Текст книги "Секретное досье"

Лен Дейтон
Секретное досье

Вступление

Этот роман был моей первой попыткой написать книгу. Я работал художником по рекламе, или иллюстратором, как нас теперь называют. Ни журналистикой, ни репортерской работой я никогда не занимался, поэтому не представлял, сколько времени может занять написание книги. Осознание масштаба задачи сдерживает многих профессиональных литераторов, поэтому нередко они не спешат воплотить замысел, пока не станет слишком поздно. Незнание того, что ждет впереди, порой оказывается преимуществом. Оно дает зеленый свет всему – от вступления в Иностранный легион до женитьбы.

Поэтому я взялся писать эту книгу с радостным оптимизмом, проистекающим из невежества. Себя ли я описал? Ну а кем еще я располагал? Отдав два с половиной года военной службе, я три года проучился в Художественной школе святого Мартина на Чаринг-Кросс-роуд. Я лондонец, вырос в районе Мэрилебон и с началом занятий снял крохотную грязную комнатенку по соседству с художественной школой. Это сократило мое время в пути до пяти минут. Я очень хорошо изучил Сохо. Знал его дневным и ночным. Я здоровался и справлялся, как идут дела, у «девочек», владельцев ресторанов, бандитов и продажных полицейских. В этой книге, написанной мной после нескольких лет работы иллюстратором, большая часть зарисовок Сохо взята из наблюдений жившего там студента художественной школы.

Отучившись три года в аспирантуре Королевского художественного колледжа, я отпраздновал это спонтанным поступлением в «Бритиш оверсиз эруэйз». Я стал бортпроводником. В те дни это означало трех-четырехдневную остановку после каждого перелета. Проведя довольно много времени в Гонконге, Каире, Найроби, Бейруте и Токио, я завязал там хорошие и длительные дружеские отношения. Когда я стал писателем, эти контакты на местах с другими людьми и странами очень мне пригодились.

Не знаю, почему или как я пришел к писательству. Я всегда был преданным читателем; возможно, лучше подходит слово «одержимым». В школе, выяснив, что я полный ноль в любом виде спорта – и во многом другом тоже, – я читал все книги, попадавшиеся мне на глаза. В моем чтении не было ни системы, ни даже намека на избирательность. Помню, что платоновскую «Республику» я читал с тем же увлечением и кажущимся пониманием, что и «Глубокий сон» Чандлера, и «Очерки истории цивилизации» Г. Дж. Уэллса, и оба тома «Писем Гертруды Белл». Встречая идеи и мнения, новые для меня, я заполнял ими тетради и живо помню, в какое пришел возбуждение, обнаружив, что «Универсальный Оксфордский словарь» включает тысячи цитат из произведений самых великих авторов.

Поэтому я не слишком серьезно отнесся к тому, что начал писать эту историю. Ведь я взял школьную тетрадь и авторучку, лишь побуждаемый желанием отвлечься на отдыхе. Не зная иного стиля, я делал это в форме письма к старому, близкому и доверенному другу. Писал я от первого лица, не подозревая о том, что существуют иные возможности.

Моя память никогда не отличалась надежностью, как всегда говорит моя жена Изабел, но убежден: эта первая книга обязана своим появлением моим впечатлениям от работы арт-директором в ультраинтеллектуальном рекламном агентстве в Лондоне. Я проводил дни в окружении высокообразованных, остроумных молодых людей, учившихся в Итоне. Расслабляясь в кожаных креслах привилегированных клубов Пэлл-Мэлла, мы обменивались язвительными замечаниями и шутливыми оскорблениями. Они были добры ко мне и великодушны, и я получал от этого огромное наслаждение. Позже, создавая УООК(П), описанную здесь разведывательную службу, я перенес светский дух того глянцевого и блестящего агентства в обшарпанные кабинеты вроде той комнатенки, которую снимал когда-то на Шарлотт-стрит.

Рассказ от первого лица позволил мне излагать историю с теми искажениями, которыми грешит субъективная память. Герой не говорит подлинной правды; никто из героев не говорит подлинной правды. Нет, в отличие от политиков они не прибегают к явной своекорыстной лжи, но их память искажает истину, ибо эти люди, оправдывая себя, хотят заслужить уважение. Происходящее в романе (и во всех других моих историях, написанных от первого лица) примиряется с неизбежностью противоречий. В навигации треугольник, в котором не удается перехватить три линии начала отсчета, называется треуголкой. Мои истории предполагают не больше точности. Я хочу, чтобы мои книги вызывали разную реакцию у разных читателей (какую в известной мере должна вызывать даже история).

Публикация этого романа совпала с выходом первых фильмов о Джеймсе Бонде. Моя книга получила очень благожелательные отклики, и многие мои друзья сообщили по секрету, что критики использовали меня в качестве молотка, чтобы дать Яну Флемингу по голове. Еще до выхода книги Годфри Смит (ведущий сотрудник газеты «Дейли экспресс») пригласил меня на ленч в «Савой грилл». Мы обсуждали права на издание серии. На следующий день я поехал на своем помятом «фольксвагене-жуке» на студию «Пайнвуд филм» и пообедал с незабываемым и во всех отношениях поразительным Гарри Зальцманом, сопродюсером «Доктора Но», популярность которого увеличивалась. Он решил, что этот роман и его безымянный герой могут стать противовесом бондиане. По дороге в «Пайнвуд» мне позвонили на телефон в машине и попросили дать интервью для «Ньюсуик», подобные просьбы поступили от изданий в Париже и Нью-Йорке. Трудно было поверить, что все это происходит на самом деле; с иллюстраторами никогда так не обращаются. Никогда! Я нервничал, все это казалось мне безумным сном, и я был готов к пробуждению. Между встречами и интервью я продолжал работать внештатным иллюстратором. Друзья деликатно не обращали внимания на то, что я веду жизнь Джекилла и Хайда, как и клиенты, которым я привозил свои рисунки. Я не ощущал себя писателем, казался себе самозванцем. У меня не было больших литературных амбиций, которые полагается иметь писателям, пока они чахнут на затянутом паутиной чердаке.

Выход книги доказал, что ее успех удивил не одного меня. Несмотря на сериализацию и шумиху, Ходдер и Стаутон решительно ограничили свой заказ в типографию 4000 экземпляров. Они разошлись за несколько дней. Допечатка заняла не одну неделю, и смысл паблисити и сериализации был во многом потерян.

Один вопрос остался без ответа. Почему я сказал, что герой был северянином из Бернли? Право, не знаю. Я видел пункт назначения «Бернли» на посылках, когда подрабатывал на каникулах в отделе сортировки Кинг-Кросса. Полагаю, эта выдумка обозначила смутное нежелание описать себя в точности таким, какой я есть.

Возможно, в итоге этот шпион вовсе и не я.

Лен Дейтон, 2009

Секретное досье

Раскрыть пора таинственную книгу

Пред быстрым взором гнева твоего

И об опасном деле и глубоком

Тебе прочесть…[1]1
   Перевод Н. Минского.


[Закрыть]

У. Шекспир «Генрих IV»

Необходимо заметить, что хотя каждому виду птиц присуще свойственное только им поведение, по крайней мере у большинства родов есть нечто такое, что позволяет узнать их, поэтому с первого взгляда и рассудительный наблюдатель высказывается о них с определенной уверенностью.

Гилберт Уайт, 1778

Пролог

Сообщение пришло по горячей[2]2
   Открытая парламентская линия. – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. авт.


[Закрыть] линии днем, примерно в половине третьего. Министр не совсем разобрался в паре пунктов резюме. Не мог бы я повидаться с министром?

Может, и мог бы.

Из квартиры министра открывался вид на Трафальгарскую площадь. Так обставил бы эту квартиру Оливер Мессель для Оскара Уайльда. Министр сидел в шератоновском кресле, я – в кресле работы Хэппелуайта, и мы поглядывали друг на друга сквозь листья аспидистры.

– Расскажите мне всю историю своими словами, старина. Курите?

Интересно, чьими еще словами я мог бы воспользоваться, подумалось мне, когда он коснулся аспидистры изящным золотым портсигаром. Я опередил его, закурив сигарету из мятой пачки «Галуаз». С чего начать, я не знал.

– Не знаю, с чего начать, – сказал я. – Первый документ в досье…

Министр прервал меня взмахом руки.

– Забудьте о досье, мой дорогой друг, просто дайте свою личную версию. Начните с вашей первой встречи с тем парнем… – Он посмотрел в маленький марокканский блокнот в переплете. – Сойка. Расскажите мне о нем.

– Сойка. Его условное имя сменили на Ящик четыре, – пояснил я.

– Это очень путает. – Министр сделал пометку в своем блокноте.

– И сама история запутанная, – согласился я. – У меня вообще очень запутывающее ремесло.

Министр пару раз поддакнул, а я уронил четверть дюйма пепла на синий кашанский ковер.

– Впервые я увидел Сойку в «Ледерер», примерно в двенадцать пятьдесят пять днем, во вторник.

– «Ледерер»? – переспросил министр. – А что это?

– Мне будет трудно отвечать на вопросы в процессе рассказа, – заметил я. – Я предпочел бы, чтобы вы записывали вопросы, а потом задали их мне.

– Мой дорогой друг, больше ни слова, обещаю.

И за все время разъяснений он ни разу не перебил меня.

1

Водолей (20 января – 19 февраля). Трудный день. Вы столкнетесь с разнообразными проблемами. Рекомендуются встречи с друзьями и визиты. Это может побудить вас к лучшей самоорганизации.

Что бы вы ни говорили, 18 000 фунтов (стерлингов) – большие деньги. Британское правительство уполномочило меня заплатить их человеку, сидевшему за столиком в углу и с помощью ножа и вилки совершавшему сейчас ритуальное убийство пирожного с кремом.

Правительство называло этого человека Сойкой. У него были маленькие поросячьи глазки, большие усы и туфли ручной работы десятого, кажется, размера. Ходил он слегка прихрамывая и обычно разглаживал бровь указательным пальцем. Я знал его как самого себя, поскольку ежедневно в течение месяца смотрел фильм о нем в маленьком, совершенно закрытом кинотеатре на Шарлотт-стрит.

Ровно месяц назад я слыхом не слыхивал о Сойке. Три последние недели моей службы стремительно приближались к концу. Провел я их, не занимаясь почти ничем или ничем, разве что разбирал собрание книг по военной истории, если только вы готовы счесть это подходящим делом для вполне взрослого мужчины. Из моих друзей к этому были готовы немногие.

Я проснулся, говоря себе «сегодня – тот самый день», но все равно не очень-то горел желанием выбираться из постели. Шум дождя я услышал прежде, чем раздвинул шторы. Декабрь в Лондоне. Покрытые сажей деревья за окном хлестали себя до исступления. Я быстро задернул шторы, приплясывая на ледяном линолеуме, пошел за утренней почтой и сидел в унынии, дожидаясь, пока закипит чайник. Через силу облачился в темный шерстяной костюм и повязал единственный у меня галстук для официальных оказий – красно-синий шелковый, с узором в виде квадратов, – но такси пришлось ждать сорок минут. Они, видите ли, терпеть не могут поездки к югу от Темзы.

Мне всегда было несколько неловко произносить слова «Военное министерство», сообщая водителям такси, куда ехать; одно время я называл паб на Уайтхолл-плейс или говорил: «Я скажу вам, когда остановиться», только бы избежать этих слов. Когда я вышел из такси, доставившего меня ко входу с Уайтхолл-плейс, мне пришлось обойти квартал до подъезда на Хорсгардс-авеню. Там был припаркован «чэмп», водитель с красной шеей советовал капралу в замасленном джинсовом полукомбинезоне «вмазать ему разок». Все та же старая армия, подумалось мне. В длинных коридорах, напоминающих общественные уборные, было темно и грязно, и на каждой двери, выкрашенной зеленой краской, висели маленькие белые карточки, подписанные с военной четкостью: Общий штаб-3, майор такой-то, полковник такой-то, мужской туалет. Видел я и странные безымянные чайные комнаты, из которых в перерывах между алхимическими опытами выходили оживленные старые леди в очках. Комната 134 ничем не отличалась от любой другой: четыре стандартных зеленых картотечных шкафа, два зеленых металлических буфета, два стола, стоящих лицом друг к другу у окна, и фунтовый, ополовиненный пакет сахара от «Тейт энд Лайл» на подоконнике.

Росс, тип, к которому я приехал, оторвался от писанины, безраздельно владевшей его вниманием в течение трех секунд с того момента, как я вошел в комнату.

– Ну что ж, – проговорил Росс и нервно кашлянул.

Мы с Россом пришли к действовавшему несколько лет соглашению – решили ненавидеть друг друга. Характерно английские, эти напряженные отношения проявлялись с восточной вежливостью.

– Садитесь. Закурите?

Уже года два не менее двух раз в неделю я отвечал ему:

– Нет, спасибо.

Перед моим лицом взмахнули дешевой инкрустированной сигаретницей (купленной в Сингапуре на уличном рынке); рисунок древесного волокна напоминал бабочек.

Как кадровый военный, Росс не пил джин после 7.30 вечера и не бил дам, не сняв прежде шляпы. У него был длинный тонкий нос, усы, напоминавшие тиснение на обоях, редкие, тщательно расчесанные волосы, а лицо напоминало цвет пеклеванного хлеба от «Хоувиса».

Зазвонил черный телефон.

– Да. О, это ты, дорогая. – Росс произносил каждое слово с безразличием. – Честно говоря, собирался.

В военной разведке я проработал почти три года. Послушать иных людей, так подумаешь, что Росс и был военной разведкой. Спокойный интеллектуал, он вполне довольствовался работой в рамках предписанных ему строгих ограничений отдела. Росс не возражал: выход на пятую платформу вокзала Ватерлоо с розовым бутоном в петлице и с зонтиком наперевес был для Росса началом дня, заполненного операциями со штампами и копиркой. Наконец-то меня должны были освободить. От армии, от военной разведки, от Росса: для штатской работы со штатскими же в одном из самых маленьких и самых важных отделов разведки – УООК(П).

– Тогда я позвоню тебе, если мне придется остаться на ночь в четверг.

Я услышал, как голос на том конце сказал:

– Носков у тебя хватит?

Три странички, отпечатанные под такую плохую копирку, что прочитать их я никак не мог (не говоря о том, чтобы прочитать в перевернутом виде), он надежно хранил под рукой рядом с деньгами на чай для офиса. Закончив беседу, Росс заговорил со мной, и я напряг мышцы лица, изображая полное внимание.

Он отыскал свою трубку из черного бриара, вывалив содержимое карманов пиджака из жесткого твида на стол. Нашел табак в одном из буфетов.

– Ну так. – Росс чиркнул поданной мной спичкой о кожаную декоративную заплату на локте. – Итак, вы переходите на временную работу.

Проговорил он это со спокойным презрением; армия не любит ничего временного, особенно людей, и, разумеется, УООК(П), и, полагаю, меня тоже. Росс, видимо, считал мое назначение очень тонким решением, принятым до того момента, когда я совсем уберусь из его жизни. Не стану передавать вам всего, что говорил Росс, потому что большая часть его слов была просто скучной, а часть – все еще секретной и погребенной в одной из его четко, но безобидно подписанных папок. Трубка его раскурилась не с первой попытки, а это означало, что каждый раз он начинал свой рассказ сначала.

Большинство людей в Военном министерстве, особенно из разведывательной периферии, к которой относился и я, слышали о УООК(П) и о человеке по имени Долби. Он отчитывался напрямую перед кабинетом министров. Другие отделы разведки завидовали Долби, критиковали его и соперничали с ним, потому что он обладал почти абсолютной властью в этой сфере. Направляемые к нему люди фактически покидали армию и изымались почти из всех документов Военного министерства. В нескольких редких случаях, когда люди возвращались к обычной службе после УООК(П), их заново ставили на учет и снабжали новым серийным номером из списка, зарезервированного для государственных служащих, выполняющих военные обязанности. Платили совсем по другой шкале, и я гадал, на сколько мне нужно растянуть остатки жалованья за этот месяц, пока не вступит в силу новая шкала.

Отыскав маленькие военные очки в металлической оправе, Росс приступил к долгой и муторной процедуре увольнения, проявляя любовное внимание к деталям. Начали мы с уничтожения секретного контракта о компенсации, который подписали в этой самой комнате почти три года назад. Закончив, Росс проверил, полностью ли я оплатил расходы на питание. Приятно было работать со мной, Временная служба разумно поступила, взяв меня, ему жаль терять такого человека, а мистеру Долби повезло, что я направлен к нему, и не трудно ли мне занести этот пакет в комнату 225 на обратном пути – курьер, похоже, не зашел к Россу этим утром.

Контора Долби располагается на захудалой длинной улице в районе, который был бы Сохо, если бы у Сохо хватило сил пересечь Оксфорд-стрит. Тут стоит приятного вида здание, переделанное под офисы, где немигающий голубой неоновый свет горит даже в разгар летнего дня, но это не контора Долби. Отдел Долби находится по соседству. Его здание грязнее обычного, с нелепой в своем благородстве потертой латунной вывеской, с которой сообщают о своем существовании «Бюро найма “Бывший чиновник”. Осн. в 1917 году», «Монтажные комнаты киностудии “Акме филмз”», «Б. Исаакс. Портной – специалист по театральным костюмам», «Сыскное бюро Долби – укомплектовано бывшими детективами Скотленд-Ярда». На фирменном бланке значилось то же объявление и приписка шариковой ручкой: «Сыскное бюро на третьем этаже, просьба звонить». Каждое утро в 9.30 я звонил и, перешагивая через большие трещины в линолеуме, начинал восхождение. Каждый этаж имел свой характер – темно-коричневая стареющая краска сменялась темно-зеленой. Третий этаж был темно-белым. Я проходил мимо убогого старого дракона, охранявшего вход в пещеру Долби.

Шарлотт-стрит всегда ассоциировалась у меня с шахтерскими духовыми оркестрами, которые я помнил по своему детству. Дежурные водители и шифровальщики составляли небольшое братство, сидевшее в диспетчерской на втором этаже. Обладатели очень громкого граммофона, все они были ярыми поклонниками духовых оркестров; весьма эзотерическое увлечение для Лондона. Сквозь покоробленные и поломанные половицы доносилась наверх сияющая, элегантная музыка. «Фэри авиэйшн» снова выиграла в тот год Открытый чемпионат, и звук принесшего победу произведения добирался до всех помещений в здании. Долби казалось, что он присутствует на параде королевской конной гвардии, а мне – что я вернулся в Бернли.

– Здравствуйте, Элис, – сказал я, и она, кивнув, занялась жестянкой с «Нескафе» и видавшей виды чашкой с теплой водой.

Я прошел в следующий кабинет и увидел Чико – он на шаг опередил Элис, его «Нескафе» почти растворился. Чико, похоже, всегда радовался мне. Он закончил одну из тех очень хороших школ, где знакомишься с ребятами, имеющими влиятельных дядюшек. Полагаю, именно так он попал в конную гвардию, а теперь и в УООК(П). Должно быть, ему казалось, что он снова в школе. Грива его длинных гладких волос желтого цвета тяжелой волной свисала с головы, как блин во вторник на Масленой неделе. Росту в нем в его аргайлских носках было 5 футов 11 дюймов, и он усвоил раздражающую манеру стоять в своих ботинках ручной работы, высоко заложив большие пальцы рук за красные подтяжки и покачиваясь. Он обладал преимуществом в виде хороших мозгов, но семья его была так богата, что Чико мог ими не пользоваться.

Пройдя насквозь Сыскное бюро Долби, я спустился по задней лестнице. Все это здание принадлежало УООК(П), хотя все конторы на всех этажах имели собственное «прикрытие» для нашего удобства. Каждое утро в 9.40 я сидел в маленькой обветшалой аппаратной «Акме филмз».

Приторный запах киноклея и теплого целлулоида был настолько силен, что я думал, его здесь распрыскивают. Словно в английском фильме категории «Б», я бросал свой плащ изнанкой наружу на стопку жестяных коробок с кинопленкой и садился на стул с откидным сиденьем. Как всегда, это было сиденье номер двадцать два, с разболтанной задвижкой, и всегда к этому времени мне уже совсем не хотелось двигаться.

Включался с ужасным визгом реостат. Освещение в комнате устало тускнело, и маленький проектор с клацаньем оживал. Ослепительно белый прямоугольник швырял мне в глаза абстракцию мелькающих царапин, затем темнел, приобретая цвет делового костюма из серой фланели.

Появлялось название фильма из грубых наклеенных букв: «Сойка. Лидс. Участок три». («Участок три» было разрешением, на основании которого шли съемки.) Картина начиналась. Сойка шел в толпе по тротуару. Усы у него были гигантскими, но необычайно ухоженными. Так же тщательно он совершал любое дело. Сойка хромал, но это никак не сказывалось на его продвижении сквозь толпу. Камера заколебалась, а потом быстро повернулась в сторону. Фургон, из которого скрытно вели съемку, вынужден был обогнать Сойку из-за скорости потока транспорта. Экран вспыхнул белизной, и пошел следующий короткий сюжет, тоже озаглавленный. В отдельных сюжетах Джей появлялся с приятелем, носившим кодовое имя «Городская ласточка». Это был красивый мужчина шести футов ростом в добротном пальто из верблюжьей шерсти, с вьющимися, блестящими волосами, но слишком идеальной сединой на висках. Золотые кольца едва ли не на всех пальцах, золотой браслет часов и сияющая золотом улыбка. Неперевариваемая улыбка – он никогда не мог ее проглотить.

Чико приводил проектор в действие, высунув от усердия язык. Периодически он вставлял в программу один из снятых на Чаринг-Кросс-роуд бодрящих сюжетов, в которых фигурировали проститутки. Идею эту предложил Долби, чтобы его «студенты» не дремали во время просмотров.

Долби исповедовал теорию «Знай своих врагов». Он считал, что если все его люди наглядно представят себе мерзости шпионского дела, им будет легче предугадывать мысли противника. «Монтгомери победил при Аламейне, потому что над кроватью у него висела фотография Роммеля». Я вовсе не уверен в этом, но Долби неустанно повторял эту фразу. (Сам я во многом отношу это за счет дополнительных 600 танков.)

Долби, типичный элегантный, медлительный англичанин, закончил привилегированную частную школу и, как правило, умел сочетать служебные обязанности с комфортом и роскошью. Он был немного выше меня: вероятно, 6 футов 1 дюйм или 6 футов 2 дюйма. У него были длинные светлые волосы, и периодически он отпускал тонкие светлые усики. В данный момент их не было. Лицо чистое, слегка загорелое. Маленький, похожий на укол шрам высоко на левой щеке – след его пребывания в немецком университете в 38-м году. Благодаря этому опыту Долби в 1941 году получил орден «За боевые заслуги» и степень юриста. Редкое событие в любой разведывательной службе, особенно в той, где состоял он. Без упоминания в списках награжденных, разумеется.

Многое он усвоил и от обычной школы, например, носил на правой руке маленький перстень-печатку. Всякий раз, когда Долби проводил ладонью по лицу, а случалось это часто, он царапал кожу краем перстня. В результате на коже из-за чрезмерной ее чувствительности вспухала красная полоска. Завораживающее зрелище.

Он посмотрел на меня поверх носков своих замшевых туфель, которые покоились в центре стола, погребенного под кипами важных бумаг, сложенных ровными стопками. Спартанская мебель (министерство труда, наши дни) прорывала дешевый линолеум, а в воздухе стоял запах табачного пепла.

– Вам здесь, конечно, нравится? – спросил Долби.

– У меня ясный ум и чистое сердце. Ежедневно сплю по восемь часов. Я лояльный, прилежный работник и приложу все усилия, чтобы сделать каждый день достойным доверия, оказанного мне отечески настроенным нанимателем.

– Шучу здесь я, – сказал Долби.

– Так в чем проблема? Всегда рад посмеяться – последний месяц мои глаза работали со скоростью двадцать четыре кадра в секунду.

Долби затянул шнурок на ботинке.

– Как считаете: сможете справиться со сложным маленьким спецзаданием?

– Если оно не требует классического образования, прощупаю обстановку.

– Порадуйте меня, выполните его без жалоб и сарказма.

– Это уже будет совсем не то, – заметил я.

Долби опустил ноги на пол и заговорил серьезно:

– Сегодня утром я был на конференции старших сотрудников разведслужбы. Министерство внутренних дел крайне обеспокоено исчезновениями своих ведущих биохимиков. Комитеты, подкомитеты – видели бы вы их там, такой базар устроили.

– Значит, еще один? – спросил я.

– Сегодня утром очередной из них ушел из дома в семь сорок пять, но до лаборатории не доехал.

– Переметнулся туда? – поинтересовался я.

Долби поморщился и связался по настольному интеркому с Элис:

– Элис, откройте папку и назовите мне кодовое имя сегодняшнего «бродячего музыканта Вилли»[3]3
   Отсылка к действующему лицу романа В. Скотта «Редгонтлет». – Примеч. пер.


[Закрыть].

Долби выражал свои желания, отдавая безапелляционно недвусмысленные приказы, но все его подчиненные предпочитали их запутанно-вежливой болтовне большинства начальников отделов, особенно я – беглец из Военного министерства. Голос Элис звучал по интеркому, как у утенка Дональда, подхватившего насморк. На какую-то ее реплику Долби ответил:

– К черту письмо из министерства внутренних дел. Делайте, как я говорю.

Последовала тишина, а потом недовольным тоном Элис назвала длинный номер досье и кодовое имя «Ворон». Все люди, находившиеся под длительным наблюдением, получали коды по названиям птиц.

– Умница, – отозвался Долби с самой своей чарующей интонацией, и даже через эту трещалку я услышал воодушевление в голосе Элис, когда она ответила: «Очень хорошо, сэр».

Долби выключил интерком и повернулся ко мне.

– Из соображений безопасности публикацию материалов об исчезновении этого Ворона запретили, но я сказал им, что к дневным выпускам самые ушлые журналисты что-нибудь да разнюхают. Взгляните-ка сюда.

Долби выложил пять фотографий паспортного формата на свой полированный тиковый стол. Ворону было далеко за сорок; густые черные волосы, кустистые брови, тонкий нос – в клубе «Сент-Джеймс» в течение дня можно встретить сотню похожих на него.

– Вместе с ним, – продолжил Долби, – получается восемь исчезновений в высших ученых кругах за… – он глянул на настольный календарь, – шесть с половиной недель.

– Министерство внутренних дел наверняка не просит нашей помощи, – заметил я.

– Разумеется, нет, но если мы найдем Ворона, думаю, министр внутренних дел распустит свой жалкий разведотдел, зашедший в тупик. Тогда мы присовокупим их досье к своим. Подумайте об этом.

– Найти его? – спросил я. – С чего же мы начнем?

– С чего начнете вы? – уточнил Долби.

– Понятия не имею. Поеду в лабораторию, жена не знает, что на него нашло в последнее время, обнаруживаю темноволосую женщину с миндалевидными глазами. Банковский служащий недоумевает, откуда у него все эти деньги. Рукопашная схватка в неосвещенной лаборатории. Стеклянные пробирки, которые разнесли бы мир в клочья. Безумный ученый пятится к свободе со склянкой в руках – я подставляю ему подножку. Звучит «Правь, Британия».

Долби смерил меня таким взглядом, чтобы я почувствовал себя подчиненным, встал и прошел к большой карте Европы, которую прикрепил к стене на прошлой неделе. Я встал рядом с ним.

– Вы считаете, что за этим стоит Сойка? – произнес я.

Долби смотрел на карту, не отрывая от нее глаз.

– Уверен в этом, абсолютно уверен.

На карте, покрытой прозрачной ацетатной пленкой, пять маленьких приграничных районов от Финляндии до Каспийского моря были очерчены черным жирным карандашом, а два населенных пункта в Сирии – отмечены красными флажками.

– Любое незаконное перемещение через отмеченные мной участки границы, – продолжил Долби, – совершенно точно связано с Сойкой. Важное перемещение. Я не хочу сказать, что он осуществляет их сам. – Долби постучал пальцами по линии границы. – До того как они перебросят его сюда, мы должны…

Задумавшись, Долби умолк.

– Похитить его? – предложил я.

Долби лихорадочно думал.

– Сейчас январь. Если бы мы могли сделать это в январе, – сказал он. В январе готовили оценочные справки для правительства. Я начал понимать, к чему он клонил. Внезапно Долби вновь вспомнил обо мне и пустил в ход мальчишеское обаяние.

– Видите ли, это не просто дело о переметнувшемся биохимике, – пояснил он.

– Переметнувшемся? Я думал, что Сойка специализируется на высококачественных похищениях.

– Угон! Похищения! Все это гангстерская болтовня. Вы начитались газет, вот в чем ваша беда. Вы хотите сказать, что они проведут его через таможню и паспортный контроль в сопровождении двух типов с тяжелыми подбородками, которые держат правые руки в карманах пальто? Нет. Нет. Нет. – Три «нет» он произнес мягко, сделал паузу и добавил еще два. – …это не просто эмиграция нашего маленького химика, – Долби очень похоже передразнил фармацевта из Бутсовской аптеки, – который, возможно, годами продавал им информацию. На самом деле, будь у меня выбор, не уверен, что не позволил бы ему сбежать. Все дело в этих… людях из министерства внутренних дел. Им следовало бы знать о подобных вещах до того, как они случаются, а не плакаться потом. – Он достал из портсигара две сигареты, одну бросил мне, а другую покачал на пальцах, удерживая в равновесии. – Они прекрасно справляются, когда речь идет о Специальной службе, заключенных ее величества и инспекторах из Общества по охране животных, но как только они суются в наше дело, добраться до сути не умеют[4]4
   Опубликованный в сентябре 1963 года доклад Деннинга вскрыл тот факт, что министр внутренних дел находится под контролем британской контрразведки. – Примеч. пер.


[Закрыть]. – Долби продолжал выделывать трюки сигаретой, к которой и обращался. Затем он поднял глаза и обратился ко мне: – Неужели вы действительно считаете, что, имея все досье Отдела по безопасности министерства внутренних дел, мы не добились бы в тысячу раз больших успехов, чем когда-либо?

– Думаю, добились бы, – ответил я. Ему так понравился мой ответ, что он перестал играть с сигаретой и закурил ее в приливе энергии. Вдохнул дым, затем попытался выдохнуть его через нос. Поперхнулся. Лицо у него покраснело. – Подать вам стакан воды? – спросил я, и его лицо побагровело. Должно быть, я нарушил драматичность момента.

Долби отдышался и продолжил:

– Теперь вы видите, что это нечто большее, чем обычное дело, это – испытание.

– Предвижу надвигающиеся иезуитские оправдания.

– Вот именно, – со зловещей улыбкой промолвил Долби. Ему нравилось, чтобы его принимали за злодея, особенно если это можно было проделать на основе школьных знаний. – Помните девиз иезуитов? – Он всегда с удивлением обнаруживал, что я вообще читал какие-то книги.

– Цель оправдывает средства, – ответил я.

Долби улыбнулся и сжал переносицу большим и указательным пальцами. Я очень порадовал его.

– Если это доставляет вам такое удовольствие, – сказал я, – мне жаль, что я не могу привести изречение на ломаной латыни.

– Ничего, ничего, – успокоил меня Долби. Он повернул свою сигарету в сторону, меняя направление и угол подъема, пока я не оказался в поле его зрения. Заговорил медленно, тщательно произнося каждый слог: – Пойдите и купите для меня этого Ворона.

– У Сойки?

– У любого, кто им владеет, – я человек либеральный.