Текст книги "А more мимо"

А more мимо
Лена Чайка

© Лена Чайка, 2023

ISBN 978-5-0059-0684-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поэзия потрясений

Лена Чайка – безусловно, поэтическое открытие последнего периода. Самобытная и мощная, она теперь получает приглашения на поэтические фестивали, попадает в конкурсные шорт-листы. О ней вскоре заговорят. А пока – говорит она. О вечном и преходящем, о своей жизни, не столь примечательной на фоне прочих человеческих жизней, однако удивительной, как жизнь каждого творца, умеющего переосмыслять простое и обыденное – и выдавать читателям ошарашивающее и ошеломляющее.

В стихах Лены много личного, пережитого, прочувствованного. Но это такое «личное», что в поэтических образах оно становится всеобщим, и читателю хочется воскликнуть: это же обо мне! И при этом – нет банальностей, стереотипных мыслей, заезженных образов. Лена Чайка пишет и мыслит настолько необычно, что встреча с её поэтическим сборником окажется для многих настоящим потрясением.

КИРА ГРОЗНАЯ

поэт, прозаик, редактор, член Союза писателей Санкт-Петербурга, лауреат литературной премии им. Н. В. Гоголя

Слово автора

Привет, дорогой читатель! Эта книга состоит из двух частей – «Море» и «Суша».

«Море» – это настоящее путешествие на Дальний Восток! Эта глава для тех, кто всегда хотел побывать на другом конце земли и прочувствовать местный колорит: соль Японского моря, крики белоснежных чаек, крупицы азиатской культуры в пене дней. Коренным жителям Владивостока также будет интересна глава «Море»: они встретят такие знакомые для себя образы, как сопки, песня «Катюша», японские автомобили, зимняя рыбалка, и увидят город глазами автора, откроют поэзию в привычных для себя вещах.

«Суша» – это глава о поиске своего причала в океане жизни. Здесь акцент постепенно смещается с внешнего мира на внутренний. Лирический герой проживает жизненные трудности, задаёт вопросы и получает ответы. Это философская глава про взросление и мечты, любовь и ненависть, отчаянье и надежду.

Добро пожаловать в мою поэзию!

Чувствуй.

МОРЕ

«Оно…»

 
Оно
Горькое,
Переливается через борт.
Зимой порт потрескивает,
Покрывается белой коркой,
И можно гулять между островами,
Между населёнными пунктами,
Между рыбаками,
Между лунками,
Как будто по бильярдному полю,
Смотреть на вмёрзшую корюшку,
Дышать солью.
 
 
Домой придешь —
Вольётся через окно,
Надышит в форточку,
Останется в комнате.
 
 
Не выгнать,
Не вытравить,
Не выпрямить край!
 
 
Всегда в проёме —
Моё море,
Кошка,
Герань.
 

«Вода – доро́га…»

 
Вода – доро́га,
Очевидно любому морскому,
Который ходит.
Напротив – Япония
И неоновые огни билбордов
На Акихабаре,
И ими бредит половина моего поколения.
 
 
Школа учила, что там – враги,
У нас военное положение,
Неподписанные бумаги
За курильские саркофаги,
 
 
А отцы в детстве возили оттуда
Чудесных кукол,
И цветочек из алого пластика,
И вкусноту…
Я говорила: «Аригато!
Пусть нас завоюет Япония,
Папа, пусть нас завоюет Япония!».
 
 
Отец улыбался и пропадал в порту.
 

«Иллюминаторы запотели…»

 
Иллюминаторы запотели
И требуют дворников,
Моё праворульное тело рисует Соника,
А левой теребит чешую из пайеток
Между ключиц.
 
 
Говорят, что брови похожи на крылья птицы,
Говорят, что родинка – островок,
Говорят, что волосы падают волнами
На висок,
Говорят, я ношу тельняшку наоборот,
Навыворот, а это —
Ну очень плохая примета!
Капаю акварельной краской
На борт блокнота…
 
 
Во мне столько морского сока,
Что мне горько,
Что мы одеты.
 

«Зимой к маяку приплывают ларги…»

 
Зимой к маяку приплывают ларги,
Припадают к льдинам ворсистым боком.
Мы ходим смотреть на них по субботам,
Бросаем навагу
Под крики гундящих чаек
И шум прибоя
И радуемся, что живое —
Вот оно,
Вот оно,
Не по телеку – перед нами!
 
 
В понедельник
Работа возьмёт холодными пальцами
Под ушными раковинами, слегка придушит,
Вынет серёжки,
Во вторник будет немного лучше,
Уже без спешки,
В среду чуть жёстче,
Немного металла
И машинного масла,
В четверг мы будем воздерживаться,
Будет тайфун и праздность,
В пятницу нас отпустят в свои постели.
 
 
Воскресенье выбросит нас на берег.
 

«На работе…»

 
На работе
Я вижу море
В окнах напротив.
 
 
Когда там разгорается ядерным алым,
И грузная бабушка Клава
Тулится между фикусом и алоэ,
И её голова седая
Превращается в панковскую прическу
В закатных бликах,
А чёлка светится над морщинами,
Я понимаю:
Сегодня закат, что надо,
И в сториз будет много счастливчиков,
Которые заманили его в смартфоны.
 
 
В темноте покачиваюсь в вагоне…
Дома ращу алоэ,
Готовлю кашпо под фикус.
 

«Здесь, по левую сторону…»

 
Здесь, по левую сторону,
В окнах рябое море с точками чаек,
Лодками, яхтами,
Констатирует,
Что ты без яхты,
Но море, море едет параллельно,
Камнями перестукиваясь,
А я жду кондуктора,
Мну билет в кармане демисезонной куртки,
Тыкаясь пальцами в мелочь.
 
 
Раньше, в глубинах тёплого,
Всегда
была хотя бы одна трофейная ракушка,
Украденная с прилавка берега,
Я говорила: «Вырасту, сделаю себе серьги!».
И вот, выросла, и на море некогда,
И оно мелькает лишь, когда еду, ссутулившись
На работу на электричке под светом ламп,
И всё жду рассвета,
Но он никак не наступит
На этот портовый город…
 
 
А выше, над крашеной головой —
«В случае аварии выдернуть шнур,
Выдавить стекло».
 
 
И я осторожно прислушиваюсь к себе:
«А авария наступила может уже давно
На худое горло,
А я не выдернула,
Не выдавила
И не вышла к морю?..»
 

«Когда поднимаюсь на Тигровую сопку от Морвокзала…»

 
Когда поднимаюсь на Тигровую сопку от Морвокзала
Круто вверх по тротуару и лесенкам
Мимо художественного зала «Ностальгия»,
Где китайцам продают маяки и матрёшки,
Вспоминаю о том, как ездили в Суйфэньхэ
В приграничную зону,
Как наполняли себя дешёвым и вкусным острым,
Покупали кожу, смотрели шубы,
Смеялись над вывесками на русском,
Где смысла нет, а из понятного – только буквы.
 
 
Теперь они едут к нам автобусами,
Летят самолётами,
Им у нас дёшево и доступно.
 
 
Летом в кафе не протолкнуться,
Они кладут в себя устриц,
Мидий, ежей и крабов,
Радуются ценам,
Собирают водоросли по пляжам,
Даже не стараются выплевывать из себя
Смешные русские имена.
 
 
В школах теперь упор на китайский,
В университетах учат туризму,
Плакаты с иероглифами в центре
На каждой торговой точке.
 
 
Я вспоминаю о карме, о даосизме,
В кафе занимаю очередь
И пересчитываю, сколько мой кофе
Будет в юанях.
 

«Во Владивостоке привыкаешь к раскосым лицам…»

 
Во Владивостоке привыкаешь к раскосым лицам,
Бело-серым крикливым птицам,
К разводам соли на бетоне моста.
 
 
«На небе только и разговоров, что о море», —
Говорит Томас Ян,
А здесь, у моря, только и разговоров
Как бы поэкономней переплыть дедлайн
И не утонуть в пене,
 
 
А ещё говорят, наша рыба в Москве дешевле…
 
 
Несправедливо.
 

«Азия безобразно ближе и изобильнее, чем Москва…»

 
Азия безобразно ближе и изобильнее, чем Москва,
До которой семь часов разницы, восемь часов полета,
И билет туда стоит с десяток МРОТов,
И тебе понятней японская мода, иероглифы, курс юаня,
Чем Транссибирская линия,
Эта дантовая пропасть меж городами,
Глубиной в шесть суток.
 
 
А когда выползешь на красный свет площади,
По тебе, провинциальному и нелепому,
Будут стрелять глазами,
Как будто ты – утка,
 
 
Поэтому,
Надо сразу ставить себя памятником
Архаичному, устаревшему,
Как шутка про колобка,
 
 
Но лучше не ехать и не прилетать туда
По смехотворным квотам Аэрофлота,
Лучше – в Харбин и Сеул,
В Токио и Киото,
 
 
Там ты понимаешь, там понимают тебя,
И, видя надпись «Вкусный еда у Паши»,
Ты кланяешься – «Нихао»,
А ещё знаешь «Ан-йо»
И «Коничива».
 

«Чтобы тебя узнали, надо в Москву и Питер …»

 
Чтобы тебя узнали, надо в Москву и Питер —
Ломать системы и быть в потоке,
А тебя за жабры держит Владивосток,
И нет ничего дальше от точки кипения,
Пока до тебя доплывет – уже устареет.
 
 
У русской провинции есть проклятие —
Целиться в сердце.
 
 
Кого не спросишь – каждый,
Каждый
Хочет уехать,
В столицу,
В заграницу,
Все живут завтрашним и однаждым.
 
 
Наверно, поэтому,
Так не устроено, раздето, грязно,
Всё едут, едут,
Даже домой приезжают в покой и леность,
Но всё ещё едут мысленно
В «завтра»
На лысой резине,
А ещё надо за коммуналку и детский садик,
А ещё долг висит в магазине,
Вчёрканный в засаленный ежедневник…
 
 
/Однажды наши дети переедут в Москву или Питер,
Однажды наши внуки переедут в Москву или Питер,
Однажды «завтра» переедет в «сейчас»/
 
 
Себя укладывают в ящик,
В смешные «запятьдесят»,
И подбирают цвет для оградки,
Чтобы не маркий,
Чтобы как можно реже
Перекрашивать и менять.
 

«У нас по сопкам…»

 
У нас по сопкам
Дрейфуют косяки праворульных «японок»,
Которых отправили умирать в Россию,
Потому что для той, другой нации, они – износились,
И вышел срок.
 
 
А у нас это – свежачок,
Привезённый из-за бугра повод выпить,
У нас говорят: «Я купил новую тачку»,
Считают только пробег по РФ.
«Не распил, не крашена, не бита цивилизацией!»
 
 
Япония – не считается,
Там дороги не рваные
И бензин «небадяжный».
 
 
Может и правда есть новая жизнь,
Жизнь после
Утилизации?
 
 
Пробка уходит в небо
По улице Экипажная.
 

«Не морские уверены…»

 
Не морские уверены,
Что море пахнет солью,
Летом и свежим ветром под парусами.
 
 
Нет,
 
 
Море пахнет перегнившими водорослями
В полосе отлива,
Мёртвыми звёздами, крабами и ежами
После тайфуна,
Море пахнет помётом бакланов
На тёплых скалах, где те вьют гнёзда,
Пахнет плавником,
Закутанным в сети,
Пахнет мазутной плёнкой в порту
И сельдью,
Траленной сейнерами,
 
 
А все эти сувениры,
Которые собирают дети:
Перламутр, стекляшки —
Будущий прах песка.
 
 
Ракушки – это скелеты.
 
 
Дети собирают скелеты
И дарят мамам
На память.
 

«Пирсы пробуют воду бетонными языками…»

 
Пирсы пробуют воду бетонными языками,
Море лижет сваи в чулках ракушек,
Качает крабов, чалящихся в тени
Этих ржавых ног с иглами арматуры,
Жаждущих депиляции и ухода.
 
 
Я стою на краю,
Топлю камни и жду паром,
Который придёт из города весь битком,
Переполненный органическим кормом…
 
 
Тушки чаек качаются на волне,
Месят лапками шапки и ждут подачки,
Ждут таксисты в японских тачках,
Ждут торгаши в продуктовых,
Считают нал и клеят новые ценники
Поверх пян-се и сметанников…
 
 
Все ждут клёва.
Я думаю об айсберге и Титанике.
 

«Все мы вышли из горького чрева…»

 
Все мы вышли из горького чрева,
Запечатали в вены волны,
И кровь помнит: была бульоном
Для желейных и бесхребетных…
 
 
Миллионы спустя мы носим
Это море с собой под кожей,
Приезжаем к нему на отпуск,
Превращаясь с рассветом в пену.
 

«Тайфун выдувает корейские шхуны из моря…»

 
Тайфун выдувает корейские шхуны из моря,
Выносит их туши на острые скулы скал,
Тайфун забирает живое
И прячет, как вор, под волны,
А нам остаётся дерево и металл…
 
 
Каркасы гниют на зубах вдоль приливной бухты,
Бортами черпая прибрежную рябь песка.
На палубе были люди – остались буквы,
Осколки чужого, округлого языка.
 
 
А летом прикатят туристы и будет отдых,
И фото в соцсети, и драма, как реквизит.
 
 
Тенями в воскресных сториз —
Укрытые морем дети…
 
 
Голодные мёртвые дети
Закрытой немой страны.
 

«Панельные памятники эпохи…»

 
Панельные памятники эпохи
Корнями уходят в сопки,
В балконы, как в пояс оби,
Вшиты ракушки и перламутр.
 
 
Даже в сером, стандартном,
У нас – море, вмурованное на годы,
Мы читаем его как норита
В норах квартир.
 
 
По ГОСТу срок зданий вышел,
Их держат в углах обои,
Монтажная пена в стыках
И самую каплю – люди.
 
 
Они ещё помнят солнце,
Выходят во двор на войны
За старые сливы, СНиПы,
Скамейки и стадионы
 
 
И право на вид на море,
И право на вид на волны
У новых, высотных, модных
Точечных и бетонных.
 
 
Там папы не садят сливы,
Соседи не просят соли,
И некогда будет – море,
И некогда будет – волны
Ловить на стекло балкона.
 

«Приезжайте…»

 
Приезжайте,
Приезжайте в августе,
Снимайте «гостинку»,
Владивосток – 2000
В сутки,
 
 
Фотографируйте в «нельзяграм» закаты,
Мосты, маяки, белоплечих орланов,
Жалуйтесь на отсутствие тротуаров,
Ныряйте в форты,
Ныряйте бомбочкой в бухты
 
 
И говорите, говорите,
Как нам повезло
Родиться,
Расти,
Плодиться
/У моря/
Глаза на мокром месте!
 
 
А потом уезжайте!
 
 
Уезжайте на поездах и попутках
Обратно, где есть тротуары,
Маршрутки,
И улицы плоские,
Как птички
На бюллетене.
 

«Рыбак жалуется на квоты и пропуска…»

 
Рыбак жалуется на квоты и пропуска,
Закон и его строчки:
Столько воды, а не выпить ни глотка,
Столько еды, а не съесть ни кусочка!
 
 
Раньше – торговал на газете
Свежеубитой навагой,
Теперь – гоняют, топят в запретах,
Акцизной политике и бумагах,
 
 
А если летом на своей лодке
Выплыву отколупнуть от моря
Хотя бы соленый бочок краюшки,
 
 
Оштрафуют за браконьерство,
Незаконный вылов детства
В особо крупном размере…
 
 
Море поделено
Ещё до
Твоего рождения,
Море почти доели.
 

«Каждый, кто живёт у моря…»

 
Каждый, кто живёт у моря,
Знает, что до моря ехать и ехать,
Что жидкость, которая плещется в центре —
Совсем не море и даже не пахнет морем.
 
 
Нельзя просто выйти из дома,
Влезть в ближайшую воду на пляже,
 
 
Надо ехать и ехать туда, где ракушки
Разрежут пятки,
Где шум прибоя
Слышно из-под рекламы,
 
 
Долго, как щитомордник,
Ползти по скалам
Или грести на лодке.
 
 
И вот тогда ты увидишь море,
Холодное, чистое и живое,
И нырнёшь бакланом
Вглубь его горькой глотки
На радость маме.
 

«Море шепчет…»

 
Море шепчет:
Раскрой жабры, дыши глубже…
По прогнозу сегодня
Стопроцентная влажность и лужи
Между пиками сопок.
Видишь, сосок Тигровой
Робко скрылся
Под туманным кружевом?
 

«В электричке…»

 
В электричке
Рыбаки сидят на металлических ящиках,
Едут на Океанскую с Моргородка,
 
 
А я выхожу на Чайке
На крыло перрона
С дорожной биркой,
 
 
И позади меня море —
Волнистое, как доска для стирки
У бабушки на антресолях.
 

«Порт – это дом…»

 
Порт – это дом
На перекрёстке культур,
И хочется с второстепенной
На главную…
 
 
Подай знак, море!
У меня воны, йены,
Юани, доллары…
 
 
Какую мне выбрать сторону,
Куда податься,
В ками или в нирвану?
 

«Чтобы плавать как рыбка…»

 
Чтобы плавать как рыбка
И не захлёбываться,
Нужно уметь расслабляться,
Ещё лучше лежать на спине,
А я не умею.
 
 
Я иду по воде,
 
 
Я иду по воде
В январе,
Когда она каменеет.
 

«По воскресеньям мы гуляли у берега с бабушкой…»

 
По воскресеньям мы гуляли у берега с бабушкой
Вдоль лодочных гаражей и рыбацких пирсов,
И я наблюдала под ними крабов, которых пугали тени,
Я наблюдала, как море метал пережёвывает, обсасывает,
Перекатывает на языке до рябой ржавчины
И та крошится в хрупких пальцах,
И видела: вырасту – пирса мне не достанется,
Мои дети не унаследуют эту память.
 
 
Время бабушку обглодало до острых лодыжек,
Вен под коленями, морщинистой обивки высоких скул,
Время оставило костяной остов, раскрыло суть,
Точно устрицу,
Выпив всё мягкое и живое.
 
 
И вот я сжимаю её,
Обнимаю её пожилую сутулую спину,
Которую держит ортопедический пояс,
И чувствую, как она истончается,
Возвращается в пустоту.
 
 
Мне говорили, что время – оно как море,
И если пойдешь ко дну,
Станешь кормом для тех, кто слабее, меньше и младше.
И это правильно,
В этом есть настоящая жизнь и природная память.
 
 
Бабушка кормит меня рассказами
О неотболевшей молодости,
Картинками в выцветшем паспарту́ с мятыми уголками,
Я обнимаю ситец ночного платья и держу, и держу,
И впитываю эти слова, эти лица,
Эти призраки воспоминаний…
 
 
Я – флешка для её памяти,
Где она с дедушкой лётчиком,
Где она учится на радиста, чтобы ловить японцев,
Где она работает на судне бортового размагничивания,
Защищая суда от мин.
 
 
Я сплетаю в клубок эти нити,
Чтобы потом, однажды,
Связать моим детям свитер вечерней сказки.
Пусть они выйдут на берег её векового моря,
Помочат ножки…
 
 
Я слушаю голос,
На серванте часы тикают
Среди фаянсовых кружек,
Глянцевых чайных ложек
И пяльцев с вышитыми цветами,
 
 
Я слушаю,
Как она утекает
С каждым словом
Сквозь пальцы.
 

«Когда прорастаешь у моря, море становится декорацией…»

 
Когда прорастаешь у моря, море становится декорацией.
Бабушка говорит – «Рыбка моя, нырнём на Чайке?»
И это звучит не безумно, а органично.
 
 
Взрослеешь, вынимаешь рыбку острым крючком —
Ничего общего:
Безвольное склизкое существо,
Пища насущная и безмозглая
С серыми плавниками, с глазами, которые не моргают.
И я знаю, какой у них вкус в бульоне
И консистенция,
И я не хочу быть рыбкой!
 
 
Я выхожу из моря в серое полотенце,
И бабушка баю-бает «Катюшу», как мантру,
Вплетая её мне в мокрые косы, втирая в спину.
Груши и яблони расцветают по-девичьи
Каждое послезимье,
Руки бабушки покрываются годовыми кольцами,
Ба готовится, распускает корни в фотоальбомы,
Кается у икон.
 
 
Море из кокона льда вынимает волны,
Порхает вдоль габионовых кладок на Горностае.
Я уже взрослая, угловатая и сухая…
Бабушка в телефоне, любя, окликает «Рыбка?» —
Не отзываюсь, прячу себя в цейтнот.
 
 
Море приходит ко мне черничными вечерами
Сквозь форточный рудимент и мокрит подушку.
Море мне шепчет о том, что случится в мае,
Море мне шепчет – я затыкаю уши!
Если не слушать, страшное не настанет,
Если не верить, страшное не накроет?
 
 
Время в отливе прячет в себя живое
И оставляет сырые камни.
 
 
Груши и яблони отцветают белёсо-нежным,
Я осторожно ступаю по лепесткам
Следом за фото
В пронзительно-чёрной рамке,
А в голове как мантра мурчит «Катюша»
Плавной мелодией на повторе…
 
 
Утром я выхожу на высокий берег,
Утром я выхожу на туманный берег
И падаю рыбкой
В море.
 

СУША

Девальвация

1.

Твой мир стал разваливаться ещё до твоего рождения,

Девальвироваться, перезаписываться, как кассета…

 
Соседские дети похожи на одичавших телепузиков,
Город похож на гетто, и где-то, совсем рядом,
Хвост прошлого скрылся за поворотом
Неповоротливым динозавром…
 
 
Взрослые вечно тревожные,
Ждут плохого от каждого завтра,
Много курят, не разрешают «Колу»,
Молятся на работу,
 
 
Пьют валидолы,
Но чаще – водку.
 

2.

Счастье не купишь за сотку,

Даже если будешь плясать вприсядку…

 
Взрослые любят прятки, особенно папы —
Прячутся и не находятся, как не ищи их,
Каждый пятый – лишь фото
В шитом потёртом альбоме для фотографий
Среди антресольной пыли.
 

3.

 
Перемены накрыли город точно цунами:
Все выживают сами, выплывают сами.
 
 
Время уносит маски,
Глодает
До самых костей,
Обдирает краску
С фасадов у матерей,
 
 
Пахнет металлическим,
Воздух вязкий.
 
 
Будни вдруг оказались не той закваски,
Прокисшие, как капуста:
У каждого первого в сердце пусто,
Холодно и черноквадратно.
 

4.

 
Мир безопасен лишь в доме из стульев и одеял.
За его хлопковыми стенами громко кричат,
Торопятся на вокзал,
Жонглируют злыми словами
на «П», «Х», «Б»,
Бьют посуду, предавая все-все
Хэппиэнды из глупых сказок.
 
 
Вот бы вырасти поскорее
И уехать в счастливое завтра…
 
 
Волшебник на голубом вертолёте,
Продай мне один билет!
 

5.

 
А и Б
Сидели на трубе,
А упала,
Б пропала,
И испортили вандалы,
Я осталась.
 

«Добро пожаловать в моё детство из девяностых…»

 
Добро пожаловать в моё детство из девяностых,
Где окна на улицах битые, деревья в извёстке,
Где в подъезде два трупа,
В ванной грибок и плитка с трещинами,
На китайском рынке Спортивка идёт битва за вещи,
 
 
Дома уютно,
Но тоже слегка тревожно…
 
 
Облака ещё похожи
На нежную творожную массу,
Дети играют в классики и казаков-разбойников
И коллекционируют непристойные
Картинки со взрослыми тётями из каменных жвачек,
 
 
Матери вечно уставшие и орущие,
А отцы батрачат.
 
 
Это такое детство со вкусом приправы «Кнор»,
Цветом синьки, металлическим звуком бидона,
Когда ты шагаешь за молоком,
Маршируя от самого дома…
 
 
На ссадины лепится подорожник,
С горок быстрее всего на поджопнике из линолеума.
У Ксюши есть видик и фишки, тамагочи и полипо́кет,
Её папа плавал в Японию и привёз ей.
 
 
Тебе подарили мишку с красными лапками,
Твой Кен женат на русалке из плюша,
По телевизору каждый вечер Степашка с Хрюшей,
Новости и «разбитые фонари», а ещё MTV.
 
 
Твои платья с рюшами все чумазые,
Потому что – то по подвалам, то в гаражи.
Теплотрасса рядом дразнит горячей точкой,
И бомжи, повсюду торчат бомжи.
 
 
Время режет маски
Ржавой кривой заточкой.
 
 
От него никому,
Никому
Не дано спастись.
 

«У дома была теплотрасса…»

 
У дома была теплотрасса,
Мы ходили туда оттаивать на зимних прогулках,
Варили листья в пластиковых бутылках,
Знали, что там, под бетонной полкой,
Живут собаки, а под люком ночуют бомжи,
 
 
Убегали за гаражи,
Когда те покидали берлогу
И по-звериному искали, чем поживиться,
И кровь иногда блестела у них на лицах,
Битых, как витражи.
 
 
Они были странной частью
Очень большого мира,
Нормой большого детства,
Пятнами на дорогах…
Мы называли их
«Алконавты» и «подорожкник»,
 
 
Город срывал с них кожу,
Прикладывая
К больному.
 

«Можно я выйду и зайду как не положено…»

 
Можно я выйду и зайду как не положено,
Буду есть мороженое
Не за пятерки, а просто так,
Прогуливать
И пинать рюкзак?
 
 
Можно я буду не спать ночами,
Придавленная книгой под одеялом,
Ходить босиком по приморским скалам
И не бояться, что рухну вниз,
Туда, где Боже раскинул невод,
 
 
И не трястись, что за эту жизнь
Я получу
Неуд?
 

«Я только проснулась…»

 
Я только проснулась,
Но мне кажется – я уже опоздала.
 
 
Я шпала,
Всегда была шпала
Беспарная —
Монорельс.
 
 
Мои поезда ползают вверх ногами,
Мои мысли мечутся вверх ногами,
Я ступаю по небу —
Небо щекочет пятки…
 
 
Боже играет в прятки
За облаками,
Иногда выныривает из-за завесы
И забирает тётю, кошку, соседку Таню…
 
 
Я ему проиграю,
Я это знаю.
 
 
Но время есть.
Пока ещё время есть.