Текст книги "Истории Макса. Москва"

Глава третья, в которой Кристина узнаёт тайну

– А ну, отдай немедленно! Прекрати! – кричал Боря, бегая между партами за Алёнкой Бякиной – главной задирой класса. Бякина трясла Бориной тетрадью по математике, из тетради сыпались криво исписанные листочки. Кулькова и Курицына, составлявшие свиту Бякиной, хватали листочки и, громко хохоча, декламировали вслух написанные на них Борины поэтические экзерсисы:

– Бедная амёба: у неё нет нёба, – орала Курицына, – а у эукариот не наличествует рот!

– А-ха-ха! – гоготала Кулькова, – а наш Борька – идиот!

– О! А вот это интересно! – круглое личико Курицыной приобрело пакостливое выражение. – «Твои глаза, как озеро лесное…» Слышь, Алён! Борька признается в любви циклопу!

Боря пошёл багровыми пятнами и прошипел бледными трясущимися губами:

– А ну, отдай! – и рванул к Курицыной.

Против маленькой и пухлой, но шустрой и вёрткой Курицыной у Бори не было шансов. Он был самым высоким мальчиком в классе, слишком рано и быстро пошёл в рост и пока не мог совладать со своими длинными руками и ногами, отчего неуклюже запинался.

Однако в тот момент, когда убегающие от Бори Бякина и Курицына оказались у двери в класс, дверь отворилась, и вошла Кристина. Быстро оценив обстановку, Кристина двумя ловкими движениями вырвала из рук замешкавшихся одноклассниц тетрадь и листки со стихами.

– Ну, и что здесь происходит? – нахмурившись, спросила Кристина.

– Бякина опять просила списать математику, – задыхаясь от бесплодной погони, объяснил Боря. – Я не дал. Надоела уже! Вот и забрала тетрадь, растрясла тут всё.

– Ага! – ухмыльнулась Курицына, – достала твои бездарные любовные стишки.

– Ты пишешь стихи? – удивилась Кристина.

– Нет! – сказал Боря.

– Да! – одновременно с ним сказала Бякина. – Абсолютно тупые, как и сам Галушка.

– Ну, если они такие же тупые и бездарные, как человек, у которого Бякина каждый день списывает математику, русский и изложение, то я бы хотела прочитать, – язвительно заметила Кристина.

Боря осторожно взял тетрадь и листки у Кристины из рук, пока она действительно не прочитала.

– Я не поняла, – возвысила голос Бякина, – ты, что это, меня оскорбляешь?

Кристина пожала плечами и улыбнулась:

– Это не я сказала, заметь.

– А знаешь что, Кристина Неглинная? – Алёна поджала губы, – шла бы ты мимо и не лезла бы не в свое дело.

– Это очень даже моё дело, – спокойно ответила Кристина, – Боря мой друг – это раз, мой сосед – это два, сын моей няни – это три. А одна лентяйка регулярно паразитирует на его труде – это четыре. И если уж Боря позволяет у него списывать из жалости к её невысокому интеллекту, то я не собираюсь позволять ей над ним ещё и издеваться.

– Ну, и дрянь же ты, Неглинная! – взревела Бякина, окончательно выведенная из себя. – Настоящая заноза в заднице! Неудивительно, что тебя мать бросила!

– Ты… Ты… – внезапно дыхание у Кристины перехватило так, что больше невозможно было вымолвить ни слова, пол ушёл из-под ног, и в ушах застучали огромные барабаны…

– Поверить не могу, что Кристина так себя повела, – ахала няня Соня, сидя в учительской и капая экстракт валерианы в стакан, который держала классный руководитель Нина Владимировна.

– Сама в шоке, – ответила учительница, капая экстракт валерианы в стакан, который держала няня Соня.

«Ещё немного и эти дамы выпьют на брудершафт», – мрачно думал директор школы Юрий Петрович.

– Действительно, Кристина никогда раньше не вела себя агрессивно, – задумчиво сказал он, – напротив, она склонна проявлять себя совершенно как взрослый человек, примиряя конфликтующие стороны…

– Сама в шоке, – повторила Нина Владимировна.

– Конечно, то, что сказала ей Бякина, выходит за всякие рамки, – продолжал директор, – но драка…

– Сама в шоке, – опять выдохнула Нина Владимировна, залпом осушив стакан с валерьянкой.

– Да с Вами-то всё понятно, Нина Владимировна, – раздражённо оборвал коллегу Юрий Петрович, – что сейчас делать с Кристиной? Она сидит одна в кабинете английского, отказывается разговаривать. Думаю, у девочки сильный стресс. Вот что, Софья Дмитриевна, – обратился он к няне. – Берите-ка свою подопечную и идите с ней домой на пару дней. Четверг, пятница… потом выходные. В понедельник приведете девочку в школу. Если будут проблемы, вот телефон школьного психолога, в любом случае, думаю, вам будет невредно с ним пообщаться. И позвоните отцу Кристины, слышите? Обязательно! Он должен приехать хотя бы на пару дней, у ребёнка явный нервный срыв, ей сейчас нужен близкий человек, родитель.

Няня Соня, слегка осоловевшая от валерьянки, быстро закивала, накинула на плечо сумочку и побежала в кабинет английского.

– А мне ещё выслушивать истерику мамы Бякиной, – со вздохом сказал Юрий Петрович и отвернулся к окну, – просит исключить Кристину из школы… Ну, конечно! Чёрта с два! – разгорячился директор. – Сейчас же исключу будущую золотую медалистку и оставлю Бякину, буду с ней дни и ночи таблицу умножения учить до одиннадцатого класса!

– Сама… – заикнулась Нина Владимировна, но, поймав на себе испепеляющий взгляд начальства, подхватила стопку тетрадей и торопливо вышла из учительской.

Кристина лежала на кровати, уткнувшись в подушку. Рядом сидел Микки и удивлённо смотрел на хозяйку, но гладить его не хотелось. Было тошно. Хотелось отмотать время назад, и чтобы этого утра не было, чтобы ничего этого не произошло. Кристине одновременно было и стыдно за драку с Алёнкой, и казалось, что Бякиной досталось мало. «Бросила! Бросила! Тебя мать бросила!» – пульсировало в голове. С чего Бякина это взяла? Она ведь не могла сама всё придумать. Значит, где-то услышала. Значит, взрослые так говорят. Значит, это правда, мама ушла из-за меня. И все вокруг мне врут, потому что не хотят расстраивать.

Дверь скрипнула и приоткрылась, в комнату тихонько зашла няня.

– Я не хочу разговаривать, тёть Сонь, прости.

– Кристюша…

– Я больше не буду драться. Правда, няня. Больше не буду. И завтра пойду в школу.

– Юрий Петрович сказал, что ты можешь остаться дома до понедельника.

– Неважно. Я пойду завтра.

– Кристина!

– Пожалуйста, тётя Соня, оставь меня в комнате. Я хочу побыть одна.

– Хорошо, зайка, – тихо сказала няня. – Но только я хочу тебе сказать…

– Не надо.

– Я всё равно скажу. Мама никогда не смогла бы тебя бросить, ни за что на свете. Она так любила тебя и папу, всем сердцем! Я не знаю, что случилось четыре года назад, никто не знает. Но мама тебя не бросила. Я знаю твоих родителей со школьной скамьи, они любили друг друга, и оба хотели, чтобы у них была ты. Это правда. – Няня помолчала, – я приду за тобой через час, будем обедать.

Няня ушла и Кристина села на кровати. Тошнота постепенно отступала. Мама. Где же ты? Почему тебя нет, когда ты мне так нужна? Машинально Кристина взяла с прикроватной тумбочки мамины часики. Девочка давно забрала их себе, хранила, как реликвию, и носила иногда на руке. Воспоминания о матери постепенно стёрлись из памяти, и Кристина уже не могла в деталях вспомнить лицо, одежду, походку. Фотографии, на которых счастливая мама обнимает маленькую дочку, стали будто бы чужими, ненастоящими. Только одно воспоминание осталось по-прежнему ярким: мамина рука в этих самых часиках, просунутая через прутья кроватки, тихонько похлопывает и гладит Кристину по спине под тихую колыбельную: «Кисонька-мурысонька, где была? – у бабушки. Что ела? – олябушки. Где достала? – на стульчик стала…»

Девочка надела часики и стала их разглядывать: чудесные золотые стрелочки, красивая окантовка циферблата с какими-то фигурками, маленькие драгоценные камушки на нем, крошечное окошечко с датой, два колёсика для времени и для даты. Кристина погладила стекло циферблата, пальчиком немного повернула колёсико назад.

Дверь скрипнула и приоткрылась, в комнату тихо зашла няня Соня.

– Няня? – удивилась девочка, ожидавшая Софью не раньше, чем через час.

– Кристюша…

– Тёть Сонь, я же сказала, что хочу побыть одна.

– Хорошо, зайка, – тихо сказала няня. – Но только я хочу тебе сказать…

– Не надо, – как-то автоматически выпалила Кристина.

– Я всё равно скажу. Мама никогда не смогла бы тебя бросить, ни за что на свете. Она так любила тебя и папу, всем сердцем! Я не знаю, что случилось четыре года назад, никто не знает. Но мама тебя не бросила. Я знаю твоих родителей со школьной скамьи, они любили друг друга, и оба хотели, чтобы у них была ты. Это правда, – няня помолчала, – я приду за тобой через час, будем обедать.

– Микки, ты это видел? – обратилась Кристина к коту, забравшемуся к ней на колени и всё это время наводившему там марафет.

– Was? – Микки на секунду перестал вылизываться, – ах, остаффь свой клупости, битте! Их бин отшень санят!

– Нет-нет, Микки, подожди! Я повернула стрелки часов и повторилось то, что было минуту назад! Что это? Как это?!

Кристина вскочила с кровати, стряхнув Микки. В голове её роились тысячи мыслей. Как же так? Неужели…

– Какой нефоспитанность! – заворчал Микки.

– Нужно сказать Боре. Нет, нельзя никому говорить, – металась по комнате Кристина, потрясённая своим открытием. – Этого не может быть. Мне показалось!

Кристина вернулась на кровать, вернула Микки на колени и посмотрела на часы. Вздохнула, зажмурилась и положила пальцы на колёсико. Повернуть, только чуть-чуть.

Дверь отворилась.

– Кристюша…

– Няня, я хочу побыть одна, – будто заученный текст, проговорила девочка.

– Хорошо, зайка. Но только я хочу тебе сказать…

– Не надо, – повторила Кристина в третий раз.

– Я всё равно скажу. Мама никогда не смогла бы тебя бросить, ни за что на свете. Она так любила тебя и папу, всем сердцем! Я не знаю, что случилось четыре года назад, никто не знает. Но мама тебя не бросила. Я знаю твоих родителей со школьной скамьи, они любили друг друга, и оба хотели, чтобы у них была ты. Это правда, – няня помолчала, – я приду за тобой через час, будем обедать.

Дверь за няней закрылась. Кристина сидела на кровати и смотрела перед собой широко раскрытыми глазами.

– Микки, ты понимаешь, что произошло?! Ты вообще понимаешь?! Это же… это же… настоящая машина времени!

– Вирклих? – Микки и ухом не повёл, продолжая вылизываться, – токда путь так добра, ферни менья ф мое детстфо, в Wien, и пусть менья там насофут Харольд или Хайнес, а не этот турацкий кличка тля мышей.

– Значит, – не обращая внимания на кота, продолжала рассуждать Кристина вслух, – я могу вернуться в прошлое, в сегодняшнее утро, и сделать так, чтобы не ссориться с Бякиной. Но тогда Бякина будет издеваться над Борей. Что же, что же мне делать? Нет, я вернусь ещё раньше, и сделаю так, чтобы Боря вообще опоздал в школу. Но как я объясню это тёте Соне? Ведь Боря никогда не опаздывал… Как я объясню Боре? Нужно ему рассказать! Но как такое расскажешь? Нет, нельзя никому говорить!

Кристина схватилась за голову, внезапно её пронзила другая мысль:

– Нет! Я вернусь в прошлое, в тот день, когда пропала мама. И узнаю, что произошло. Но как это сделать? Возможно, надо переставить время и дату на тот день. Но я не помню, когда это было… нужно осторожно узнать у папы. Или у тёти Сони. Боже, Боже мой! Но ведь там, в прошлом, я уже есть. То есть я из сейчас встречусь с собой из прошлого… Но я ведь только что отмотала стрелки назад и ни с кем не встретилась… Голова лопнет! Нужно это всё как следует обдумать…

Глава четвёртая, в которой Микки читает дневник няни Сони, а сама няня попадает в неприятности

Софья Дмитриевна вернулась домой в смятении. Её квартира находилась на третьем этаже, как и квартира Неглинных, и последние несколько лет эти два дома фактически жили одним хозяйством. С того времени, когда Настя бесследно и таинственно исчезла, а Сергея стали отправлять в длительные заграничные командировки, Софья полностью взяла на себя заботу о Кристине. В отсутствие отца или бабушки девочка возвращалась к себе только ночевать, и то по собственному настоянию. Вся остальная жизнь: завтрак, обед и ужин, уроки и досуг – проходили в двухкомнатной квартире Софьи Дмитриевны в компании Бори, с которым, по счастью, Кристина училась в одном классе и дружила, как говорится, с песочницы. Микки тоже кочевал между двумя домами, получая все удовольствия сразу: валялся на подушке у Кристины, поглощал говядину из рук тёти Сони и доводил до нервного тика Бориного хомяка по кличке Земекис.

Софья Дмитриевна была женщиной чувствительной, впечатлительной, верила в карму, предназначение и гороскоп, и в том, как сложилась судьба, видела особые знаки.

Так же, как Кристина и Боря, Софья и Сергей дружили с детства и учились в одном классе. Когда Соня осталась одна с годовалым Борей на руках без средств к существованию и какой-либо помощи, Сергей предложил ей работать няней на пару часов в день и оплачивал эти часы настолько щедро, насколько мог себе позволить. Потом Настя вышла в интернатуру, и Соня стала нужна на полный день. Работа Софье была по душе, и другой она не искала: педагогическое образование пригодилось для самостоятельных занятий с детьми, и отдать их в сад пришлось только к пяти годам, чтобы привыкли к детскому коллективу до школы. И тут, казалось бы, нужде в Сониных услугах отпасть, но судьба опять внесла свои коррективы: пропала Настя. Софья Дмитриевна, хоть и была огорчена и напугана таинственным исчезновением подруги, хоть и переживала за Сергея и Кристину, увидела в произошедшем и хороший знак: судьба не даёт ей перестать быть частью этой семьи, она по-прежнему нужна.

– Так, суп с фрикадельками, пюре, гуляш, салат порежу, когда Боря придёт, – бормотала Софья, думая, между тем, совсем не о еде, – разогрею через полчаса. Потом позвать Кристюшу, покормить и будем уроки делать. Нужно как-то отвлечь её. Сходим в кино, может быть, или поедим мороженое. И то, и другое! – решила Софья и направилась к старинному секретеру, стоявшему в спальне.

Опустила крышку, достала из кармана ключик, открыла им один из ящичков и вынула толстую синюю тетрадь в довольно потёртой обложке. В минуты беспокойства или тяжких раздумий Софья Дмитриевна имела привычку писать дневник.

«Не знаю, права ли я, – начала Соня с красной строки почерком отличницы начальных классов, – когда говорю Кристюше о Насте. Ведь я не знаю до конца, может быть, она действительно бросила семью. Не знаю, имею ли право. Настя никогда не была со мной откровенна… Кажется, она даже относилась ко мне немного высокомерно. С высоты своей неземной красоты. Может быть, действительно будет легче, если Кристина и Серёжа переживут раз и навсегда потерю, расстанутся с надеждой, что она найдется. Можно было бы начать жизнь с чистого листа. Можно было бы зажить одной семьей, ведь, кажется, у меня все ещё есть чувства к нему…

Господи! Какая же я гадкая! Как я могу? Сама себе противна, лезу в чужую семью, как какая-нибудь… Да он и не посмотрит на меня, как тогда не посмотрел.

Но ведь мы, правда, стали близкими людьми за эти годы.

Ужасно! Как отогнать от себя эти мысли? Забочусь о ребёнке, стараюсь быть ей другом, а сама мечтаю занять место её матери! Как это мерзко!»

В гневе на себя Софья захлопнула тетрадь и выбежала на кухню, так и не убрав её.

В этот момент Микки, просочившийся за няней в дверь в надежде урвать кусочек говядины, прыгнул на крышку секретера и принялся не без интереса изучать записи.

– Хм, – сказал про себя кот, – интерессант! Наш толстушка няня питает нежный любофф к наш папа! Мечтает пыть его фрау! Интерессант!

Микки положил лапу на левую сторону тетради и зашуршал листами, отматывая время назад.

20 августа 1996 года

«Счастливый день! У Неглинных приехала бабушка, Христина Генриховна. Нам с Серёжей поручили погулять с ней в саду Эрмитаж (ха-ха, кажется, у Амалии Ивановны голова кипит от неуёмной маман). Мы гуляли, болтали, смеялись, бабушка рассказывала о своей молодости. Серёжа недаром шутит, что у неё было только два ухажёра – военно-полковой оркестр и лётное училище. На обратном пути Серёжа купил нам мороженое, было очень приятно. Христина Генриховна успела построить глазки всем велосипедистам, один молодящийся лысый старикан даже увязался за нами до самого дома.

Скоро в школу. Надеюсь, в этом году Серёжа сядет со мной за одну парту. Он на прощание сегодня обнял меня и сказал: «Спасибо тебе, Супер-Соник, ты настоящий вот такенный друг! Без тебя я сегодняшний день не пережил бы!» – и засмеялся. А я вся покраснела, как дура, и скорей убежала к себе…»

1 сентября 1996 года.

«У меня душа разрывается, и не пойму отчего. Снова школа, теперь мы уже старшеклассники. За лето так все выросли, что не узнать. Серёжа сел со мной, я очень довольна. Первой была литература, Татьяна Борисовна задала нам, наконец, Булгакова. Я так давно хотела. Хочу пойти в педагогический, быть такой же, как Татьяна Борисовна. Её все слушают, даже Серёжа, а ведь он не фанат литературы. И она красивая в отличие от меня. Я страшная. И толстая, как бегемот. И зачем я только родилась девочкой? С завтрашнего дня не буду есть. Совсем. Только гречку и воду. Похудею. Но нос у меня дурацкий картошкой, и лицо глупое. Этого не исправишь. Мама говорит, что я у неё красавица, да откуда ей знать, ведь она же моя мама!

У нас в классе новенькая. Очень красивая, и имя красивое – Анастасия Демидова. Все мальчишки рты поразевали, когда она в класс зашла. Глаза у неё огромные, синие-синие, косы пшеничные. И ноги длинные, стройные. И папа у неё – генерал. Его перевели откуда-то с Урала, вроде, из Свердловска. Везёт же некоторым! Не то что мне…

Кажется, Серёжа тоже на неё смотрит. Когда я думаю об этом, то чувствую, что в груди всё сжимается и давит, как камень…»

12 ноября 1999 года.

«Сегодня хоронили маму. Я не плакала, уже нет сил плакать. Это я виновата, что её просмотрела: она так странно вдруг похудела, а я не обращала внимания, пока не начались боли.

Амалия Ивановна и Серёжа все похороны были со мной. Собственно, никого больше и не было, только соседи: Неглинные, Одиллия и Одетта, Белкин пришёл со своей девушкой, врач Отар Гивиевич, Володька был в дупель пьяный, как всегда, принёс какие-то мятые цветы. Спасибо, хоть не говорил ничего. Я хорошо держалась до этого ужасного звука, когда комки земли падают на крышку, и всё! Всё! Уже ничего не вернуть!

Отец не приехал. Дал телеграмму, что денег на поезд нет. Да и пусть! Плевать.

Настя не была на кладбище, но она приготовила всё для поминок у Неглинных и принесла ко мне. Сама испекла пироги и кисель сделала, и ещё какие-то салаты, запеканку. Господи, есть что-то, ну, хоть что-то, что у этого человека не получается? Хоть в чём-то она может оплошать? Я должна быть ей благодарна, она так искренне позаботилась обо всём. Но я только злюсь и завидую. Кажется, с Серёжей у них всё серьёзно. И Амалия Ивановна в ней души не чает.

Мамы теперь нет, и я никому больше не нужна. Меня никто, кроме неё, не любил, да и не за что. Я всего лишь некрасивая толстая дура и неумеха, не то что Настя. Всё в ней красиво и правильно, так правильно, что аж тошнит. Она станет врачом и будет спасать жизни больным детям. А я стану училкой. И дети меня будут ненавидеть и издеваться, как и все остальные. А потом умру от рака, говорят, это передается по наследству…»

5 мая 2005 года

«Ну, вот мы и дома. Выписали быстро, на третьи сутки. Говорят, всё хорошо, малыш здоров. Я счастлива! Моя жизнь, наконец, обрела какой-то новый смысл. Вот он, смысл моей жизни, спит и так сопит смешно, как маленький ёжик.

Думала, что Коля нас хотя бы встретит, хоть посмотрит на сына. Но не пришёл. Наверное, его мать всё узнала и не пустила. Она меня ненавидит. Или уехал в командировку. Даже не позвонил. СМС не прислал.

Так мы и вышли с Боренькой из роддома и пошли пешочком домой. А кругом стояли счастливые родственники и встречали своих малышей. Меня немножко кольнуло, но это неважно. Ничего, сынок, мы с тобой и сами проживём. Я сберегла немного денег, проживём. Ну, и папа. Папа тебя увидит и сразу полюбит. Ну, разве можно не полюбить тебя с первого взгляда? Он обязательно поймёт! И будет жить с нами.

Когда открывала дверь, от Неглинных выскочила Настя. «Ты чего, – говорит, – не позвонила нам? Мы бы тебя встретили хоть! Эх, Соня!» А я не знаю, почему не позвонила. Наверное, потому, что не могу сейчас видеть её счастливое лицо. Она ведь тоже скоро родит, уже живот заметный. Но она замужем. И любима. Она, конечно, побежала в магазин и всего сразу накупила: и памперсов, и погремушек каких-то, и витамины для меня… «Мы, – говорит, – с Серёжей от души поздравляем Борю с Днем рождения!» Я попробовала отказаться, но она как отрезала: «А не имеешь права отказываться, потому что это не тебе, а Боре. А Боря любит подарки, правда, Боря?» И засмеялась. И мне как-то сразу стало легче на душе. Я её даже обняла…»

«1 июня 2006 года.

Я в отчаянии. Он пришел сегодня, сказал, что в последний раз, бросил деньги на стол. На ребёнка не взглянул даже. Сказал, что его все достали, и я больше всех. Что мать его лишает наследства из-за меня. Чтобы больше я не звонила. И вообще исчезла.

За что мне это? Не хочется ни жить, ни дышать. Как я могла так обмануться в человеке?..»

10 июля 2006 года

«Кристюша – чудесный ребёнок. Они с Борей целых пятнадцать минут катали друг другу мяч и так счастливо смеялись! Надо же, такие маленькие, а уже всё понимают. Потом я выходила с ними во двор, и мы погуляли целый час. Кажется, Серёжа и Настя просто не знали другого способа всучить мне деньги. Зачем им няня? Настя – прекрасная мать и имеет возможность быть дома. Но я счастлива. И благодарна.»

15 сентября 2010 года

«Приходила полиция. Больше часа расспрашивали меня про Неглинных: хорошо ли я их знала, какой была Настя, какие отношения в семье. А что я могла сказать? Что идеальная семья, идеальные отношения, которых у меня, матери-одиночки нет и никогда не будет? Что Настя – примерная мать и жена? Они либо действительно считают, что она просто бросила мужа с ребёнком, либо не хотят заниматься. На Серёжу больно смотреть. Он ничего не ест, несмотря ни на какие уговоры. Ездит по городу в больницы и морги. В некоторых был уже по два раза.

Кристину я забрала к себе с ночевой, Боря хорошо её отвлекает. Тяжело делать весёлое лицо, но надо держаться при ребёнке. К счастью, она ещё достаточно мала и её легко отвлечь. Жду Амалию Ивановну, она должна приехать днями. Страшно. Как же мы будем дальше?»

– Фуй! – вслух сказал Микки, – какие сопли! Наш няня долшен приобрести себе нюхательный соль!

Он спрыгнул с секретера и поскакал на кухню клянчить говядину.

– Мама, можно мы пойдем к Кристине сейчас поиграть с Микки? Ненадолго? Ну, пожалуйста! – попросил Боря, когда вечером они втроём возвращались из кино.

– Хорошо, сынок, но только на полчасика, – ответила Софья, – скоро будем ложиться спать.

Она открыла квартиру Неглинных своим ключом, и дети радостно побежали тискать кота.

– Я зайду пожелать тебе спокойной ночи, милая, – сказала няня Кристине.

Когда дверь за детьми закрылась, Софья запустила руку в сумочку, чтобы найти свои ключи. Лампочка в подъезде светила тускло, и няня искала их на ощупь.

– Да где же они? – перебирала содержимое сумочки Соня, – куда запропастились?

Внезапно Софья Дмитриевна почувствовала, как со спины её обдало холодом. И в тот же миг чья-то сильная рука зажала ей рот, а другая схватила за талию. Софья попыталась закричать, но через зажатый рот получалось только мычание.

– Тихо! – сказал ей в ухо скрипучим шёпотом злоумышленник. – Вякнешь – пожалеешь! Где часы?

– М-м-м, – замычала Софья.

– Сейчас я уберу руку, и ты очень тихо скажешь мне, где часы. Попробуешь крикнуть – убью.

– Я не знаю, о чем Вы говорите. Какие часы? – зашептала бледными трясущимися губами Соня. У меня только мои, но они дешёвые совсем, от мамы остались. У меня ещё есть деньги, вот сумка, возьмите всё, только, пожалуйста…

– Заткнись, дура! – оборвал няню скрипучий шёпот. – Часы с золотыми стрелками. Старинные. Найдёшь – отдашь мне. Вызовешь полицию, скажешь хоть кому-нибудь – можешь попрощаться со своими мерзкими детишками. И помни: я за тобой наблюдаю…

С этими словами злодей с силой толкнул няню к стене и, чем-то грохоча, сбежал по лестнице, рванув из подъезда.

Трясясь, как осиновый лист, Соня наконец нащупала в сумке ключи, открыла, себя не помня, дверь, и повалилась на пол в коридоре, рыдая.

– Господи! – всхлипывала Софья Дмитриевна, – что же это такое? Да что же это такое?

– Тётя Соня, да на тебе лица нет! – сказала Кристина, когда полчаса спустя няня зашла к ней. – Что случилось?

– Ах, не знаю, милая, наверное, давление опять шалит.

– Хочешь, я сделаю тебе чаю со смородиной? – участливо предложила девочка.

– Нет-нет, зайка. Только, знаешь, что? Может быть, переночуешь у нас сегодня? Мне как-то с тобой спокойнее.

– Ну, хорошо, как скажешь. Я только учебники сразу соберу, завтра ведь в школу. И Микки возьмем.

– Но Юрий Петрович…

– Знаю, няня. Но я решила завтра пойти. Извинюсь перед Бякиной, да и дело с концом.

– Кристюша, ты вовсе не должна…

– Знаю, тёть Сонь. Но так проще, – Кристина бросила встревоженный взгляд на Софью. – Няня! Ты такая бледная!