мере, его никто не видел.

Джес тяжело дышит и машет хвостом, ему не терпится идти дальше.

– Секундочку, Джес.

Джо по очереди поднимает руки и осматривает локти. Оба ободраны и кровоточат. Он стряхивает гравий, вытирает кровь и медленно встает.

Как же это он оступился? Должно быть, все коленка негодящая. Правое колено он вывихнул пару лет назад, когда преследовал подозреваемого в проникновении со взломом на Уоррен-стрит. Булыжные тротуары на вид, может, и миленькие, но кочковатые и неровные, бегать по ним замучаешься, особенно в темноте. Колено с тех пор так и не пришло в норму, то и дело подводит без предупреждения. Надо бы, наверное, провериться, но он по врачам не ходок.

Он с особенной осторожностью спускается по оставшимся ступеням и идет к Медфорд-стрит. Решает срезать путь, возвращаясь в сторону школы. Роузи уже скоро закончит, а он теперь чувствует острый укол в нижней части спины при каждом шаге. Ему хочется домой.

Когда он идет по Полк-стрит, рядом притормаживает машина. Донни Келли, лучший друг Джо с детства. Донни по-прежнему живет в городе, работает на «Скорой», поэтому они с Джо часто видятся, что по работе, что так.

– Ты что, перебрал, что ли, вчера? – спрашивает Донни, улыбаясь из открытого окна своего «Понтиака».

– А? – спрашивает Джо, улыбнувшись в ответ.

– Хромаешь, что ли?

– А, да, спину потянул.

– Хочешь, подвезу в горку, старичок?

– Нет, я справлюсь.

– Давай, залезай в машину.

– Мне нужны нагрузки, – говорит Джо, похлопывая себя по животу. – Как Мэтти?

– Хорошо.

– А Лори?

– Хорошо, у всех все хорошо. Слушай, ты уверен, что тебя никуда не отвезти?

– Нет, правда, спасибо.

– Тогда ладно, я поехал. Рад был повидаться, ОБ.

– И я рад, Донни.

Джо нарочно идет ровно, быстрым энергичным шагом, пока видит машину Донни, но когда Донни доезжает до вершины холма и скрывается из виду, Джо прекращает представление. Он еле плетется, с каждым шагом в его позвоночник вкручивается невидимый винт, и он жалеет, что не поехал.

Он вспоминает замечание Донни: не перебрал ли вчера. Он понимает, это просто шутка, но Джо всегда был щепетилен, когда дело касалось его репутации и выпивки. Никогда не выпивал больше двух кружек пива. Ну, иногда полировал пару пива глоточком виски, но только чтобы доказать, что мужик, а больше ничего.

Его мать пила. Допилась до дурдома, и все об этом знали. Дело давнее, но дерьмо прилипает. Люди ничего не забывают, и то, чей ты, так же важно, как то, кто ты. Все вроде как ждут, что ты станешь буйным пьяницей, если твоя мать допилась до смерти.

Рут О’Брайен допилась до смерти.

Вот что все говорят. Это его семейная легенда и наследство. Стоит о ней упомянуть, следом строем тянутся воспоминания. Очень быстро от них делается неловко, и он поспешно меняет тему, чтобы не пришлось «заходить туда». Как там «Ред Сокс»?

Но сегодня, то ли осмелев, то ли повзрослев, то ли просто из любопытства, он позволяет этой фразе подниматься с ним в гору. Рут О’Брайен допилась до смерти. На самом деле, все не сводится к этому. Да, она пила. В двух словах, пила так, что не могла толком ни ходить, ни говорить. Говорила и творила бог знает что. Впадала в ярость. Совсем себя не помнила, и когда отец перестал с ней справляться, то отправил ее в государственную больницу. Джо было всего двенадцать, когда она умерла.

Рут О’Брайен допилась до смерти. Впервые в жизни он осознает, что эта фраза, которую он повторял, как Святое Писание, эти слова, достоверные и правдивые, как дата его рождения, не могут быть полной правдой. Его мать пробыла в больнице пять лет. Она должна была быть трезва как стеклышко, прикованная к больничной кровати, на которой и умерла.

Может быть, ее мозг и печень слишком много лет плавали в бухле, оттого и превратились в кашу. Может, было уже слишком поздно. Урон был нанесен, от него не оправишься. Ее отсыревший мозг и набрякшая печень в конце концов отказали. Причина смерти: хронический алкоголизм.

Он добирается до вершины холма, ему становится легче, он готов перейти на улицу и тему попроще, но смерть матери все еще не дает ему покоя. Что-то в этой новой теории не так. Бывает такое же засасывающее чувство пустоты в животе, когда приезжаешь на вызов, а никто не говорит, что на самом деле случилось. У него отличный слух на правду, так вот это – не она. Если мать не допилась до смерти и умерла не от алкоголя, тогда от чего?

Он несколько кварталов ищет более подходящий ответ, но остается ни с чем. Зачем вообще об этом думать? Она умерла. Она уже давно умерла. Рут О’Брайен допилась до смерти. Забудь.

Когда он подходит к церкви Святого Франциска, звонят колокола. Он сразу замечает Роузи, ждущую его на крыльце, и улыбается. Когда им было по шестнадцать и они только начали встречаться, он считал, что она – отпад, и он всерьез думает, что она только хорошеет с возрастом. В сорок три у нее кожа – чистый персик со сливками, слегка сбрызнута веснушками, волосы темно-рыжие (пускай теперь цвет им придает краска), а от ее зеленых глаз у него порой и сейчас колени слабеют. Она невероятная мать, она явно святая, раз терпит его. Ему повезло.

– Шепнула за меня словечко? – спрашивает Джо.

– И не одно, – отвечает Роузи, брызгая на него с пальцев святой водой.

– Хорошо. Ты же знаешь, мне любая помощь пригодится.

– У тебя кровь? – спрашивает она, увидев его руку.

– Да, упал на лестнице. Все в порядке.

Она берет его за другую руку, поднимает, видит ссадину на локте.

– Точно? – тревожно спрашивает она.

– Да все со мной в порядке, – отвечает он и сжимает ее руку. – Идем, моя суженая, пора домой.