Текст книги "У Ромео нет сердца"

Лена Петсон
У Ромео нет сердца

Глава первая

Милый мой, любимый… где ты сейчас… чем занимаешься? Улыбаешься или грустишь? Прежде я никогда не испытывала ничего подобного, была слишком труслива: боялась, что ты разобьешь мне сердце, и потому уже заранее прощалась с тобой и тосковала. Похожа ли моя грусть на твою?

Теперь все изменилось, я уже не боюсь. Мечтаю о лучах солнца на наших лицах, о поцелуях под летним дождем, о твоих руках, осторожных и импульсивных. Где же ты? Похожи ли твои мечты на мои?

Вчера мне исполнилось восемнадцать. Праздник прошел как обычно. Ничем не примечательный дождливый ноябрьский день и торт со сливками. Уже сутки, как ничего не меняется. Дождь все так же моросит, а ветер терзает ветви деревьев. Остатки торта – на тарелке передо мной. Кончиком ложки я зачерпываю немного сливок и пишу: «Люблю». Я подтягиваю колени к подбородку. Табурет слишком мал для моего несуразного тела, онемение и холод в пояснице наступают практически сразу, а ноги постоянно норовят соскользнуть на пол – я едва держусь на весу.

Сейчас меня не волнуют ни собственные печали, ни чьи-то чужие заморочки. Пустота и боль. Дождь и ветер за забрызганным каплями окном. Я давно привыкла к мысли, что у меня есть только я. У меня нет друзей, только Маринка. Ну, и брат Димка, но о нем… я подумаю о нем потом.

Я сторонюсь одноклассников, поглощенных не столько собой, сколько внешним отражением себя – собственной крутостью на снимках селфи, бахвальством и «драмами» в якобы остроумных твитах. Маринка такая же, как и все они. Даже хуже, она гордая и излишне самоуверенная – и оттого ее одиночество еще болезненнее моего.

Почему я дружу с ней? Нет, не так. Почему она стала моей подругой? Кто, как не я, лучше всего оттенит ее яркую индивидуальность? Кто, как не я, лучше всего подчеркнет своей бледностью ее яркую красоту? Мы как блюз и хип-хоп, как янтарь и стразы, как туман и солнечный свет. Она – дочь режиссера и известной актрисы. Я – дитя инженеров. Она чувственная и эмоциональная. Я никто, я серость, я механизм. Мне запрещено клянчить и реветь, мне запрещено быть девочкой, мне можно только терпеть. Я люблю ее. Люблю Маринку – свою противоположность, свое второе «я»: несколько развязное и театральное. Понимаю, принимаю, люблю… и терплю.

До седьмого класса мы практически не общались. Она всегда входила в класс последней, уже после звонка, высокая и красивая. В каждой черточке ее лица, в гордо поднятой голове, в неспешной походке – во всем читалось: «А вот и я, аплодисментов не нужно». Мальчики Маринки сторонились, страдая от ощущения собственной неполноценности, которое внушала им ее величественная, холодная красота. Девочки ненавидели открыто и так сильно, как можно ненавидеть свою мечту, зная о том, что ей никогда не суждено сбыться. С появлением в школе ее старшего брата эта ненависть усилилась в тысячу раз.

* * *

В первый раз я увидела Марка чуть более четырех лет назад, первого сентября. Он проплыл мимо меня на велосипеде, его белая рубашка развевалась на ветру – и я живо представила, что это мой принц мчит ко мне под белым парусом. Конечно же, мы должны были столкнуться. Парусник собьет меня с ног, и принц поможет подняться. Наши взгляды встретятся, и мы непременно будем хохотать минут пять, прежде чем узнаем имена друг друга. Но… прошла пара минут, мой «герой» вновь возник передо мной, теперь он ехал в обратную сторону: я слышала его смех и видела его взгляд, полный любви. Только смотрел он не на меня. Вместе с ним ехала девушка. Она была милой. Слишком милой. И в тот момент я впервые узнала, каково это, когда щемит внутри…

Марк был чрезмерно красивым, временами чересчур отстраненным, однако его холодная красота располагала к себе. Он был из тех, кого невозможно не заметить и невозможно забыть. Он обладал внешностью Гамлета: открытым, грустным лицом, в выражении которого читалось что-то мятежное и загадочное, что мне, как девушке романтически настроенной, очень нравилось. Практически сразу после его появления в школе все мои одноклассницы стали мечтать о том, чтобы покорить этот Эверест. Высокий и неприступный.

Вот только у Марка уже была муза, и он смотрел лишь на нее – милую блондинку из десятого класса. Вне школы Лиза всегда носила светлые длинные платья, в которых выглядела, словно барышня из дворянского гнезда. Ей не хватало только широкополой шляпы, украшенной бутонами роз, но я сама мысленно водружала эту шляпу на ее миниатюрную голову. Так моя боль становилась сильней.

Вскоре я поймала себя на мысли, что каждый раз, возвращаясь из школы и проходя мимо развилки, где я встретила Марка впервые, с замиранием сердца жду, когда мелькнет его рубашка. Я замедляла шаг, а иногда даже останавливалась, если время не торопилось; и делала вид, что спешу, услышав шуршание по асфальту велосипедных шин. Еще через месяц я стала прятаться от них за холмом. Влюбленная парочка и без того никогда не обращала на меня внимания, но благодаря укрытию я окончательно утратила ощущение реальности и могла мечтать безнаказанно. Теперь я позволяла себе большее. Я не видела Лизу, рядом с Марком в моих мечтах была я. Этим я жила. Так мне нравилось…

Я была безоблачно, как-то по-идиотски счастлива, что у меня появилась своя тайна, которая связала меня с другими – такими же, как и я, влюбленными дурочками, мечтающими об этом загадочном принце. Так я больше не чувствовала себя одинокой…

* * *

В седьмом классе моей мечте все же суждено было сбыться – мы с Марком столкнулись, и он – о, чудо! – даже заметил меня. Но, как это обычно бывает у неудачниц вроде меня, все произошло вовсе не так, как я когда-то себе представляла.

Это случилось после длительной болезни Димки. Мама не могла позволить себе не ходить на работу, поэтому мне пришлось пропустить много уроков, чтобы приглядывать за братом. Три недели мы провели с ним, как два одиноких сыча. За это время я истосковалась по своим тайным страданиям, поэтому, как только заточенье закончилось, я прибежала к развилке. Я ждала у дороги и была готова в любой момент изобразить, что иду по делам и очень спешу. Был май, но стояла изнурительная жара, поэтому довольно скоро я устала от безжалостного, навязчивого солнца.

Неподалеку разворачивалось строительство чего-то нового, наверное, в будущем очень красивого. Шум техники заглушал даже стук моего неугомонного сердца, и не было ни малейшего шанса расслышать шорох велосипедных шин. Боясь пропустить встречу с Марком, я стала медленно пятиться за холм, чтобы спрятаться там от солнца. Почва была мягкой, песчаной, поэтому, когда моя пятка уперлась в камень, я вздрогнула и чуть не скатилась вниз, к дороге, но чьи-то руки подхватили меня. Я обернулась – и уперлась подбородком в грудь Марка.

– Снова ты, – сказал он.

Я в отчаянии закрыла глаза. Так и знала: я давно уже научилась наслаждаться своей тайной жизнью и смаковать свою безответную любовь – но это не могло долго продолжаться. Видел ли он, что я стояла у дороги?

После всего этого мне оставалось только пробормотать что-то невнятное и сбежать. Так мы и познакомились: бездарно и глупо. Иногда знакомство бывает таким, что хочется обо всем забыть и начать сначала.

* * *

На следующий день я шла в школу в дурацком настроении. Я пропустила много занятий, и эта мысль грузом из невыученных уроков тащилась вслед за мной. Первая парта в углу у окна, как всегда, ждала меня. Это было единственное место в классе, которое принадлежало только мне: никто не хотел сидеть нос к носу с учителем.

До урока химии все шло неплохо, я сидела тихо, меня никто не замечал.

– Лабораторная работа. Надо разбиться по парам, – сказала химичка.

Вообще в этом не было ничего нового, такие моменты всегда еще больше подчеркивали мое одиночество, но в тот день мне меньше всего хотелось тратить силы на самоутешение. Все зашуршали, перемещаясь с парты за парту. Вскоре все стихло. Все нашли себе пары, – я сидела одна, сжимала в руке пробирку с теплой розовой жидкостью, и мне хотелось плакать.

– В любом случае надо заниматься в группе, – сказала, глядя на меня, учительница и отвернулась к доске, показывая, что разговор окончен и я сама должна что-то предпринять.

Я с отчаянием смотрела на ее спину. В этот момент в класс вошла Марина. Она, как всегда, опоздала.

– Мы работаем по парам, – бросила в ее сторону химичка.

Не помедлив ни секунды, Марина прошла вдоль первых парт и села рядом со мной. Я чуть было не рассмеялась от неожиданности, но осеклась, когда увидела, что почти весь класс смотрит на меня. Иногда смех – это слезы, которые невозможно сдержать на публике. Марина взглянула на меня с насмешливым вызовом, и я заерзала на стуле. Учитель говорила о каких-то реакциях, щелочах и кислотах. Но я не слушала ее; утратив одиночество, я смотрела на длинные пальцы моей новой напарницы, на то, как ловко она орудовала всеми этими колбочками и пробирками.

Уже на следующее утро я шла в школу, куда более уверенная в себе. Еще накануне, сразу после урока химии, я заметила, что одноклассницы стали смотреть на меня как-то иначе. Я была уверена, что это связано с Маринкой. Однако когда простой интерес сменился активными попытками заговорить со мной, я поняла, что для такого эффекта должен быть более серьезный мотив.

Пару дней я пыталась разгадать этот ребус, прежде чем узнала, что всему причина – моя встреча с Марком. Оказалось, кто-то видел нас тогда у холма. Инцидент на уроке химии стал лакмусовой бумажкой, все решили – если мной интересуется еще и его сестра, значит, между мной и Марком есть какая-то тайна. Но поскольку на самом деле меня связывали с ним только мои мечты, и вскоре это стало всем очевидно, я вновь стала для одноклассников серой мышкой. Однако теперь рядом со мной была Маринка.

С тех пор так и повелось: она – первая, я – вторая. Ей нравилось блистать на моем фоне, а мне – заряжаться ее энергией, и еще – с ней мое одиночество перестало быть черным, и мне нравился этот серый цвет.

* * *

Сегодня большинством моих удовольствий я обязана Маринке, вернее, деньгам ее семьи. Я обязана им наслаждением мчаться по городу в машине, надеть дорогое платье, выпить кофе в модном кафе, спешить в те места, где, по мнению моей вездесущей подруги, нас ждут приключения и соблазны. Да, за годы нашей дружбы она сильно изменилась, но сейчас мне не хочется думать об этом.

Я рисую ложкой на блюдце сердечко из сливок и пишу: «Люблю».

Где же ты? Где, мой милый? Я тебя жду. Так долго жду…

В эту минуту исчезает все: место, время, мечты и планы, – остаются только неудобный табурет подо мной, моя рука с чайной ложкой, блюдце с остатками вчерашнего торта и мысли о тебе.

– Я здесь. Хочу пить, – без эмоций вдруг выдает Димка из своей комнаты.

На секунду мне кажется, что мне никогда не сбежать из этой своей жизни. Меня охватывает ужас, самый настоящий ужас. Мое сердце рвется с цепи, а рука судорожно сжимает ложку и, метнувшись в сторону, сбрасывает блюдце со стола. Ба!

Еще секунда, – и звонит телефон. Я сжимаю трубку.

– Алло, здравствуйте, это Юлия?

– Здравствуйте. Да. Это я.

– Вы не прислали нам фото в профиль.

– Простите, что?

– Вы не прислали нам фото в профиль.

– Извините, вы, наверное, ошиблись. Какое фото? Кто вы?

– Вы прислали нам свою заявку на кастинг. Все хорошо, только не хватает вашей фотографии в профиль…

– Простите, но я никому ничего не отправляла, вы точно ошиблись.

В ответ женский голос что-то тараторит: среди прочей информации я слышу свое полное имя, телефон и адрес, – и мне не остается ничего другого, как подтвердить: «Да, это я». Я чувствую, что присутствую на спектакле и происходящее на сцене нисколько от меня не зависит. В итоге я записываю адрес, обещая обязательно прислать нужное фото.

Выключив телефон, я долго стою посреди комнаты и прислушиваюсь к собственному нарастающему волнению. Что это было? Какой-то очередной Маринкин план? Тогда почему она не рассказала мне о нем? Чем дальше, тем меньше разумных объяснений нахожу я этому звонку. Да, сама Маринка любит бегать по всевозможным кастингам, особенно танцевальным. Она занимается балетом и мечтает прославиться, а чтобы осуществить это, делает ставки не только на балет…

Но при чем тут я? Если она и таскает меня с собой, то только в качестве группы поддержки. До меня самой никому нет дела…

* * *

Осколки блюдца – я вспоминаю о них лишь тогда, когда один из них впивается мне в ногу. Рана небольшая, но я кричу от злости. В этот момент мое второе «я» вырывается наружу: я стремительно бегу в ванную, чтобы промыть рану, взять швабру с совком и замести останки бывшего блюдца. Я делаю все максимально быстро: мне нужно срочно избавиться, избавиться от них. Причины всех моих бед я сейчас вижу только в этих осколках. Боясь увидеть истинные мотивы своих несчастий, мы часто тратим свой гневный пыл на то, чего уже не склеить.

– Пить. Хочу пить, – зовет Димка.

Я бегу в комнату брата. Изматывающее чувство, преследующее меня всю сознательную жизнь, – никогда не дремлющее чувство ответственности. У Димки аутизм. Он старше меня, но абсолютно беспомощен. Две недели назад он умудрился сломать ногу и теперь практически полностью зависит от меня. Видя, как Димка жадно пьет воду, я в очередной раз вспоминаю об отце, который покинул нас почти сразу после моего рождения. Мама уверяет, что он разлюбил ее, не выдержав эмоциональной нагрузки, двух маленьких детей, сосок, каш, громкого плача. И мои мысли невольно переносятся к ней: постоянно грустной и одинокой, измотанной нехваткой денег и вечными подработками…

Но почему все это в моей жизни? Думая так, я сажусь на кровать с сильно бьющимся сердцем, твердя себе, что это глупо и чудовищно – так жалеть себя, что я просто дрянная девчонка и не вправе позволять себе так думать.

Вновь звонит телефон. Я бегу на кухню и нахожу его дребезжащим на столе.

– Открывай дверь, давай! – кричит Маринка в трубку, и в ту же секунду звонит домофон.

Маринка врывается в наш дом с неумолкающей трескотней. С тех пор, как она начала влюбляться, она всегда была такой: суматошной и взбалмошной любительницей шума и гама. Если бы сейчас можно было продудеть в дуду, она непременно сделала бы и это. В мужском обществе Маринка, как правило, намеренно сыплет глупостями, потому что ей кажется – это мило. В данном случае под мужским обществом подразумевается Димка. Он всегда слушает ее, затаив дыхание, и надо отдать ей должное – она ценит его чувства и не смеется над ними.

– Привет всем! – звенит Маринка. – Ну, чего вы тут сидите такие грустные! Айда бить в колокола!

– Где ты выражения берешь такие, доисторические, – бурчу я.

– А что? По-моему, прикольно…

Маринка, как хищник, набрасывается на компьютер, втыкает в него флешку, несколько секунд щелкает мышкой и с гордостью плюхается рядом с Димкой, закинув ногу на ногу. Он опускает голову, прячет глаза, любезным бормотаньем приветствуя ее появление.

– Ди-ма, – медленно произносит Марина. – Я принесла тебе чудо-фильм. Чу-до! Ты же любишь кино? Любишь или нет? Да или нет?

– Любишь. Да, – отвечает обалдевший от обилия информации Димка.

– Ну, тогда ты смотри кино, а мы с Юлькой съездим по делам. Когда фильм закончится, мы приедем. Понял?

– Понял.

Меня не нужно уговаривать. Пока Маринка обсуждает с Димкой фильм, я интенсивно переодеваюсь. Меня переполняет радостное возбуждение, как и всегда, когда мы с ней куда-нибудь выезжаем из моего склепа. И, как всегда, это чувство – с примесью вины. Димка и в самом деле все понимает и хочет большего. Целуя его на прощанье, я каким-то неведомым образом вдыхаю этот его порыв – вырваться, как и я, из дома, перейти границы собственного тела, полноценно наслаждаться обществом тех, кто ему дорог. Он сидит с загипсованной ногой, полузакрыв глаза и грустно улыбаясь. Мы выходим, оставляя его одного.

* * *

Полгода назад Маринке исполнилось восемнадцать, и вот уже полгода, как третьей соучастницей наших безрассудных поступков является красненькая букашка-машинка. Она – наш маленький секрет, тайное орудие совместных безумств. Моя богемная подружка боится школьных завистниц и потому, если и приезжает на учебу на своей букашке, то паркует ее в квартале от школы. Все остальное время этот чудо-автомобиль помогает нам изображать какую-то другую жизнь и других себя. Иногда мы разъезжаем на нем по городу в образе веселых студенток, беззаботных красоток или сильно занятых девушек, спешащих по делам. Например, как сейчас…

Я умираю от желания рассказать Маринке о звонке, потому что это единственное стоящее событие, произошедшее со мной за то время, что мы не виделись.

– Мне сегодня звонили с какого-то кастинга, – говорю я, наблюдая за реакцией подруги. – Ты не знаешь, о чем речь?

– Кастинг? Ну, я участвую сейчас в нескольких… Уже запуталась, если честно. Везде нужны деньги и связи, понимаешь? Везде. Голова кругом уже…

Я не попадаю в цель. Очевидно, что Маринка ничего не знает ни о каком кастинге, и ей в принципе не так уж и важно, о чем я сейчас говорю. Она думает о своем – своих планах, целях и мечтах.

– Ну да ладно. Это неважно.

Я говорю это не вполне искренне. Впрочем, сейчас у меня нет времени думать о каких-то фотографиях, мне нужно использовать каждую минуту вне дома, чтобы отдохнуть. Из динамиков ненавязчиво льется музыка. Маринка управляет машиной и восторженно расписывает, какой восхитительный вечер мы проведем, работая над ее портфолио. От нее, как всегда, веет дорогим парфюмом, бездумными встречами и шумными вечеринками – и я спешу насладиться этим ароматом свободы.

– Ни одна уважающая себя светская львица не может обойтись без профессионального портфолио, – говорит она, а затем, не оборачиваясь, роняет небрежным тоном: – Ну, и тебе пару фоток сделаем, ты не против?

Мне смутно думается: «Конечно же, я не против, только на меня у нас, как всегда, не найдется времени».

– Игорь обещал, что я буду очень довольна, – продолжает она. – Правда, я забыла ему сказать, что приеду не одна, но, в конце концов, это же не свидание, правда?

На секунду я задумываюсь, кто такой Игорь, но решаю пока не выяснять. Я говорю ей, что рада ее видеть, и несу прочую девичью дребедень, которой обычно обмениваются подружки. И мы мчимся на ее красной машинке в насыщенное событиями будущее, довольные тем, что мы всегда ладим друг с другом.

* * *

Мы паркуем машину у киностудии. Потом долго идем по задворкам, вдоль гаражей и складов, попадая в мир какой-то компьютерной игры, где в одном из обветшалых строений нас наверняка поджидает снайпер. Мои руки нащупывают в сумке телефон и сжимают его сквозь материю. Левая нога попадает в трещину на тротуаре, и я падаю на колени, едва успев подстраховать себя руками. Стоп. Я слишком нервничаю, слишком суечусь, но Маринка упорно этого не замечает и продолжает уверенно идти все дальше и дальше. Я бегу за ней…

Наконец мы останавливаемся у большого здания, которое требует ремонта уже лет двадцать пять. Маринка стучит в огромную железную дверь, после чего наваливается на нее всем телом, открывает и протискивается в образовавшуюся узкую щель. Я иду за ней медленно и неуверенно, скованная неизвестностью и страхом.

Перед нами огромное темное помещение, где-то впереди горят несколько прожекторов. Постепенно глаза привыкают к темноте, и я понимаю, что внутри все очень даже неплохо: современный интерьер обычной фотостудии. Судя по кинофильмам и фотографиям в сети, именно так и должны выглядеть подобные места. Маринка ищет хоть кого-то на этих бескрайних просторах, я же тихо ерзаю на кожаном диване, что стоит в самом дальнем углу этого царства тьмы и фото.

Игорем оказывается фотограф: модный, лысый, загорелый, с маленькими глазками и приторным взглядом. Распахнув руки, он спускается по винтовой лестнице откуда-то сверху, словно птица с небес. Визгливо выкрикнув его имя, Маринка бежит ему навстречу. На парне узкие джинсы, и когда он наклоняется, чтобы обнять мою слишком эмоциональную подругу, я вижу резинку его малиновых трусов.

Размахивая каким-то фиговым листом, он вдруг объявляет, что ему жарко, и снимает майку, демонстрируя мускулистый торс. Маринкина трескотня внезапно усиливается и заполняет все вокруг, ее смех эхом разносится по ангару, а в моей голове звучит чей-то рэп: «Быть или не быть, дать или не дать, взять или не взять».

– Покажи, как все будет, так или нет? – звенит беззастенчивая Маринка.

«Такими темпами до самой съемки они дойдут очень не скоро», – думаю я. Еще чуть-чуть, и это начнет отдавать смесью клоунады с мелодрамой, но карие глаза Маринки так мило искрят кокетством, что я получаю удовольствие от этого любовного спектакля.

– Нужно было пригласить кого-нибудь из известных… визажиста, костюмера… Кто там нужен еще для таких дел? – журчит Маринка.

– Никто из известных не приехал бы, – иронично заявляет Марк.

Я поворачиваю голову мгновенно. Он стоит за моей спиной и, бросив эту громкую фразу, сразу начинает говорить с каким-то невысоким мужчиной, который, как и сам Марк, появился из ниоткуда.

Эти несколько минут даются мне явно для того, чтобы отдышаться. Я вновь чувствую себя влюбленной: мои щеки пылают, мне хочется сбежать и в то же время остаться. Тут же вспоминаю обо всех своих недостатках и проклинаю себя за то, что надела дурацкие штаны в клетку, в которых моя попа предстает в гигантском масштабе. Надо было их выбросить давно…

* * *

Ну, что сказать, – он красавчик. Даже лучше, чем был. Идеален. Самыми-самыми для нас являются те, кого мы любим. Плохие мальчики притягивают хороших девочек. Хорошие девочки страдают от привлекательности плохих мальчиков. Удивительно – людей очень заботит внешность, но перед чужой красотой мы, словно перед каким-либо уродующим недугом, испытываем некую неловкость, отчужденность. Как я сейчас.

Закончив разговор с незнакомцем, Марк не спешит обратить на меня внимание, что изрядно нервирует меня. Думать о том, что он меня не помнит или не узнает, я не могу.

После того инцидента у холма мы с Марком пересекались лишь изредка и каждый раз случайно. Маринка никогда не приветствовала наши встречи: из вредности, из ревности или еще бог весть из-за чего… Ее брат всегда был со мной добр, сдержан и немного ироничен, с другими – слишком порочен для своего возраста, что делало его для меня еще более привлекательным. Бесчисленные девочки, случайные встречи, любовные интриги и авантюры. Иной раз мне казалось, что ему приятно смущать и шокировать меня, он будто слышит толчки моего сердца, которое каждый раз выдает ему меня со всеми моими чувствами и переживаниями.

И вот сейчас, чтобы отвлечься от своего волнения, я смотрю на Марину и Игоря. На всю их суету. На ее романтичное платье, совсем не сочетающееся со взбалмошной натурой. На ее фотопопытки сделать свою жизнь красивее. И я завидую всему этому. Она может суетиться и бороться, – я же только все время чего-то жду…

Вдруг Марк как-то очень быстро оказывается рядом со мной, наклоняется и протягивает мне чашку кофе. Наши руки задерживаются на ручке чашки, соприкасаются, он отпускает чашку и берет меня за руку. Я напрягаюсь, и Марк, видимо, это замечает, поэтому убирает руку.

– Привет! Ты замерзла, – последние два слова он говорит так, словно обвиняет кого-то, кто здесь специально заморозил меня.

– Вовсе нет, – какая дура. Я отвечаю, словно барышня из позапрошлого века. Влюбленность делает нас неловкими и скучными даже для самих себя. Я ненавижу себя и уже не замечаю ни процесса фотосъемки, ни вкуса кофе.

Марк достает сигареты.

– Не знала, что ты куришь, – я говорю очередную банальность и, понимая это, вжимаюсь в диван еще сильнее.

Он кивает головой и прикуривает.

Ну вот, собственно, и поговорили. Что теперь? Остается изображать, что мне хорошо и одной и что мне никто рядом не нужен. Ненавижу эти минуты, не люблю себя такой. Я лучше, умней, раскрепощеннее, – в своих внутренних монологах и мечтах. Мой любовный опыт скуден – несколько свиданий и пара поцелуев. Все они были неловкими: каждый раз у меня оставалось ощущение, будто я сходила на тренировку перед стартом во взрослую жизнь. Почему, почему, почему?..

Почему я такая? Почему я когда-то решила, что в него влюбилась? Я ведь его совсем не знаю: за все время знакомства я услышала от него только несколько фраз. Наверняка ничего не клеится потому, что я просто боюсь в нем разочароваться. Нет, все проще: это просто знак свыше, что он – не мое. Да, мне восемнадцать, дурацких восемнадцать – нужно просто пережить этот возраст. Отмучиться – и все пройдет. Ну вот. Это даже не смешно – говорить себе такое вместо того, чтобы непринужденно общаться, ходить в кино, узнавать друг друга. В конце концов я решаю уйти, сидеть с ним вот так, как два памятника, становится невыносимо.

– Ты уже уходишь?

– Я могу смотреть на это целый день, но я должна вернуться домой как можно скорее.

«Прозвучало вроде бы неплохо, – думаю я и мысленно выдыхаю. – Наконец сказала хоть что-то толковое».

– И тебе совсем не хочется поиграть во все эти девчачьи штучки, – говорит Марк, кивая в сторону позирующей Маринки. – Погоди…

Я вновь сажусь на диван. Минуты через две он возвращается.

Следующие полчаса все вертится вокруг меня. Мне делают макияж, прическу и фотографируют. Все как мне нужно, в профиль – и даже пару раз анфас. Происходящее очень непривычно. Не могу сказать, что я чувствую себя королевой, но внимание к моей персоне мне нравится. Я получаю свою порцию счастья и красоты, а потом Марк отвозит меня домой. Почти все время мы едем молча, и мне вновь холодно…

Димку я застаю уже спящим. Рядом с ним лежит записка: «Марина, фильм прекрасен».

* * *

Разумеется, сегодня мне нелегко уснуть. Интересно, о чем думаешь ты, когда не можешь уснуть? О проблемах, об одиночестве… О чем думаю я? О тебе. О том, что мы обязательно встретимся, когда на мне будет самое красивое платье на свете. Я – девочка. И мне можно мечтать…

Этот тренинг мог бы быть бесконечным, но в одиннадцать, когда мои мысли, наконец, хоть как-то упорядочились, раздается телефонный звонок. Я смотрю на мобильник с удивлением. Еще никогда она не звонила так поздно. Мои пальцы не сразу попадают на нужную кнопку, я даже успеваю подумать, что сама судьба противится предстоящему разговору. Но Маринка настойчиво продолжает звонить, и вскоре я слышу её взволнованный голос:

– Ты дома?

– Да. А что?

– Одна или с Марком?

– Хм… Что ему делать у меня?

– Что-что… сама знаешь, что! Я видела, как он сегодня смотрел на тебя. Если тебе хочется с ним флиртовать, ради бога, но не позволяй ему большего, потом пожалеешь – вытрет о тебя ноги. Запомни, я предупреждала.

– Да я и не думала ни о чем таком…

– Ну-ну, типа, верю. Ладно. Спи давай, завтра в школу.

Проворочавшись до полуночи, я встаю и включаю компьютер.

Марк. Я старалась не думать о нем с тех пор, как это случилось. Несколько раз я порывалась прочитать о тех событиях все, что можно найти в интернете. Я посвятила много часов просмотру новостных лент и ее фотографий. Долго не могла поверить, что она умерла, что больше нет той, кем хотела стать я сама, – стройной блондинки в придуманной мною шляпе. Ей было всего восемнадцать, как мне сейчас, она была влюблена и надеялась счастливо прожить с любимым долгую жизнь.

Тогда я не сразу узнала, что три недели, которые я «проболела» в компании с Димкой, оказались роковыми для Марка.

«Сын известного режиссера разбился вместе с девушкой!»

«Любовь с папенькиным сынком столкнула в пропасть».

«Трагедия над пропастью – случайность или пиар нового фильма?»

«Как стать знаменитым за счет смерти любимой».

Марк сыграл свою первую главную роль в фильме отца. Во время выхода картины на широкий экран он вместе с Лизой сорвался в обрыв на велосипеде. Ему удалось удержаться, она – разбилась. Блоги пестрели сообщениями об уголовном деле. О том, что изначально инцидент с велосипедом был инсценировкой ради пиара, но, к несчастью, случилась трагедия. Мысль о том, что Марк может быть виновен в гибели своей любимой, наполняет меня ужасом.

Из-за этого несчастья фильм завоевал бешеную популярность и признание, о молодом артисте заговорили как о новой яркой звезде. Чужая боль гораздо привлекательнее любой выдумки талантливого сценариста. Подумав об этом сейчас, я закрываю глаза. И открываю их практически сразу, чтобы, как опытный мазохист, продолжить просмотр фотографий трехлетней давности. На одной из них искаженное мукой лицо Марка – и это не кадр из кинофильма. Ровно через полгода после гибели Лизы он упал с седьмого этажа. Без свидетелей и якобы случайно.

«Самоубийство как самонаказание».

«От пропасти до проема окна – полгода».

«Звездный мальчик: «Я всего лишь мыл оконную раму». Ну-ну…»

«От смерти его спасли козырек у подъезда и клумба».

«Наркотики или безрассудство?»

Даже в играх со смертью Марк не такой, как все. Гордый и отважный. Чересчур взрослый и слишком решительный. Проведя в больницах в общей сложности полгода, в нашу школу он так и не вернулся.

Перед тем как уснуть, я вспоминаю о фотографии и отправляю ее в неизвестность.

* * *

Начало недели проходит необычно стремительно, все мои мысли поглощены воспоминаниями, увязли в них. Я брожу как тень и этим настораживаю Маринку все больше и больше. Однако у меня не хватает решимости заговорить с ней о Марке, и я усиленно делаю вид, что все хорошо. «Нет» прошлому, «нет» настоящему, «да» – только будущему, но и о нем я буду думать потом. Как-то так звучит мой сегодняшний твит.

Через два дня прямо на уроке, уткнувшись в телефон, Маринка вдруг вскрикивает:

– Ты не представляешь, что нас ждет на выходных! Помнишь Игоря? Ну, этого… фотографа…

– Только не говори мне, что ты влюбилась в его малиновые трусы.

– Ну, ты как всегда. Умеешь разглядеть в людях самое лучшее, – Маринка хихикает. – Так вот, – шепчет она. – У него есть офигенный друг… Просто мой киногерой, понимаешь?

– И? Ты уже переключилась на него?

– Погоди, я думаю, думаю… Мне нужен план, как нам устроить вечеринку. Иначе мне его никак не раскрутить. Прямо хоть объявляй следующую субботу международным праздником или своим днем рождения! – не замечает моего сарказма Маринка.

Как всегда, она преисполнена добрых чувств и думает только о себе. Ее ярко-желтые ногти барабанят по парте, а белый кружевной манжет подпрыгивает, словно белье на веревке в старом черно-белом кино.

– Слушай, а давай отпразднуем твой день рождения, – не унимается она.

– Так он был пять дней назад.

– Ну и что? Все равно никто не знает, когда он у тебя…

Вот уж чего я меньше всего ожидала от себя – что соглашусь на такое. «Спектакль» состоится через три дня. Самым сложным все это время будет бороться с искушением спросить у Маринки, пригласила ли она Марка. Уверена, что дрогнувший голос, гром и молния или что-либо еще в этом роде обязательно выдадут меня. Я с огорчением констатирую тот факт, что актриса из меня никакая. Но догадываюсь – чрезмерный интерес в любом случае приведет к тому, что никакого Марка после этого я еще долго не увижу. Так что все к лучшему… Молчание – мой козырь.