Текст книги "Опасные соседи"

4

Либби готова поклясться, что слышит шепот каждой секунды существования этой комнаты, что чувствует дыхание каждого человека, который когда-либо сидел там, где сейчас сидит она.

– С тысяча семьсот девяносто девятого года, – ответил мистер Ройл на ее предыдущий вопрос. – Одна из старейших юридических контор в столице.

Мистер Ройл смотрит на нее с другой стороны начищенного воском рабочего стола. На его губах мелькает легкая улыбка.

– Так, так, так. Вот это подарок на день рождения, не так ли? – говорит он.

Либби нервно улыбается.

– Мне до сих пор не верится, что это на самом деле так, – говорит она. – Я все еще жду, что кто-то скажет мне, что это просто большой розыгрыш.

Ее слова – «большой розыгрыш» – никак не вяжутся с этой почтенной и древней обстановкой. Надо было выразиться помягче. Но мистер Ройл, похоже, совсем не в обиде. По-прежнему улыбаясь, он наклоняется, подается вперед и протягивает Либби толстую стопку документов.

– Никакого розыгрыша, смею вас в этом заверить, мисс Джонс.

Вот, – говорит он, вытаскивая что-то из кипы бумаг. – Я колебался, не зная, стоит ли давать это вам сейчас. Или, возможно мне следовало отправить его вам по почте. Письмом. Я не знаю… это довольно неловкая ситуация. Оно лежало в папке, и я сохранил его на всякий случай, на тот случай, если вдруг возникнут сомнения. Но, похоже, все правильно. Так что берите. Я не знаю, что ваши приемные родители рассказали вам о ваших биологических родителей. Но, думаю, вам будет интересно это прочесть.

Она разворачивает газетную вырезку и разглаживает ее на столе.

«Смерть светской львицы и ее мужа

в результате группового самоубийства.

Дети-подростки пропали без вести.

Маленький ребенок найден живым.

Вчера полицейские были вызваны в дом в Челси, принадлежавший бывшей светской львице Мартине Лэм и ее мужу Генри, после сообщения о возможном тройном самоубийстве. Полиция прибыла днем и обнаружила тела мистера и миссис Лэм, лежавшие рядом на полу кухни. Еще один мужчина, которого еще предстоит опознать, также был найден мертвым. В комнате на втором этаже обнаружен ребенок женского пола, предположительно десятимесячного возраста.

Ребенок передан органам опеки и, по имеющимся сведениям, пребывает в добром здравии. Соседи замечали, что в последние годы в доме было много детей. Поступили также многочисленные сообщения о других взрослых, якобы проживавших в этом доме, но никаких других обитателей обнаружено не было.

Причину смерти еще предстоит выяснить, но первые анализы крови указывают на то, что вышеназванное трио, по всей видимости, скончалось от яда.

48-летний Генри Лэм был единственным наследником имущества своего отца, мистера Гарри Лэма из Блэкпула, Ланкашир. В последние годы он страдал от плохого здоровья и, как говорили, был прикован к инвалидной коляске.

В настоящее время полиция занимается поисками сына и дочери этой супружеской пары, которым, предположительно, от четырнадцати до шестнадцати лет. Любому, кто располагает какой-либо информацией о местонахождении детей, предлагается в кратчайшие сроки связаться со столичной полицией. Все, кто в последние годы проживал с семьей в этом доме, также представляют для полиции большой интерес».

Либби в упор смотрит на мистера Ройла.

– То есть?.. То есть брошенный в доме ребенок – это я?

Адвокат кивает. Его глаза полны неподдельной печали.

– Да, – говорит он. – Такая трагическая история, не правда ли? И такая загадочная. Я имею в виду детей. Дом находился в доверительном управлении, и они тоже входили в число наследников, но никто из них не предъявил на дом права. Могу лишь предположить, что они… Впрочем, сейчас не об этом… – Он наклоняется вперед, хватается за галстук и вымученно улыбается. – Могу я предложить вам ручку?

Он пододвигает к ней круглую деревянную карандашницу в виде бочонка с дорогими на вид шариковыми ручками, и она берет одну из них. На ручке золотым шрифтом выгравировано название юридической фирмы.

Либби мгновение безучастно смотрит на нее.

Брат.

Сестра.

Групповое самоубийство.

Она едва заметно качает головой и, прочистив горло, произносит:

– Спасибо.

Ее пальцы крепко сжимают твердую ручку. Она с трудом вспоминает, как должна выглядеть ее подпись.

К краям страниц, которые она должна подписать, прикреплены липкие пластиковые стрелки, указывающие ей, где нужно поставит подпись. Скрип ручки по бумаге кажется ей почти мучительным. Мистер Ройл с доброжелательной улыбкой наблюдает за ней. Он отодвигает свою чашку на несколько дюймов, затем придвигает обратно.

Она подписывает страницы, и ее переполняет ощущение важности этого момента. Этот незримый поворот ее жизни переносит ее отсюда туда. По одну сторону этой стопки бумаг – экономные «путешествия» с тележкой между полок дешевого супермаркета «Лидл», неделя отпуска раз в году и одиннадцатилетний «Воксхолл Корса». По другую – ключи от дома с восемью спальнями в Челси.

– Хорошо, – говорит мистер Ройл едва ли не со вздохом облегчения, когда Либби передает ему документы. – Очень хорошо.

Он пролистывает бумаги, бросая взгляд на пространство рядом с пластиковыми стрелками, затем смотрит на Либби, улыбается и говорит:

– Все верно. Думаю, вы можете получить ключи.

С этими словами достает из ящика стола небольшой белый пакет. На этикетке надпись «Чейн-Уолк, 16».

Либби заглядывает внутрь. Три комплекта ключей. Один – с металлическим брелком, украшенным логотипом «Ягуара». Второй – с медным кольцом со встроенной зажигалкой. И еще один – без колечка.

Он встает из-за стола.

– Едем? – спрашивает он. – Или, если хотите, можем прогуляться. Это недалеко, тут, за углом.

Сегодня просто бесчеловечная жара. Раскаленная брусчатка прожигает подошвы парусиновых туфель; безжалостные лучи полуденного солнца пронзают тонкую пленку облаков. Они идут по улице, где полно ресторанов с накрытыми столиками – те стоят на специальных платформах и защищены от солнца огромными прямоугольными маркизами.

За столиками по двое или по трое сидят женщины в огромных солнцезащитных очках и пьют вино. Некоторые из них примерно одного с ней возраста; Либби непонятно, как они могут позволить себе сидеть и пить вино в шикарном ресторане в понедельник днем.

– Итак, – говорит, наконец, мистер Ройл, – сейчас вы увидите ваше новое жилище. Если, конечно, вы решите жить в этом доме.

Либби качает головой и издает нервный смешок. Она не знает, что сказать в ответ. Все это слишком глупо.

Они проходят мимо крошечных бутиков и антикварных лавок, до отказа забитых бронзовыми фигурками лис и медведей и огромными сверкающими люстрами размером с ванну. Вскоре они оказываются у реки, и Либби чувствует странный запах, похожий на запах мокрой псины. Широкие лодки скользят по воде, почти соприкасаясь бортами. Мимо проплывает лодка поменьше с очередной компанией богатых людей: шампанское в серебряном ведерке со льдом, на носу, подставив морду ветерку и щурясь от солнца, сидит золотистый ретривер.

– Вот мы и пришли, – говорит мистер Ройл. – Еще минутку или две.

Либби вся взмокла от пота и натерла ляжки. Наверное, зря она не надела вместо юбки шорты. Она чувствует, как ткань лифчика, там, где соединяются чашечки, впитывает стекающий пот. Судя по всему, мистер Ройл, в его элегантном облегающем костюме и рубашке, также проклинает про себя сегодняшнюю адскую жару.

– Вот мы и пришли, – говорит он, поворачиваясь лицом к шеренге полудюжины домов красного кирпича, разной высоты и ширины. Либби сразу догадывается, который из них ее, еще до того, как замечает цифру шестнадцать, нарисованную причудливым шрифтом на веерообразном окне над дверью. Дом трехэтажный, фасад в четыре окна. Красивый дом. Но, как она и предполагала, окна заколочены. Дымоходы и водосточные желоба заросли сорняками. Не дом, а бельмо на глазу.

Но какое красивое бельмо! Либби шумно втягивает в себя воздух.

– Какой огромный! – ахает она.

– Да, – соглашается мистер Ройл. – В общей сложности двенадцать комнат. Не считая подвала.

Дом отделен от тротуара декоративной металлической оградой и неухоженным заросшим палисадником. К входной двери ведет ажурный навес из кованого железа, а слева на бетонном постаменте стоит массивная пушка.

– Вы не будете возражать, если я возьму на себя обязанности хозяина?

Мистер Ройл указывает на навесной замок на дощатом щите, прибитом поперек входной двери.

Либби кивает. Мистер Ройл отмыкает замок и, просунув под щит пальцы, отдирает его. Этот процесс сопровождается жутким скрежетом, и взгляду Либби предстает огромная черная дверь. Адвокат потирает кончики пальцев, а затем методично пробует один за другим ключи, пока не находит тот, которым можно открыть замок.

– Когда в последний раз кто-то был в этом доме? – спрашивает она.

– Если не ошибаюсь, несколько лет назад, когда там что-то затопило. Нам пришлось войти с аварийными сантехниками. Устранить кое-какие повреждения. Что-то в этом роде. Готово, прошу вас.

Они входят в прихожую. Жара, гул уличного движения, эхо речных звуков – все моментально исчезает. Здесь прохладно. Пол – гладкий темный паркет, покрытый царапинами и слоем пыли. У лестницы впереди витые перила из темного дерева, лестничный столб венчает резная ваза с фруктами. Двери украшают резные узоры, имитирующие складки ткани, и витиеватые бронзовые ручки. Стены наполовину обшиты панелями темного дерева и оклеены полинявшими винно-красными обоями с крупными проплешинами, изъеденными молью. Воздух спертый и пыльный. Единственный свет поступает сквозь веерообразные окна над каждым дверным проемом.

Либби вздрагивает. Слишком много дерева, слишком мало света. Слишком мало воздуха. Ей кажется, будто она в гробу.

– Можно? – она берется за ручку одной из дверей.

– Можете делать здесь все что угодно. Это ваш дом.

Дверь открывается в длинную прямоугольную комнату в задней части дома; четыре ее окна выходят на густые заросли деревьев и кустарников. И снова деревянные панели. Деревянные ставни. Снова паркет под ногами.

– Куда она ведет? – спрашивает она мистера Ройла, указывая на узкую дверь в боковой стене.

– Это дверь к лестнице для прислуги, – отвечает он. – Она ведет прямо к маленьким комнатам на мансардном этаже. Есть еще одна потайная дверь, на площадке второго этажа. Обычная вещь в этих старых домах. Построенных, как клетки для хомячков.

Они комната за комнатой, этаж за этажом исследуют дом.

– Что случилось с мебелью? Где осветительные приборы? – спрашивает Либби.

– Их давно нет. Семья продала все, чтобы оставаться на плаву. Здесь все спали на матрасах. Сами шили себе одежду.

– Неужели они были настолько бедны?

– Да, – отвечает мистер Ройл. – Они действительно были бедны.

Либби кивает. Она не представляла своих биологических родителей бедными. Да, она позволила себе создать фантазию о них. Но ведь даже дети, живущие со своими биологическими родителями, подчас склонны предаваться фантазиям. Ее воображаемые родители были молоды и имели кучу друзей. В их доме у реки были две стеклянных стены от пола до потолка и круговая терраса. У них были собаки, маленькие, обе девочки, со стразами на ошейниках. Ее воображаемая мама занималась рекламой модной одежды, ее отец был художником-дизайнером. Когда она была маленьким ребенком, они брали ее на завтрак, сажали на высокий стульчик, разламывали ей бриошь и толкались коленками под столом, где лежали, свернувшись, обе собачонки.

Они умерли, возвращаясь домой после вечеринки с коктейлями. Скорее всего, погибли в аварии с участием спортивного автомобиля.

– Было ли найдено что-то еще? – спрашивает она. – Помимо предсмертной записки?

Мистер Ройл отрицательно качает головой.

– Ничего официального. Но кое-что все же было. Когда вас нашли. Что-то, что лежало в вашей кроватке. Полагаю, она все еще здесь. В вашей детской. Не желаете взглянуть?..

Она следует за мистером Ройлом в большую комнату на втором этаже. Здесь два больших окна с видом на реку. Воздух затхлый и спертый, высокие углы комнаты увешаны плотными шторами паутины и пыли. В другом конце комнаты виднеется дверной проем, и они сворачивают за угол в маленькую комнату.

Это гардеробная, в ней три стены отведены под белые шкафы и комоды, украшенные декоративной резьбой. В центре комнаты стоит детская кроватка.

– Та самая?..

– Да, та самая. В ней вас и нашли. Вы что-то весело щебетали на своем детском языке и, похоже, радовались жизни.

Кроватка имеет конструкцию качалки с металлическими рычагами для толкания вперед и назад. Она окрашена в кремовый цвет с россыпью светло-голубых роз. Спереди красуется небольшой металлический значок с логотипом универмага «Хэрродс».

Мистер Ройл протягивает руку к полке на задней стене и достает с нее маленькую коробочку.

– Вот, – говорит он, – это было спрятано среди ваших одеял. Мы предположили… мы все предположили, мы и полиция, что это предназначалось для вас. Полиция несколько лет хранила это в качестве вещественного доказательства, а когда следствие завершилось, вернула нам.

– Что это?

– Откройте и посмотрите.

Она берет у него картонную коробочку и открывает ее. В ней клочки разорванной газеты. Ее пальцы нащупывают что-то твердое и шелковистое. Она кончиками пальцев достает из коробки загадочный предмет. Это кроличья лапка на золотой цепочке. Либби вздрагивает. Цепочка выскальзывает из ее руки и падает на деревянный пол. Она наклоняется, чтобы поднять ее.

Ее пальцы касаются кроличьей лапки, ощущают холодную безжизненность гладкого меха и остроту коготков. Она пропускает цепочку сквозь пальцы другой руки. Ее голова, которую еще неделю назад занимали мысли о новых сандалиях, девичнике, секущихся кончиках волос, комнатных растениях, нуждающихся в регулярном поливе, теперь занята людьми, спавшими на полу на матрасах, мертвыми кроликами и большим пугающим домом, совершенно пустым, за исключением стоящей в нем детской кроватки-качалки из универмага «Хэрродс» со странно зловещими светло-голубыми розами по бокам. Она кладет лапку обратно в коробку и неловко держит ее. Затем медленно опускает руку на матрас у основания кроватки в надежде почувствовать эхо собственного детского спящего тельца и призрак человека, который последний раз положил ее туда и спрятал в одеялах кроличью лапку. Увы, ничего такого там нет. Просто пустая кровать и запах плесени.

– Как меня звали? – говорит она. – Кто-нибудь это знал?

– Да, – говорит мистер Ройл. – Ваше имя было указано в записке, которую оставили ваши родители. Ваше имя Серенити.

– Серенити?

– Да, – говорит он. – Красивое имя. Мне так кажется. Правда, немного… богемное, верно?

Внезапно ее охватывает приступ клаустрофобии. Она готова броситься вон из комнаты, но подобный драматизм не в ее стиле.

Вместо этого Либби говорит:

– Может, осмотрим сад, если вы не против? Я бы не отказалась подышать свежим воздухом.

5

Люси выключает телефон. Нужно сохранить зарядку на тот случай, если Самия попытается связаться с ней. Она поворачивается к Марко. Тот с любопытством смотрит на нее.

– В чем дело? – спрашивает она.

– Что это было за сообщение? На твоем телефоне?

– Какое сообщение?

– Я видел его. Только что. В нем сказано, что ребенку двадцать пять лет. Что это значит?

– Это ничего не значит.

– Не верю. Это должно что-то значить.

– Нет. Это ничего не значит. Это просто ребенок подруги. Просто напоминание о том, что ему исполнилось двадцать пять лет. Я должна отправить ей открытку.

– Что за подруга?

– Подруга в Англии.

– Но у тебя нет подруг в Англии.

– Конечно, у меня есть подруги в Англии. Я там выросла.

– И как ее зовут?

– Кого?

Марко раздраженно стонет.

– Твою подругу, кого же еще. Как ее имя?

– Это так важно? – резко отвечает она.

– Это важно, потому что ты моя мать, и я хочу кое-что знать о тебе. По большому счету я ничего о тебе не знаю.

– Не смеши. Ты знаешь обо мне почти все.

Он удивленно смотрит на нее широко раскрытыми глазами.

– Неужели? Я знаю лишь то, что твои родители умерли, когда ты была маленькой. Я знаю, что ты выросла в Лондоне у своей тети и что она привезла тебя во Францию, научила играть на скрипке и умерла, когда тебе было восемнадцать лет. Так что я знаю твою историю. Но я не знаю подробностей. Например, где ты ходила в школу или кем были твои друзья, что ты делала на выходных, случались ли с тобой забавные вещи или у тебя все было нормально.

– Все это непросто, – уклончиво отвечает она.

– Понимаю, – говорит Марко. – Но мне уже двенадцать лет, и ты не можешь относиться ко мне как к несмышленышу. Ты должна мне все честно рассказывать.

Люси смотрит на сына. Он прав. Ему двенадцать лет, и ему больше не интересны сказки. Он знает, что жизнь не сводится к пяти главным событиям, знает, что в ней случаются самые разные вещи.

Она вздыхает.

– Не могу, – говорит она. – Пока еще не могу.

– А когда сможешь?

– Скоро, – отвечает она. – Если мы когда-нибудь доберемся до Лондона, я все тебе расскажу.

– А мы доберемся?

Она вздыхает и убирает со лба волосы.

– Пока не знаю. Пока что у меня нет денег. У тебя и Стеллы нет паспортов. Плюс собака. Это все так…

– Отец, – говорит Марко, отсекая ее. – Позвони ему.

– Только не это!

– Мы можем встретиться где-нибудь в кафе. Тогда он будет вести себя смирно.

– Марко. Мы даже не знаем, где твой отец.

Возникает странное молчание. Она чувствует, как ее сын нервно ерзает, снова зарываясь лицом в шерсть собаки.

– Я знаю, где он.

Она снова резко поворачивается и в упор смотрит на него. Марко зажмуривается, затем снова открывает глаза.

– Он забирал меня из школы.

– Когда?

Марко пожимает плечами.

– Пару раз. В конце учебного года.

– И ты не сказал мне?

– Он велел мне не говорить тебе.

– Черт побери, Марко! – Она лупит кулаками по земле. – Что произошло? Куда он тебя отвозил?

– Никуда. Просто гулял со мной.

– А еще?

– Что еще?

– Что он сказал? Чем он сейчас занимается?

– Ничего такого. Просто он в отпуске. Со своей женой.

– И где он сейчас?

– Все еще здесь. Он здесь на все лето. В доме.

– В доме?

– Да.

– Боже, Марко! Почему ты не сказал мне раньше?

– Потому что я знал, что ты распсихуешься.

– Я не распсихуюсь. Посмотри на меня. Я совершенно спокойна. Я всего лишь сижу здесь на жесткой, мокрой земле под эстакадой, и нам негде спать, а в это время твой отец всего в миле отсюда и купается в роскоши. С какой стати мне психовать?

– Извини, – сердито произносит он. – Ты сама говорила, что больше не желаешь его видеть.

– Это было, когда я не спала под эстакадой.

– Значит, ты хочешь увидеть его снова?

– Я не хочу его видеть. Но я должна что-то придумать. И он единственный вариант. По крайней мере, он может дать денег, чтобы я могла вернуть свою скрипку.

– О да, потому что тогда мы разбогатеем, верно?

Люси невольно сжимает кулаки. Ее сын имеет привычку облекать неприятные вещи в слова, а затем хлестать ее ими по лицу.

– Сейчас середина июля. Все школы в Англии и Германии закрываются на каникулы. Здесь будет вдвое больше туристов. Мы быстро заработаем денег, чтобы добраться до Англии.

– Почему ты не хочешь попросить отца оплатить нам дорогу? Тогда мы просто взяли бы и поехали. Я очень хочу в Лондон. Я хочу уехать отсюда. Просто попроси его дать нам денег. Почему ты не можешь это сделать?

– Потому что я не хочу, чтобы он знал, что мы уезжаем. Никто не должен об этом знать. Даже бабушка. Ты понял?

– Понял, – кивает Марко.

Он угрюмо насупился и опустил голову, и она видит спутанные волосы на его затылке. Они спутались за неделю, когда они остались без крова. Ее сердце пронзает жалость к сыну. Она легонько сжимает пальцами его худую шею.

– Потерпи, мой прекрасный мальчик, – говорит она, – мне очень жаль. Завтра мы увидим твоего отца, и тогда все образуется, клянусь.

– Да, – огрызается он, – но наша жизнь больше не будет нормальной. Ведь так?

Так, думает она про себя. Скорее всего, не будет.

6

Первой появилась Берди. Берди Данлоп-Эверс.

Моя мать где-то когда-то познакомилась с ней. На какой-то тусовке. Берди играла на скрипке в поп-группе под названием Original Version и ее имя, как мне кажется, было на слуху у любителей музыки. Один сингл едва не занял первую строчку, и группа дважды попала в хит-парад Top of the Pops.

Не скажу, что меня интересовали такие вещи. Я никогда не был любителем поп-музыки, а обожествление знаменитостей меня раздражает.

Она сидела на нашей кухне и пила чай из одной из наших коричневых кружек. Я даже вздрогнул, когда увидел ее там. Женщина с длинными редкими волосами до пояса, в мужских брюках с ремнем, полосатой рубашке и подтяжках, в длинном сером пальто и зеленых перчатках с обрезанными пальцами. На фоне нашего дома она смотрелась инородным телом, подумал я. Люди, которые приходили в наш дом, обычно носили сшитые на заказ костюмы и атласные платья, они источали ароматы дорогих духов и лосьона после бритья от Кристиана Диора.

Когда я вошел, Берди взглянула на меня, и я увидел маленькие голубые глазки с тонкими карандашными линиями бровей над ними, твердую линию рта, плохо сочетавшуюся с мелкими зубами, довольно слабый подбородок, который, как будто прогнулся под унылостью ее лица. Я подумал, что гостья могла бы улыбнуться, но она этого не сделала.

– Генри, – сказала моя мама, – это Берди! Та самая, о которой я тебе рассказывала, из поп-группы.

– Привет, – поприветствовал я.

– Привет, – ответила Берди. Я не смог сразу разобраться в ней.

Интонация у нее была, как у моей школьной директрисы, но выглядела она как обычная бродяжка.

– Группа Берди хочет снять в нашем доме поп-видео! – сообщила моя мама.

Признаюсь честно, в этот момент мне пришлось слегка симулировать безразличие. Я сделал каменное лицо и, ничего не сказав, молча подошел к столу и потянулся к тарелке с булочками и печеньем – моему ежедневному перекусу после школы. Я взял два печенья и налил себе стакан молока. И лишь после этого поинтересовался:

– Когда?

– На следующей неделе, – сказала Берди. – Мы уже выбрали место, но их вроде как залили соседи сверху или что-то в этом роде. В общем, подлянка. Пришлось все отменить.

– И поэтому я сказала: «Приходите, посмотрите на наш дом и скажете, что вы думаете», – продолжила моя мама.

– И вот я здесь.

– И вот она здесь.

Я небрежно кивнул. Я хотел спросить, когда они придут, и могу ли я не ходить в школу в этот день, чтобы чем-то помочь, но тогда я не сделал этого, да и впоследствии никогда не проявлял энтузиазма к чему бы то ни было. Поэтому я, как обычно, методично окунул печенье в молоко и молча его съел.

– По-моему, здесь самое то, – сказала Берди, обводя жестом кухню. – Даже лучше, чем в том, другом месте. Просто идеально. Думаю, надо будет подписать пару бумажек. – Она закатила глаза. – Ну вы понимаете, случаются отказы и все прочее. На тот случай, если мы спалим ваш дом. Или одна из ваших лосиных голов свалится на кого-то из нас и убьет насмерть. Типа того.

– Да, да, – сказала моя мама так, как будто всю свою жизнь только и делала, что подписывала отказы от претензий за несчастные случаи со смертельным исходом. – В этом есть смысл. И, очевидно, мне нужно сначала обсудить это с мужем. Но я знаю, он будет счастлив. Ему нравится ваша музыка.

Я подозревал, что это неправда. Моему отцу нравились песни болельщиков регби и скабрезные оперы. Но ему нравились суета и внимание окружающих, и он любил свой дом, и поэтому любой, кому нравилось его жилище, всегда был здесь желанным гостем.

Через несколько минут Берди ушла. Я заметил крошечную кучку чешуек сухой кожи на столе возле ее кружки, и мне стало немного противно.

Съемка клипа продолжалась два дня и оказалась гораздо скучнее, чем я думал. Техники бесконечно долго возились с осветительной аппаратурой, а нечесаные участники группы раз за разом повторяли отдельные действия. Все они были одинаково одеты во что-то коричневое, и мне казалось, что от них должно противно пахнуть, но от них не пахло, потому что дама с кронштейном для одежды привезла их костюмы в прозрачных пластиковых пакетах. К концу дня песня крутилась в моей голове, как застрявшая между оконных стекол муха. Это была ужасная песня, но она заняла первое место в хит-параде и возглавляла его в течение девяти жутко долгих недель. Видеоклип с ней можно было увидеть на экране любого телевизора, мимо которого вы проходили, и наш дом увидели миллионы телезрителей.

Это был добротно сделанный клип. Ничего не скажу. И я с легким волнением рассказывал всем, что он снимался у нас дома. Но через несколько недель острые ощущения сгладились, потому что через много лет после того, как съемочная группа уехала, после того, как этот сингл выпал из хит-парадов, после того, как из них выпал их следующий сингл, Берди Данлоп-Эверс, с ее глазами-бусинками и ее крошечными зубками все еще оставалась в нашем доме.