Текст книги "Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку"

– Но придет день, когда ты сама будешь просить поцеловать тебя. Спорим?

– Я? – Оглядела его с ног до головы. Презрительно и брезгливо. – Никогда!

– Тогда спорим? – Насмешливо и с вызовом посмотрел он на меня, вытягивая руку.

– Нет.

Я сглотнула.

– Спорим? – Не отставал парень.

– А черт с тобой! – Я-то в себе уверена. – Давай!

Мгновение, и наши ладони сплелись в крепком рукопожатии: мои маленькие и хрупкие, и его – горячие и сильные.

– Если ты проиграешь… – Он посмотрел загадочно, привычно забираясь своими глазищами в самую душу. – А ты проиграешь. Короче, если ты проиграешь, я собственными руками набью тебе тату.

– Что?

– Да. Какую захочу, и где захочу. На мое усмотрение.

– Да пожалуйста. – Решив идти до конца, пожала плечами я. – Тебе все равно не светит. А я что получу?

– Ну, если ты будешь стойко держаться до самой старости, то перед смертью сможешь сказать, что выиграла.

– Пф… Какой дурацкий спор.

– Но ты проиграешь гораздо быстрее.

– Ты всегда такой самоуверенный? – Нахмурилась я.

– Абсолютно. – Хмыкнул парень.

– Тем приятнее будет тебя обломать!

– Не выйдет. – Засиял ярче новогодней елки. – Ты на меня запала. По глазам вижу.

– Конченый псих. – Отмахнулась я, открывая дверь.

Мои щеки терзал румянец.

– Пока, лилипут!

– Пока, дылда!

– Мой полурослик….

У меня даже дыхание перехватило. «Мой…» Это был сказано так смело и… многообещающе.

– Каланча! – Не растерялась я.

– Клопик мой диванный…

– Вот дубина!

– Я запомнил, где ты живешь.

– Катись уже! – Бросила я и скрылась в подъезде.

Ужасно хотелось добежать до окошка между первым и вторым этажом и посмотреть, как он удаляется вдаль по дороге, мелькая бело-черной полосатой спиной. Но громкие шаги на лестнице заставили меня вернуться к реальности. Похоже, это было тем самым, чего я так сильно боялась.

Пашка вывернул из-за угла и торопливо засеменил по ступенькам вниз в одних пижамных брюках и старых тапках. С голым торсом и всклокоченными после сна волосами. Несся напролом, грозя смести все на своем пути. Даже меня в темноте тамбура заметил не сразу.

Я преградила ему путь, крепко обхватив за руки.

– Ну-ка, пусти меня! – Он резко выдернул свои запястья из моих ладоней.

– Пашка, нет. Паша! – Поняв, что брат завелся сильнее положенного, я запрыгнула на него, обвив сразу руками и ногами, и уткнулась носом в шею.

Он остановился, пытаясь освободиться, но мои объятия были крепче, чем у ленивца, обхватившего дерево. Брат замер, тяжело дыша. Его руки встрепенулись, замерли в воздухе и обреченно опустились на мою спину.

– Тебе придется объяснить, что это за размалеванный урка стоял с тобой возле подъезда. И почему он посмел распускать свои клешни.

– Хорошо. Только пойдем домой?

– И еще, почему ты не даешь мне похоронить его прямо сейчас.

– Хорошо, – я спустилась и подтолкнула его по направлению к лифту. – Только дома, ладно?

– Угу, – проворчал Пашка, недовольно поджимая упрямые губы, что были точной копией моих собственных.

Я вплела свои пальцы в его и осторожно сжала руку брата – грубую, сухую, все еще боясь, что он может передумать и рвануть к выходу. Все эта его чертова вспыльчивость была виновата. Именно из-за нее я так и не решилась тогда рассказывать Пашке про себя и Костыля.

6

Нет, ну как такое рассказывать? Не каждая даже лучшей подруге доверит это – и все из-за стыда, от которого не получится отмыться до конца жизни. А тут брат. Мальчишка. Юноша. Теперь уже мужчина – вспыльчивый, горячий, взрывоопасный.

Пожаловаться ему, чтобы он что? Налетел на Костыля, разбил его чертову тупую башку об асфальт и потом сел на долгие, черт знает сколько, лет в тюрягу? Спасибо, у Пашки и так уже был прецедент – спустил маминого ухажера с лестницы. Бедняга побежал с гематомами и порванным ухом писать заявление, и мама чуть не поседела, переживая всю эту канитель с судом и разбирательствами. Хорошо хоть, разошлись с миром: оплатили пострадавшему ущерб, причиненный здоровью, и дело замяли.

Не знаю, когда произошел перелом в наших с братом отношениях, но однажды я перестала рассказывать ему про свою жизнь. Пашка не знает, что я (веселая, заводная и вполне коммуникабельная) почти ни с кем не общаюсь на новом месте учебы. Даже не подозревает об этом. И я никогда не говорила ему. К чему брату лишние тревоги?

Их с мамой отношения стали натянутыми после того, как она решила проявить к отцу милосердие. Стала ухаживать, прибираться у него дома, помогать деньгами. А Пашка наотрез отказался понимать ее, не мог простить предательства и той боли, которую папа причинил всем нам, бросив восемь лет назад.

Брат тогда повзрослел буквально в считанные дни: принял на себя ответственность, став настоящим главой семьи. Поставил цель – не дать матери замкнуться в себе, и шел к ней. Поддерживал. А теперь она поступала вот так. Неудивительно, что Суриков взбунтовался: он не был готов прощать подобное. Даже родному отцу. Пашка стал раздражительным, вспыльчивым, закипал из-за любой мелочи и делал буквально все ей назло.

Что я могла сказать ему про Костыля? Ничего. Его даже обвинить было не в чем. Я ведь совершеннолетняя – переспала с ним по собственному желанию. Сопротивления не оказывала, и, вообще, вся эта история сначала больше походила на сказку.

Началось все прошлым летом. Солнце, жара, каникулы. Я только устроилась в кафе и сидела в перерыве, изучая траектории движения солнечных зайчиков на полу и лениво листая ленту в соцсетях в смартфоне. И тут посыпались лайки на мои фотографии, один за другим, взрывая дикими трелями бедный потрепанный аппарат. Я чуть бургером не подавилась, когда увидела, от кого они прилетели.

Сам Костыль! Или Игорь, как назвали его родители. Игорь Рублев. Тот самый, который и здоровался то со мной через раз. А, в общем-то, зачем ему здороваться? Было бы с кем. Так, головой кивнет, и на том спасибо. У них же своя компания: он, Макс «Лысый» Данилов, Денис Широких, Танька, Диана – две задаваки и королева всея универа – Вика Старыгина. О том, с каким щенячьим восторгом все парни группы таскались за ней, можно говорить долго, но я не стану. Как-нибудь уж потом.

Лайки, смайлики, сердечки. Десятками. И каково же было мое удивление, когда за ними пришло сообщение. Да, банальное «привет, как дела?». Но с него началось наше общение. Игорь страдал дома от одиночества. Валялся со сломанной ногой, изредка выбираясь куда-то на костылях, поэтому времени для общения со мной у него было навалом. И мы начали переписываться. Днем и ночью, круглыми сутками.

Всякий раз, получая на рассвете сообщение с пожеланием доброго утра, я чувствовала, как кружится голова от счастья. Замирала с блаженной улыбкой на лице, когда он осыпал меня комплиментами, когда говорил, что соскучился и интересовался моим здоровьем. Удивительно, но этот парень понимал меня во всем.

Совпадали наши взгляды на кино, музыку, наши пристрастия в еде. Гоша (как я стала звать его ласково) всегда находил нужные слова, чтобы поднять мне настроение, терпел мои капризы и словно по щелчку пальцев мог успокоить, если нервничала.

В первый раз в жизни я открылась кому-то настолько сильно. Впервые была искренней, рассказывала о себе, о жизни, о проблемах в семье. И ему, казалось, было интересно. Вскоре мы начали созваниваться: могли часами висеть на телефоне или болтать в видео-чате – сначала во время таких звонков я прятала лицо за распущенными волосами, стесняясь его взгляда, но вскоре доверилась, привыкла и уже принимала, как своего. Даже на экране компьютера он казался мне самым красивым, добрым и милым. После каждой такой беседы сердце колотилось, как бешеное, отдаваясь в ушах одной лишь мыслью – «мое».

Он – именно тот, кто мне нужен. Тот, от кого перехватывает дух. Тот, кого хочется пустить себе в душу, с кем хочется делить и горе, и радость. Именно Игорь. И я была счастливее всех на свете. Светилась ярче солнца и не могла думать ни о чем другом.

Через месяц активной переписки прибежала к нему домой. А куда же еще? Его и ходячим-то с трудом можно было назвать. Мы пили чай, смотрели телевизор, разговаривали, преодолевая просто бешеное смущение, и все время хохотали, как ненормальные. На следующий день я пришла снова, чтобы вывести Игоря на прогулку. Потом еще и еще. День за днем. Так наши встречи стали постоянными, а общение переросло в нечто большее. Касания, поцелуи, признания….

Я не могла дождаться того дня, когда приду в универ. Да, может, мне и хотелось, чтобы меня приняли в их компанию, как свою. А может, я мечтала, чтобы меня просто заметили, но романтические отношения с самым популярным мальчиком группы наверняка вызвали бы эффект разорвавшейся бомбы. Наше счастье перестало бы быть тихим, но оставалось бы нашим. Моим и его.

Реальность оказалась жестче, чем я представляла.

То, что не было никаких нас, я поняла уже в первый день. Пришла, села, как обычно, на последний ряд и с замиранием сердца ждала. Вот Игорь придет, обнимет, поведет за собой. Но он ворвался в аудиторию с привычным задором, не удостоив меня даже взглядом, и сразу направился к своим. Ни поцелуя, ни приветствия, ни даже кивка головы. Ноль. Ничего.

Целый день они громко обсуждали каникулы. Игорь красовался, размахивая костылями, хвастался тем, что уже может ходить, почти не прихрамывая. Открыто клеился к Старыгиной и даже не смотрел в мою сторону. Ни разу.

Помню, как бежала, глотая слезы, к его дому. Как долго ждала возле подъезда под дождем, чтобы объясниться. Как он удивился и… нахмурился, увидев меня, и как спрятал глаза.

– Да ничего ведь не случилось, – шептал он, открывая ключом дверь и толкая меня внутрь, – идем.

И я вошла. Костыль притянул меня к себе, дыша неровно, прерывисто. Гладил сильными руками. Торопливо, настойчиво. И меня била дрожь, лишая дыхания и рассудка, наваливаясь всей тяжестью мира на хрупкие плечи.

– Эй, все нормально, – прошептал он, скользя руками по моей спине.

И я знала, что нормально уже не будет, но не могла пошевелиться. Словно проваливаясь в бездну, глядела куда-то мимо него сквозь пелену из слез, застилавших глаза. И молчала. Снова и снова глотая слова, которые тугим комом застревали в горле. Слова, которые я собиралась сказать, но так и не сказала. По крайней мере, вслух.

– Маша, Маша, – повторял он, будто заезженная пластинка.

А его руки в это время метались по моему телу, как в бреду. Меня тошнило от запаха мятной жвачки, от мокрого языка по-хозяйски орудовавшего у меня во рту, от его губ, солоноватых на привкус. Но я не сопротивлялась. Послушно легла, позволяя первому в моей жизни мужчине снять с меня свитер, отодвинуть в сторону и приспустить лямки бюстгальтера. Позволяя ему любоваться увиденным глазами, темными от вожделения. Трогать потными ладонями, мять пальцами и целовать.

Я чувствовала его дыхание на своей коже, но не могла даже двинуться. А потом он опустился ниже, одним движением сдирая с меня белье, и быстро навалился сверху. Впивая губы в мой рот, оставляя свою слюну на горящих щеках и шее. И разрывая меня изнутри тягучим горячим пламенем.

Ничего не случилось. Ничего не случилось.

«Все нормально. Нормально» – повторяла я себе, пока он вдавливал меня в матрас. Забывая, как дышать, как видеть, как жить. Глядя в потолок и просто принимая происходящее. Я могла отказаться, могла оттолкнуть, но не сделала этого. А потом все закончилось. Все.

Игорь откатился и плюхнулся на подушку мокрым от пота затылком.

– Хорош! Вот это да! – Похвалил он сам себя.

Я встала, не глядя в его сторону, натянула дрожащими руками одежду и ушла.

Вероятно, он что-то говорил мне. Не помню. Не слышала. Плелась домой в каком-то тумане. В полной тишине. В мире, в котором была отныне только я.

В день, когда я почти умерла.

Больше не было никаких звонков, сообщений, встреч и даже взглядов. Ничего. Только перешептывания и тихое хихиканье всякий раз, когда я входила в аудиторию. Но и они быстро сошли на «нет».

Все забывается. Почти все.

До сих пор не могу объяснить даже самой себе, почему так случилось. Шок? Растерянность? Неверие в то, что моя сказка могла так глупо оборваться на самом интересном месте и превратиться в пыль? Не знаю.

Сначала я все ждала, когда же Игорь, наконец, скажет, что был не прав. Что запутался. Ждала даже, когда уже понимала, что все зашло слишком далеко, и это не то, чего я хотела и как себе представляла. Верила и надеялась, даже теряя почву под ногами. Готова была цепляться за эту последнюю ниточку до последнего. И только встав с его кровати, поняла, что это все. Конец.

Ничего ведь и не было. Я все придумала себе сама. Так хотела верить в любовь, что увидела ее там, где на нее не было даже намека. Интерес, похоть, игра – все, что угодно, только не настоящие чувства. Глупая маленькая Маша…

Какой же жалкой я себя чувствовала, сидя под душем и пытаясь оттереть с кожи следы его прикосновений. Терла, терла мочалкой чуть не до мяса и все говорила про себя: тупая доступная шлюха, вот ты кто. Тупая и доступная. Тогда мне казалось, что если повторить это раз двести, то станет легче. Но легче, конечно, не становилось. Только росла ненависть к себе, множился стыд и желание закрыться ото всех.

Открыто меня не задирали, но вдруг появившиеся загадочные улыбки на лицах парней – это я заметила, конечно, сразу. Такое трудно игнорировать. Никто не тыкал пальцем, даже не называли больше сурикатом какое-то время, а через пару месяцев и вовсе забыли. А я…

Я делала лицо кирпичом. И жила.

Старалась отвлекаться, чтобы не утонуть в депрессии, но пускать кого-то в свой мир точно больше не собиралась. Даже брата. Вряд ли ему понравилась бы новость, что его сестрой воспользовались, как дешевой потаскушкой, а потом вышвырнули вон. Он был бы взбешен. И разочаровался бы во мне.

Наверное.

Вероятнее всего.

Нам всегда говорили, что мы похожи. Иначе и быть не могло. Но я не соглашалась. У меня светло-коричневые глаза, у него – серые. Я – щуплая, он – поджарый и сильный. Я мягче, бледнее, обычнее, проще. Пашка – всегда впереди и всегда уверен в себе.

Все, что у нас было общего – копна мягких каштановых волос и прямой длинный нос. Папин.

Я не пою в душе, не бренчу на гитаре до утра, не лезу на сноуборд и не собираюсь к тридцати годам покорить Эверест. Я, вообще, всегда избегаю конфликтов, если их можно избежать. А еще всего нового. А Пашке хочется попробовать весь мир на вкус. Противопоставить себя ему, бросить вызов. И иногда мне кажется, что я – единственное, что держит его на месте. Если бы он мог сбросить этот балласт или передать кому-то другому, то давно бы сделал.

А пока мне нравилось жить в его тени. Там было тепло и уютно. Его друзья, его компания, его интересы. И я – маленький багаж Сурикова старшего. Чемоданчик, который при желании можно взять с собой, ведь у него не имелось других хозяев.

Хорошо, что у меня была отдушина – кафе. Его не коснулось проклятие универа: сошлась со всеми на удивление быстро, общалась, смеялась каждую смену и получила репутацию человека душевного. Иначе точно бы пропала.

7

– Какого черта ты не на зачете? – Пашка сбросил тапки и направился к окну. – И почему за тобой таскается какой-то упырь, покрытый кучерявыми глистами с ног до головы?

– Паш, – шаркающей походкой, делая вид, что мне совсем не интересно, я подошла ближе. – Ты так говоришь, будто у тебя самого татуировок нет.

Посмотрела вниз. Незнакомца уже и след простыл.

– Одно дело надписюшка какая-нибудь, – Суриков почесал себе грудь, – или череп крутой, – указал на предплечье. – А тут, хрен знает: мне показалось, что он вообще весь сине-зеленый.

– Показалось – крестись! – Я направилась на кухню. – Или найди свои очки.

– Они стремные, – все еще рассматривая двор из-за шторки, буркнул братец.

– Тогда купи нормальные, достал! Меньше надо было в компьютерные игры лупиться, не испортил бы зрение.

– Ты тему-то не переводи. – Паша появился на кухне тихо, будто шел за мной на цыпочках. – Что за ходячая нательная живопись с тобой была?

– Суриков, вот только не надо учить меня жить, ладно?! – Я вымыла руки, поставила чайник на огонь и достала колбасу из холодильника.

– Марья, ты что, последние мозги растеряла?

– Нет.

– Тогда не думай, что я буду спокойно смотреть, как ты шатаешься по улице непонятно с кем. – Пашка достал хлеб, положил на стол, сел и уставился на меня. – Кто он?

Устало выдохнув, я почувствовала, что эмоции, испытанные несколько минут назад и не думают отпускать меня.

– Разве это важно?

– Для меня – очень. – Брат упрямо продолжал скользить взглядом по моим пылающим щекам и губам, сохранившим вкус поцелуя незнакомца.

– Не скажу. – Взяла нож, начала нарезать колбасу.

– Тогда мне самому придется в следующий раз пойти и спросить у него.

Я прекратила свое занятие и отложила разделочную доску в сторону.

– Паш, да не веди ты себя так. Мне что, ни с кем уже и по улице нельзя пройтись?

– Просто пройтись можно. – Брат выгнул брови в точности, как я. – Я, может, и подслеповат, но видел, как он тянул к тебе свои щупальца.

– Ничего и не тянул.

– Тянул.

– Не было ничего такого. И вообще, ты его не знаешь.

– А ты знаешь?

– Хм. – Чтобы спрятать глаза, мне пришлось вернуться к нарезанию бутербродов. – Павлик, тебе нужно быть спокойнее. Никто не собирался причинить мне вреда. И вообще – ты мне не отец.

– Согласен. – Усмехнулся брат. – А где твой отец?

Я закусила губу. Подлый Крысь, мурча самым наглым образом, терся о мои ноги. Отрезала ему самый краешек колбаски и скинула со стола.

– Чай будешь? – Обратилась к брату.

– Конечно. – Смягчился Пашка. – Я же только что продрал глаза. Жрать охота, жуть.

Молча сделала бутерброды. Брату, как обычно – с колбасой толщиной с мой кулак, себе – так, чтоб просвечивало. Разлила чай по чашкам, положила в них по дольке лимона. Прежде чем сесть, запустила руку в карман джинсов и выудила оттуда… Чтобы вы думали? Чертов пропуск! Тысячу татуированных чертей! Надо же было так опростоволоситься.

В голове вихрем пронеслись мысли о череде случайностей. Будильник, автобус, пропуск, скамейка. Многих звеньев этой цепи, в частности нескольких знаменательных событий – я тронула свои губы, могло и не произойти сегодня. Может, так и было задумано?

– Чего глаза выпучила?

Я так погрузилась в свои мысли, что голос Пашки заставил меня подскочить на стуле.

– Так. Ничего.

– Говори уже.

– Да не попала сегодня на зачет из-за пропуска. Не могла найти. А он все это время лежал в кармане джинсов.

– Не нравится мне. – Заметил он, глядя, как я краснею, превращаясь в помидор.

– Что?

– То, какой счастливой ты выглядишь.

– Разве? – У меня больше не получалось даже контролировать свое дыхание.

– Ага. Давно тебя такой не видел. – Суриков шумно отхлебнул из своей чашки.

– Тебе показалось.

– Что, даже не расскажешь мне, кто твой провожатый? – Посмотрел он мне в глаза и улыбнулся. Первый раз за день, еще и как-то по-доброму. – Раз уж ты даже не бесишься, что тебе придется пересдавать зачет.

– Нет. Не расскажу.

– Как его зовут? – Голос брата стал таким нежным, таким задушевным, аж подозрительно.

– Не знаю, – ответила я, не подумав.

И тут же заметила, как гигантский астероид рождается во взгляде Сурикова, чтобы прорваться через атмосферу и обрушиться на мою бедную голову. Даже жевать бутерброд перестала.

Пашка молчал. Долго сверлил меня взглядом, сжимая и разжимая кулаки, наконец, выдохнул и сказал:

– Хорошо, не говори. Не маленькая девочка.

– Спасибо, – чувствуя облегчение, прошептала я.

– Но если он посмеет тебя обидеть…

– Знаю-знаю! – Отмахнулась от брата, как от назойливой мухи.

– Вот так-то лучше. – Не сводя с меня испытующего взгляда, кивнул он и вцепился зубами в бутерброд.

Черт с ним, с пальто. Мысли метались между преподавателем, встреча с которым так и не состоялась, и странным парнем, который так подло подшутил надо мной. Суждено ли с ним еще увидеться? И хочу ли я этого?

Кто он, вообще, такой? Откуда взялся?

– Ты точно витаешь в облаках, – заметил Пашка, кидая очередной кусок колбасы коту.

– Вот и нет, – ответила я, все еще ощущая гнев, перемешавшийся с интересом и удивлением от недавно произошедшего.

Молчание, прерываемое лишь редким чавканьем брата-поросенка, затягивалось.

– Точно тебе говорю, – он вдруг начал трясти головой, словно решил сложный ребус.

– Отвали уже, – проворчала я.

Встала, забрала обе чашки и принялась мыть.

Пашка поднялся, не удосужившись даже убрать за собой крошки со стола, и вышел из кухни. Из его комнаты тут же послышались звуки гитарного перебора.

– Заходил вчера к вам в кафе. – Окликнул он меня, когда я проходила мимо его комнаты.

– И? – Войдя, я устало плюхнулась на его кровать – прямо в одежде. – Опять хотел на Солнцеву посмотреть?

– Ага.

– И как?

Пашка мечтательно закатил глаза.

– Нормально так…

– Ох, Суриков, она тебе не по зубам. Точно тебе говорю.

– Чего это?

– Ну… Ей мужчины нравятся, понимаешь? Такие чтоб мужчины-мужчины! – Я напрягла бицепсы, изображая кого-то вроде Халка или Шварца. – Чтоб сила, борода православная и чесночный дух на полкилометра!

– Пф! – Павлик весь надулся, насупил брови. – Да я ее заполучу на раз-два. Спорим?

– Ой, нет. Хватит мне споров на сегодня! – Я заложила руки за голову. – Солнцевой я сказала то же самое. Что без таких ухажеров, как мой брат, она точно обойдется.

– Почему это? – Он казался оскорбленным.

– Да на фига ей такой лоботряс, как ты?

– Ладно-ладно, Марья, – прищурился брательник, – земля круглая!

– Тебе не светит. У Солнцевой все равно со вчерашнего дня обет безбрачия действует.

– Чего? – Скорчил он удивленную гримасу.

– Да. Сказала, что садится на кефирно-огурцовую диету и отказывается от мужчин.

– Почему?

– Потому что у нее жопа целлюлитными слезами плачет. Вот почему!

– Ох, женщины. – Продолжая перебирать струны, закатил глаза Пашка. – Нормальная у нее задница. Аппетитная. А мужчинам-то за что бойкот?

– Несчастная любовь.

– Скажешь по секрету?

– Не-а. – Я встала, схватила со стола конфету и отправила в рот, затем направилась к двери, напевая. – «Мои стихи, твоя гитара. Мы отличная па-ра…»

– Э-э-э! – Суриков скривил лицо. – Ты обещала не изводить меня попсой!

– А чем лучше твое доисторическое старье? Джордж Бенсон, Орландо Джонсон, или кто там еще из эпохи динозавров?

– Есть кое-что из современного в том же стиле. – Брат нажал на кнопку стерео-системы, и в комнату тут же ворвались первые звуки «BrunoMars – 24kmagic».

Пашка стал пританцовывать, смеясь надо мной, и я не удержалась – тоже пустилась с ним в пляс. Он чертил носом вертикаль и отбивал ритм ладошками, а я двигала плечами и щелкала пальцами: нам с детства нравилось так дуреть вместе. Единственное, что изменилось с тех пор – мы теперь не скакали на кровати на пару, доводя маму до бешенства.

– Пришел вчера с занятий… – начал он, когда песня закончилась.

– О-о, ты опять ходишь на занятия! – Рассмеялась я, поправляя прическу. – Каких богов благодарить?

– Представь себе, да. – Суриков выключил музыку и принялся заправлять постель. Ну, как заправлять: просто расстелил поверх скомканного одеяла лоскутное покрывало и сел. – Захожу домой, а на кухне мама со Стасиком мило воркуют, чай пьют. Видимо, он пришел пораньше, а тебя еще не было дома.

– Вот как… – Теперь мне захотелось остаться и узнать подробнее.

В груди неприятно заскребло.

– Я сначала напрягся, приревновал вроде как, а потом пораскинул мозгами и даже порадовался. Хороший он мужик, серьезный, этот Станислав Как-его-там-по-батьке. Сошлись бы они с ней, так маман перестала бы таскаться к этому алкоголику, подачки носить, да благотворительностью заниматься. Так ведь?

– Э…

Неловкая пауза.

Я даже забыла, как ворочать языком, чтобы получалось хотя бы что-нибудь членораздельное. В таком контексте я о своем Стасике даже и не думала. И эта мысль, озвученная вдруг братом, и эти сведения о милых чайных посиделках с мамой не вызывали во мне почему-то ничего, кроме резкого неприятия. Надеюсь, ему всего лишь показалось.

А если нет?

Закрыв рот, я уставилась себе под ноги. Странное чувство. Будто тебя обманули, но ты не имеешь даже права так думать, кого-то обвинять или предъявлять претензии. Потому что ты, в общем-то, никто. Просто девчонка, которая опять заигралась со своими мечтами.

– Ты чего? – Брательник толкнул меня в плечо.

– Ничего, – словно во сне, отозвалась я.

8

Нарисовала птицу. Огромную такую, на целый лист с обратной стороны тетрадки. Почему-то захотелось раскрасить каждое перышко цветными чернилами. Чтобы она вдруг ожила, взмахнув крыльями, и освободилась от бумажных оков.

Улыбнулась сама себе, доставая набор ручек. Затемнила каждое перышко на конце, выделила мощные когти глянцевым черным с помощью гелиевых чернил и принялась старательно заштриховывать клюв.

Аудитория постепенно просыпалась. Тут и там пробегали взволнованные шепотки тех, кто уже закончил работу над переводом. Я справилась еще минут двадцать назад, поэтому спокойно могла развлекаться рисованием, ожидая окончания отведенного на самостоятельную работу времени.

– Маш, – обернулась ко мне Галя.

Я подняла глаза на преподавателя. Серафима Андреевна изучала что-то особенно интересное в своем смартфоне, не забывая при этом широко улыбаться экрану. До нас ей не было совершенно никакого дела.

– А? – ответила я шепотом, переводя взгляд на одногруппницу.

Галя не была ботаником в привычном понимании этого слова. Из обязательного набора только очки с толстыми стеклами, густая коса и некоторое стремление к знаниям. В остальном: думаю, дай ей волю, она бы плюнула на учебу и хорошенько зажгла, только не с кем было.

Единственной ее подружкой была Наташа – зубрила от бога. Та и косой была богаче, и гранит науки грызла особенно старательно. И не было Наташе дела ни до мальчиков, ни до развлечений: она упорно шла к своей цели – не разочаровать родителей. Ни в коем случае и никогда. И увидев однажды ее матушку, которая являлась полной копией дочки, только постаревшей и смотавшей длинную косу в плотный тугой калачик на затылке, я могла с уверенностью сказать: да, я бы тоже не осмелилась перечить такой родительнице. Ни за что.

Так вот, Наташа почти никогда не разговаривала ни о чем, кроме учебы. И Галя не смела даже пытаться завести разговор с подругой о посторонних вещах, чтобы не схлопотать ненароком осуждающей отповеди. Ведь она прилипла к ней, как гриб-паразит, гриб, который, сам того не подозревая, должен был дотянуть на своих плечах Галину до самого выпуска. Эдакое взаимовыгодное сотрудничество, слегка походившее на дружбу.

Со мной же Галя поддерживала некое подобие приятельства, изредка перекидываясь парой фраз: потому что Наташа имела свойство иногда прихворнуть, как любой живой человек. А сверяться ответами на тесты и решенными домашними заданиями с кем-то было нужно – в этом смысле я вполне годилась на Наташе-заменитель.

– Сделала, что ли, уже? – спросила Галочка, выглядывая из-за толстых линз.

Она имела в виду мою работу, конечно же. На птицу с яркими перьями она даже не смотрела.

– Да. – Просто ответила я, указывая взглядом на листок с подписанной в углу фамилией.

– Вот там, в конце… – замялась Галя, поправляя воротничок вязаной кофты.

– Посмотри, – убедившись, что Серафима по-прежнему занята, я толкнула к ней лист.

А что? Мне не жалко. Слово в слово все равно не сдерет. Что-то у Наташки возьмет, что-то у меня. Рерайтинг, он такой рерайтинг. Зато набьет руку и сможет потом трудиться в этой области.

Галка отвернулась, с жадностью хищника впиваясь в текст моей работы.

– Новенький, ага. – Раздался вдруг шепот с правого края.

Это была Диана. Мне пришлось оторваться от рисования, чтобы посмотреть на девушку. Розовые ногти, розовые пряди в волосах, малиновая кофточка под пиджаком – вылитая барби. Она рассказывала что-то подругам и активно жестикулировала. Настолько потерять страх, чтобы что-то обсуждать вполголоса при учителе, заставить ее могло только событие чрезвычайно интересное и важное – очевидно, новая сплетня.

Диана перегнулась назад через парту, передавая смартфон девчонкам. Волна шепота тут же разнеслась от них по всему кабинету. Увиденное на экране вызывало у них оживление и почти дикий восторг. Вероятно, это было фото: даже со всего места я могла видеть яркое пятно на снимке. Обычно заставить их так радоваться, почти дрожа в исступлении, могла очередная гаденькая новость про кого-то из наших.

– Смотри, – Танька тронула Вику за плечо и сунула ей под нос мобильник.

Королева красоты все-таки снизошла до того, чтобы взглянуть мельком на изображение. Ни одна черточка не дрогнула на ее лице, словно бы там был черный квадрат Малевича, а не то, что заставляло всех остальных девочек ерзать на стульях и закатывать глаза от восторга.

– Ну… – пробормотала она, пожав плечами, – ничего особенного.

Ш-ш-ш. Улей словно вскипел.

– Как?! – со всех сторон.

– С ума сошла? – Вытаращила глаза Диана, подскакивая на стуле, будто ей мешало спокойно сидеть здоровенное шило.

– Краса-а-авчик! – Роняя слюни на экран, подхватила Танька.

Она уже, наверное, раз триста успела глянуть туда и даже зажевала клок рыжих волос, чтоб не застонать от восторга.

– Что там? – оторвался от работы Денис.

Устало оглядел компанию стрекочущих в припадке восхищения чем-то необычным девчонок.

– Новенький. Новенький! – Дружно зажужжали те.

– Дай. – Протянул он руку.

Взглянул на фото и громко хмыкнул. Девушки оживленно закивали. Да-да, этим они еще раз подтверждали важность того, что было на экране.

Денис бросил короткий взгляд на преподавателя и затем наклонился к ним. Шепнул что-то, заставившее подруг по очереди подпрыгнуть, создав волну, как на футбольном стадионе. Вся аудитория оживилась: и те, кто доделал работу, и те, кто еще не закончил – отвлеклись все. Звездам опять удалось захватить всеобщее внимание.

– Вот сами спросите, – добавил Денис.

– Игорь! Игорь! – Девушки принялись по очереди звать Костыля.

Они с Максом сидели возле окна, увлеченные какой-то новой игрой в мобильнике.

– А? – Наконец, обернулся он.

– Ш-ш-ш-ш, – зашумел девичий муравейник.

Костыль дернул головой, ясно давая понять, что ничего не услышал.

– Шшшш, – раздалось в ответ.

Террариум, блин. Я опустила глаза в тетрадку. Не хватало еще встретиться взглядами с этим придурком.

– Да? Да? Да? – десяток пар глаз уставился на Костыля.

– Да-а. – Усмехнувшись, произнес он и наклонился на спинку стула.

– Вот это да! – воскликнула Танька, тут же прикрыв рот ладошкой.

Вике словно бы и не было дела до всего этого обсуждения. Она спокойно дописывала свою работу. Не отвлекаясь, не прыгая на стуле, как остальные девочки, и даже ни разу не взглянув в сторону Игоря. Ей вообще было свойственно такое поведение. Будто ничто в этом мире не достойно ее внимания – есть она, ее свита, а все остальные лишь презренные существа.